Buch lesen: «Альтернативное видение»
Посвящается всем людям, которые коснулись моего сердца, а в особенности – моей семье и так рано почившим – моему дяде Алексею Азарову и самому верному другу Антону Лукьянчикову.
Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы её – стрелы огненные; она пламень весьма сильный.
– Песн. 8:6
Пролог
– Господин Деккер? Как это произошло?
Он замешкался, потёр сигарету в пальцах; табак похрустывал так же, как и его желваки. На полу беспорядочно лежали дешевые цирковые атрибуты – лакированные маски, костюм, имитирующий змеиную кожу, позолоченные туфли.
«Буффонада» – подумал он. Нет, не может быть. Его окатило горячей волной, затем мозг ощутил странную заторможенность. Вот так нелепо, сиюминутно и навсегда не уходят целые миры. Они не исчезают буднично.
Тупая и совершенно звериная боль впечатала его плоть в это грубое и плохо сколоченное деревянное сиденье. Желтовато-пепельное небо проглядывало в незавешенное окно. Как мягкий растаявший маргарин, просачивалось холодное солнце. Конечности затвердели, пальцы подрагивали. Полная рассинхронизация, незавершенность. «Нет-нет, это не конец. Это чудовищная, страшная ошибка». В какой-то момент его веки уже до невыносимого отяжелели, посвинцовели, в ушах слышался жуткий скрежещущий ультразвук.
Часть I. Сияние
1. Даже у смерти есть альтернатива
Мы все знаем, что есть самые болезненные точки бифуркации, после которых мы как будто побеждаем смерть. Или же просто она добавляется к нам в друзья и продолжает преспокойно идти рядом.
Конечно, есть в жизни множество счастливцев, которые не встречались с критической точкой, а потому говорят о смерти буднично и так, как-то между делом, обыденно. Вроде: «Умер и умер, что с того». И безусловно, их нельзя в этом винить. Это не простодушие, а просто отсутствие кульминации, которая может переломить и дать разглядеть ее, заметить наконец. Согласитесь, для кого-то смерть так же далека как, например, шарик для пинг-понга, который то и дело отбрасывают от ракетки к ракетке; а вы стоите в отдалении, поэтому шарик и вовсе превращается в маленькую точку. Кого-то, напротив, настигает её огромная тень и холодит внутренности. Но главное, что становится очевидным – какие бы формы не принимало это явление, нужно непременно успеть до того, как экран окончательно погаснет. Чтобы точно понять, что большинство действий – расточительство, а не нечто полезное. Поэтому я буду рассказывать вам о самых разных событиях, которые так или иначе коррелировали с неизбежностью, давали совершенное иное видение и просто переворачивали жизнь одного человека. Ведь нет явления более масштабного и вместе с тем более точечного, чем человеческая жизнь.
Безусловно, есть люди, которые становятся для нас таким переломом. И как бы мы ни пытались совершить бегство, переменная уже в какой-то момент стала константой. И это так удивительно и совершенно необъяснимо. Почему вдруг инородное, по сути, тело может стать самым драгоценным на свете? Думаю, такова природа любви – единственного и самого яростного противника смерти.
Интерлюдия
Почему нам всем иногда кажется, что можно тихонечко закручивать узелки внутри себя за каждый проступок и нам за это ничего не будет? Вы щелкаете картинки в калейдоскопе – пестрящие, разноцветные, многоликие – и уже не можете остановиться. Как же все-таки почувствовать, что вы отчаянно несетесь по хайвею на Мустанге 80-го года с бешеной скоростью около восьмидесяти миль, а тормоза у этой машины не работают? И вы не поцелованный Богом в темечко и не ангелоподобная Диана Спенсер или же опрокидывающий Курт Кобейн, у которых, в отличие от вас, непременно будет посмертное оправдание. И вы – не андеграундный музыкальный герой вроде Burial, у которого есть право быть невидимкой, а не раздуваться от собственного самомнения, не упиваться успехом и не овеществлять свои творения и потому – уже быть бессмертным еще при жизни.
