Подснежник. Все впервые с тобой

Глава 1

Вернул бы Еву в ребро, из которого когда-то вылезла

Передо мной лежит розовый обклеенный какими-то гусиными перьями дневник. Личная собственность той, которую ненавижу. Ненавижу – слабо сказано. Слишком слабо. Я убить ее готов, разорвать на мелкие кусочки, сложить как бумажную куклу и спрятать внутрь.

Всосал бы в легкие как кислород. Согласился и углекислым газом травануться, если б помогло. Вернул бы Еву в ребро, из которого когда-то вылезла.

Воздушное безе, розовая зефирка, одуванчик обыкновенный, а по-факту оказалась коброй. Пробралась под кожу, отравила все нутро сладким до одури ядом. Вирус, к дьяволу. Сбила все внутренние настройки, разрушила все системы. Птичка-синичка. Трепеща маленькими крылышками, вытащила из пекла, в котором варился. А потом скинула с вершин Олимпа на самое дно преисподней.

Ломает всего, горю у дьявола в аду, но как мазохист беру это розовое дерьмо в руки и открываю.

На первой странице крупными разноцветными буквами написано: «Дневник Евы. Личная собственность. Если прочитаешь, сгоришь в муках».

Уже, малиновый пирожок. Уже горю. Только и остается – вдыхать запах обгорелой плоти, танцевать на пепелище воспоминаний. Хиросима и Нагасаки внутри.

Первая встреча. Настоящая первая встреча

День сегодня чудесный. Конец мая и начало сессии. Еще немного и лето. Еще немного и каникулы.

Ева, дневник ты завела не для того, чтобы рассуждать о погоде. А чтобы не забыть ничего связанного с Ним.

Адам. Ударение на первый слог. Для друзей просто Ад. Только друзей у него нет, поэтому Адам. Ударение на первый слог.

Сегодня я бежала на консультацию как ошпаренная кипятком. Опаздывала к преподу, который опозданий не прощает. «Я пришел вовремя и вы должны».

Вдруг из угла выходит Он. По законам физики, которых в мире материи не избежать, я врезалась в его грудь. Похоже, она набита свинцом, ибо мне показалось – лоб мой впечатался в столб. Он даже не шелохнулся. Только посмотрел на меня и скривил лицо, будто я прокаженная, чумная.

Сопли, одни сопли. А чего собственно я хочу от розового дневника?

Первая встреча произошла раньше, чем о ней написала зефирка. Я не верю в судьбу, случай, рок или как там это все называется. Но наше, с позволения сказать, знакомство готовилось в небесной канцелярии заранее.

Впервые я заметил ее, когда воздушное облако в каких-то непонятных воланчиках и оборочках собиралась перейти дорогу по пешеходной полосе. Вместо того чтобы, как положено нормальному человеку, остановиться и посмотреть по сторонам, она сделала шаг на проезжую часть. Чудо, что успел просигналить как сирена скорой помощи. Она распахнула глаза и в последнюю секунду вернула ногу на тротуар, избежав столкновения с черным внедорожником.

Лучше бы тогда покалечил ее, сидел сейчас запертый в клетке. Все лучше, чем хлебать это дерьмо и каждый день пытаться дышать.

Второй раз одуванчик в накрахмаленной юбке шла навстречу по коридору набитому студентами. Делающими вид, что они точат зубы о гранит науки. Порхала вместе с подпрыгивающей юбкой и вместо того, чтобы смотреть по сторонам, уставилась в телефон и мечтательно улыбалась.

Светом ее можно космос согреть, ледники Антарктиды расплавить, Гренландию в Сахару превратить.

За пару шагов до столкновения, а двигаться с проложенного рельсами пути я не собирался – поезд идет, караван бежит, ракета по заданной траектории летит – ее окликнула группа студентов. Одуванчик подпрыгнула и в последнюю секунду свернула.

Третья встреча стала и для меня неожиданностью.

Словно вихрь впечатывается в грудь. Голову с конским хвостом поднимает и глазища распахивает. И думаете – весь мир замирает? Я замираю, в вакууме оказываюсь, а мир как карусель вертится, время со скоростью света несется, адронный коллайдер врубили. А я стою и не знаю, душу, что ли, в глазах разглядеть пытаюсь.

– Извини, – пищит как птенец только из гнезда вылупившийся. И ресницами хлопает будто крыльями. – Я, Ева.

