Buch lesen: «Пока смерть не разлучит нас»

ПРОЛОГ

Так много нелепых запретов!

Не говорить громко.

Не бегать.

Не показывать эмоции, а еще лучше – не позволять себе никаких эмоций.

Не иронизировать. Даже мысленно. Сарказм и ирония выводят родовитых эсс из состояния ледяных статуй, а живые человеческие чувства на женских лицах, хорошеньких или не очень, совершенно неприемлемы.

Не влюбляться в того, кто не является твоим женихом по договоренности родителей. В него желательно тоже не влюбляться. Чистокровной эссе немыслимо испытывать нежные чувства к подлецу, вынуждающему ее как минимум один раз в жизни мучиться в родовых схватках.

Не сходить с ума от риорца Доара Гери, способного расплавить здравый смысл эссы, точно свечной воск. Нельзя по первому зову нестись по коридорам Эсхардской академии магии, наплевав на манеры, любопытные взгляды студентов, необходимость «держать лицо» – абсолютно на все, что в меня с раннего детства безуспешно вколачивала маменька. Какое, к хвостатым демонам, лицо? Рядом с Доаром я могла держать разве что равновесие. Да и то с переменным успехом.

Если бы я умела летать, то на крыльях вознеслась на чердак южной башни и сэкономила время, но пришлось преодолеть сотню каменных ступенек. Запыхавшаяся, с гулко стучащим сердцем, я оперлась о стену и перевела дыхание. Прошептала слово – и на каменной кладке вспыхнул зеленоватый запирающий знак.

– Откройся, – произнесла я на колдовском языке и приложила ладонь к символу.

Стена мигом превратилась в низенькую дверь. Даже мне, девушке среднего роста, приходилось пригибаться, чтобы не приложиться макушкой о притолоку. Я не вошла, а скорее пролезла. Нагромождение старых ученических парт и разломанных стульев окутывала темнота. Из глубины пробивался едва заметный проблеск света.

– Доар, ты здесь? – позвала я.

– Иди сюда, ледышка! – крикнул он из глубины чердака. – Смотри, что я нашел.

Он стоял возле самой настоящей венчальной чаши, будто сворованной из храма святых обещаний. Пыльная золотая емкость на длинной ножке, оплетенной искусно выкованной лозой анатии – цветка, который в Эсхарде традиционно считают свадебным.

– Откуда в академии венчальная чаша? – Я рассматривала посудину, но ни в коем случае не парня. Высокий, широкоплечий, короткие темные волосы, сохранившийся с лета простецкий загар. Доар никогда не улыбался, только ухмылялся, едва заметно дергая уголком рта. В зеленых глазах его таилась насмешка. Рядом с ним я чувствовала себя маленькой, беззащитной и очень глупой.

Стараясь избавиться от чудовищной неловкости, каждый раз просыпавшейся в его присутствии, я сунула руки в пустую чашу и принялась дурачиться:

– Аделис Хилберт, клянетесь ли вы провести рядом с Доаром Гери вечность? Пока смерть не разлучит вас? Я должна хорошенько подумать, уважаемые светлые боги, – перешла я на писклявый фальцет: – Может так статься, что через пять минут, как мы вытащим руки из венчальной чаши, мне захочется его заморозить. Ведь это будет чуточку странно: прикончить мужа сразу после брачной церемонии?

Неожиданно мои губы накрыл поцелуй. Я оцепенела и вытаращилась на Доара. Вблизи его лицо выглядело искаженным и смешным. Дыхание пахло мятой. Он отстранился, на шее дернулся кадык. Зеленые глаза потемнели. Эмоции, отразившиеся в них, и пугали, и завораживали одновременно.

– Люблю тебя, Лис-са! – хрипловатым голосом, на риорский манер растягивая последний слог в имени, вымолвил он. – Ты рвешь меня на части…

Так много нелепых запретов!

Не влюбляться с парня, от которого следует держаться подальше. По возможности не дышать с ним одним воздухом.

Не дарить невинность тому, с кем никогда не опустишь руки в воду венчальной чаши.

