Глава 8. Девушка в его руках
В первую ночь лета она стояла у окна и глубоко дышала. Окаменев, вперила взгляд в раздельные баки для мусора, хоть и думала совершенно о другом. Да и зачем думать о баках: всё равно жители дома пользуются лишь одним из них. Наконец, волевым движением она развернула своё тело и пошла к компьютеру.
Она пообещала себе, что это будет в самый последний раз. В самый-самый последний раз. В самый-самый-самый-самый из самых-самых-самых-самых последних разов. Зашла в режим инкогнито, набрала простой, хоть и не до конца понятный, адрес «vk.com/ar_rechappe», и слушала, как бухает сердце об нёбо, пока на экране пульсирует кружочек загрузки.
Почти выплюнутое сердце финально ударилось и проглотилось, продавливая глотку, как пузатый спелый помидор. Ровно в полночь наступающего лета аР запостил новую фотку.
Такой простой пост! Милый, спокойный, ничего лишнего. То, что называется «тихим счастьем».
Вот они стоят, а на фоне пышно цветущее дерево. Кажется, такое же росло у бабушки на даче. Вроде бы называлось «чубушник венечный». Может, это и не дерево вовсе, а куст.
Вот они стоят, и глаза его девушки – лучистый союз пугливой робости и счастья. Мягкие черты лица, мягкие белокурые волны до пояса, мягкая грудь виднеется из-под светлого хлопкового платья с открытыми плечами. Мягкая, милая девчушка. Кстати, она отмечена на фотографии! Простое имя, простая фамилия: Аня Радионова. Вроде бы совсем обычная, спокойная, простая милая девушка.
Вот они стоят, и аР обнимает её со спины. Положил голову на её плечо и улыбается во все свои идеальные зубы. Наверное, он чувствует, что её кожа пахнет персиками. Наверное, он думает: «Ебать, как же мне повезло встретить Аню, ахуеть, я просто сука самый счастливый пацан на всём ёбаном свете».
Вот они стоят, а над фотографией незатейливая, но добрая подпись: «Хорошие дни». Для него карантин – это хорошие дни. Хорошие дни, потому что он познакомился с Аней. И вот, они обнимаются, и вот, его голова на её плече, и вот, они счастливы.
И рвутся, рвутся мысли в голову! Рвутся мысли: «Беги в ванную, хватай ножницы!» Рвутся мысли: «Желай им зла! Чтоб им пусто было! На месте Ани могла бы быть ты!» Рвутся мысли: «И что он в ней нашёл! Да она ему жизнь испортит!»
Но Лиза глубоко вдыхает, выдыхает. Закрывает окошко браузера, выключает компьютер. Встаёт, идёт к окну. Распахивает его, вдыхает и выдыхает. Вдыхает и выдыхает. Думает о Мелайне. Вдыхает и выдыхает.
Как бы испуганно, она подносит запястье к губам и целует его.
«Ты чего там копошишься, Лизёночек, всё хорошо?» – кричит из другой комнаты её мама. «Да, мам, всё в порядке, просто не спится что-то. Тут воздух такой за окном! Всё хорошо, спасибо! Я люблю тебя, мам!» – и Лиза и правда верит своим словам.
На улице и правда чудесный воздух. У Лизы и правда всё хорошо. Она и правда любит маму, хоть и очень давно об этом не вспоминала.
Она поднимает кисть руки и мягко, нежно, осторожно прикладывает к ней губы. Ей страшно произнести это, даже шёпотом, никак почему-то не выходят нужные слова. Тогда она переворачивает кисть и целует тыльную сторону ладони. А потом левую руку. И внутри, и снаружи. Всё быстрее и быстрее, радостнее и радостнее, Лиза осыпает чмоками каждый пальчик, каждый доступный сантиметр кожи, каждую точечку, каждую клеточку. Каждый заусенец, каждый искусанный ноготок, каждую царапку.
И вот – робко, понемножку – она начинает смеяться. Улыбается и смеётся. Не психически, а светло, солнечно, ласково. Вот сейчас, сейчас они родятся, заветные слова, они уже почти готовы, скоро выберутся на свет, осталось совсем чуть-чуть.
Она оперлась на подоконник, поджала коленки, разулыбалась молодой растущей луне, зажмурилась и искренне, всем телом, по-человечески захихикала.