Руку протягивает ладошкой вверх, психолога из себя строит. Кричит этим жестом – я тебе доверяю, никакой угрозы во мне нет. Отодвигаю ее демонстративно. К коже не прикасаюсь только к воздушному безе воланов, а прошибает так, что пальцы в судороге сгибаются. Ладонь несколько раз сжимаю-разжимаю и на воздух несусь, лишь бы не свалиться в припадке посреди коридора.

– Эй, подожди! Подожди! – пищит сзади, пока голос не растворяется в шуме. Звенит звонок и орда студентов заполняет пустой коридор.

Сладкая розовая вата просто так не сдается, находит меня во дворе универа. Машет рукой, улыбается, по сторонам не смотрит, только в меня глазами стреляет. Будто я мишень, а она лучница, которая не промахивается. А если промажет, то погибнет. Охотница. Артемида.

– Ты уронил телефон, видимо, когда я в тебя врезалась, – смущается, щеки окрашиваются в цвет розовых оборок на блузке. – Тебе черная пантера звонила. Я ответила. Вдруг, что важное, – плечиками пожимает, воланы в движение приводит. Колышется, дьявол, что-то вместе с ними в груди. – Просила передать, пятница отменяется. Но ты можешь связаться с ее ассистентом и назначить встречу. В забитом графике она всегда найдет для тебя время.

– Положи на лавку, – не хочу, зачем вру себе, не могу к ней прикоснуться.

Она моргает ресницами. Словно гребаная бабочка одним взмахом крыла поднимает ураган внутри. Фундамент трещит, сваи рушатся, раскалывается бетон, которым годами заливал внутренности. Чтобы только не чувствовать.

Кладет телефон на лавку, рядом садится и расправляет воздушную юбку. Фея розовый страны.

– Я опоздала из-за тебя на консультацию, – не предъявляет, констатирует.

– И че?

– Могли бы немного поболтать. Я знаю… – мнется. – Все знают, что ты Адам, а я Ева. Смешно, правда?

– Слушай внимательно, одуванчик, и запоминай. Я не Ада́м, а А́дам. Ударение на первый слог. Для близких просто Ад, но тебе в этот круг никогда не попасть.

Наклоняюсь, и по рецепторам бьет пряный аромат ванили с привкусом тягучего ликера и нотками грейпфрута. Хватаю телефон из-под розового облака ткани, сплевываю запах кондитерской и ухожу. Пока не снесла окончательно.

Глава 2

Не понимаю, дьявол, кто из нас этот ультразвук издает

Адам плюс Ева. Ни за что!

Такого позора мне еще никогда не приходилось переживать. Никогда! Больше никогда не спорь, Ева. Никогда! Больше никогда не позволяй собой манипулировать, запугивать и угрожать.

Когда мне казалось, что опозориться больше невозможно. Адам. Ударение на первый слог. Продемонстрировал – до дна я еще не добралась…

Три месяца, как глупая школьница, грезила чернотой его глаз.

Все. Отрезало.

Был уверен, за три месяца, что не видел ее, отпустило. Рассосались чары феечки розовой страны. Выпустил из объятий Морфей. Вернулся к базовым настройкам. Исправил аномалию в системе.

Ошибался. Видимо, одуванчик моя карма. Сансара.

Оскорбленная невинность, запачканная белая скатерть, святая, дьявол, непорочность. Сливочный пломбир на сцене стриптиз бара, где оказался по случайности судьбы.

Вхожу и замираю, цепенею, врастаю корнями в бетонный пол, зависаю на демонессе Лилит. Точнее на сиськах рисующихся в глубоком разрезе рубашки, завязанной тугим узлом на талии. И зачем скрывать такие за слоями воздушных воланов и рюшей? Первое, что летит в толпу – ковбойская шляпа. Приземляется на какого-то юнца, тот как умалишенный прижимает к груди и со счастливой улыбкой водружает на голову будто корону.

Двигается пирожок как искусная кобра: изгибается в такт музыки, вырисовывает восьмерку бедрами в коротких шортах, Джоконду руками пишет. Поворачивается спиной, крутит ягодицами и, медленно оголяя плечи, начинает избавляться от клетчатой рубашки. Вся кровь из головы вместе с серым веществом собирается между ног. Дьявол. А я ведь только смотрю на нее.

Хочу плюнуть на все и выйти. Не могу пошевелиться. Она дергает плечиком, и рубашка летит на пол. Руки сами собой сжимаются в кулаки, а глаза врастают в обнаженную спину, тонкую талию, сочную задницу.