Но вам вновь кажется, что с каждым опрометчивым шагом, с каждым провокационным и поистине опасным действием вы как будто приближаетесь к этому незыблемому и незабвенному хотя бы на йоту, вызывающе посмеиваясь самому себе в лицо.
Почему существуют такие схемы, из которых уже не под силу выйти, потому что вы попросту перестаете контролировать что-либо? Вы зашли слишком далеко. Вы больше ни за что не в ответе.
2. Божество
Мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании.
Зигмунд Фрейд
Представляете себе на небе искрящуюся комету Галлея? Вот именно такой след остался от этого человека. То есть – не щемящий осадок, не какое-то теплое воспоминание, которое со временем выветривается, но и не ужасное, которое, возможно, вызывает фантомные ощущения. Нет. Настоящая огромная комета, которая пронеслась по всем, затронула многие плоскости и не осталась бесследной и уж тем более – незамеченной. Мне кажется, что если бы переселение душ или патронус существовали, он был бы именно ею. Внешне кажущаяся привлекательной, даже завораживающей, комета Галлея – не только предвестник несчастий, всевозможных катаклизмов и невзгод. Главная её характеристика – периодичность возвращений. Уж я-то точно знаю.
Сколько бы ни хотелось думать, что рецидива не произойдет, он все равно происходит. Именно тогда, когда вы ждете этого меньше всего, когда вы совсем не подготовлены.
Началось все со встречи. Собственно, как и всегда.
Тем вечером Фелиция совершенно беспечно собиралась со своей подругой в бар. Знаете, такие кулуарные мероприятия, на которые вход исключительно по спискам? Некое подобие общества для посвященных. Это было оно. Девушка двадцати четырех лет со все еще кристальной душой, немного по-детски экзальтированная, полная искренних ожиданий и надежд. Собственно говоря, редкая птица. Блестящая учеба в университете, практика в качестве ведущей прямого эфира, мечты о магистратуре. Это был положительный, полный жизни и света персонаж. Местами, конечно, немного неуклюжий, но от этого не менее очаровательный.
Стоит заметить, что даже заглянуть на темную сторону ей никогда не хотелось – все её ресурсы были для жизни, в которой существуют высокая цель и благородство, где деструктивность и порок – лишь отголоски её жутковатого детства, в котором поистине приходилось иногда брать на себя степень ответственности не меньшую, чем Матильда в знаменитом фильме Люка Бессона. Оно было пронизано страхом, но у Фелиции, к счастью, нашлись силы не ощетиниться и зачерстветь, а напротив, бороться и искать правду. За свою жизнь она видела слишком много людей с зависимостями разных формаций, потому многие саморазрушительные мероприятия были для нее триггером. Фел не осуждала тех, кто любил праздность, скорее её саму страшил этот образ жизни и был для нее отталкивающим, а отнюдь не притягательно-запретным, как это обычно бывает.
Именно поэтому она использовала метод от противного, даже не пытаясь соприкоснуться с обычными человеческими развлечениями, расширяющими обыкновенно сознание. Повторюсь: Фел не была ханжой, просто её тянуло к свету. Как мы знаем, как правило, этот путь полон мытарств.
Можно многому пытаться противостоять, однако в тот вечер Фел крупно просчиталась, полагая, что всего лишь заглянет на день рождения известного в их местности фотографа и преспокойно вернется к своей честной и обособленной жизни. Ей думалось, что можно просто взглянуть, что не произойдет чего-то непоправимого, какого-то сдвига парадигмы, разлома тектонических плит. Это казалось невозможным, даже смехотворным. Да и в конце концов, нельзя же все время избегать праздников жизни. Ей нестерпимо хотелось побывать по ту сторону. Разве от этого кто-то пострадал, если просто взглянуть одним глазком, верно?
Как уже упоминалось, всегда, когда вам кажется, что действие, на которое вы совершенно осознанно идете – пустяковое дело, которое в общем-то безобидно и незначительно, будьте готовы здорово поплатиться за эти внутренние самооправдания.
