Zum Hörbuch
Айза
Визг тормозов справа и резкий протяжный гудок ударяют по ушам.
В локоть впиваются чьи-то пальцы. Крик матери за спиной и шум города обрушиваются на меня так внезапно, что становлюсь близка к разрыву сердца.
Оно стучит о рёбра, пока провожаю глазами большую чёрную машину, из которой на меня орёт видный седой мужчина.
– Айза! – Дергает мать за рукав моей куртки. – Сколько можно ворон считать?! Наказание! Что мне с тобой делать?!
К ней присоединяется случайный прохожий с усами и в старомодной шерстяной кепке. Тот самый, который секунду назад выдернул меня из-под машины. Нависнув надо мной, они плюются обвинениями и упрёками. Мать трясёт мои плечи, и в её глазах испуг, а я лишь открываю и закрываю рот, смотря то на одного, то на второго, потому что сама испугалась до смерти!
– Простите… – хрипло извиняюсь перед всеми сразу: перед прохожим, матерью и водителем.
Мужчина качает головой и трясёт перед носом указательным пальцем, мама тащит меня вниз по тротуару, схватив за шиворот куртки.
По щеке ударяет капля дождя.
Ледяная.
Передёрнув плечами, натягиваю на ладони рукава водолазки и прячу руки в карманы, тихо прося:
– Пусти. Я сама…
– Как тебя можно одну куда-то отпустить? – взвивается мама, беря меня за руку. – Тебе восемнадцать! Восемнадцать, а ума на ноль!
Обиженно молчу, потому что ей не нужны мои ответы. И потому что у моей матери не очень хорошо с нервами. Когда она ругает меня, мне хочется заткнуть уши руками и зажмуриться. У меня под кожей зудит и сердце скачет, когда на меня орут.
Её лицо, закутанное в выцветший синий платок, бледное и осунувшееся. Мое выглядит не лучше.
Это бесконечный день.
Бесконечный.
И я хочу, чтобы он поскорее закончился. Просто закончился, и всё. Хоть чем-нибудь! Потому что в моей жизни есть только две вещи, которые я ненавижу больше всего на свете: мой отец и мерзнуть, а в своих ботинках я уже не чувствую ног.
Слившись с толпой пешеходов, переходим широкий проспект в шесть полос.
Мои глаза хватаются за всё подряд: за людей, за их лица, за их одежду, за стеклянные витрины магазинов, в которых плывёт моё отражение, и за вывески кафе. На мне короткая малиновая куртка, синие джинсы и чёрная шапка. И я очень замёрзла, потому что здесь, в Городе, просто ужасно холодный октябрь!
– Давай, я понесу. – Пытаюсь снять с материнского плеча чёрную спортивную сумку.
– Сама хоть дойди, горе луковое. – Закатывает она глаза, подкидывая её повыше.
Смиряюсь, возвращая руки в карманы.
Наши жизни, всё, что нам принадлежит, уместилось в одну сумку на двоих. Это всё, что мы успели собрать, сбегая из дома. Неважно. Вещи – это последнее, что в этой жизни сделало бы меня счастливой. И маму тоже.
Мы пересекаем огромную площадь, а за ней я вижу минареты городской мечети. Раньше я видела её только на старых открытках и фотографиях. Потому что, в отличие от матери, я в Городе не бывала, хотя до него три часа на автобусе.
А вот она, моя мать, здесь родилась. Это было тридцать семь лет назад. Она не забывает напоминать о том, что в моем возрасте у неё уже была половина меня. Не думаю, что я готова стать матерью даже в двадцать пять. Для этого ведь нужен муж, а я решила, что замуж никогда не выйду.
Никогда.
Если… Город не примет нас, нам придётся вернуться.
От этой мысли мне становится дурно. Лучше сдохнуть в канаве.
Холодный ветер жалит меня повсюду, поэтому я трясусь.
– Ммм?.. – переспрашиваю, взглянув на мать.
– Замёрзла? – Обеспокоенно.