Остановись, дьявол, остановись. Двигаюсь к сцене, расталкиваю истекающих слюнями зрителей. Зачем иду, не знаю. То ли хочу запомнить все детали, то ли спрятать ее от похотливых глаз. Демонесса перестает извиваться, оборачивается. Грудь пытается прикрыть одной рукой, другой посылает воздушный поцелуй. Кланяется как главная звезда кордебалета и убегает.

Стою под фонарем. Ночь, улица, фонарь… Жду ее возле черного входа. Зачем? Не могу себе растолковать. Третья сигарета без остановки. Пока дождусь, начну плевать никотином, а из ушей пойдет дым.

Выходит, наконец-то. Осматривается по сторонам и сразу ловит мой взгляд. Смотрит как загнанная лань. Только не беги. Только не беги. Стартует с места в темный переулок, я за ней.

– Поможешь встать? – ванильное мороженое сидит на асфальте с расшибленной в кровь коленкой. А я прикоснуться к ней не могу. Ладони горят, будто угли раскаленные сжимаю.

– Сама. Зачем убегала?

– Стыдно было, – святая простота, кристальный алмаз, мисс честность.

– И часто ты здесь выступаешь?

Встала, отряхнула пушистое облако юбки и глянула на меня, дьявол, блестящими как звезды глазами.

– Я не выступаю… – мнется. Медленно двигаюсь на нее, отходит, пытается сохранить дистанцию. – Просто проспорила полустриптиз. Станцевала. Больше не собираюсь.

Врезается в стену с тихим писком. Зажимаю в кольце рук. Не прикасаюсь, только взглядом держу на месте.

– Отпусти. Пожалуйста, – трясется от страха. Меня от нее лихорадит, зарядами ампер кожу прожигает, землетрясение внутри вызывает. До одури хочу к ней прикоснуться. Не могу.

– Выбирай. Или ты меня или я тебя.

– Что? – глазища невинные поднимает и сжигает меня заживо. Носовую полость заполняет резким запахом ванили. Чертов капкейк.

– Либо ты меня удовлетворишь, либо я тебя трахну прямо здесь.

– Ты извращенец!

– Если мне не изменяет память, это ты сейчас трясла сиськами на сцене.

– Мудак! – кулаками машет по груди, пытается вырваться.

Не к обнаженной коже прикоснешься, она одета. Не умрешь, в припадке не зайдешься. Будет плохо – отпустишь. Пусть летит синичка. Хоть на Луну хоть на Плутон.

Благодарности всем кто слышит – темно, не видит трясущихся рук. Пальцами медленно веду вдоль позвоночника, слегка надавливаю. Себя не чувствую, я где-то в абсолюте, в космосе вращаюсь, в гравитации парю. Только слышу участившееся дыхание, под пальцами сквозь одежду ощущаю мелкую вибрацию. Не понимаю, дьявол, кто из нас этот ультразвук издает.

Опускаюсь, в груди арфа звучит, словно я не позвоночник через ткань щупаю, а на струнах души, и нее, своей играю. Касаюсь ягодиц, спрятанных под толстым кружевом, приподнимаю и прижимаю воздушный шар к себе. Качаюсь с ней на волнах. Внутри море беспокоится, цунами смерч возбуждают, дельфины хвостами щекочут, рыбки на поверхности плещутся.

Она поднимает голову и решает глазами вконец под асфальт закатать. Не смотри, – беззвучно кричу, а зефирка словно не понимает. Стремится мою черную душу огнем спалить, светом озарить. Сливочное мороженое, куда без фонарика пытаешься пробиться?

Замираю, когда пальцами к губам прикасается. Еще крепче прижимаю, когда ведет по контуру. Резко отпускаю, когда тянется за поцелуем.

– Идем. Отвезу тебя домой.

– Не надо. Сама доберусь. Не маленькая.

Мне трогать ее нельзя – колотит всего, миксером на части разрезает, в коктейль ванильный превращаюсь. Хватаю за рукав и насильно тащу к машине.

– Будешь выеживаться, заставлю делать выбор. Или ты меня или я тебя, – сразу успокоилась воздушный маффин.

Адрес со скрежетом в зубах называет, будто великую тайну выдает. Съеживается вся, в сиденье вжимается и крепко обнимает себя. Ни слова не говорит за дорогу, все внимание приковано к окну. Как только торможу, быстро отстегивает ремень и готовится стартовать. Звук закрывающихся замков. В панике оборачивается и испуганными глазищами газели пялится.

– Больше не попадайся мне на пути.

