Двадцать шестой

Я не очень люблю предисловия, довольно странно ещё до знакомства с книгой узнавать чужое мнение даже если это предисловие авторское. Но тут я бы финальную благодарность вынесла в начало, поскольку в обращении к своем опыту и в благодарностях людям из прошлого, автор отличался от того образа, что сложился при чтении. Восприятие текста постоянно скакало. Наверное, потому что это мой двадцать шестой. Мои санки, мои банты, мой портрет Ленина в актовом зале, это моя любимая шапочка отправилась в посылке в Спитак, мои очереди и пустые прилавки, это мои танки на соседней улице и мой двойной двадцать шестой. Плохого и сложно было много, много было странного и несправедливого, но, читая, я недоумевала, как можно принести из детства столько негатива? И тут речь не о семьях героев, у них вполне адекватные проблемы: мать-одиночка из коммуналки, планирующая иммигрировать семья, активная интеллигенция, хват и ходок и мама-клуша, немного утрировано, но в принципе узнаваемо, может, не как серьезный роман, а как эпизод "Фитиля", но если этот срез общества в принципе особого протеста не вызвал, то декорация именно детского мира вызывала ужас. Во всех зарисовках фигурируют какие-то совершенно монструозные воспитательницы и учителя-антисемиты; медсестра воспринимается ребенком как мегера, даже музыкальные педагоги лишены эмпатии, любви.

Я могу только посочувствовать теперешним взрослым, которым не досталось ни замечательных нянечек, ни добрейшей участковой, чьи учителя в началке ненавидели детей, у кого не было молодой и талантливой учительницы фортепьяно (добрых слов о сольфеджио у меня тоже нет, я сидела в том углу, где наугад), но, видимо, про это писать книгу смысла нет. Надо про ненависть, надо про дефицит, надо про обязательный побег из союза и преклонение перед заграничными шмотками, гласность и "нас обманывали семьдесят лет", и где здесь тепло, вынесенное в аннотация - я вообще не поняла. Кажется, книга рассчитана отнюдь не на ровесников героев, но не стоит воспринимать его в качестве исторического источника. Это очень концентрированный и однобокий текст. Как минимум мой двадцать шестой это про любовь, друзей и бумажный пакет с пастилой у ударницы. И думается, это правильно и в восемьдесят восьмом, и в девяносто первом, и в девяносто третьем, и в двухтысячном. Сначала любовь и пастила, а потом уже борьба с системой и беготня за майонезом. Майонез, кстати, мы тогда сами делали, даже не знаю, кому было хуже, по магазинам все равно бегать, а механический миксер и врагу не пожелаешь.

апд. А билеты на поезд - тем более, что локация где-то по двадцать шестому маршруту - берут в трансагентстве, но да, это не настолько эпично.

Нетипичный выбор книги для меня. Хотя, что может быть нетипичным для "всеядного" читателя?

Если честно, то я не ожидала больших эмоций от этой книги. Каюсь, была не права. История затянула меня с первых страниц. Я плакала, радовалась и переживала вместе с главными героями

О чём книга? В центре повествования пятеро детей, живущих в юго-западном районе Москвы и их родители. На дворе вторая половина восьмидесятых. И пока дети проживают своё обычное детство, страна меняется до неузнаваемости. Перестройка- одним словом...Привычные мир рушится и героям предстоит строить новый.

В героях этой книги каждый найдёт самого себя. Больше всего меня зацепили мальчики, которые ненавидели "музыкалку". А зацепили потому, что в детстве я очень хотела попасть в эту самую ими ненавистную "музыкалку".

Также мне тяжело было читать про тех, кто уехал. Я даже не представляю сколько смелости нужно, чтобы уехать "в никуда"... Ну или глупость...

В общем, книга замечательная. Читается на одном дыхании. Сначала мне не очень понравился открытый финал, но сейчас я понимаю, что так и должно быть. Жизнь ведь продолжается...

Очень обманчивое описание содержания (не сюжета, его нет) книги что на обложке, что везде в интернете. Это не столько ностальгическое произведение, сколько набор мелодраматических зарисовок по мотивам детских воспоминаний друзей автора. По сути - отечественный сериал с "России", только дети-герои ну из таких интеллигентных семей, что все вокруг - страшные толстые (это важно для автора) советские злодеи. Восхваление изобретательности и прекраснодушия интеллигентных мам и дедушек и пап-диссидентов перемежается с описанием физиологических деталей, вроде трупного запаха и особенно любимого автором запаха мочи. Трудно сказать, это попытка использовать литературный приём или просто сфера интересов автора, потому что с собственно литературой в книге всё плохо. Что, собственно, неудивительно: судя по послесловию, редактуры практически не было. Кстати, вынесенный в название двадцать шестой трамвай упоминается от силы раз пять, а героев объединяет то, что они ходят в одну школу, и их родители знакомы. Видимо, на более внятное и подходящее название фантазии не хватило, а "Я ненавижу толстых советских тёток" - для автора слишком смело.

Это, конечно, книга для взрослых и книга о детстве. Может быть она была бы интересна подросткам, которым интересны люди и их переживания. Но всё-таки основная аудитория – взрослые, бывшие тогда детьми и сейчас, благодаря книге, вспомнившие какое тогда было время, как тогда они жили, что думали и чувствовали.

Многое похоже на мое детство: такое же запойное чтение, больница, невступление в комсомол (я постарше), потому что уже можно не напрягаться и прочее разное. И да, в очереной раз почувствовала почему я так отчаянно хотела вырасти, стать взрослой.

Хорошая ты книга, «Двадцать шестой», но не орел. Идея написать добрую книжку про детство в 1980х отличная, явно хорошо продаваемая, но с реализацией можно поспорить. В который раз открываю произведение, посвященное переходному периоду жизни нашей страны на рубеже 1980-90х в надежде увидеть роман поколения, подобный «До свидания, мальчики» Бориса Балтера. Увы. Похоже, что настоящие романы рождают только люди, видевшие и пережившие по-настоящему трагические времена. Тяготы же перестройки и первых лет жизни новой России не идут ни в какое сравнение тем, что пережило поколение наших бабушек/прабабушек-дедушек/прадедушек за 50-60 лет до описываемых в «Двадцать шестом» событий. И записываться в обиженные судьбой тем, чьи детские годы пришлись на 1980е, да и на 1990е точно не стоит. Оттого умильно смотрится попытка автора показать тяготы на примере детства учеников московской английской спецшколы. Читая книгу я то и дело ловил себя на мысли: «это что-то на богатом». «Маша оказалась на свободе и выпила аж два стакана: клубничную и крем-соду». Крем-соду?! Серьезно? Причем, Маша сибаритствует в провинции. Возможно, в Саратове дети и оперировали такими понятиями. В моей провинции никому в голову не пришло бы интересоваться с каким сиропом вода в автомате, если он там вообще есть. «С сиропом» да и всё, он там один был, по крайней мере последние 10 лет Советской власти. «Один раз не смогли достать лимоны, и пришлось заменить их на грейпфруты». Трагедия! «Если у них нет хлеба, пусть едят пирожные!» Один раз (!) бедные столичные «бизнесменши» не смогли купить лимон. Как зиму переживем, непонятно. «Мама с тетей Томой постоянно находились в поисках, или правильней было бы сказать охотились – за яйцами, маслом, сметаной, ванилином, орехами и, конечно, сахаром. Бегали по всей Москве, стояли по очередям, обменивались разведданными, что где выбросили, сколько дают в одни руки». Мне бы это прочитать пораньше, после N-й неудачной попытки отоварить талоны на масло. Тогда вопрос «почему талоны есть, а масла не купить, где оно?» исчез бы сам собой – у «Мамы с тетей Томой», сдававших продукцию в кооперативное кафе втрое дороже себестоимости, благодаря возможностям, открытых им жизнью в столице. Ну, и так далее. Поэтому мне удивительно читать не только такие пассажи, но и комментарии рецензентов о том, что автор очерняет жизнь в СССР. Нам предлагают лайтовый вариант «страданий», настолько плюшевый, что невольно задумываешься – что сколько минут прожили бы герои (которые как один страдают той или иной степенью тщедушности и болезненности) на улицах условной Казани, периода не менее условного «Слова пацана». Какое уж тут очернение. Еще Остап Бендер сетовал на сложности работы в номере «Пророк Самуил отвечает на вопросы публики» («А пророку Самуилу задают одни и те вопросы: «Почему в продаже нет животного масла?» или: «Еврей ли вы?»»). Со времен действия «Золотого теленка» прошло 60 лет, но не так уж многое изменилось – масла нет, еврейский вопрос есть. Впрочем, давно известно - СССР у каждого свой. Над деталями можно спорить годам. Что ж до собственно книги - она местами понравилась, местами разочаровала. Но главное, что ни сопереживания героям по ходу действия не случилось, ни ностальгии по так описанным ушедшим годам после прочтения не возникло. К тому же огорчили, бросающиеся в глаза шаблонные приемы наподобие использования, да еще и дважды, и без того затертого в современной литературе хода: рождение нового человека как символ начала нового периода в жизни страны. Резюме: читать стоит, особенно если хочется разжечь в себе полемический запал.