Вдохнула, распахнула глаза и на выдохе прошептала:
«Я люблю Себя».
__________
Теперь, когда у аР появилась девушка, и он почти перестал с тобой переписываться, ты спрашиваешь себя: а что это было-то? Что это было-то такое вообще?
Легко замазать странную картинку непритязательными однотонными лейблами вроде «дружба» или «любовь». Легко сказать «это мой друг» или «это человек, которого я люблю» – что, по сути, будет означать одно и то же, но всё же.
Что это было? Что заставляет тебя дружить с пацанами?
Для парней это всё как-то само собой разумеется и не требует дальнейших пояснений. Вот я ехал на велике и разбил коленку: вот, смотри, моя разбитая коленка. Вот я очень много тренировался и натёр мозоли: вот, смотри, мои мозоли. В них столько воды, офигеть! Хочешь, сниму на видео, как они прорываются? Вот я собрал насекомых в одну банку, чтобы посмотреть, кто кого первым сожрёт. На кого сделаешь ставку?
И тебе от этого дико странно, но также и дико интересно. Наверное, в этом и корень. Девочка-друг вряд ли будет посылать тебе фотки мерзостей, ей даже не придёт это в голову. Даже если это очень близкая подруга, она может очень подробно описать, как рвутся гнойники от врастающих лобковых волос, но фотографировать это она не будет – и уж тем более кому-то скидывать. Парень-друг же ответит: «Так, ща, поищу, где-то была фотка, сек».
Возможно, ты сама неосознанно излучаешь энергетику девушки, которой стоит скидывать именно это. Ведь ты листаешь ленту инстаграма и не можешь поверить, что подобные сообщения присылают Яне в кустах сирени или Веронике с лавандовыми нарощенными ногтями.
В то же время, милостивый Господь раз за разом уберегает тебя от дикпиков – и в этом видится то ли божье благословление, то ли какая-то интересная закономерность, которую можно было бы статистически проанализировать. Проследить, так сказать, корреляцию между кругом общения и отсутствием в личке дикпиков.
Телефон вибрирует, аР скинул фотку. Есть некое радостное ожидание: что же там будет? Эксперимент по раздавливанию куриных яиц? Мем про пердёж? Бутылка пива на пузе в лучах закатного солнца?
Но нет. Там селфи счастливого аР в обнимку с Аней. Они валяются на кровати в обнимку под пледом, хавают варёные креветки и чипсы «Лейс» с сыром, смотрят «Крепкий орешек 2».
И одна часть тебя, конечно же, радуется за аР. Очень-очень радуется, потому что именно об этом он мечтал уже несколько лет. Но другая часть тебя немного тихо и немного печально улыбается: «Эх! Я опять потеряла Друга».
__________
Мария Луиза Вайсман (1899-1929) «Баллада о Безымянном»
из сборника «Лесное сердце», пер. А. Чёрного
Родился на свет, потому и рос,
Не видя иных причин.
Любила мать его цвет волос,
Другая – как всех мужчин10.
Впрочем, не важно, жизнь прошла
Быстрее глотка, легка.
Были ничтожны его дела –
Казалось, он начал сгорать дотла
С рождения, издалека.
__________
Сын спит.
Маленький обормот. Он мог бы быть угарным, но пока он даже не особо похож на человека.
Вот о чём мне с ним разговаривать, скажите на милость? Что с него можно взять? Ни о женщинах, ни о пиве. Ходит, мямлит что-то себе под нос: «Вот, роки-шмоки, мама, где моя мама, а чо а как, а у роки лапка отвалилась бла-бла-бла». Ну и хули я сделаю-то? Ну отвалилась ебучая лапка, я-то тут причём? Не думает же он, что я сейчас сяду и начну пришивать лапу его игрушке? Если так ему надо, пусть сам этим и занимается. Не сможет сам – пусть дожидается матери. Вернётся из больницы – пришьёт. Скажи ещё спасибо, что сам с лапками остался, а то мать понапринесла в дом заразы хуй пойми откуда, слава богу живы остались.
Звоню собственной матери. «Ну привет, как твой песок-то там, ещё не весь высыпался?» Она в ответ: «Ыыыыыы, негодяй, да зачем же я тебя рожала-то, за какие грехи ты на меня свалился, ирод! Ты мяско-то внучёнку варишь хоть? А голос-то какой пропитой, святый Боже, голос-то! Вы его послушайте только! Ну все мозги пропил, все мозги! Небось уже не мужик, а жирное чучело огородное! Без страху не взглянешь, в ночи встретишь – перекрестишься! Как невестушке-то, получше? Нет вестей?»
Блять сдалась мне ваша невестушка, нет в красной зоне телефонов! Померла бы – мне бы сообщили. Почему обо мне-то никто не думает, я не понимаю? Нет, спросили бы: «Как ты, не заболел ли, есть ли что у тебя покушать, всё ли хорошо». Неееееет, про меня все забыли. Плыви сам, барахтайся! Всех только сын и жена интересуют, а я вечно не пришей к пизде рукав в собственной семье.
Уверяю маму: да-да, жена пока не померла, сын ест хорошо, нет, он не болеет, да, хорошо одевается на прогулку, нет, у нас всё хорошо, да, я наипрекраснейше за ним слежу.
С чувством выполненного долга кладу трубку и иду ссать. Размышляю. Думаю о прошлом. Хуй жжётся, и запах мерзкий. Жена уже давно жалуется, говорит: «Может быть, у тебя уретрит на фоне… Эм… Специфического рациона? Может быть, сходим к врачу?» А может, это тебе к врачу сходить стоит, психичка? Всё у меня нормально. Знаю я этих белохалатных гнид, за каждую копеечку удавятся. Понапридумывают диагнозов, а ты ходи осликом туды-сюды, таскай денюшки.
Сука… Может, если в ванной полежать, полегче будет. Набираю воду, сбрасываю труханы, сажусь. Ещё больше щиплет, ну что ж за гадость-то такая. Надо было у матери спросить, вдруг, у отца такое же было. Вдруг, это наследственное. Вдруг, она знает, что делать. Может, ромашкой там, хуяшкой…
Вообще-то я планировал вздрочнуть, но с таким ядерным зудом, конечно, надеяться на чудо не приходится. Тут хоть папуасок включай, хоть лесбух, один хер: хуй не встанет, гореть не перестанет. Что ж, продолжу думать.
Вспоминаю разное. Попойку со Славиком на даче. Папуаску Коко, которую поёбывал в общаге в студенческие годы. Попугая Гену, который жил у меня в комнате, когда мне было восемь лет. Или десять, хер его знает. Знатный был попугай. Любил меня.
Вспоминаю ФИФА. Вот это было время, вот это было хорошо! Шпендик был ещё совсем миллипиздрический, жена с ним круглосуточно возилась, а мы с братанами гуляли на славу! Эх, вот прям любо-дорого вспомнить! Иностранцы приехали, пиво рекой, прям дух свободы я чувствовал! Прям вот жилось, прямо вширь дышалось! Да, будет, что внукам рассказать.
В Тот Самый День, с утра пораньше, жена заехала мне миксером по ебалу. Называется, начинаем день с приятного! Уже не помню, что там было: то ли она просто в очередной раз ебанулась (что наиболее вероятно), то ли я не выгреб с балкона пакет с грязными памперсами, то ли ещё что… Да не важно, главное, она распустила руки, и на лбу у меня красовался гарный шрам, похлеще гарри-поттеровского. Герб, так сказать, супружеской любви! Без всякой ебучей геральдики.
Вечер тоже прошёл в криках. В криках с братанами: «Акинфеев, сука, жги!!! Давай, Игорёша!!! Ну-ну-ну, можем, можем! Вперёд! Поднажми! Ай-яй-яй! Да почему трибуны тухлые?? Сплошные Иваны Кузьмичи! Надо выпустить нас! Федя, блять, просто красава! Игорь чисто честь страны защищает – одиииииннннн! Саша, Саша, мы всё простим, только беги, беги! Ребята! Можете! Терпеть! Пожалуйста! Генерал Дождь, давай, чтоб испанцы замёрзли! Видишь, как мячик полетел? Так вы Москва-Мадрид полетите нахуй! По-братски!! Саламыч!!! Игорь, молодееец! ИГОРЬ! ИГООООРЬ!!! ААААААААААААА!!»
Да, хороший день был 1 июля. Аж и на душе приятно. Помню, как мы шли обратно по специально огороженному пути – 3 километра вместо прямой линии. В конце пути над тоннелем горело огромное табло с жёлтыми буквами, где сияло что-то вроде «Ура, Россия! Метро – туда». Хотя, может, там было написано совсем не это.
Пахло счастьем и дождём. Лишь один-единственный бразилец с натугой прорезал сквозь толпу путь обратно. Мельтешили беспечные лица и потные плечи, а парниша вопил от отчаяния: «Мой рюкзак! Камера хранения! Всё осталось там! Вся моя жизнь! Нет пути, не пройти! Как вернуться?!»
Эх, бразилец! Что твой рюкзак в сравнении с победой?
А потом была длинная, бессонная ночь, как-то незаметно перетёкшая в утро. Были танцы на Большой Дмитровке под «Всё ништяк, вокруг шум» из окон чёрного лимузина. Были объятия с незнакомцами, много чужого пота и поцелуев.
Около полуночи я услышал под подбородком девчоночий голос:
– Слушай, я так хочу сосаться, но стремаюсь. Может, с тобой? Ну по-братски!
Не совру, я был приятно удивлён! Но зря. Под подбородком ответили:
– Бля, ну не… Я не настолько пьяная…
– Ну мы же подругиииииии……….. Разве ты меня не любишь?
– Давай я лучше твою сумку подержу, а ты пока кого-нибудь подцепишь.
Две девчонки, на вид лет по 16. Одна – блондинка: каре, шорты с высокой талией и блёстки во всё лицо. Это она безуспешно жаждала целоваться. Вторая – какая-то ещё более мелкая. Парик с двумя косичками в цвет российского флага, на щеках тоже по флагу: справа российский, слева испанский. Глаза из серии: «Да-да, мне тут очень весело, поскорей бы съебаться домой от этих потных мужиков». Просмаковав ситуацию, я подумал: надо брать.
Ну а дальше понеслось. Я налапшёвывал блондинку, чему она была чрезвычайно рада, а девочка-флаг уныло плелась рядом. Под шумок к ней прибился мексиканец. Краем уха я улавливал, как она выдавливала из себя диалог: «Да, я слышала про нефтяной скандал в вашей стране… Нет, я не считаю, что в Мексике живут только бедные… Да, Америка поступает жестоко… А какие сказки вы будете рассказывать на ночь своей дочке, когда она у вас появится? Правда? Вы не знаете ни одной мексиканской сказки?… Как жаль…» Блондиночка уже кусала меня за мочку уха.
Мы приземлились на китайгородской траве и махнулись собеседницами. Блондинка начала обсуждать игру с мексиканцем, а мне досталась милка-унылка.
Водка в её бутылке из-под спрайта закончилась. У меня было вино. Вот и козырь. Она была не против. Точнее, не против вина и против разговора, но я не сдавался.
В ней было что-то раздражающее: какого хера все рады, а она строит из себя социопатку? Мне хотелось её раскусить. Вспомнив приёмчики, отработанные на «ура» в эпоху Коко, я включил джентльмена и принялся расспрашивать её о всяком разном.
Отвечала она сначала неохотно. Я настойчиво подсовывал вино. Она разговорилась. Под шумок я лёг к ней на колени. Она не сопротивлялась.
Я уж почти и забыл, каково это: лежать на коленях у нетронутой девушки. Ни капельки любопытства я у неё не вызывал, зато к бутылке она присасывалась, будто это главный и незаменимый пуп жизни, ключ и костяк, альфа и омега. Я же втихомолку пытался остановить время. Запомнить её.
Волосы выбиваются из-под парика. Кожа краснеет у ушек. Прелый запах из-под юбки. Аллергийные пупырки на руках. Подтёк туши прорезает испанский флаг чёрной убийственной молнией. Длинные висячие серёжки – наверняка родители подарили на день рождения. Обгрызанные ногти. Глотками пульсирует горло.
Наконец, она меня заметила.
– А откуда у Вас этот шрам?
– Какой?
– Ну, на лбу. У Вас свежая ссадина. Откуда?
– Жена утром заехала.
Я не знаю, какого хера я ляпнул правду. Либо пьян был, либо запахи разум помутили, либо не знаю. Просто сказал и тут же пожалел.
– То есть у Вас есть жена?
– Да.
– А за что она Вас ударила?
– Ну, в жизни всякое случается. Такое тоже.
– А где Ваша жена сейчас?
– Не знаю. Дома спит с сыном, наверное.
Должен признать, иногда девушки соображают быстрее мужчин. Следующее, что я почувствовал: меня били.
Бутылка вина, которую я на собственные кровные деньги купил в Билле за четыреста девяносто девять рублей девяносто девять копеек, сейчас пиздила меня по животу, рукам, груди.
– А я вижу, тебе по кайфу БДСМ, да, детка?
Бутылка прилетела мне в ебало.
– Скотина!!! Вы все скотины!!! Ненавижу!!!
Девочка явно упражнялась на мне в фехтовании. Мне было и смешно, и больновато. И всё-таки в её ярости было что-то живое.
Она выбилась из сил и разрыдалась. Чёрные реки потекли и сквозь российский триколор.
– Я больше так не могу. Мне надо домой. Извините. Вернитесь к жене. Пожалуйста. Скажите, что Вы её любите. Я уверена, она заслуживает большего, чем то, как Вы с ней поступаете. У меня была шоколадка. Вот, киндер-сюрприз. Передайте от меня сыну. Надеюсь, он вырастет счастливым человеком. Оксан, я пойду домой.
Блондинка оторвалась от засосов с мексиканцем и спросила: «Что? Ты уже домой? Ну блииин, ну Лизааааааааааа, только четыре утра! Время детское!»
– А я и есть ребёнок.
Девочка-флаг собрала сумку, вытерла ноги об траву, надела балетки, поблагодарила меня за вино, за что-то извинилась, помахала ручкой блондинке и ушла.
Я лёг на траву и смотрел на светающее небо.
…
Потом, когда и я собрался уходить, блондинка, вылезшая из-под засосов мексиканца, написала на салфетке свой адрес ВКонтакте, сунула мне в карман джинсов, пробурчала: «Если захочешь вспомнить меня или Лизу», – и зарылась обратно под мексиканца.
Я бы хотел про них не вспоминать, но я вернулся к жене с растяжками на груди и животе и к вечно орущему ребёнку. Эти девушки часто казались мне последним поцелуем юности, которого я был достоин. И как-то… Как-то просто не было сил. И от бессилия я часто вспоминал о них – как, например, сейчас. В момент, когда хуй не встаёт и горит уретра.
Я включил горячую воду (первая уже остыла), взял со стиральной машинки смартфон, открыл интернет и зашёл на страничку Оксаны. Комментарий под первой же фотографией – и вот я на страничке Лизы.
Страничка нейтрально-тусклая, какая-то печальная. В принципе, наверное, у многих подростков такие странички. Самый верхний пост – подборка песен за исполнением некой Алёны Швец. В подписи: «For the memories of R.». О, наверное, она влюбилась. Названия песен: «Голосовые сообщения», «Одуванчик», «Нелюбовь», «Неудачница», «Соперница». Видать, не очень счастливо влюбилась. Ну, по ней было видно, что всё ровно так у неё с мужиками и будет. Ладно, листаю дальше.
Перепост научных публикаций про раскопки в Гандхаре, фольклорного текста про смерть из паблика «во сыру землю», ещё одна грустная песня «PLC – Навылет». Да где же фотки-то блять?? Ещё перепосты книг, ещё «Хадн Дадн – Как целовались с тобой, Скейтер», ещё отрывок из чешского фильма-баллады «Kytice»…
И моя фамилия. Над групповой фоткой моя фамилия.
Толпа студентов, Лиза сбоку слева, а в центре – моя жена. Подпись к посту: «Без Вас наша жизнь в университете была бы подобна Индии без Ганга. Поправляйтесь скорее! Мы очень Вас любим и ждём в зуме!» Под постом – комментарий моей жены с сердечками и благодарностями. Блять. Потрясывает.
Случайно лайкнул комментарий жены. Тут же отлайкал. Подавился. Откашлялся. Дрожу. Блять.
Погружаюсь под воду, не дышу 30 секунд. На 42-й сдаюсь. Вода попадает в лёгкие. Теперь щиплет и уретру, и носоглотку, и глаза. Класс. Просто класс.
Ладно, всё, пора с этим завязывать. Пойду спать, а утром выгуляю пиздюка. Поиграю в отца. Надо успеть, пока цветёт сирень.
Всё, спать.
Спать.
__________
Сто тридцатый по счёту шёл вечер,
Когда обнял побитые плечи
И спросил: за благое то дело
Не отдаст ли в дар душу и тело.
«Кем захочешь: хоть девой без имени,
Хоть богиней твоей, хоть рабынею
Я готова стать, только спаси меня,
Опостылело быть кормом рыбины».
Он снял цепи, и с песней холопа
Потащил дочь царя к эфиопам.
Под венец поскорей, чтобы бырами
Осыпал царь Кефей среди пира его.
Чтоб узнал весь мир, как Андромеду
Он спасал, прорубая победу
Гарпуном сквозь китовые кости,
Багровея и тужась от злости.
И обглоданная девица
Чтобы стала при нём вновь царицей,
Ну а он – так и быть уж! – царём.
Пусть известен был дружбой с ворьём,
Пусть убийца! Пусть трус! Неудачник!
Если к ложу царевна в придачу,
Козырь дивный на все времена:
Ведь не дева в руках, а страна. 11
Глава 9. Переступление в пустыне
Чёрные кошачьи лапки – это не просто красиво, это:
увлекательно
изумительно
непостижимо
удивительно
замечательно
дивно
чудесно
необыкновенно
очаровательно
чарующе
ошал… ошеломи… ошиламятельно
ум… ом… мрак… умопомракетно
Об этом думал Дамиан, пока семенил за чёрной кошечкой по переулкам. Все эти синонимы он выучил на днях с нянюшкой и теперь отчаянно пытался их не забыть, повторяя по первому попавшемуся поводу. Произносить он их, конечно, не умел, но читать и писать уже научился. Ну, почти все. Как видите, с «ошеломительно» и «умопомрачительно» всё ещё возникали некоторые проблемки. Но ничего. Он со всем справится.
Дамиан бежал за котом, потому что хотел увидеть ещё и белого, и серого котёнка, как в сказке у нянюшки. Нянюшка была уже старенькая, и когда все дети здесь начали рождаться глухими, ей было трудно перестроиться и начать рассказывать сказки не голосом, как было испокон веков, а жестами. Сказка про белого, серого и чёрного котёнка была одной из самых простых и популярных – и нянюшка рассказывала её Дамиану чаще всего.
Забавно, но все чёрные котята здесь тоже рождались глухими. Сначала люди не понимали, в чём проблема. Почему стандартные «кис-кис-кис» и «мур-мур-мур» не работают, а от стука по окружающим предметам, при этом, заинтересованно поднимаются ушки. Мамы-кошки, кажется, тоже были в замешательстве. Только, в отличие от людей, они никогда не отказывались от своих детей, невзирая на их глухоту.
Немало поводов можно выдумать, чтобы заподозрить женщину в ведьмовстве. Мелайну подставило её имя.
Слухи о странных младенцах расползлись далеко за пределы городка. Исследовать «казус» с рождавшимися «глухятами» приехал учёный лекарь из другого города. Он знал древнегреческий язык и весьма удивился, когда услышал о Мелайне: «Даже не думал, что в такой глухой провинции девушку могут так назвать! По-древнегречески это означает «Чёрная». Довольно распространённое прилагательное, кстати, но как имя встречается редко».
Местные жители быстренько провели параллели между именем-прилагательным и глухими чёрными котами и начали что-то подозревать, хотя однозначно сформулировать и высказать свои подозрения никто не мог. Поэтому глава города, отец Дамиана, и взял дело в свои руки.
Однако Мелайна была далеко не первой девушкой, которую они повесили. Один алхимик частенько наведывался в городок из столицы и считал, что глухота связана с водой, которую пьют местные жители. Недалеко от родника жила с пожилой матушкой одинокая рыжая девушка по имени Анастасия. Матушку обвинять было как-то неприлично, а вот Анастасию вздёрнули без всяких зазрений совести.
На следующий день после её убийства очередная женщина родила глухого ребёнка. Местные расстроились. Не из-за того, что жаль Анастасию, а из-за того, что им хотелось чувствовать себя победителями, а природа их перехитрила.
А ещё была Инга. Жила себе Инга обычной русой толстушкой с бесхитростными радостями: смерть как любила она шутки про письки и щипать мужиков за жопы. И всё бы ладно, да только был у Инги один изъян. Порой принимался шалить в теле нервный тик, и не под силу было Инге его остановить. Левый глаз лихорадочно дёргался помимо воли. Больно не было, но выглядело жутковато.
Один раз у Инги начался тик, когда она болтала с беременной женщиной. Рассказывала анекдот про мужиков в бане и так хохотала, что задёргалась. У собеседницы, естественно, родился глухой ребёнок. «Это она! Она прокляла меня! У неё дурной глаз! Это всё она!» Ингу вздёрнули. Её шестилетнего братика Антошку забрали в приют.
Была Ксения. Ксения монашествовала, всегда молчала и никогда не поднимала взгляда на мужчин. Зарабатывала тем, что продавала женщинам абрикосы из дикорастущего сада, где ночевала. Конечно же, продавала и беременным. Её тело, забитое камнями до смерти, сгнило вместе с абрикосами.
Были и другие, но что уж тут, всех не упомнить. Одно понятно: инфантициду местные жители предпочитали феминицид. Им была неведома мысль, что глухие – это полноценные люди. Мало кто осмеливался принять своего ребёнка таким, каким его создала природа. О том, что можно избежать убийств и как-то иначе утешить народ, даже речи не шло.
Мир не наступал, ведь и в душах горожан не было мира. Люди видели: «Что-то не так!» – и в них просыпались ненависть и жажда отмщения. Они не знали, куда бить, и сносили всё подряд.
Глава города ненавидел глухих больше всех. И то, что у него тоже родился глухой ребёнок, выводило его из себя на постоянной основе. Он всем сердцем любил Дамиана как конкретного живого человека. Когда же он думал о Дамиане концептуально, как о своём сыне и преемнике, он ненавидел его всей душой и думал даже, что лучше бы Дамиан вообще никогда не рождался.
Трудно было уместить в душе и отцовскую любовь, и неотступное ощущение позора и стыда. Непреодолимую нежность и столь же непреодолимое чувство оскорблённого достоинства. Вот он и ковылял по жизни кое-как: вешая невинных, срываясь на жену, целуя сына в потную сонную головку, катая его на лошадках и выискивая с ним в полях самых красивых на свете бабочек.
Но чаще всего, когда глава города думал о жизни, ему просто хотелось хорошенечко так проблеваться. «Ну хорошо хоть просто глухие, а не слепоглухие гидроцефалы, слава, блять, господу», – думал он, опорожняя очередной ночью очередную стопку.
Однако все эти проблемы волновали только взрослых. Детей же не волновала их глухота. У них не было ни заниженной самооценки, ни проблем с коммуникацией. Обычные дети, которым хотелось всё узнать, всё попробовать, со всеми познакомиться, везде, со всем и со всеми поиграть. Как они общались? Жестами, конечно!
У местного дедушки Серафима когда-то была глухая тётя Юлька, и она учила его жестовому языку. Несмотря на преклонный возраст, дедушка помнил многие жесты, потому что они не раз пригождались ему в течение жизни: когда пожилыми стали его родители и родители друзей, многие из них частично потеряли слух, и жесты приходили на помощь.
Поэтому 5 июля – день, когда одинокий дедушка Серафим понял, что отныне в деревне рождаются исключительно глухие дети, а он единственный, кто знает жестовый язык – стал его личным праздником. Он широко отмечал этот день каждый год, раздавая всем своим птенчикам-подопечным облепиховое варенье и печеньки с корицей.
Когда прачке подходил срок рожать, она задумалась, как же назвать ребёнка. Сидела, слушала байки Серафима про Юльку, заплетала девчонкам цветные ленты в косы – прямо как они делали друг другу с сестрой Данайей, когда были маленькими – и подбирала имя. Она уже догадывалась, что ребёнок будет глухим, но ещё не знала, родится ли у неё девочка или мальчик, и хотела подобрать что-то такое, что подходило бы в любом случае. Как сейчас бы сказали, имя-«унисекс».
Серафим рассказывал, что Юлька, расставаясь с ним, каждый раз подносила губы к щеке и шептала «л-ю-б-л-ю-о». Воздух щекотно ударялся об щёку, выхлопная «ю» перетекала в беззвучную «о». Юлька осыпала чмоками его детишечье лицо, обнимала до кряхтенья и только потом уезжала, вытирая с полных щёк гремучие женские слёзы.
Захватив косичку левой рукой, прачка поднесла правую ладонь к рукам и попыталась беззвучно произнести в неё «люблю». На выдохе расслабленные губы превратили «ю» в «о», растворив звуки в коже. Так она поняла, что её ребёночка, какого бы пола ни родился, будут звать «Юо». И губами можно чётко артикулировать – имя визуально узнаваемое и легко считывается с лица, и дактилировать несложно, и на коже ощущается при произнесении, и вечно будет напоминать дитёнку о безграничном материнском «люблю».
И когда родилось её златокудрое дитятко с глазами доверчивого телёнка, она не только ощутила всепоглощающую любовь, но и почувствовала, что сделала правильный выбор.
__________
Ты чувствуешь это.
Да, это то, что заставляет тебя чувствовать.
Забавно, конечно, что тебя – как волны к берегу, как детей к насекомым, как песок к расщелинам – тянет к перфекционистам. К тем, кто может с уверенностью сказать тебе: «Да, ты восхитительна, ты великолепна, просто чудо. Но ты сделала недостаточно. Ты можешь ещё. Нужно ещё. Жизненно необходимо».
Это особые люди. Для них совершенство – это воздух. Такие умирают за идею. Да, сейчас не умереть на войне и не отдать жизнь в революции, но такие работают чуть больше, чем круглосуточно, и не столько за деньги или какие-то баллы-оценки, сколько за ощущение:
«В моих руках совершенство.
Я создал совершенство.
Я – совершенство».
Окружающим они кажутся чудаками. Фанатиками, городскими сумасшедшими, юродивыми. Или богами. Тонкая грань между совершенством и безумием. Ниточка вместо тропы между хаосом и божественным провидением. Существа, протворившие путь в довольствие, ибо-коли поглотили весь мир.
И глядя на них, ты видишь, куда идти. Они ненасытные, и, не насыщаясь, они пробуждают голод в тебе. Вы совы-неясыти: сколько ни пожирай, сколько ни создавай, сыт не будешь, полон не будешь, не успокоишься.
И ты улыбаешься! Он говорит тебе: «Нужно ещё», – и ты светишься! Она говорит тебе: «Не хватает», – и ты сияешь! «Нет пределов совершенству» – значит, вечно будет, куда идти, вечно будет, чего хотеть, вечно будет, ради чего жить, вечно будет смысл.
Бесконечная недостижимость совершенства означает бесконечное проживание праздника. Праздника порой горестного, порой с отчаянием и самоуничижением, но каждый шаг, каждый шаг к великой богине – лишь бы преклонить перед ней колени, лишь бы сказать: «Я раба твоя, и я пыталась», – и во всём есть смысл.
Вирус, вирус, вирус. Коли ты, человек, создашь хоть единое, чем можно гордиться, что можно Богу показать: «Смотри! Я – создал! И я так старался!» – то и не страшен вирус, и не страшны мучения, и не страшна смерть.
В песне Флёр шелкопряд единой тонкой нитью гордится, а чем будешь ты? Достояние твоё – что? Гордость твоя – в чём хранится, в каких сосудах спрятана, над какими пустынями возвышается, на чём держится?
А если всегда будешь стараться, то придёшь и скажешь: «Вот, погляди, Боже, на мои богатства». И не страшно умереть, и не страшны хлопки, и при встрече обнимешь старуху, как родную мамочку.
__________
Евагрий Понтийский недели:
Когда побуждения тела проявляются естественно и упорядоченно, то это признак малого, частичного здоровья души. Когда же у него их нет, то это знак совершенства.
__________
Я была в стольких странах и нигде не видела настолько широкого неба. Неудивительно, что он решил здесь остаться. Если лишён возможности видеть любимую женщину, лучше выбрать место, где лучше всего будет видно любимого Бога. Что ж, он справился. Хороший выбор.
Старые ботиночки пришлось выкинуть. Новые надевать пока стесняюсь. Они мне конечно же, малы, но, думаю, Ертын-хайе наколдует что-нибудь, и станет как раз. Главное же не то, какого размера, а то, что мальчик подарил мне их по велению души.
Вот и славно.
Вот и хорошо.
Как здесь хорошо.
Застывшие в соли травы мягко вгрызаются в стопы. Жёлтый перетекает в зелёный, зелёный – в голубой. Я иду вдоль берега озера, араб в серой куртке рисует что-то палочкой на крошащемся-водянистом, сыпуче-солёном песке. Ветер относит в воду целлофановый пакет. Неказистые всё-таки подарки бывают у неба.