И, главное, не обманываться, что чувства продлятся вечность, пока смерть не разлучит вас.

ГЛАВА 1. Не все браки заключаются на небесах

Свадьба задалась у всех, кроме невесты. Знаки недвусмысленно намекали, что мне следовало подхватить юбки и умчаться галопом в густой туман.

С рассвета зарядил дождь, и не просто легкая морось, а настоящий ливень! По стеклянному куполу храма святых обещаний скатывались неопрятные ручейки. Я всегда считала, что начинать новое дело в непогоду – дурная затея, но три сотни гостей, собравшихся на наш с Гидеоном Анкелем венчальный обряд, явно не разделяли этого во всех отношениях здравого утверждения.

Зал, как и положено, украсили традиционными анатиями. Золотые венчики испускали яркий навязчивый аромат, в воздухе кружилась мерцающая пыльца. Если бы выдался солнечный день, то от красоты даже обрядник потерял бы дар речи, но шел дождь. А у меня, вероятно, единственной женщины в Эсхарде, во время обряда неожиданно обнаружилась аллергия на анатии. С гордо поднятой головой я шагала к венчальной чаше и мечтала о мелочах, недоступных невесте: чихнуть, сморкнуться в кружевной платочек (можно в тряпочку), и самую малость… сбежать с собственной свадьбы.

Гидеон по случаю венчания сменил светский костюм на традиционные эсхардские одежды. В остальном выглядел, как обычно: платиновые волосы причесаны волосок к волоску, руки сцеплены за спиной, от ледяной статуи его отличает только вежливый интерес в синих глазах. В общем, истинный эсс. Дети у нас наверняка получатся такими же беленькими, бледненькими, родовитыми и магически одаренными.

– Моя дорогая Аделис, вы бесподобны в венчальном наряде, – произнес он с едва заметной улыбкой и поцеловал мне пальчики. Руки у него тоже были, как у ледяной статуи – холодные.

– Благодарю, – фальцетом, с трудом сдерживая чих, промычала я в ответ.

За спиной прокатилась волна затухающих восхищенных шепотков, а потом заговорил обрядник.

– Возлюбленные богами, – начал он, – вы пришли в храм по собственной воле…

Подозреваю, в этом зале только служитель не знал или делал вид, будто не знал, что о нашем с Гидеоном Анкелем браке договорились родители еще в то время, когда я лежала в колыбели и не имела возможности протестовать. Не представляю, как эсса Анкель, его матушка, решилась взять «кота в мешке». Вдруг будущая невестка выросла бы страшненькой или вместо синеглазой эссы им бы досталась девушка, зеленоглазая, как риорка?

Почему на собственной свадьбе мне пришло в голову думать о Риоре, родине всех негодяев, паршивцев и мерзавцев?!

Я перестала слушать обрядника и сосредоточилась на том, чтобы не шмыгать носом, по крайней мере, не очень громко. Интересно, если заморозить злосчастные цветы, я почувствую себя хотя бы половинкой человека?

– А теперь опустите руки в воду венчальной чаши, – объявил служитель богов.

Золотую посудину наполняла черная жижа, покрытая глянцевой пленкой, и в ней отражался храмовый свод. Я покосилась на будущего мужа. С каменным лицом он решительно погрузил пальцы в священную миску. Даже мускул на лице не дрогнул, и кадык от нервического напряжения не сократился. Я всегда считала, что мужчины волнуются во время обряда ничуть не меньше женщин, но Гидеона Анкеля родили с заглушкой, запирающей любые эмоции, кроме недовольства. И то выражалось едва заметным поджиманием губ.

Светлые боги, если вы не хотите, чтобы я вышла замуж за кусок айсберга и превратилась в мать маленьких синеглазых «сосулек», то самое время что-нибудь предпринять. Предлагаю обрушить потолок.

Я вздохнула, опустила руки в чашу… и меня ударило мощным магическим разрядом. Из груди выбило воздух, в глазах потемнело, а цветы на платье мигом съежились. К стене не отлетела только благодаря жениху, проворно схватившему меня за плечи.