Можно ли предугадать, в какой момент система даст сбой? Вероятно, да. Но здесь я предпочитаю больше положиться на закон Мерфи. Тот вечер 1-го января 2015 года стал подкожной инъекцией для Фел Берди, которая лишь много позже осознала, что, если что-то действительно проникает под кожу как клещ, это уже необратимо.
Безусловно, какое-то время Фелиция продолжала терзаться и размышляла над правильностью принятого решения. Ей казалось, что она слишком много значения придает пустяковому походу, который, в сущности, не сможет поменять течение жизни. На этом походе настояла одна из её университетских знакомых. Задолго до вечера она всячески агитировала Фел, умело и несколько навязчиво подбирая аргументы. Искушения и так подстерегают на каждом шагу, а тех, кто замахнулся приблизиться к свету – вдвойне.
9 января в 23 часа в её квартире раздался вполне ожидаемый звонок:
– Фелиция? Ты собираешься? – сказала давняя подруга.
– Да, – ответила она, испытывая страшную тревогу.
– Что ты выбрала в качестве наряда? – спросила подруга.
– Подумываю о серовато-голубой блузке с глянцевыми пуговицами.
– Что ж, вполне в твоем стиле. Пожалуй, я выберу алое платье с декольте.
– Отлично. Увидимся.
Сама Фел всегда считала себя несколько нескладной, хотя окружающие не одобряли такой оценки. Она не любила обсуждать женские наряды или тем более – советовать, кому и что надеть на званый ужин, но приходилось невольно мимикрировать.
Стоит отметить, что на контрасте с её приятельницей, одетой в ярко-красное и довольно призывное платье, похожее на упаковочную бумагу для подарков на Рождество, весь образ Фел в тот вечер напоминал мельчайшую звездную пыль в темном полуночном небе – так она завораживала. Её силуэт давал непередаваемый стальной отблеск, какой-то отлив цвета антрацита. Этот наряд действительно как будто преднамеренно был частью сценарного замысла. И дальше вы обязательно поймете, о чем идет речь.
То ли рассыпчатые тени цвета ультрамарина на веках, то ли её испуганное выражение лица, то ли тончайшая блуза пепельного оттенка с кружевом на плечах оставляли флер чего-то инопланетного и невероятно неправдоподобного в этой привычной земной обстановке людского веселья и шутовства. «Альтернативная Вселенная» – так о ней думалось. Казалось, что окружающие – лишь декорации. Фел очень хотелось уже зацепиться за что-то или кого-то взглядом, чтобы хотя бы немного расслабиться. Её веселая экстравертивная подруга брала незамысловатые коктейли и знакомилась со всеми подряд, улыбаясь зубами с предательски отпечатавшейся коралловой помадой. Было неуютно, даже зябко. Все ей казалось чужим и неприветливым. Даже университетская подруга казалась такой далекой. Хотелось уже домой, облачиться в пижаму и выпить крепкого чая. Нужно было ощущение безопасности.
Её внезапно ослепило: на экране замелькали какие-то изображения космических станций, объектов NASA и была видна маленькая нарезка из видео, где Нил Армстронг высаживается на Луне. Визуально это было очень притягательно, но критическое мышление не давало Фел возможности расслабиться, и она вновь принялась рефлексировать. Даже ненароком вспомнилась история про расследования и думалось, что если один полет на Луну осуществился, то почему же не было повторений? «Разве это было по-настоящему? Или все-таки полет на Луну отлично спланированный фейк в глянцевой и безжизненной голливудской киностудии? Может, то, где я сейчас – тоже плод моего воображения. Ну и пусть. От этого ведь не менее волшебно» – размышляла Фелиция. Она не любила подпитывать иллюзии, просто иррациональное казалось ей чрезвычайно увлекательным и непостижимым, а в тот вечер – более чем уместным.
Вдруг на экране появилась тень от человеческой фигуры, Фелиция стала настороженно всматриваться, изображение немного расплывалось. Ей казалось, что молодой мужчина в отдалении тоже чувствовал себя неуютно (судя по его блуждающему и несколько рассеянному взгляду). Он никак не мог сфокусироваться ни на чем, как будто был не в этом пространстве, казалось, он смотрит в пустоту.
