Buch lesen: «Истинные драконы. Серия 4. Огневица и дракон»

© Красовская Марианна

© ИДДК

* * *

Глава 1. Семеро по лавкам

Жара стояла несусветная. Дикие травы, что выросли мне до пояса, начали желтеть и шуршать как-то тревожно.

– Ежели сухая гроза будет, то сгорит и поле, и лес, – с тревогой сказал дед, с сомнением косясь на меня. Я спрятала глаза. – А следом и вся деревня.

Отец пожал плечами. Он вообще был крайне немногословен. Зато мать тут же заголосила:

– Что ж ты, дедко Егор, тьму из омута тянешь? Языком-то не болтай, слово-то сильнее дела порой!

– Ну вот и молчи, Серафима, не лезь в мужские разговоры!

– А что не лезь, что не лезь? Вижу я, как ты на Янинку мою смотришь! Подумаешь, девка лес спалила! То один раз и было, по первости. Теперь-то она себя в руках держит.

Я мучительно покраснела и сжалась, желая провалиться сквозь землю.

– Янинка твоя – слезы наши! И неча тут оправдывать ее. Вчера лес, завтра поле, а потом что? Весь Южный Окрай сожжет?

– Так твоя же кровь дурная, дедко! У вас в роду то ведьмы, то огневицы испокон веков нарождались! Мать-то у тебя знахаркой была, я все помню.

– Тьфу на тебя, виздопряха, чтоб ты облысела! Вот уж у кого язык как метла пыль поднимает!

– За собой бы следил, старый! А то нашел, кого виноватить, развел грязюку! Нет бы косить выйти…

– А ну тихо! – рыкнул отец, и все замолчали.

Грозно поглядел на меня, потом на братьев моих.

– Серафима, как со старшим разговариваешь? Стыдно. А ты, отец, и в самом деле позабыл, что в Янинке наша кровь нечистая. Моя в том вина, что дочь порченная уродилась, не жены моей.

– Вина твоя в том, что ты ее в колодце не утопил, когда узнал, что девка-то – огневица!

– Так дочь моя, не щенок какой! Да уж и взрослая была совсем, десять годков. Сам бы смог дитя свое жизни лишить?

– Смог бы, – твердо ответил дед. – Дело-то нехитрое. В колодец не можешь – так в лес завести да к дубу привязать. Дальше волки всю работу сделают.

Мать покраснела и открыла было рот, но под тяжелым взглядом отца смолчала.

– Нынче ведьм не убивают, а отвозят в стольный град. А кто убьет, так тому голову рубят.

– Да кто узнает-то? Одной девкой больше, одной меньше…

– Не о том думаешь, отец. Доставай косы, завтра на рассвете выходим в поле.

– Раненько еще, – попытался возразить старший мой брат Евсей. – Не было указа царского.

– В Китеже дожди всю седмицу стояли, а у нас с прошлой луны ни капли не упало. Не скосим теперь – сгорит.

– Так царь…

– Царь там, трава здесь. Молчи и иди за косой.

– Понял, – надулся Евсей.

Я улыбнулась про себя. Евсею шестнадцать, он у нас старший сын, батюшкина гордость. Выросло дитятко, уже усы бреет, вот и думает, что лучше отца знает. Ему одному слово поперек прощается, а он и рад. Не понимает, что у кого язык длиннее, тому руками больше делать придется.

Сейчас бы косы дед правил. А Евсей своими руками работу лишнюю набрал.

– Машка, Демьян, Янина – в поле со мной идете. Евсей и отец тоже. Вшестером управимся за три дня.

– Янинку бы дома оставить, – осторожно попросила мать. – Поле-то сухое. Пусть обед готовит да за малыми смотрит. А я ужо вместо нее косить пойду.

– Вздор, – буркнул отец. – Сухое и сухое, она взрослая уже. Под небом не обернется. А малого грудью кормить она не сможет уж точно.

Мы с матерью переглянулись тревожно. Знали: обернуться я могла. Помимо того, самого первого случая в лесу, я оборачивалась трижды. Всегда дома, от страха или от злости. Отца, деда и братьев при этом не было, а Машка знала и молчала. Ей это было выгодно.

Замуж меня никто не возьмет, я порченная. На всю жизнь в отцовском доме останусь. А это значит, что Машке можно не волноваться и спокойно ждать жениха. А еще – если в роду есть ведьма, то пока она жива, проклятье на ней одной лежать будет. Она этот камень на плечах до смерти носит.

Я обернулась птицей-огневицей ровно через семь лет после смерти прабабки Евдокии, и с тех пор знала: судьба моя сладкой не будет.

Ведунья, та, что зверей понимает, или знахарка, в травах да зельях сведущая, – это еще ничего, не страшно. Так хоть и боятся, да чтут. Ежели не злить их, то пользы больше, чем вреда.

А вот птица-огневица – горе горькое. Раньше таких как я сразу убивали. Оно и понятно: оборотится девка жар-птицей, да полетит над лесом. А там сразу и пожар, и звери-птицы гибнут, и поля выгорают, да и деревни бывало. В общем, лежать бы мне в колодце со сломанной шеей, если б отец настрого не запретил меня трогать. То ли царский указ тому был виной, то ли и в самом деле любил меня, но дед хоть и злился, хоть и норовил меня обидеть при любом случае, но не смел ничего поделать.

Впрочем, и в Китеж меня не отправили, ибо лишние руки в хозяйстве не лишние. Правильно отец говорил: царь далеко, а поле – вот оно.

Семья у нас большая, справная. Дед, отец, мать да семеро по лавкам. Старшая сестрица Авдотья уже замужем и своих деток нянчит. Я, стало быть, вторая. Потом Гришка – он в Китеж подался в цареву дружину. Когда к нам в Макеевку прибыл гонец за новыми рекрутами, Гришку первого и взяли: сильный да красивый. А братец и рад – не любил он поле да лес, тесно ему в деревне было.

Другое дело Евсей. Этот спит и видит, как отцовское дело продолжит, коней разводить будет. Кони у отца справные.

Потом Машка, ей двенадцать. Скоро женихи вокруг дома хороводы водить будут. Красивая она, темнобровая, румяная, с глазами яркими.

После Машки Степка, младший, последний. Это мы все так думали, пока мать на старости лет не затяжелела. Вот уж кого не ждали, так это еще одного младенца! Оттого и назвали братишку Нежданом.

Семеро – хорошее число, ладное, благословенное. Милостивы к нам духи небес, стало быть. Только почему тогда меня так обидели?

Глава 2. Птица-огневица

Работа в поле куда тяжелее, чем в огороде. Там хоть от жары под деревом укрыться можно, да и колодец рядом. И мать то лепешку вынесет, то молока попить. А тут – как с утра размахались косами, так до полудня и идешь. Пот разъедает глаза, во рту пересохло, спину ломит, пальцы онемели. Рубашка мокра насквозь. Машка давно сомлела: побелела, закачалась. Отец усадил ее под яблоней отдыхать. Отец глянул встревоженно на меня, но я слабости не показывала. И без того меня в семье меньше всех любят, так еще и жалеть будут? Нет уж, я справлюсь!

И справилась ведь! Степка к полудню прибежал, обед принес – каши с мясом, да репы вареной, да квасу. Я ела неохотно, через силу. Устала очень. Даже жевать сил не было. А Машка уж отдохнула, посвежела. Вот уж и смеется, зубами белыми сверкая. Мы и сами, на нее глядя, улыбаемся: до чего ж хороша!

– Устала, Янушка? – спрашивает отец. – Посиди еще. А то домой бегите, хватит с вас.

– Да мы вилы возьмем сейчас, равнять будем.

– Добро.

Степка все еще сидел под яблоней. Ему домой не хотелось, там мать заставит за малышом смотреть. Больше-то некому. А тут отец косится, но молчит. Можно и на траве полежать, и палочкой землю поковырять, и жуков половить, и ворон посчитать. Машка тоже не спешила ни за вилы хвататься, ни домой бежать: дома-то для девки работа никогда не заканчивается.

Я же понимала, что мужчины тоже устают, им помощь нужна, поэтому стряхнула с плеч усталость и поплелась ворошить укос.

Когда небо закрыла черная тень, я подняла голову первой и ахнула: к нам приближалось древнее злобное чудище: огромная крылатая япшурица, зеленая, что трава в низине. Не как в сказках, с одной только головой, и огнем не пыхала, но я все же испужалась до икоты. Особенно потому, что мчалось чудище поганое на детей: на Степу и Машу. Отец, дед и братья были далече, они подняли косы и с криком помчались к нам, но я была ближе. Отбросила вилы в сторону, завопила дурным гласом и вспыхнула вся от страха, круто на злости замешанном. За себя не боялась, а младших в обиду не дам!

Что чудищу огромадному наши косы и вилы? Оно же размером с несколько домов, а чешуя у него – железная! Не убить его вилами. Огнем тоже не убить, да только я внутри птицу-огневицу удержать не сумела. Она сама вырвалась, как из клетки, замахала крыльями, заклекотала грозно и словно муравей на волка – ринулась на недруга.

Поле сухое вспыхнуло разом, затрещала вокруг стена пламени… и разом трава зеленая восстала, спутала меня, к земле прижала силою. Неприятно, даже больно. Я завопила, растопырила пальцы, вскочила… и вдруг поняла: стою я совершенно голая (и рубашка, и сарафан сгорели мигом) супротив незнакомца, высокого и синеглазого, в черном как ночь одеянии. Трава опала, огонь потух. А ни япщурицы летучей, ни птицы-огневицы нет больше.

Вскрикнула, присела быстро, волосами укрываясь. Подбежал отец, на ходу скидывая потную рубаху и меня укутывая, следом дед и братья. Встали стеной, меня от взора незнакомца закрывая.

– Жар-птица? – выдохнул синеглазый. – Откуда? Они же давно вымерли! Вот уж диво!

Я зажмурилась.

– А ну, кто такой? – грозно спросил отец, тыкая в синеглазого косой. – Что от детей моих хотел?

– Убери железку, пока цел, – посоветовал незнакомец. – С миром прилетел. Не признал, что ли? Дракон я. Из дома Темного леса. Не трогал я твоих детей. Спросить хотел…

Медленно и неохотно отец склонил буйну голову. Кланялся в ноги он только батюшке-царю, а больше никому.

– Спрашивай, владыко.

– Засуха у вас? Дождя просите?

– Не то, чтобы засуха, – проворчал отец, выдыхая. – Но дождь надобен давно. Колодцы уж измельчали, лес сухой стоит. Одна искра и…

– Жар-птица пролетит, и не будет леса. Поля, наверное, тоже, – хмыкнул дракон. – Ишь ты, какая грозная!

– Нравится девка? – отец вскинул голову. – Забирай взамен на дождь!

Что? Как это – забирай?

– Одни беды от нее, огнем пыхает, ночами полыхает. Избы горят, люди злое говорят. Скоро соберутся и выгонят девку в лес, а то и в колодце утопят.

– Отец! – простонала я, не веря. – Да что горит-то?

Не было ведь ничего, я осторожная! И не видел никто! И лес однажды только горел, так я ребенком еще была!

– Молчи, ведьма, – не преминул меня одернуть дед. – Голову не поднимай, проклятая!

– Не пойму что-то, зачем мне жар-птица? – скучающе протянул синеглазый.

– Так вы ж все равно красивых да одаренных дев забираете. Нешто некрасива? Аль силы в ней мало?

– Красива, – признал дракон. – Только…

– Так чего ждать смотрин? Тебе – дева-птица-огневица. Нам – дождь да урожай.

Я посмела поднять глаза, выглянуть из-за отцовской спины. Дракон выглядел растерянным.

– Утопят в колодце, – повторил отец, упрямо набычившись.

– Ладно, я понял. Забираю красавицу в обмен на хороший урожай. Честная сделка.

Я стояла ни жива ни мертва. Не думала ни гадала, что меня в чистом поле беда поджидает. Родная семья отдает чудищу поганому!

– Помилуй, батюшка, – повалилась я в ноги родителю. – Своей рукой убей, только прочь не гони!

Дед звучно сплюнул на землю, а отец рывком схватил меня за плечи и поставил на ноги, оправляя задравшуюся мужскую рубаху.

– Не позорься, Янинка. Для твоего же блага. Здесь тебе жизни все равно не будет. Или ты деревню спалишь – и в омут. Или ждать не станут, убьют по-тихому. У драконов спокойнее. Служить им будешь, терем мести или деток нянькать. Глядишь, и научишься чему полезному.

Я поняла, что жалеть меня никто не будет. Отец, наверное, желал мне добра, но от его предательства в груди жгло огнем, а кончики пальцев покалывало. Видно, и взаправду подчиниться нужно, не то поле спалю. Очень хочется.