К несчастью, в борьбе за равновесие невесты не устояла венчальная чаша. Посудина закачалась своей на длинной ножке, как корабельная мачта. Обрядник попытался спасти реликвию, но сила притяжения победила. Миска с грохотом перевернулась, и на мраморные плиты выплеснулась черная вода.

– Ой, – испуганно пролепетала я в ошеломленной тишине и очень громко чихнула.

Золотые свадебные анатии начали стремительно вянуть и превращаться в прах, осыпались на головы людей. Гости отмерли и возбужденно загалдели, словно стая ворон.

– Аделис? – призвал меня к ответу Гидеон.

– У меня аллергия на цветочную пыльцу, – выпалила я.

– Я про это!

На моем левом предплечье, от сгиба локтя до запястья, тянулся цветочный орнамент, словно нанесенный черной тушью. Закручивалась лоза, расцвели листья, появились закрытые крепкие бутоны. Слово, которое я пробормотала, приличная эсса не имела права знать, но оно очень точно отразило размах происходящего абсурда.

– Святой брат, что происходит? Это ведь проклятие? – подскочила мама. – Как вы допустили, чтобы мою дочь прокляли в светлом храме во время свадебного обряда?!

– Уважаемая эсса, откройте пошире глаза, – взбеленился обрядник, и матушка без преувеличений пошла красными пятнами. – Это не рисунок проклятия, а брачная метка! Ваша дочь повенчана!

– С кем?! – изумленно в три голоса уточнили мы. Другие теперь сомневались, но я-то точно знала, что с утра проснулась незамужней.

– Определенно не с ним, – святой брат ткнул пальцем в Гидеона, выразительно поджимающего губы. Глядя на эту побелевшую узкую полосу вместо рта, становилось очевидным, что внутри он кипит от гнева. Изумительная выдержка. Я бы давно пнула перевернутую венчальную чашу, а заодно и невесту, поставившую одну из древнейших чистокровных семей Эсхарда в наиглупейшее положение.

– Какой позор! – прозвучал тихий голос эссы Анкель, и с ней было сложно не согласиться.

Все! Пришло время рухнуть в красивый обморок. Возможно, меня даже поймают и не дадут разбиться о мрамор. Однако сознание оставалось ясным и мутнеть не собиралось. В голове крутилась совершенно абсурдная мысль, что светлые боги страдают глухотой и отсутствием чувства юмора. Я же просила обойтись малой кровью и всего лишь обрушить крышу храма. Зачем громить всю мою жизнь?..

Из храма мы вернулись в гробовом молчании. Домоправительница Руфь открыла дверь и испуганно посторонилась, когда матушка с непроницаемым видом, но с проворностью ядовитой виверны, намекавшей, что она в ярости, ворвалась в дом. При виде меня в свадебном платье, перешагивающей порог, Руфь испуганно прошептала:

– А брачный обряд?

– Закончился.

– А почему ты здесь, а не в доме мужа? – Она указала пальцем на изрисованную лозами анатии руку.

– Понять бы, где он, – вздохнула я, потерев рисунок ладонью. К сожалению, кожа покраснела, а брачный орнамент остался.

– Дом?

– Муж.

Из глубины комнат раздался звон бьющейся посуды.

– Идэйский фарфор! Добралась! – всплеснула полными руками домоправительница.

Мы бросились в небольшую столовую, примыкавшую к кухне. Матушка стояла возле открытой посудной горки и с каменным лицом истинной эссы швыряла на пол тарелки из тонкого идэйского фарфора, доставшегося ей по наследству. Паркет усеивали белые черепки с золотой каемкой. Звяк! Бах! Пронзительно и громко, даже сердце екало. А на лице матери ни мускул не дрогнет, ни глаз не дернется.

Двумя руками она схватилась за объемную посудину с золотой каемкой, и Руфь выкрикнула страшным голосом:

– Только не супницу!

Домоправительница обладала добротным телосложением и была горласта. Ей удалось с первого раза пробиться к сознанию неистовствующей хозяйки. Матушка вернула миску на полку, аккуратно закрыла стеклянные дверцы, а потом с мрачным видом направилась в сторону моей мастерской.