Стоит сказать, что он не был хорош собой, он был другим. Вот что делало его примечательным. На его лице отражались тени от проектора, в глазах были отблески приглушенного света. Вокруг стоял какой-то невыносимый гул из людских голосов, громкой музыки, бряцающей посуды. Казалось, она его откуда-то знает, но у нее не получалось никак сфокусировать взгляд, чтобы убедиться в догадке. «Может он мне мерещится» – вновь подумала Фел и начала искать взглядом подругу.
– Фелииииция, – нараспев сказала её раскрасневшаяся приятельница Энн, бестактно прервав её размышления. Нам пора подышать!
– Идем, – отозвалась Фел, – так и быть.
Она перевела взгляд в толпу, чтобы отвлечься от давящих мыслей. Посреди зала был установлен проектор, повсюду стробоскопы, пришлось присмотреться повнимательнее, тем более с её близорукостью.
– Пойдем уже, – повторила Энн, – хватит смотреть в никуда.
Вот они обе на улице, на обжигающем январском холоде. Ткань блузки Фел продувается, тонкие колготки прилипли к ногам и остекленели от мороза, она поежилась. Энн вдруг заговорила:
– Сигарету, Фел?
– Пожалуй. Спасибо.
– Ну и вечер. Ты заметила того волосатого? Он тебя, по-моему, преследует.
– Волосатого? Того, который у экрана?
«Значит, не показалось» – подумала она про себя.
Но вслух ответила:
– Брось. Я даже не разглядела его лицо как следует.
– Ну как же. Ты просто подслеповата. Он все время искоса на тебя поглядывал. То и дело.
– Ты его знаешь?
– Да нет же. Откуда?
Сзади вдруг послышался звук открывающейся двери. Раздался вкрадчивый низкий голос:
– Простите.
– Хм? – отозвалась Фелиция.
– На улице чрезвычайно морозно. Вам не стоит быть здесь в таком легком наряде.
– Что ж, да. Вы, конечно, правы. Но знаете – бывает такое состояние эйфории, когда холод вообще не ощущаешь, потому что целиком занят другими мыслями?
– И? Остроумно.
Ее по-прежнему не покидало ощущение, что они где-то раньше встречались; однако великого значения этому Фелиция не придала, потому как знала, что мозг склонен дорисовывать странные образы и искать совпадения. Ведь существует теория в психоанализе, подтверждающая выбор человека исключительно на уровне подсознания.
– И все же. Да, вы прекрасны в этой легкой блузе. Но вы хрупки. Не надо так рисковать. Возьмите это – он протянул большой клетчатый плед цвета красного кирпича.
Фел слегка улыбнулась, она отчего-то совсем не чувствовала неловкости. Наоборот. По внутренностям разливалось тепло, и она решила выкинуть сигарету. Ей дышалось удивительно легко, а морозный воздух здорово прояснял голову.
– А с чего вдруг незнакомцу беспокоиться обо мне? – обратилась к нему она.
– Это потому что вы крохотная. И совсем без защиты, как мне кажется.
– Вот как?
– Да. Вы наверняка много пишете или преподаете. Я прав?
– Да. Я… – она запнулась, – я веду собственную программу и преподаю параллельно. Но как вы…
– Как я догадался? У вас наполненный взгляд, осознанный, ясный. Это об интеллекте, как правило.
– Здорово все-таки… Да еще и в таком месте.
– В каком таком?
– Явно не ассоциирующимся с подобной беседой.
Ей совсем не хотелось говорить с ним выспренными фразами, не хотелось бахвальства по поводу её профессии. Этот незнакомец был удивительно открыт, светел, искренен. Такой лучистый, с неторопливой и вдумчивой речью. Даже внешне он совсем не пытался понравиться: на нем был черный пиджак с закатанным рукавом, простые джинсы и футболка с абстракцией. Выглядело крайне минималистично, незамысловато.