– С превеликим удовольствием.

Глава 3

Где-то между Большой медведицей и Кентавром зависаю

– Адам, это прекрасная новость. Прогресс! – возбужденно кричит психотерапевт.

Сижу на приеме и, как обычно, четыре раза в месяц слушаю задушевные речи старого маразматика.

– Вы могли бы сблизиться с этой девушкой.

– Ни за что, – выговариваю по слогам.

– Но почему же, Адам? Впервые за девять лет нашего лечения наметился прогресс, – Иван Трындытович, так я его зову, подходит к окну, распахивает, впускает свежий сентябрьский воздух. – Вы добровольно прикоснулись к другому человеку.

Продолжает завывания – прогресс, травматический синдром, фобия, терапия, аутотренинг, обсессивно-компульсивное расстройство, психастения…

– Вы знаете, если бы не условие дяди меня бы здесь не было.

– Знаю, Адам. Но и вы должны понимать, в ваших силах преодолеть старую рану. Иначе, вы никогда не сможете прикоснуться к другому человеку.

– От этого я не умру.

– Попросите девушку о помощи. Честно расскажите о травме. Подружитесь. Она может стать вашим лекарством.

– Все! Наш сеанс подошел к концу, – поднимаюсь с жесткой кушетки и выхожу, хлопнув дверью.

Надо же такое придумать? Психотерапевт называется. За девять лет ничем не смог помочь, и видите ли, усмотрел прогресс в лечении. Почему бы вам Адам не продолжить пытку? Не продолжить себя убивать? Я видеть ее не могу, меня выворачивает наизнанку, дышать рядом с ней не получается. Какие, дьявол, друзья с ванильным безе?

После сеанса с Иваном Трындытовичем в расписании всегда стоит встреча с Черной пантерой, иначе не выдержу его лечение. Вы никогда не сможете дотронуться до другого человека. И что? Справлялся как-то и дальше справлюсь. К себе-то я прикасаться не запрещаю.

– Есть особые пожелания? – Черная пантера как всегда в шикарном костюме наготы. Убирает длинные темные волосы назад, призывно улыбается алыми губами, поглаживает пальцами темные ореолы.

– Лица твоего видеть не хочу, – сижу на кресле с заложенными за голову руками.

Она сворачивает полные губы в трубочку и приподнимает брови:

– Кто платит, тот и ставит условия.

Пока Пантера мастерски орудует ртом над членом, я не могу выбросить из головы сахарную вату в образе демонессы Лилит. Только и вижу, как она покачивает бедрами, изгибается каждой частью тела, будто из пластилина сделана, морская, дьявол, змея.

Как под краской смущения пытается прикрыть одной рукой грудь. Выходит не очень, наоборот, открывает больше чем прячет. Вызывает желание разгадать, увидеть, испытать, почувствовать руками.

В момент, когда кончаю от языка Пантеры, в мыслях прижимаюсь членом к воздушному шару кружев. И не вижу ничего, кроме прожигающих насквозь душу глаз. Звезда в каждом из них горит – Альдебаран.

– Ад, ты не со мной сейчас, – шепчет Пантера. – Ты знаешь, я не в обиде. Просто интересно, где?

– Где-то между Большой медведицей и Кентавром зависаю.

– А ты романтик, – говорит и с гортанным стоном опускается на меня.

– А ты фея, – смеемся в унисон.

Открываю дверь дома и сразу слышу крик жены дяди, тети Антонины:

– Ад, помоги! Я на кухне, – бегу не разуваясь. Тоня беременна, на девятом месяце. Обычно я не мешаю им, они не копаются во мне. Но с беременностью гормоны затмили мозг тети. Она все пытается играть со мной роль заботливой мамочки. Я должна знать где ты. Иначе не усну. Ты поел. Ночуй дома. Мне нельзя нервничать. И все в таком же духе.

– Блять, – Тоня с огромным животом стоит на табуретке и заливается слезами.

– Адам, – пытается говорить строго, несмотря на мокрые щеки и раскрасневшиеся глаза. – Я столько раз просила не выражаться при ребенке.

– Прости. Не сдержался. Ты как там оказалась?

– Залезла поправить крючок, – тычет пальцем в занавеску. – А слезть не могу. Страшно, – я же говорю, мозг съели гормоны.

– Тонь, ну ты же не обезьяна. Зачем карабкалась? – руки на груди сложила, губы надула, стоит будто хомяк, набивший щеки зерном. – Сейчас позвоню дяде. Он приедет или пришлет кого-нибудь, кто поблизости.