– Мама, не надо! – тихо попросила я.

– Надо, Аделис, – величественно оглянулась она, – надо…

Созданием ледяных скульптур я увлеклась еще в Эсхардской академии на уроках изящных искусств, а после интерес и вовсе превратился в манию. Матушка считает это занятие недостойным воспитанной девицы, но чистокровные эссы – маги воды, изменчивая стихия не просто подчиняется нам, а рассказывает тайны прошлого и открывает образы, запечатленные в воде. В моих руках «поет» лед, да и за статуэтки, на счастье, платят золотыми синами.

Только деньги и святая убежденность, что после замужества дочь перестанет «морозить» руки, примиряли хранительницу семьи Хилберт с осознанием, что из меня вышло «не пойми что и сбоку бантик», а не воспитанная аристократка. Кстати, вплетенные в волосы золотые ленты расползлись и неряшливо свесились у правого уха. Пришлось их завязать чахлым бантиком…

Мастерская занимала небольшую комнатушку в задней части дома. Когда матушка рванула дверь, то в лицо ей пахнуло холодным паром. Находиться в помещении в открытом платье было, мягко говоря, прохладно, но она переступила через порог. Готовые статуэтки окружали воздушные ледяные коконы, тускло мерцавшие в полумраке.

Мстительно сузив глаза, разрушительница нацелилась на танцовщицу, изогнутую под немыслимым для негибкой девицы углом, и сделала решительный шаг к подставке.

– Только не танцующую нимфу! – выкрикнула я. – Ее уже оплатили.

Траектория движения мамы резко поменялась в сторону изящного цветочного куста из льдистых пластинок.

– И за это тоже заплачено! – испугалась я.

– Ты торговка или творец? Даже нечего не поколотить! – возмутилась она.

Главное, чтобы ей не пришло в голову поколотить меня…

– Там осталось чуточку фарфора, – любезно подсказала я и услыхала возмущенный скрип Руфи, крайне несогласной с тем, чтобы отдать на растерзание нежно любимый ею сервиз.

Однако битье тарелок мама считала не столь наглядным проявлением силы гнева, как уничтожение ледяных статуй. И напрасно! Она потянулась к первой неоприходованной фигуре, больше всего походившей на камень с выдолбленным носом. Глыба должна была стать гномом, смешным и милым, не попади она в поле зрения тихо бесившейся эссы. Матушка бы его растопила, но эсхардцам магия огня решительно не подчинялась, наша стихия – вода и лед.

От прикосновения теплых рук магический кокон лопнул. К потолку вознеслись веселые светящиеся пузыри, где и принялись лопаться с характерным звуком. Мстительница стащила ледяную заготовку с подставки, но недоделанный гном был увесист… Безмолвный погром закончился логично и вполне ожидаемо. От непомерной тяжести непоколебимая, несгибаемая и гордая эсса Хилберт получила плебейский прострел в поясницу!

– Боги! – охнула она и выронила фигуру себе на ногу.

Отличавшийся повышенной прочностью гном выстоял – лед я морозила на совесть, чтобы не крошился во время работы, а вот нога в изящной туфельке – нет. Мама побледнела от боли, но не позволила себе ни единого ругательства, вызвав во мне волну уважения (я бы давно разразилась потоком такой отборной брани, что даже портовые грузчики потеряли бы дар речи).

– Все-таки растерзали! – только и процедила она, не зная, за какую из контуженых частей тела хвататься, но потом простонала сквозь крепко сжатые зубы: – Демоны.

Почему во множественном лице? Загадка. Может, от боли моя фигура в измятом свадебном наряде в глазах раздвоилась? Или матушка имела в виду нас с ледяным гномом? Одна ранила душевно, не выйдя замуж, вернее, выйдя, но непонятно как, когда и за кого, а другой сделал колченогой. В общем, на пару с куском льда мы оказались разрушительной силой!

Срочно вызванный целитель обнаружил у матушки на большом пальце трещину и прописал постельный режим.

На следующий день без лишних разговоров носильщики втащили в тесный холл дорожный сундук с моим барахлом, отправленный перед свадьбой в особняк Анкелей на южной стороне Эсхарда. Вместе с вещами приехал поверенный несостоявшихся родственников и забрал украшения, подаренные Гидеоном в честь помолвки (не ожидала я от бывшего жениха столь потрясающей воображение скупости). Это было молчаливое, но недвусмысленное расторжение брачного соглашения, заключенного нашими отцами.

Нестись к Анкелям и умолять о прощении для дикой виверны (меня) матушка физически не могла. Она написала длинное горестное письмо и отправила с посыльным. Вечером послание вернулось нераспечатанным. Когда я протянула родительнице нетронутый конверт, то она процедила:

– Избавься от этой злосчастной штуки на руке, беги к Гидеону, падай на колени и уговаривай забрать тебя обратно! Немедленно! Скажешь, что брачная метка досталась через проклятие.

Я была согласна только с первой частью плана, поэтому напомнила:

– Соглашение разорвано.

– Аспид! – обозвала меня маменька с каменным лицом. – Нет у меня больше дочери!

– Ладно, – примирительно кивнула я и вышла из комнаты, едва не ударив дверью Руфь, подслушивавшую в коридоре.

– Неблагодарное дитя! Довела мать, – проворчала преданная служанка и бросилась отпаивать любимую хозяйку успокоительным отваром.

Я бы сама не отказалась от пары глотков горького снадобья, но невестам, сорвавшим свадьбу, эликсиры для нервической системы не полагались.

На следующее утро я входила в храм. При виде знакомой эссы, снимающей с головы широкий капюшон, у служителя мелко задергался мускул на лице, и мне на ум опять пришла мысль о заветном флаконе успокоительного средства. Похоже, оно остро требовалось всем участникам свадебного провала.

Выглядел святой брат осунувшимся и болезненно-бледным. Светлые волосы, густо обрамлявшие гладкую лысину на макушке, топорщились, словно от удара магического разряда. Из-за меня, что ли, дыбом встали? Подозреваю, что двое суток он ждал, когда невеста или жених, а, может, оба одновременно заявятся с претензиями и разнесут храм на мраморные плитки. И вот я стояла в перекрестье солнечных лучей, льющих сквозь стеклянный купол.

Служитель перевел затравленный взгляд с моей фигуры куда-то в сторону. Думала, что он прикидывал, как бы сбежать за алтарь, но ошиблась. Он рассматривал задвинутую в угол золотую венчальную чашу, снова водруженную на устойчивую подставку. Святой артефакт был помят со всех сторон, словно медная миска из приюта бездомных.

Невольно вспомнились позорные подробности сорванной церемонии. Как взбешенная свекровь с каменным лицом пнула чашу под ноги гостей. Потом толпа, потянувшись к раскрытым дверям святилища, отпихивала дребезжавший артефакт с дороги, а храмовник за ним гонялся, но никак не мог подхватить. К гулким сводам возносились издевательские реплики и недовольные высказывания. Народ жутко радовался скандальной сплетне (еще бы! наследника древнейшего рода бросила невеста перед алтарем), но ужасно недоволен отменой званого ужина. Если не поженились, то хотя бы поминки, что ли, устроили. К чему оставлять людей голодными?

– Светлых дней, святой брат, – отгоняя неприятные воспоминания, громко поздоровалась я.

– И вам, эсса, – мрачно отозвался он.

– Мне остро требуется ваша помощь, – заявила я, направляясь к алтарю. – Я хочу развод!

Где-то в углу храма подавился на вздохе служка, приводивший в порядок молельный зал после рассветный службы.

– Прямо сейчас? – попятился от решительного напора святой брат.

– А можно?

Оказалось, нельзя. Мы сидели в каморке, горделиво названной «кабинетом», и служитель с сомнением изучал брачный орнамент у меня на руке.

– Что скажете? – не выдержала я давящего молчания. – Понимаете, проблема в том, что я понятия не имею, почему появилась метка. Не представляю, кому и когда дала брачную клятву…

– Риорцу, – любезно подсказал служитель храма. – Если судить по рисунку.

Я подавилась.

– Знаете, во время свадебного обряда мне в голову приходили мысли о Риоре…

– Вы, глубокоуважаемая эсса, – перебил он, – опустили руки в венчальную чашу, произнесли клятву, а потом, так сказать, закрепили на физическом уровне. Понимаете, о чем я?

Не стоило ему столь красноречиво поднимать брови, намек был понят и заставил меня вспыхнуть от неловкости. Перед мысленным взором появился почти вытравленный из памяти день на чердаке магической академии. Я вовсе не забыла о Доаре Гери – да и как можно забыть о первом мужчине, вызывавшем у меня одновременный паралич и дыхания, и мозгов – просто по давней привычке о нем не думала.

– Я пытаюсь сказать, что брачный ритуал был завершен, – внес ясность храмовник.

– А почему метка только сейчас появилась? – Я отчаянно цеплялась за надежду выйти сухой из воды, хотя сама понимала, что захлебываюсь.

– Как только руки коснулись святой воды в венчальной чаше, так и проявилась.

– А этот… – Я кашлянула. – В смысле, супруг в курсе? У него метка тоже появилась?

– Брачные клятвы обычно взаимны, эсса. Они же были взаимны? – поднажал он.

– Ну… кхм…

Имела бы возможность умереть от стыда, обязательно легла бы на пол, сложила руки и отошла в мир иной, завернувшись в бархатный плащ.

– Святой брат, – понизила я голос и придвинулась к столу, – но ведь отменить клятву можно? Без присутствия, так сказать, второй стороны.

– Теоретически для отмены нужна только кровь супругов, – задумчиво протянул собеседник. – Я смог бы вам помочь.

– Какое счастье! – схватилась я за сердце. – Вы мой спаситель!

– За умеренный взнос на обустройство храма.

Он хотел новую брачную чашу. Удивительная расчетливость для святого брата, отрешившегося от материальных благ. Сколько ж мне надо продать ледяных статуэток, чтобы оплатить новый артефакт? Может, старой посудине получится вернуть приличный вид?

– Конечно, – улыбка получилась натянутая.

Дело оставалось за малым: найти Доара Гери и попросить о разрыве брачной клятвы. Конечно, прежде он отличался редкой злопамятностью, но со временем любые чувства притупляются или вовсе гаснут, даже гнев и ненависть. Вдруг за прошедшие годы у него ослабела память и иссяк запас злости? Может быть, он вообще забыл мое имя.

И почему я сама себе не верила?

Поиск не занял много времени, но обошелся, на мой взгляд, неоправданно дорого. Когда разыскиваешь бывшего возлюбленного, ставшего врагом, любая стоимость покажется чрезмерной. Частного сыщика я заказала на западном рынке, деньги отдала через подставное лицо. Уже через пару дней вместе с корреспонденцией пришло письмо с нужным адресом, скудным рассказом и магической карточкой, где был изображен темноволосый широкоплечий мужчина с зелеными глазами.

Запершись в комнате, я уселась перед открытым секретером и как завороженная рассматривала цветной портрет. Сразу после расставания, я помнила черты Доара в мельчайших деталях: морщинки, родинки, взгляд, улыбку, но со временем образ тускнел, как и чувства, разрывавшие меня изнутри. Перед мысленным взором возникали лишь широкие плечи, фигура в черной ученической форме, тонкий шрам, пересекающий ребра, а лицо превратилось в смазанное пятно. Спустя пять лет он повзрослел и возмужал.

Если верить сыщику, а за те деньги, что он получил, обман клиента приравнивался к смертному греху, в свои двадцать семь лет риат Доар Гери работал на добыче триана, редкого металла, который использовали для изготовления магических артефактов, и вел разгульную жизнь. Готова дать руку на отсечение, что меньше всего бывшему возлюбленному нужна свалившаяся как снег на голову супруга.

Я снова перечитала бумагу, стараясь не замечать, как внутри скреблись снежные кошки. В Эсхарде риорцев традиционно терпеть не могли, и эта странная, на мой взгляд, нелюбовь становилась особенно заметной в замкнутом пространстве закрытой академии. Доар появился на четвертом курсе. Одна дуэль в академическом лесу – и с новеньким больше не связывались, даже отчаянные провокаторы обходили его стороной. Он, несомненно, являлся одаренным и сильным магом, которого ждало большое будущее, но из-за нашего скандального романа Доара исключили практически перед финальными испытаниями…

За письмо в Риор я садилась, охваченная внутренней дрожью. Перо мелко тряслось, буквы получались неровные и несмелые. Запоганив половину пачки мелованной бумаги, я все-таки сумела написать четко и без лишних сантиментов. Мол, сколько лет, сколько зим, уважаемый риат Гери, во время учебы я немножко с вами запечатлелась перед богами, давайте поскорее отменим брачную клятву. Можно даже не встречаться лично, а просто передать в эсхардский храм пару капель крови. Если вас, конечно, не затруднит.

Хотела запечатать письмо, но помедлила и осторожно вытащила из секретера спрятанную в углу маленькую шкатулку. Она была заперта на замысловатый магический замок, чтобы ни любопытная Руфь, ни пытливая матушка не сумели вскрыть. На дне лежала подвеска из триана в виде изящной снежинки. От тепла рук невесомое украшение на тончайшей цепочке замерцало голубоватым свечением. Слишком дорогой подарок, непомерно. Сама не понимаю, почему хранила его все эти годы. В подтверждение, что Доара не разыгрывают, я вложила подвеску в письмо и запечатала красным сургучом, выдавив личную магическую метку.

Через две седмицы, когда весь Эсхард, вплоть до шпилей властительских башен, окунулся в сезон опадающих листьев, домоправительница с удивлением приняла от почтальона письмо из Риора.

– Руфь, принесли утренний газетный лист? – донесся сверху недовольный мамин голос.

– Тихо! – ловко выхватывая из рук домработницы конверт, прошептала я. – Это мне.

– Сейчас… – заикнулась возмущенная служанка.

– Маме не рассказывай, а то она передумает умирать и отправится бить посуду.

– Нахалка, – фыркнула Руфь и крикнула: – Газетного листа еще нет, но сейчас принесу успокоительный отвар!

Учитывая, сколько снадобья для нервической системы глотала матушка, она давно должна была успокоиться до состояния ледяной статуи, то есть до обычного для благородной эссы, но, видимо, зельевар сплоховал и не доложил валерьянового корня.

Я затворила двери в гостиную и, от нетерпения не потрудившись сесть, с трясущимися руками вскрыла конверт. Лучше бы села, честное слово. В писульке, а письмом послание из Риора назвать не поворачивался язык, было всего несколько слов, но они красноречивее длинных тирад говорили, что Доар Гери по-прежнему обладает отменной памятью и остается парнокопытным засран… кхм… обидчивым негодяем!

– Скотина, – со злостью смяла я сероватый дешевый листик.

Перед мысленным взором появилась короткая строчка, написанная летящим уверенным почерком:

«Идите в задницу, эсса Хилберт. Легкой дороги. Д.Г.»

– До скорой встречи, дражайший муж, – процедила я сквозь зубы, мысленно представляя картины кровавой мести.

Коль супруг не хочет помогать благородной эссе стать незамужней, значит, благородная эсса сама доберется до супруга, даже если он спрячется в триановых рудниках (тьфу-тьфу три раза). Найдет, выкопает из-под руды и очень вежливо попросит избавить ее от брачной клятвы. Главное, чтобы потом мы оба не остались калеками… или хотя бы выжили.

– Что ты сказала? – заглянула в гостиную Руфь. Тут обнаружилось, что дверь сама собой приоткрылась, а мое бормотание оказалось вполне себе высказыванием в полный голос.

– Да так… – нервно улыбнулась я, пряча за спину кулак со скомканной запиской.

– Сначала жениха бросила, потом сама с собой заговорила, скоро первую кошку в дом притащит, – неодобрительно покачала головой домоправительница, величественно удаляясь в кухню.

– Тебя не смущает, что я все слышу?

– Ни капли.

На следующее утро, сложив в саквояж смену белья и пару платьев, я отправилась в Риор. Наскрести смелости на объяснения с родительницей не удалось, хотя я полночи настраивалась на беседу, даже речь подготовила. Уходила тихо, оставив на кухонном столе записку. Знаю, что сбегать молчком было исключительно «взрослым и серьезным» поступком, но имя Доара Гери, произнесенное вслух, пробуждало в матери демона, обожающего бить старинные сервизы. Возможно, досталось бы и посудной горке, и нам с Руфью.

По раннему часу городской омнибус, доставлявший пассажиров к башне перемещений, пустовал. Я забилась в угол, где меньше всего дуло, и закуталась в теплый плащ. Мостовые на западной стороне Эсхарда были разбиты тяжелыми подводами, и карета мелко тряслась на выщербленной брусчатке. Мимо проплывали уже пробудившиеся ремесленные мастерские и пока еще спящие торговые лавки с закрытыми ставнями. Властительский дворец, стоявший в центре города-королевства, прятался за высокими двускатными крышами. Виднелись лишь длинные острые шпили, агрессивно пронзавшие серое рассветное небо.

Башня перемещений, где находился портал, напоминала вовсе не башню, а огромный гладкий шар. Омнибус въехал в раскрытые ворота. Когда с саквояжем в руке я вышла из кареты, то от сильного сквозняка взметнулись полы плаща, а с головы сорвало широкий капюшон.

Народу было совсем немного. Магические путешествия считались удовольствием для богачей, но меня угораздило дать брачную клятву мужику, живущему на другом конце света. Выбор невелик: или почти седмицу трястись на крыше почтовой кареты, или разориться на перемещение через портал.

До переправы в Риор оставалось десять минут. Я поспешно оплатила переход и «на полных парусах» бросилась к залу отбытия. Так сосредоточилась на открытых дверях, что не заметила преграды на пути. Вмазалась со всего маха в какую-то твердогрудую скот… эсса, едва не выронив саквояж, и охнула:

– Извините.

– Аделис? – раздался над макушкой знакомый голос.

– Гидеон! – попятилась я.

Не понимаю, кто из нашего мира украл остатки справедливости? Почему мы с бывшим женихом не столкнулись где-нибудь в опере? Я бы представляла собой образец уточненной эссы и поражала народ неземной красотой. Но нет! В первый раз после провальной свадьбы мы встретились в башне перемещений, когда я, взмокшая и взлохмаченная, взбесившимся горным сайгаком скакала к магическим воротам.

Все! Как вернусь из Риора, резко полюблю оперу и перестану кривиться при виде газетных колонок о премьерах. Главное, не забыть, что больше не испытываю ненависти к представлениям, где громко и голосисто поют.

Но самым неприятным в нашей встрече оказался аксессуар бывшего жениха. Он, в смысле, она цеплялась за локоть Гидеона и выглядела преступно хорошо для раннего часа, когда нормальные люди или неслись в Риор, или думали о чашке бодрящего крепкого тэя. Судя по рыжеватым прядям, чистокровной эссой девица не являлась, но губы поджимала не хуже моей несостоявшейся свекрови. На вороте платья, застегнутого под самое горло, поблескивала драгоценная камея. Одна из тех, что Гидеон дарил мне в день помолвки.

Я с трудом сдержала издевательскую ухмылку и кивнула.

– Приятно было увидеться.

Какая наглая ложь! Век бы не встречалась.

– Светлых дней, – вымолвил на прощанье бывший жених.

Переложив саквояж из одной руки в другую, я направилась к смотрителю, ожидавшему путешественников в Риор.

– Светлые боги, Гидеон, до сих пор не понимаю, почему твоя матушка настаивала на свадьбе с этой… – громко фыркнула девица мне в спину. – Она же выглядит как простолюдинка, мало что волосы белые!

Не обращай внимания, Аделис! Есть проблемы и поважнее нахальной пассии бывшего жениха, на которого тебе, по большому счету, плевать с высоты властительских башен. Например, не опоздать на перемещение, иначе придется ждать пять часов. Скачи с гордо выпрямленной спиной, как легкая горная лань! Только вперед, только к воротам…