Он невзначай опустил руки, чтобы помочь ей завернуться в теплую ткань, и Фел заметила на его левом предплечье совсем свежее изображение. Она тотчас узнала «Сотворение Адама» – фреску Микеланджело. Отчего-то она не удержалась и провела по нему рукой, чтобы ощутить контуры подкожных чернил подушечками пальцев. Хотя её и нельзя было назвать кинестетиком (скорее аудиалом), коснуться его руки хотелось страшно, поэтому Фел опешив от самой себя, просто дотронулась. «Как нетривиально» – мелькнуло в её голове.
Если утрировать, «Сотворение Адама» – это касание Бога, которое дает всему телу Адама невероятный по силе импульс.
– Почему именно это изображение? Это связано с религией?
– Отчасти. Я путешествовал по Италии прошлым летом и вдохновился. На другом предплечье у меня изображено око на фоне непроглядного леса.
Фел захотелось рассмотреть его. То первое прикосновение её несколько взбудоражило, отдалось вибрациями. Она робко коснулась другого рукава.
Они молчали и всматривались в лица друг друга, как будто пытаясь сфотографировать то, что видели, но лишь одними глазами, без подручных средств. Хлопья снега падали и вихрем поднимались у фонарных столбов, отбрасывая непропорциональные тени. Он крепко сжал её окоченевшие руки.
– Все-таки можете простудиться. Даже если эйфория. В эйфории еще проще заболеть, – заметил он.
Фел хотела что-то возразить, как внезапно его окликнули:
– Роб! Как там твоя Игги? Все такая же красавица? Ох, как она поет! – сказала рыжеволосая девица в зеленом, – она где-то здесь? Я обожаю вашу пару!
Фел отчего-то стало крайне неловко. Внутри неприятно клокотало.
– Вы… вы встречаетесь с певицей? – вымолвила Фел.
– Я… да, то есть нет. Это сложно.
– Простите. Мне пора, – откликнулась она.
Энн с кем-то болтала, Фел накинула шубу, которая висела в фойе, выскочила на тротуар и поспешно поймала такси. Он крикнул:
– Постойте! Как вас найти?
– Попытайтесь сами. Я не даю наводок. Да может это вовсе и ни к чему.
Она торопливо села на кожаное кресло блестящего бьюика, захлопнула за собой дверь и попыталась восстановить неровное дыхание. А тем временем комета уже начала свой путь.
«Все-таки он не один. Как глупо вышло» – подумала она.
Что же тогда произошло? Было ли это и правда касание Бога?
Быть может Бога, а быть может и дьявола. Это нам с вами предстоит узнать.
3. Ирреальность/Планетарий
Об одной и той же вещи утром мы думаем одно, вечером – другое. Но где истина – в ночных думах или в дневных размышлениях?
Альбер Камю
В такси её немного потряхивало. Водитель довольно лихо выруливал по серпантину. Все казалось нереалистичным и незнакомым: пейзажи за окном, её внутреннее состояние, этот вечер, в конце концов.
– Откройте, пожалуйста, окно. Мне нехорошо, – сказала Фелиция.
– Да, минутку, мисс.
Голова была тяжелая и туманная, кончики пальцев неприятно кололо, она поежилась от холода. «Нужно непременно лечь спать как можно раньше» – подумала она.
Телефон. На экране появилось какое-то оповещение. Стало и не по себе и одновременно радостно. Как-то двойственно.
Надо сказать, у Фелиции существовали два непременных показателя тревожности, которые работали всегда: холодная скользкая рыба, отчаянно бьющаяся и трепещущая внутри и молоток, стучавший в висках, отбивая стройный ритм. В то мгновение ощущалось нечто смешанное: и ледяное существо внутри, и стук в голове. «Успокойся, это наверняка преувеличенная реакция. Просто оповещение» – размышляла она.
Наконец, Фел решилась, взяла в руки телефон и увидела сообщение:
Фелиция Бёрди, это было не так трудно и без наводок. Вы – портал в иную Вселенную, а разве не все, что мы ищем в жизни – это ощущение ирреальности от другого человека?
Сердце заколотилось в горле, она ещё раз взглянула на свои окоченевшие тонкие пальцы, потёрла виски, посмотрела в окно на зловещую январскую мглу.
Мысли были лихорадочны, они напоминали хаотичное броуновское движение. «Неужели? Неужели мне не показалось, что он – та самая главная опасность, о которой предупреждают. Неужели не просто незнакомец, проходной и непримечательный. Да что вообще такое примечательный? Можно ли отождествлять сиюминутную беседу, пусть и такую близкую, с чем-то поистине стоящим и судьбоносным? Нужно все тщательно проверить», – эти мириады размышлений заполняли её голову.
Дорога до дома была слишком долгой, чтобы Фелиции удалось подумать о нем ещё несколько десятков раз.
«Глаза, кажется, с гетерохромией. Да, точно, вкрапления оранжевого и желтого на основном фоне цвета переливчатого моря. И руки. Руки были слишком привлекательны» – вновь думала она.
Отчаянно хотелось на чем-то сосредоточиться и успокоиться. Но получалось лишь вновь и вновь мысленно относиться к их встрече. Поскольку Фелиция вела книжный канал, ей подумалось, что надо бы непременно отобразить что-то, связанное с этой странной ночью, полной яркого света, который не дает разглядеть лицо как следует и все же перемещает нас в пограничное состояние между реальностью и некой выдумкой. Эффект прожектора. Межпространственный континуум, где мозг самостоятельно дорисовывает образы, делая их гораздо более привлекательными, позволяя нам с удовольствием добровольно самообманываться и пребывать в иллюзиях. Ведь согласитесь, нам же в жизни надо на что-то ссылаться? Должны же быть некие точки опоры?
Чтобы как-то зафиксировать этот странный и нескончаемый мысленный пласт, Фелиция начала читать подборки русских авторов прямо на экране телефона.
Ее мама была русской и относилась к тому разряду женщин, которые воспитывают детей в строгости, читают им Достоевского сызмальства и непременно имеют абонемент на концерты симфонического оркестра.
Что ж, русские писатели. Фел листала некие выжимки из вереницы романов, пока, наконец, на глаза ей не попался абзац, отозвавшийся в её душе так сильно, что сердце её громко ухнуло.
Станислав Родионов «Шестая женщина»
«Я это состояние знаете как называю? Не с кем смотреть на звезды. Да-да, не спорьте! Вам есть с кем пойти в кино, в театр, в ресторан. Вам наверняка есть за кого выйти замуж. Но вам не с кем смотреть на звезды. Кто-то хорошо сказал, что мы все копаемся в грязи, но некоторые из нас смотрят на звезды. Вам не хватало этого «некоторого». И всегда будет не хватать».
Фелиция добавила этот необыкновенный мета-текст в избранное и опубликовала на своей странице без каких-либо мешающих, совершенно ненужных комментариев, только прикрепив фото. Даже в три часа ночи текст получил большое количество комментариев и одобрения в целом. Но ей было не до того, чтобы их читать, честно говоря. Скорее хотелось просто сделать отметину для себя, а не для других.
За окном уже алел дымчато-розовый рассвет, когда они почти подъехали к дому; её настроение заметно улучшилось, как и всегда, когда находилась литературная реликвия или же просто крупица филигранного текста, касавшаяся самой сердцевины. Эта хрупкая, похожая на трепыхавшуюся птицу девушка стояла на пороге большого путешествия, а её интуиция и проницательность позволяли это предвосхитить и почувствовать.
Фел поблагодарила водителя, осторожно вышла из такси и пошла к дому. Она вдохнула морозного воздуху поглубже, открыла входную дверь, наспех разделась, растянулась на узенькой кушетке-жердочке в гостиной – и через несколько минут провалилась в сон, как в мягкий рыхлый сугроб, абсолютно убежденная в том, что завтра её жизнь совсем переменится. А вот каково это направление – конечно, никому не было известно. Да и заворачиваться в кокон совсем не хотелось, хотелось, наконец, поддаться совершенно нерациональному и неведомому доселе чувству, у которого вовсе не было суррогатной природы или привкуса пластмассы.