– А-а-а-ад, я писать хочу, не могу больше терпеть. Сними-и-и меня, пожалуйста, – скулит как щенок.

Дьявол! Нет и не проси. Я к тебе прикоснутся не могу, ни к кому не могу.

– Потом ты меня будешь от приступа откачивать? Помнишь, что было последний раз?

– Пожалуйста, Ад. Я умоляю, тебя, давай попробуем. Я не хочу обмочиться. Не хочу, чтобы Юрка меня такой увидел. Я и так ему весь мозг проела с беременностью.

– Блять, – не ты ему мозг проела, а гормоны твой сожрали.

– Не выражайся при ребенке.

– Ладно. Давай попробуем. Только скорую сначала вызову. Шучу, – если я смог дотронуться до ванильного капкейка, может пришло время и к тете прикоснуться. Не обнаженное тело будешь трогать, через одежду. Слова айболита Трындытовича.

Вдыхаю побольше воздуха в легкие, чтоб в случае чего кислорода хватило выжить. Зажмуриваю глаза, кладу ладони на талию. И все.

Трупный запах бьет по рецепторам. В сознании всплывает антиквариат, который пытаюсь забыть. Хлам, который не могу выкинуть. Боль, от которой нет сил избавиться. Чувствую, как змея подкрадывается, горло стягивает удавкой. Сейчас начнет воздух из легких высасывать. И не успокоиться, будет давить пока губы не посинеют, изо рта не начнет капать пена, а сердце не заработает на минималках.

Руки одергиваю, ладони покрываются кромкой льда, немеют. Верчу головой, хватаюсь за горло и выбегаю. Слышу, как Тоня истошно орет мое имя.

– Только не двигайся, блять. Нормально со мной все. Выживу.

На улице прямо в тетины розы выворачивает содержимое желудка. Трясет всего, будто на Уране в турбулентность влетел, вибрирую на самых высоких частотах.

– Адам, – дядя кладет руку на спину и тихонько хлопает.

– Иди в дом. Тоне нужна помощь. Я в норме, – ангел ты наш хранитель, Юра. Всегда практически в нужное время, с опозданием ровно на минуту.

Глава 4

Домик Элли горит. Смерч надвигается, разрушения несет

Еду за рулем – музыка децибелами бьет по барабанным перепонкам, акустика давит на череп. Освободиться пытаюсь. Из тюрьмы мыслей выскочить. Крылья под лопатками достать. Улететь с Земли.

Бойтесь своих желаний. Резко по тормозам. Вакуум, космос, невесомость.

Глазированный донат вижу. Вышагивает по аллее в плаще цвета фуксии. Этим оттенком красного тетя все уши прожужжала. В пылу залитого гормонами мозга заказала новую софу в гостиную, изуродовала всю обстановку. Зато десять раз повторила: «Адам, посмотри какая красота. Цвет фуксия символизирует позитив и энергичность». Фэншуй, дьявол, мракобесие.

Из-под оптимистичного плаща выглядывает очередная воздушная занавеска. Донат одним словом. Идет не в одиночестве – с очкариком. Этого юнца сразу узнаю: в стриптиз баре ковбойская шляпа прилетела ему в руки. Очевидно не случайно, знакомы.

Выхожу из машины. Иду, сверлю ее взглядом. Увидела, глазища распахнула, ресницами, дьявол, взмахнула. Ураган подняла где-то на Канзасе. И, как обычно, внутри меня, только в этот раз с примесью дыма. Домик Элли горит. Смерч надвигается, разрушения несет.

– Помощь нужна, – черт, это я говорю?

– Извини, я сейчас занята, – выразительно целится в очки круглой оправы.

– Гарри Поттер, свалил отсюда, – не смотрю в его сторону, глаз от нее не могу оторвать. Будто если уберу – исчезнет донат, в дыру провалится, фокусник в шляпу спрячет, украдут Джоконду, иллюзия к дьяволу испарится.

Зефирка хватает за руку готового стартануть юнца. Ничего не остается, как сжать кулак и сделать выпад в его сторону. Спотыкается очкарик на ровном месте. Падает, метр ничком ползет, поднимается и бежит. Только пятки сверкают.

Стрелы в меня метает, не промахивается, в самое яблочко бьет. Руку ловлю, благодарности тем кто слышит, что рукава у плаща длинные. Второй замахивается, перехватываю у самой щеки. Так и стоим. Глаза в глаза. Рука в руке. Атом к атому. Химический элемент к элементу.