– У-у… – вру я, утирая рукавом куртки подтекающий нос, за что тут же получаю по рукам и смеюсь.
Положив мою ладонь в карман своего пальто, мама ободрительно сжимает её, говоря:
– Потерпи.
Через час скитаний мы оказываемся на тихой улице, заставленной частными домами.
Желтые фонари вспыхивают одновременно, потому что стемнело.
И я уже не в силах поражаться тому, что место, которое мы ищем – это двухэтажный дом с кованой оградой, у которой припаркован огромный чёрный джип. Не в силах, потому что мокрая одежда стала нестерпимо тяжелой. Мои зубы выбивают дробь, руки окоченели. Даже коса, спрятанная под курткой, кажется мне двухпудовой, будто к ней привязали кирпич.
И это не тот дом, который построили из чего бог пошлёт.
Это же… это настоящий особняк…
Идеально прямоугольный и широкий. Крыльцо с каменными ступенями подсвечено старомодным фонарем. В доме горят почти все окна. Их тут много. Очень много.
Наше гробовое молчание, красноречивее любых слов. Прижавшись друг к другу, мы пялимся на парадную дверь, выкрашенную в красный цвет.
Это место – центр социальной помощи. По крайней мере, мы так думали, потому что это совсем не похоже на что-то с припиской «социальный».
Повернув голову, осматриваю залитый дождем двор с ухоженной территорией. Он тёмный и размокший.
Дверь открывает высокая и очень красивая брюнетка.
Я не воспитана пялиться, но ноги у неё бесконечные и стройные. Она и сама в курсе, потому что демонстрирует их очень узкими джинсами.
Черные, густо подкрашенные глаза изучают нас с ног до головы. Моя рука все ещё в кармане материнского пальто, и ее ладонь сжимается вокруг моей.
Эта женщина мне мгновенно не нравится. Потому что мы посиневшие от холода и промокшие насквозь. А она выжидает целую минуту, прежде чем выгнуть идеальные брови и спросить:
– Записаны?
– Нам сказали, можно без записи. – Дрожит мамин голос.
– Заходите, – не торопясь, бросает та, лениво отходя в сторону.
Тёплый воздух кружит мою голову. В нос ударяет запах еды и лёгких духов, в глаза – ярчайший свет большой хрустальной люстры. Желудок просыпается, потому что мы с утра ничего не ели. Из носа снова течёт, по венам расползается жуткая слабость.
– Я, Лаура. – Закрывает брюнетка дверь. – Вы – мать?
– Да, я Аида. – Выпускает мою руку мама. – А это Айза.
– Идите за мной, а дочь пусть здесь подождёт, – распоряжается та.
Посмотрев в мои глаза, мама молчаливо просит помалкивать, и передаёт мне нашу сумку.
Опускаю её на пол у своих ног, с подозрением и просто бесконечной усталостью озираясь по сторонам.
Что за…чертовщина? Мы что, в мышеловке?
Широкий холл с лестницей на второй этаж. А перед ней – квадратный тонкий ковёр. Паркет. Повсюду. На стенах… картины. Справа гостиная, из которой доносятся звуки работающего телевизора. Слева – коридор, который минуту назад проглотил мою мать.
Стягиваю с головы мокрую шапку и запихиваю в карман, топчась на месте.
У стены – обитая атласной тканью банкетка, но я ни за что на неё не сяду. Я вообще боюсь к чему-то здесь прикасаться, поэтому просто стою у двери. Бродящее по венам волнение делает меня дерганой. Мои глаза круглые, а сердце настукивает всякие страхи.
Что, если нас погонят отсюда?
Если погонят… умру у них на крыльце, клянусь! Там по крайней мере сухо и…
Где-то хлопает дверь, и я поворачиваюсь на звук.
– Тогда, я поеду туда сама! – Звонкий женский голос вылетает из-под лестницы.
– Езжай. – Хрипловатый и спокойный мужской.
– Ты серьёзно?
– Ага.
Шаги и голоса приближаются ко мне, и я сливаюсь со стеной в ожидании.
– Чёрт, я прошу час твоего времени, неужели это так сложно?
– Не сложно, а глупо.
– Это не глупо. Это важно!
– Это глупо.
В холл врывается огромный широкоплечий мужчина, а за ним по пятам следует хрупкая брюнетка с просто роскошными распущенными волосами и в красном брючном костюме. Такая ухоженная и яркая, что я вдруг стесняюсь липовых побрякушек в своих ушах.
Это последняя связная мысль в моей голове…
Разумеется, в своей жизни я видела мужчин. Я даже знаю, как мужчина выглядит без одежды. Но сейчас я уже не уверена в том, что то были настоящие, а не поддельные мужчины. Потому что этот… он… такого никогда ни с кем не спутаешь…
На нём черная толстовка с капюшоном и военные штаны с накладными карманами. Короткий ёжик волос, высокие скулы, твёрдые губы и тёмная густая щетина на квадратной, чётко очерченной челюсти.
В руке у него чёрная куртка.
А его тело… оно… как машина. У него всё большое. У него настолько плоский живот, что на спортивной толстовке нет ни единой складки. Крупные бёдра и широкие плечи выглядят каменными. А на ногах у него просто огромные высокие военные ботинки.
Преградив ему дорогу, девушка упирает руки в бока и рычит:
– Ты просто баран, Максут! Я возьму с собой кого-нибудь другого.
– Не советую, – спокойно говорит мужчина, отодвинув её за плечи и, посмотрев прямо на меня поверх её головы, добавляет. – У тебя гости.
У него голубые глаза, а у меня перед глазами вдруг всё плывёт, а потом вообще исчезает, будто кто-то выключил свет. Сползая по стене, готовлюсь клюнуть носом пол…
Айза
Слышу чертыхания, топот ног и женский вскрик.
Звон бьющейся посуды, и мое лицо встречается с твёрдой, пахнущей стиральным порошком поверхностью, по которой я безвольно растекаюсь, с запоздание понимая, что это человек.
Уверенные сильные руки мягко меняют мое положение, подхватывая под коленями и поднимая на руки.
В ушах звон, а в горле так сухо, что не могу сглотнуть.
– Мммммм… – стону с мукой.
Шея выгибается, голова и рука безвольно свисают, как у драматической актрисы, только я совсем не придуриваюсь.
Кажется, я упала в настоящий обморок.
– Ох… бедненькая… – женский возглас.
– Куда её? – нетерпеливый мужской.
– Давай наверх…
Меня плавно качает.
Руки и ноги не работают, но я чувствую, как липнет к ногам сырая ткань джинсов, и тепло другого человека. Мне хочется прижаться к нему теснее, чтобы согреться, потому что в следующую минуту меня начинает потряхивать.
– Принеси воды… и еды, лучше бульон… – командует незнакомый мужчина над моей головой.
Я взмываю вверх и опускаюсь на мягкое, силясь открыть глаза. Мои ноги остаются без обуви. Мне холодно.
– Такая бледная…
– Отток крови и недостаток кислорода в мозге. Это обморок. Поживее, я опаздываю на самолёт…
– Что мне сделать?
– Вода и бульон.
Хлопок двери. Моё запястье обхватывают тёплые сухие пальцы. Я, наконец-то, могу открыть глаза.
Боже…
Он ещё больше, чем в прошлый раз.
Сидит на краю кровати, зажав большим пальцем мой пульс, и сосредоточенно смотрит в свои спортивные часы с кучей всяких циферблатов.
Боясь сделать лишний вдох, пялюсь на его лицо. Оно загорелое и очень мужественное. В нём нет ничего… мальчишеского, ни одной черты, хотя выглядит он молодо.
Скользнув глазами по мощной шее и рельефной груди, перевожу глаза на наши руки. Его ладонь тоже загорелая, очень широкая. Опутанная сухожилиями и венами. А его бицепсы… они толщиной с моё бедро, честное слово…
Опомнившись, поджимаю пальцы на руке, потому что мои ногти – это кошмар. И я не преувеличиваю. Они выглядят так, будто я пилила их пилой… это нервное, и это отвратительная привычка, за которую я себя ненавижу. Мужчина поднимает глаза, повернув ко мне практически лысую голову.
Они у него голубые. Без серого.
Голубые и очень внимательные…
– Как тебя зовут? – Отпускает мою руку.
– Айза… – шепчу шершавым голосом, не спуская с него глаз.
– Сколько пальцев, Айза? – Загибает он свой большой.
– Четыре…
– Когда ты ела в последний раз? – Берется за молнию на моей куртке, и я в панике шарахаюсь в сторону, саданув ему по руке.
– Спокойно. – Тут же убирается он к чёрту, а я сажусь, отползая к спинке кровати.
Быстро осматриваю комнату, похожую на персиковый кекс. Повсюду этот тон. На стенах, шторах и на полу. Две кровати, шкаф и окно, по которому лупит дождь.
Кошусь на дверь, предупреждая:
– Не трогайте.
– Нужно снять мокрую одежду. – Встаёт мужчина с кровати, и мои глаза поднимаются вслед за ним, а потом он забрасывает руку и стягивает с себя толстовку, потянув за ворот.
Край белой футболки поднимается, оголяя кусок живота. Мощная косая мышца убегает за пояс резинки спортивных штанов, из-под которой на меня смотрит полоска белых трусов с фирменной надписью… низ его живота покрыт тёмными волосками, которые также утекают под резинку.
С усилием проталкивая в пересохшее горло слюну, я уже смотрю на то, что у него ниже этой резинки, и щёки загораются так, будто к ним поднесли открытый огонь. В панике увожу глаза и смотрю в потолок, но фрагмент его тела от пупка до выпирающего паха навсегда отпечатался в мозгу.
Низ моего живота реагирует внезапным всплеском ноющей тяжести, от которой хочется сильнее сжать бёдра… это так неожиданно, что я впиваюсь пальцами в своё колено.
Перед моим носом возникает чёрная толстовка со словами:
– Брюки и носки тоже сними.
Вскидываю на него глаза, не шевелясь.
Он смотрит на меня в спокойном ожидании.
Не получив реакции, говорит:
– Я не ем детей.
– Мне восемнадцать, – хриплю я.
– А мне надо идти. – Тычет он толстовкой.
Забираю её машинально и прижимаю к себе, продолжая смотреть в неподвижное загорелое лицо.
Не говоря ни слова, мужчина разворачивается и идёт к двери, давя ботинками пушистый персиковый ковёр.
Проведя рукой по мокрому лбу, слежу за ним до самой двери.
– Как… – кричу ему вслед, прочистив горло. – Как мне её вернуть?
– Оставь себе. – Покидает он комнату, не оглядываясь.
Смотрю на дверь целую минуту, прежде чем поднести мягкую тёплую ткань к носу.
Порошок и запах чистой выстиранной одежды.
Кто он, чёрт возьми, такой?!
Айза
– Что ты сказала? – Гремит надо мной разъярённый голос.
– Отпусти! – Истеричный голос матери.
Слёзы заливают моё лицо. Пальцы царапают жесткую руку, вцепившуюся в косу.
– Тттты ккусок ддерьма! – ору до хрипоты, вонзая ногти в его запястья.
Со злостью и бешенством. С остервенением.
Вскрик матери, и она падает на пол. Брыкаюсь, как ненормальная. Но он сильнее. Сильнее нас обеих. Никто нам не поверит. Никто не захочет…
– Мама…
А потом все прекращается.
Падаю на колени, а за моей спиной на пол падает грузное, ненавистное тело.
Отползая, кричу. Утираю слёзы, сотрясаясь в рыданиях.
В руках матери – разбитая ваза. В глазах – ужас. В моих тоже.
– Собирай вещи… – хрипит она.
Горло сдавила паника.
Киваю, срываясь с места…
– Айза… проснись…
Сердце стучит в ушах. Дышать нечем…
– Айза… – сквозь мутный морок слышу я и распахиваю глаза.
Моя футболка прилипла к телу, в голову кто-то засунул огромный булыжник.
Глядя в свежевыбеленный потолок, сиплю:
– Можно мне воды…
– Сейчас…
Глотаю жадно, давясь и перхаясь.
– Не спеши…
Осматриваю залитую солнцем комнату.
Такую персиковую и тёплую.
Такую спокойную.
Вспоминаю, где я.
Целую минуту вспоминаю, где я.
Вцепившись в одеяло, жду, пока сердце перестанет скакать. В груди тянет. Перевожу глаза на мать и сипло спрашиваю:
– Они ведь нас не найдут?
Мама молчит целую минуту. Глядя в мои глаза. Они у нас похожи. Я бы умерла, если бы во мне было хоть что-то от него. Просто умерла бы. Может, это и ему самому не давало покоя? Надеюсь. Я надеюсь, что его собственные демоны пожрут его нутро и нутро всей его семьи. Так же, как он жрал наше все эти годы.
– Для этого нужно искать, – наконец-то отвечает она.
Киваю.
Чтобы кого-то искать, этот кто-то должен обладать хоть какой-то ценностью.
Щёку жалит горячая слеза, и я не могу сдержать всхлип. Мама протягивает руку, стирая её, а я глотаю ком и шепчу:
– Прости…
Я не хочу быть слабой… но у меня не получается. Из нас двоих – я тот человек, на которого сложно в чём-то положиться. Настоящая обуза. Если бы не я…
– Айза – ты, самое ценное, что есть в моей жизни, – заверяет она, будто читая мои мысли.
Смотрю в окно, снова кивая.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает мама, вставая.
Наблюдаю за ней, двигая глазами.
Остановившись перед зеркалом, она повязывает на голову платок, а потом, будто опомнившись, отбрасывает его в сторону.
Я знаю, она не стала бы его носить. Она горожанка до мозга костей. Она не носила его до того, как… как вышла замуж.
Её гладкая коса спадает по спине. Моя мама – красивая. Он тоже это замечал. Всегда.
Привстав на локтях, прислушиваюсь к себе и неуверенно говорю:
– Отлично.
Я целую неделю провела, прикованная к постели. Кажется, такой простуды со мной не случалось никогда. Зато со мной случалось много чего другого.
– Мне пора, – говорит мама, вешая на плечо сумку и приглаживая на макушке волосы.
– Хорошего… дня, – тихо говорю я, взглядом провожая её до двери.
Пока я валялась в кровати, она нашла работу в городе. Мама – швея. Когда-то я помогала ей. Ровно до того момента, пока чуть не оттяпала себе палец двойной иглой для швейной машинки.
Я все делаю из вон рук плохо. По крайней мере все то, что нужно делать руками.
Мне тоже нужна работа.
Я знаю.
Знаю и…
Мне восемнадцать, а я ни черта не умею.
Глядя на своё отражение, сжимаю губы.
Из зеркала на меня смотрят карие глаза и миловидное лицо на тонкой шее.
Дергаю за резинку, распуская косу.
Я отвратительно училась. Я рассеянная и… медленная. Моих грехов не счесть. И как с этим жить?
Тяжко вздыхаю и плетусь в душ.
Стою под горячими струями целую вечность. Целую вечность намыливаю волосы и своё тело.
Скольжу ладонями по груди и животу. Вздрагиваю, задевая огромный синяк на пояснице.
Впервые в жизни мне не нужно спешить. Мне не нужно прислушиваться к каждому звуку. Не нужно… бояться…
Даже неделя в таком месте – это как побывать в санатории. Мама сказала, мы можем оставаться здесь так долго, как только захотим.
Два дня лил дождь, а сегодня вдруг – солнце. Сегодня последний день октября. Я не люблю зиму. Потому что не люблю холод.
Выйдя из душа, не спеша сушу волосы.
Натянув на себя синие лосины и майку, решаю обойтись без бюстгальтера. С моей грудью – это совсем не проблема.
Поверх майки надеваю футболку и беру свой длинный вязаный свитер с полки, но потом замираю, глядя на идеально сложенную чёрную толстовку в углу.
Будто вспышка, в голове возникает образ голубых внимательных глаз.
Максут…
Пальцы касаются плотной ткани.
Это самая приятная к телу ткань из всех, которым приходилось моего тела касаться.
Я думаю – это какой-то специальный состав. Я думаю, что это очень дорогая вещь.
Помедлив секунду, беру её с полки и надеваю на себя.
Глядя в зеркало, морщусь.
Она такая огромная – чуть ниже середины моего бедра. И тёплая. Плечи висят почти на локтях, о ширине вообще молчу. Вспоминаю, кому она принадлежит. В… мельчайших подробностях…
Обув ноги в свои старые кроссовки, выхожу из комнаты.
Спустившись по лестнице, осматриваю пустой холл. Запах еды гуляет по дому. На кухне слышны голоса. Наверное, я проголодалась. Но я никого здесь не знаю. И, если быть честной, сегодня я не хочу ни с кем знакомиться.
Помявшись на первой ступеньке, выскальзываю за дверь, и тут же прикрываю ладонью глаза.
Яркое солнце режет их, будто нож.
Набросив на голову капюшон и засунув руки в рукава, как в муфту, медленно бреду по выложенной камнем дорожке.
В воздухе немного тумана. Воздух свежий и влажный.
Осмотревшись по сторонам, решаю пойти направо.
Здесь, на этой улице, так тихо. Если бы я не знала, что нахожусь в городе, никогда бы не поверила. Город немного меня пугает. Я не знаю, как в нем жить. Не знаю, где мне здесь пригодиться. Я не смогла пригодиться даже там, откуда я родом.
Я не знаю, есть ли на свете более бесполезный человек, чем я?
Наверняка есть, но нас таких не много, уверена.
Проходя мимо парка, обнимаю пальцами прутья ограды и смотрю на то, как резвятся на детской площадке разновозрастные карапузы.
Оттолкнувшись, бреду по тротуару, решая никуда не сворачивать. Если я заблужусь… это будет так на меня похоже.
Спустя пятнадцать минут неторопливого бесцельного шага, тихий спальный район вдруг заканчивается, и я оказываюсь на стыке двух проспектов. Шум города постепенно накрывает меня с головой, и я целую минуту стою, не решаясь идти дальше.
Повернув голову, вижу кофейню на первом этаже старомодного серого здания.
Внутри пахнет выпечкой и кофе. Так вкусно, что у меня текут слюни. За стойкой высокий парень в зелёном фартуке. Темные волосы густой вьющейся чёлкой спадают на лоб. Он… красивый. Наверное. Бросив на него быстрый взгляд, прохожу вперёд, чтобы изучить грифельную доску, на которой белым и красным мелом представлен ассортимент.
– Выбрали?
Поднимаю глаза и натыкаюсь на прямой карий взгляд. Упершись руками в прилавок, парень смотрит в мое лицо, а потом медленно осматривает меня всю.
Я знаю, что выгляжу нелепо. Но… мне так комфортно.
Отвернувшись, хмурюсь и спрашиваю деловым тоном:
– Что такое латте?
– Это кофе с молоком. Тебе понравится.
Снова поднимаю на него глаза. И снова он смотрит, тихо спрашивая:
– Как тебя зовут?
Молчу, думая о том, зачем ему моё имя?
Звенит дверной колокольчик.
Бросив взгляд через плечо, отхожу в сторону.
Мое сердце ухает вниз, а глаза расширяются, потому что в кофейню, на ходу снимая солнечные очки, заходит… хозяин моей толстовки…