Во сне она блуждала по сказочному лесу, припорошенному снегом, а вдали видела затылок черноволосого мужчины. Ей все время нестерпимо хотелось его окликнуть, но её голос растворялся в глубине лесной чащи.
Лишь Фелиция открыла глаза, телефон нещадно затрезвонил – она беспечно отклонила вызов и взглянула на часы. Было еще довольно рано, снег продолжал валить большими шуршащими хлопьями. В это время года на Аляске всегда так.
Вот и сейчас вокруг стояла почти оглушительная тишина, в доме Фелиции было слышно только посапывающего кота. «Почему все так загадочно и неоднозначно?» – думала она. Вдруг в её воображении появилась их встреча, казалось, что она отчетливо видела лицо перед собой. Всего-навсего мираж.
Хотя она сама ведь и не давала наводок, а напротив, любила любые методы дешифровки, прохождения увлекательных ментальных лабиринтов. Так ведь существенно интереснее. Тем не менее, он справился слишком быстро. Даже чересчур.
Фелиция решила взглянуть на экран телефона, вспомнив о пропущенном вызове. Номер телефона был полон загадочных комбинаций из девяток: напоминало массовый обзвон или службу такси. Мало кто перезванивал по подобному номеру.
И все же Фел решила набрать:
– Кхм. Да. Алло, – отозвались на другом конце провода.
– Здравствуйте. Я получила ваш вызов…
– Фелиция, – прервали её голос, – это я. Роб. Хотел убедиться, что вы не померещились мне вчера. Если не возражаете, жду вас в пять вечера у Собора, – отрезал он.
– Что ж, Роб… – она почувствовала легкую тошноту, – да, давайте в пять. До встречи, – вымолвила она, – надеюсь… надеюсь, вам хорошо спалось.
– Да, спасибо. До вечера.
Стоит сказать, что Фелиция обычно не была сговорчивой и столь послушной, но ей казалось чрезвычайно естественным согласиться с ним и просто покладисто следовать его инструкциям.
Это было бы вполне обыденное утро воскресенья, если бы не его звонок с этого загадочного номера. Возможно, кто-то бы начал рассуждать о том, куда именно они пойдут, почему именно у Собора, что следует надеть на эту встречу и обдумывать прочие внешние факторы; но Фелиция попросту решила не терзать себя подобными измышлениями, потому что от них обыкновенно пропадало то самое ощущение тайны, которое уже между ними появилось. Именно эта мистерия казалась столь удивительной и одновременно пугающей.
Фелиция погладила Шредингера, развалившегося на белом пушистом ковре. Кот всегда спал у нее в ногах и дожидался её прихода, во сколько бы это ни происходило. Выходит, они вдвоем были семьей.
– Милый мой милый! – сказала Фел. Глаза будто игрушечные: как с картинки.
У кота и правда были удивительно ясные золотисто-зеленые глаза, такие чистые, как будто из стекла. Было в нем что-то от персонажей Миядзаки. Наверное, поэтому Фел дала ему такое необычное имя.
Она уткнулась в его мягкую шерсть и вдохнула запах шампуня; лапой он мягко коснулся её щеки. Фел подумала, что все-таки совсем неспроста назвала его Шредингером. Да и вообще: нам ведь всегда приходится балансировать между двумя пограничными состояниями. Ясность – замешательство – ясность; смирение – отторжение – смирение. И это не квантовая физика, а простая истина человеческого бытия.
Встреча, которая была назначена на 5 часов вечера, тоже, конечно, вызывала некое смятение, ту самую рыбу или медузу, на худой конец, бьющуюся о внутренности, но не ледяную, а просто холодную. Но была неизбежна. Ибо anything that can go wrong will go wrong.
Итак. На электронных часах 16:04. До Собора на Площади добираться не более двадцати минут. Фелиция распахнула створки её высокого шкафа, затем открыла высокие сводчатые окна, чтобы проветрить комнату. Полки были полны свитеров из деликатной пряжи. Она выбрала кофейный пуловер из шерсти альпаки – его для нее связала бабушка на окончание школы. Пуговицы тогда Фелиция выбирала сама – лазурные, с переливами – они украшали горловину свитера, придавая ему немного девичьего изящества. Бережно надев пуловер и темно-синие грубоватые джинсы, Фел взглянула в высокое зеркало. Оставалось сделать что-то с волосами. У Фелиции были темные каштановые кудри до поясницы, которые она частенько собирала в хвост или неброский пучок. «Пожалуй, распущу сегодня» – подумала она.
Мама с детства весьма холодно относилась к подобной прическе, называя это примитивным простоволосием, но сегодня Фел искренне хотелось легкости и свободы. Волосы рассыпались по плечам, почти сливаясь с оттенком шерсти, из которой был связан свитер. Её карие глаза оттенял голубоватый пигмент на веках, сочетавшийся с пуговицами, напоминавшими перламутр. Губы были покрыты блеском с запахом ментола, создававшим влажный эффект. Создавалось ощущение облака из мельчайшей пудры.
Фел накинула теплую дубленку, сердечно попрощалась с Шредингером и наконец, вышла из дома. Её металлически-синий мини купер не сильно запорошило снегом – так что ей не пришлось его расчищать. Она включила в машине одну из самых любимых своих песен, которая не мешала думать, но при этом и не позволяла мыслям лихорадочно разбредаться – Space Dementia Мэттью Беллами – и отправилась в путь. С двенадцати лет этот музыкант был её личной панацеей и вдохновителем.
Дорогу совсем замело, пришлось ехать еле-еле. Над городом виднелся густой туман, похожий на парное молоко, небо походило на дымящийся котел, приходилось пробираться через эти препятствия. Собор уже виднелся, и она неторопливо подъехала на парковку.
Конечно, он уже ждал. Фел махнула ему рукой и затаила дыхание. Дверь его отполированного иссиня-черного автомобиля распахнулась.
– Добрый вечер, мисс альтернативное видение.
– Что ж, вы весьма тонкой душевной организации, – ответила Фелиция, – и наблюдательны.
Стоит пояснить, что все заметки, рецензии, аннотации и статьи Фел подписывала так: alter_vision. То был её журналистский псевдоним.
– Куда мы идем? – вновь обратилась к нему Фелиция, – и да – почему именно у Собора?
– Я не даю наводок, – рассмеялся он.
– Вот еще! – возмутилась она.
Роб очень осторожно взял её за локоть и повел по заснеженной тропе прямиком к Собору. На заднем дворе оказалась высокая винтовая лестница, ведущая, судя по всему, на чердак.
– Осторожнее, Фелиция. Держитесь за меня.
– Куда же мы? Что за странная лестница в небо?
– Сейчас узнаете.
Они медленно, ступень за ступенью поднимались по кованой обледеневшей лестнице. Волосы Фел заиндевели, щеки покрылись алым румянцем. Фелиция тяжело дышала, воздух обжигал легкие, а голова была совсем туманная.
– Еще немного. Потерпите, – отозвался он.
Вот они наверху, на какой-то смотровой, под куполом же виднелась маленькая черная дверца.
– Нам сюда, – указал он путь.
Ей оставалось повиноваться.
С мороза они зашли внутрь, и Фелиция не смогла сдержаться:
– Роб! Боже ты мой. Вы… как вы все это устроили?
– Вы написали, что вам отчаянно не с кем смотреть на звезды. Давайте же смотреть.
Это была смотровая площадка с планетарием, о котором Фелиция никогда даже не подозревала, живя в этом городе. Один из сводов Собора был в форме купола, специально отведенного для планетария.
Маленькая щуплая старушка сидела за письменным столом на входе. «Вероятно, контролер» – подумала Фел.
– Вы по билетам? – спросила старушонка, заговорщически подмигнув Робу.