Горю, дьявол, задыхаюсь. Не от удавки, легким места под ребрами не хватает. Вибрирую, но не от приступа. Сердце что ли в груди волны раздает по телу – лопаются, растекаются, пенятся, щекочут.

– Ты меня или я тебя?

– Пошел в жопу, извращенец!

Кричит аленький цветочек, надрывается. Хочу ее. Всю. Без остатка. Колено в возбужденный член врезается. Сгибаюсь пополам, руки отпускаю. Воздушное облако летит, я с глухим стоном за ней.

– Поймал, – грудью к стене прижимаю, коленом между ног фиксирую. Ерзает. Пытается вырваться. Руками машет. А я, дьявол, тело не чувствую рядом с ней. Опять вакуум, невесомость, бесконечность космоса накрывает, в ушах пробки застревают. Только стук сердца молотом в висках отбивает и пряный запах гортань заполняет, будто в кондитерской стою.

– Ты меня или я тебя, – качаюсь в ее сторону.

– Пошел в жопу, извращенец. Я тебя не боюсь!

– Замри, одуванчик.

Фиксирую лбом лицо. В глаза смотрю. Стреляет лучами света. Жар-птица там, янтарная смола. Какой фонарь? Молнией рассекает всю тьму. Сжигает крыльями. Рассвет в глазах одуванчика вижу.

Дыханием учащенным кожу согревает. Щекочет перышками. Током бьет. На нейроны раскладывает. Проводка трещит.

Расстегиваю пуговицы на плаще, пальцы чечетку предательски отбивают. Не видит этой дрожжи, глаз не отводит. Кладу ладонь на грудь и хрип какой-то гортанный издаю. Никакого трупного запаха, только пряный аромат ванили рецепторы щекочет. Как мазохист держу зрительный контакт. Не отпускает.

Через воздушное облако рюш, сказочный арлекин, добираюсь до прозрачной материи. Никакой преграды практически нет. Только прозрачная ткань и тонкий слой гипюра. Сжимаю ладонь, сдавливаю, пытаюсь освободить из плена кружев набухший сосок. Медленно, дьявол. Я все вынужден делать медленно, чтоб не сдохнуть. Между пальцев пропускаю, надавливаю. Кожа на ладонях трещит, трескается. Не от холода приступа, горит раскаленным заревом.

Рот открывает, а меня по обугленным губам частицы воздуха стоном ее бьют. Ерзает по коленке.

– Замри, пирожок, – шепчу. Ловлю дыхание, глотаю, жжет. Все в первый раз с тобой. Сусанин. Колумб.

Не знаю от чего больше штормит. Оттого, что в глазах вижу. Или оттого, что впервые к сиськам прикасаюсь, вершину мира кончиками пальцев держу.

Все. Больше не могу. Взорвусь. Отпусти.

Руку резко убираю, зрительного контакта не разрываю. Нет, дьявол, сил оторваться. Как мазохист застегиваю орущие оптимизмом пуговицы плаща. Пальцы не слушаются, трепещут, как крылья мотылька.

– Уходи, сахарная вата, – колено убираю, руки за спину завожу. Только лбом прижимаюсь и в глазах горю.

Не двигается. Едва лишь ресницами хлопает. Жар-птица, дьявол, бабочка.

– Проваливай, пирожок! – руками по стене возле лица ударяю. Дергается одуванчик. Дуну на тебя и один стебель обнаженный останется, всю пушистую шапку потеряешь.

Проваливай, пирожок!

Уходи, сахарная вата! Замри, одуванчик!

– Меня Ева зовут, – все что смогла промямлить, перед тем как разорвать зрительный контакт, и на ватных ногах медленно отойти.

Черт дернул обернуться, и не понятно зачем рассказать о турпоходе сообщества натуралистов. Присоединяйся, – говорю ему. – Будет весело.

Шла и как последняя дура прислушивалась – не раздаются ли сзади шаги. Ждала, что остановит, скажет что-то, за руку возьмет.

Не знаю, что со мной происходит.

Вместо того чтобы бежать от черноты глаз, я самолично в его преисподнюю лечу. Да так усиленно крылышками махаю, будто захлопнется черная дыра и пропасть не успею.

Столько боли там спрятано. Но на поверхности только злость и ярость плещутся. Кричит беззвучно о помощи. Обезболивающее требует. А вслух только угрожает и прогоняет.

Забудь, Ева. Не в твоих силах помочь. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих.