Buch lesen: «Исповедь скучной тетки»

Schriftart:

Всем, чье сердце было вдребезги разбито навсегда, но «навсегда» оказалось невечным. И над этим действительно стоит посмеяться

Глава первая, в которой я размышляю о браке

Мне всегда казалось ужасно претенциозным, когда собирают всех родных и близких и торжественно объявляют, что вот, мол, мы здесь и сейчас стали единым целым и это, уверяем вас (как будто мы познали вечность), НАВСЕГДА, несмотря на неутешительную статистику. Мы попросили вас найти время и деньги приехать сегодня сюда, ведь именно наша пара сможет избежать всего того, что обычно убивает любовь. В двадцать три года мы уверены в этом и хотим разделить свою уверенность с вами. Многим сдержать такую клятву оказалось не по зубам, но нас это не разубедило и не испугало. Наша любовь выживет, ведь она особенная, она наша. Мы любим друг друга совсем не так, как другие. Наш брак will survive.

Но почти на каждой свадебной вечеринке изрядно выпившие гости устремляются на танцпол и, пытаясь заглушить Глорию Гейнор, орут, что они выжили после крушения своих иллюзий. Я и сама не раз видела, как тетки, сжимая воображаемый микрофон в руках, вовсю отрываются, подхватывая песню на единственной известной им фразе I will survive, hey, hey! Да, они «выжили», несмотря на развод. Хей, хей.

По большому счету, реальная проблема тут одна – обмен клятвами. Это все как-то несерьезно – обещать любить друг друга в здравии и болезни, в богатстве и бедности. Я ратую за честность, поэтому для женихов и невест в XXI веке предлагаю внести поправочку и поубавить в тексте клятвы сказочности: «Торжественно клянусь любить тебя и т. д. и т. п., пока не разлюблю. Или пока не встречу другого». Ведь что уж тут скрывать, порой даже самые страстные и крепкие отношения сминает безжалостный каток повседневного быта.

Конечно, всем известно, что некоторые браки держатся лет по шестьдесят, несмотря на бури и невзгоды, – такие примеры для подражания вот уже много веков усугубляют мучения семейных пар, которые часто оказываются заложниками собственной клятвы. На свете больше детей, родившихся с шестью пальцами, чем супругов, проживших по-настоящему счастливо вместе. При этом лишний палец ученые называют исключительной аномалией, а брачный союз до сих пор остается одним из столпов нашего общества. Почему бы тогда не устраивать торжества, посвященные рождению шестипалых младенцев?

Все, чего хотела я, – это жить с любимым мужчиной, иметь от него детей, которых мы вместе воспитывали бы и лелеяли, поддерживая друг друга всеми силами и как можно дольше. Я обожала бы своих «незаконнорожденных» ребятишек. И мужа, вернее, своего парня. Возможно, без этой брачной оболочки, которая помешала мне увидеть, что наша любовь начала гнить изнутри, я обожала бы его сильнее.

Мы поженились, потому что семья моего будущего супруга находила мою любовь простой и понятной. Раньше я никогда не считала простоту недостатком. В семье мужа, где вечно все усложняли и где разводы были обычным делом, эта простота пришлась ко двору.

Я годы положила на то, чтобы подстроиться под него, и тут услышала: «Я ухожу, я полюбил другую». Своими убийственными словами он уничтожил не меня, а все мои представления о жизни, на которую я смотрела его глазами, которую видела через призму священного союза, что сделал меня мной сегодняшней. Союза, в котором я окончательно и бесповоротно отказалась от собственных интересов, поскольку мы с мужем были связаны торжественной клятвой и венчальными кольцами.

В тот момент, когда он сказал, что отказывается от своего обещания, земля разверзлась у меня под ногами. Всего несколько слов – и мой привычный мир рухнул. Я еще пыталась за что-то ухватиться в этом моем головокружительном падении в тартарары, но всякий раз опора ускользала из рук.

Он разлюбил, но злилась я на него не за это, как могло показаться. Всем известно, что сдерживать эмоции удается не всегда. Оно и к лучшему, наверное. Гнев позволяет на какое-то время забыться, но рано или поздно мы возвращаемся к реальности. Прошлых отношений не вернуть – это я понимала, несмотря на свое подавленное состояние. Интересно, а он не пожалел, что разлюбил меня? Было бы куда проще для всех, и в первую очередь для него самого, если бы мы жили как раньше, а так ему пришлось перед многими долго объясняться, извиняться, оправдываться, защищаться, прежде чем его оставили в покое. В этом ему, честно говоря, не позавидуешь.

Я злилась, что потратила на него годы, которые не прошли для моего тела бесследно. А он с возрастом стал только интереснее – не могу отделаться от мысли, что это нечестно, даже если он не прилагал никаких усилий, – и теперь соответствует современным представлениям о мужской красоте. После пятидесяти актеры-мужчины выглядят как никогда привлекательными, а вот Моника Беллуччи в роли девушки Бонда вызывает нервные смешки. Именно из-за этой жестокой несправедливости я ненавидела мужа и его новую девицу – они-то могли начать все заново, а моя репродуктивная система заявила, что собралась на пенсию. Я становилась все более желчной и вскоре начала сама себя ненавидеть – и свое тело, и душу. Если бы Жаку не хватало доводов, чтобы уйти, я предоставила бы ему их с лихвой.

Однако я выжила, как и те отплясывающие тетки.

Глава вторая, в которой я медленно тону под тяжестью собственного лишнего веса

– Я полюбил другую.

Кровь хлынула к лицу. В висках застучало, еще немного – и глаза выскочат из орбит. Фраза мне показалась настолько нелепой, что я покосилась на экран телевизора: не оттуда ли раздались эти слова? Но там две телезвезды беззаботно хохотали, фаршируя курицу ветчиной. О любовных проблемах они не говорили.

– Диана, я не хотел… Это не из-за тебя, но… Ох…

И он обрушил на меня поток тошнотворных банальностей. Говорил нервно, плохо скрывая желание побыстрее со всем этим покончить. Я почти ничего не поняла, кроме больно уколовших слов «заурядность», «скука», «желание» и того, что он долго размышлял о «нас». Шарлотта совсем недавно покинула родительский дом, и я пока не успела придумать личное местоимение, исключающее детей. А стоило, да, знаю. Я собиралась, но вот ведь, чуть-чуть не успела к нужному моменту.

– Диана, я… я ухожу.

Жак ушел из дома в тот же вечер, чтобы дать мне успокоиться и все обдумать. Несколько слов – и двадцати пяти лет брака как не бывало. Он полагал, что его присутствие помешает моим размышлениям и лучше дать мне время переварить новость, которую, по его собственному признанию, нелегко проглотить. Меня воротило от его вымученных пустых слов, и я представляла, как они разбиваются вдребезги у моих ног.

Устав от длинных объяснений, он, вздыхая, поднялся. Говорить, куда уходит, не стал. Но догадаться было нетрудно. Наверняка его где-то ждала «другая», чтобы отпраздновать начало новой жизни, вбить первые гвозди в крышку моего гроба.

– Сколько ей?

– Что?

– Сколько ей лет?

– Диана, при чем тут возраст?

– Я ХОЧУ ЗНАТЬ ЕЕ ЧЕРТОВ ВОЗРАСТ!

Он посмотрел на меня глазами побитой собаки, в которых читалось: неприлично молодой возраст, Диана, неприлично молодой – да, все очень банально.

– Это не то, что ты думаешь.

Когда мою подругу Клодину бросил муж ради своей студентки, это тоже было не то, что она думала: «Эта девушка удивительная, она прочла всего Хайдеггера!» Распрекрасный Филипп вовсе не виноват, что Хайдеггер как-то впихнул все свои философские знания в герметичный мозг студентки и над ней воссияла непреодолимо манящая аура. Кто такой Хайдеггер? Да плевать! А Клодина так взъелась на Хайдеггера, что раздобыла собрание его сочинений, стала выдирать из томов страницы и разжигать ими камин, а еще выстилать кошачий лоток. Со временем напичканная хайдеггеровской феноменологией девица стала у нее ассоциироваться с какашками. Тут что угодно придумаешь, лишь бы полегчало.

Я сидела одна в темной гостиной, уставясь в телевизор, хотя Жак его выключил. В экране отражался мой слегка искаженный, замерший неподвижно силуэт. Тело сковали боль и стыд, парализовав всякое движение. Останься я там подольше – истлела бы, медленно поглощенная диваном. А хорошо бы исчезнуть вот так, по-тихому, и я, скучная тетка, больше не мешала бы счастью других.

Солнце взошло с той же стороны, что обычно. Удивительно. Похоже, конец света никак не повлиял на движение звезд. Стало быть, надо жить дальше, невзирая на огромное желание умереть. И я поднялась, медленно, чтобы не сломать одеревенелые ноги, ведь им придется еще какое-то время мне послужить. Нужно будет избавиться от дивана, который я обмочила, пока пребывала в оцепенении.

Под душ я встала не раздеваясь. Как бы мне хотелось снять с себя, подобно одежде, все на меня налипшее. На кафельном полу душевой смешивались краски линяющего нового костюма, моча, тушь, слюни, слезы. Настоящая же грязь не смывалась.

Я вынесла из дома все диванные подушки и свалила их грудой на идеально подстриженном газоне. Потом сходила в подвал за кувалдой и принялась колотить по дивану что было сил. Случайно даже долбанула по стене. Мне полегчало. Если бы не устала, я бы и дом разнесла в пух и прах.

Через день мне позвонил Жак, чтобы узнать, в порядке ли я, и попросить из уважения ко всем нашим близким притворяться, что «все хорошо, прекрасная маркиза», пока не подготовим детей, родителей и коллег. К тому же на носу было двадцатипятилетие нашей свадьбы, и он считал нелепым отказываться от праздника («знаю, мне стоило подумать об этом заранее») – он хотел, чтобы мы поступили мудро и провели этот вечер вместе, в семейной идиллии («все так этого ждали и заслужили праздник»). Я почувствовала себя индийской невестой, которая в свадебный вечер сидит в сторонке и церемонно принимает пожелания счастья, хотя это счастье где-то далеко от нее. Никогда не понимала, почему другие могут заслужить что-либо из моей жизни.

– Ты можешь подумать об этом и вернуться ко мне с ответом?

– Хм.

Всегда ненавидела это «вернуться ко мне с ответом».

Однако я последовала инструкциям, то есть подумала.

Я решила действовать по-простому, в духе времени: создала профиль в «Фейсбуке»¹ (прибегнув к помощи моего сына Антуана по телефону). Потом много часов подряд отправляла запросы на добавление в друзья во все уголки Квебека и за его пределы. Начала с родителей мужа, его сестры, дальних родственников, пригласила наших коллег, друзей, соседей, знакомых, недругов и прочий сброд. Когда кто-нибудь подтверждал дружбу, я изучала список его друзей, а то вдруг о ком-то забыла. Меня засыпали сообщениями о моем запоздалом появлении в соцсетях, для всех это было «так неожиданно и круто». Я ставила лайки везде: под всем, что бы люди ни писали, показывали или комментировали, даже когда рассказывали, как поиграли в тетрис, или считали необходимым сообщить, какой чай они собираются выпить. Искренности в моих реакциях было не больше, чем натуральности в пластмассовых цветах.

К концу дня у меня уже было триста двадцать девять друзей, и я ждала еще около сотни подтверждений. Тут-то я и написала свой первый в жизни пост. А премьера должна быть громкой и незабываемой.

Диана Делоне 20:00 •
Скажи мне, всезнающий «Фейсбук», стоит ли мне отменить вечеринку в честь серебряной свадьбы из-за Жака (моего мужа), заявившего, что он бросает меня ради другой? Хочу набрать 300 лайков до завтрашнего дня. Буду благодарна за репост. Выставляю неурядицы напоказ, чтобы понаблюдать, как все перегрызутся.

Написала, выключила компьютер, мобильник, свет, телевизор, закрыла двери на всевозможные цепочки и щеколды, проглотила несколько таблеток снотворного и свернулась калачиком на кровати в гостевой комнате. Я чувствовала себя отвратительно, не было никакого настроения развлекаться чтением комментариев. Пусть первые несколько дней там все побурлит без моего участия. Пусть люди переписываются, созваниваются, обвиняют и утешают друг друга, пусть осуждают его, жалеют меня, клеймят нас обоих, восклицают от ужаса, пусть анализируют и разбирают всю эту историю без меня. Так я пропущу первые неловкие моменты, громкие шепотки «господи, я и не знал», спешно отводимые взгляды, смущенные лица, всплескивание рук в попытке сдержать удивление или шок (а может, злорадство, кто знает). И мне не придется ни от кого скрывать, что я мечтаю умереть. Я насмотрелась на таких в офисе и не только: шатаются, как зомби, с горой папок в руках, стараясь убедить окружающих, что с ними все в порядке. Я взяла драгоценный отпуск по случаю двадцатипятилетия свадьбы и забросила все до тех пор, пока не оживу; в сорок восемь можно себе такое позволить, когда уже имеешь право на довольно длинный отпуск и располагаешь кое-какими сбережениями. Новость о разводе я швырнула обитателям соцсети, точно мясную тушу своре алчущих псов. Вернуться я рассчитывала, когда останутся лишь обглоданные дочиста кости, которые я смогу собрать без отвращения.

Я сбросила эту вредоносную бомбу в надежде хоть немного притупить свою боль. Но в результате только усилила ее, запутавшись в ветвящихся щупальцах наших отношений. Я всегда пыталась сравнивать сильнейшие душевные муки с муками телесными – так вот, лучше много раз родить без анестезии, чем терпеть эту боль. А я знаю, о чем говорю.

Следующие несколько недель я виделась только с детьми. Они ведь тоже страдали. Все прочие наперебой долбились в мою дверь, оставляли сообщения где только можно. Я удаляла все, не читая и не слушая. Удалила даже профиль в «Фейсбуке», так и не прочтя накопившиеся четыреста семьдесят два комментария. Дни и ночи напролет я пялилась в потолок, изводя себя размышлениями, что же я упустила. А когда в изнеможении засыпала, то просыпалась в еще более кошмарном состоянии, всякий раз с ощущением, будто мне что-то ампутировали. Боль не проходила, рана не затягивалась. Моим легким не хватало воздуха. Увязнув обеими ногами в трясине собственной жизни без возможности за что-либо ухватиться, я позволила себе пойти ко дну.

Однако я нашла силы оттолкнуться и всплыть из темной глубины на поверхность. Show must go on, как пел кое-кто. В юности я это горланила что было сил. Теперь я это проживала.

Постепенно я нехотя позволила близким вернуться в мою жизнь. Они заботливо, как из пипетки, потчевали меня заезженными утешительными фразами, которые все твердят из века в век, словно молитвы. Я потребляла их неловкую доброту, точно пересоленный куриный бульон после отравления. Вылечить они меня не вылечили, но немного спасли от меня самой.

Годовщину свадьбы не пришлось отмечать с большой помпой в каком-нибудь замке. Никаких тебе красивых речей о верности клятвам, никаких торжественных возобновлений этих самых клятв, никаких старых тетушек с прическами, похожими на многоярусный торт, никаких пьяных дядюшек с шаловливыми ручонками. А главное, никаких «выживших» на танцполе.

На деньги, вырученные от продажи помолвочного и обручального колец, я купила роскошные дорогущие итальянские сапоги синего цвета – да, мне нисколько не стыдно, пусть мои ноги на какое-то время отвлекают внимание на себя. Оставшиеся деньги я пожертвовала местному дому молодежи на покупку настольного футбола и теннисного стола. Пускай ребята забивают мячики в обломки моего брака, мне это доставит удовольствие.

Глава третья, в которой Клодина без особого успеха пытается мне помочь

Подруга Клодина посоветовала мне, как водится в таких случаях, искать в расставании позитивные моменты. Нет худа без добра. Ей хватило ума выждать несколько месяцев, прежде чем бросить мне спасательный круг: она знала по собственному опыту, что поначалу ярость перекрывает все, в том числе способность здраво рассуждать.

– Только представь, тебе больше не надо разбирать его грязное белье, стирать его мерзкие трусы.

– Жак сам это делал.

– Кровать теперь целиком и полностью твоя!

– Мне это не нравится. К тому же я сплю в комнате для гостей.

– А дом! Ты можешь продать свой огромный дом, купить квартирку в городе – никаких хлопот по содержанию и куча симпатичных кафешек поблизости.

– Это дом моих детей, их детство. У каждого из них здесь до сих пор есть своя комната.

– Но они ведь уже не дети, ну согласись…

– Шарлотта будет приезжать летом.

– Да ладно! Летом… Выбери квартиру с дополнительной комнатой, это решит проблему.

– А когда внуки станут приезжать ко мне?

– У тебя их нет!

– Пока нет, но Антуан со своей девушкой уже поговаривают о детях.

– Антуан? Он даже о себе не может позаботиться!

– Просто он немного неорганизованный.

– Возьми квартиру в доме с бассейном – и им всегда будет хотеться приехать к тебе. А по вечерам они будут убираться восвояси.

– Я пока не готова расстаться с домом.

– А его родственники! Ты же ненавидишь свою золовку, разве не так? Эту королевишну с ее спиногрызами.

– О господи! Я же тебе не рассказывала! Я ей дала от ворот поворот.

– Да что ты!

– Ага, через пару недель после ухода Жака.

* * *

Однажды вечером в пылу разговора сестра Жака пожаловалась, дескать, у нее нет никакой жизни, нет возможности расслабиться, нет ни минуты для себя любимой, и Жак ляпнул ей, что мы могли бы время от времени приглядывать за ее детьми, давать ей передышку. Помню, как почувствовала сильную боль в груди, услышав это его предложение. Жасинта стала матерью, когда ей перевалило за сорок, таков был ее выбор – тратить молодость на воспитание детей она считала глупым, – и теперь у нее были два монстрика, которым все всегда дозволялось, которые не проявляли уважения ни к вещам, ни к людям, хватали все подряд без спроса и не считали нужным вести себя прилично. К ним относились как к божествам, и это, похоже, освобождало их от соблюдения всяких правил и ответственности за их нарушение. Жасинта не стала ждать, когда мы подтвердим, что готовы посидеть с детьми, и в следующую среду нарисовалась у нас на пороге с сумкой, набитой всем необходимым для малышей на долгий вечер. Сама она отправлялась на горячую йогу и ужин с подругами в модном баре.

С тех пор она заявлялась к нам каждую среду без приглашения, даже если у нее не было ни йоги, ни фитнеса. Добрый мой Жак так и не посчитал нужным сказать ей, что вообще-то невежливо было настолько вольно трактовать выражение «время от времени», превратив его в «каждую среду без исключения». Этой повинности мы избежали всего два или три раза, когда мне удавалось вытащить Жака в ресторан… в 16:30. Мои дети тоже когда-то были маленькими, но у меня и мысли не возникало выкроить часок, чтобы позаниматься каким-нибудь спортом, – видимо, это абсолютно вылетело у Жака из головы, когда он говорил мне на полном серьезе: «Ей нужна передышка. Не забывай, у нее двое маленьких детей, а это непросто. И потом, Жоржа почти никогда не бывает дома». В любом случае, даже если ее дорогой Жорж был дома, у него никогда не находилось времени, чтобы приглядывать за собственными детьми. Так или иначе, я почти два года выполняла волю Жака отчасти потому, что не знала, как отказаться, отчасти потому, что мне хотелось перебороть непослушание этих детей.

Поскольку Жасинта оказалась на линии фронта, когда я сбросила свою бомбу в «Фейсбуке», она сочла разумным в ближайшую среду не появляться. Наверняка мать уговорила ее, во имя женатого на мне божества, не доверять детей саботирующей семейные встречи истеричке. Бабушка с дедушкой никогда не оставляли внуков у себя, поскольку у них уже не было сил бегать за детьми и отдирать их от занавесок. Еще через неделю, наплевав с высокой колокольни на мое состояние, Жасинта появилась на пороге в обычное время, аккурат перед ужином, разумеется с собранной для длительных вечеров сумкой.

Она раздраженно позвонила несколько раз в дверной звонок и растаяла от счастья, когда увидела, что я открываю.

– О боже! Я уж было испугалась, что тебя нет дома. Слава тебе господи! МАЛЬЧИКИ, ХВАТИТ БЕГАТЬ, ИДИТЕ СЮДА, ТЕТЯ ДИАНА ДОМА!

– Вот только у тети Дианы сегодня нет никакого настроения с ними сидеть. Терпение мое на исходе, и я вполне могу их прибить.

– Но тебе же уже лучше?

– Вовсе нет.

– А выглядишь ничего.

– Это обманчивое впечатление.

– Окей, понятно. Смотри, я сначала на занятие, потом немного перекушу с девчонками и тут же вернусь. Я даже на вечеринку не останусь.

– Нет, не сегодня, Жасинта, извини. Я не смогу. Надо было позвонить заранее.

– Но я пятьдесят раз звонила! Ты не отвечала!

– Потому что у меня нет желания ни разговаривать, ни принимать гостей.

– Понимаю, но это глупо, очень глупо. Я была так рада, что смогу наконец посвятить себе один вечер, ну хоть какое-то время. Иногда я задаюсь вопросом, как еще не сошла с ума. Кручусь-верчусь с утра до вечера, и Жоржа вечно нет дома.

– Да, понимаю тебя. Я через все это прошла, ведь у меня трое детей. И никакой тети, которой я могла бы каждую неделю сдавать детей, у меня не было. Мне никто никогда не помогал.

– Я считаю совершенно глупым, что за ваш разрыв приходится расплачиваться детям. Ведь для них это тоже особый день недели.

– А ты поезжай к своему брату! Он же не умер!

Тут она состроила такую козью морду, что стала похожа на свою мать.

– Что ж, выбора нет, пропустим еще одно занятие. Знала бы, не стала бы их забирать так рано. Супер! А дома и поужинать нечем… ОКЕЙ, МАЛЬЧИШКИ, УЕЗЖАЕМ, ТЕТУШКА СЕГОДНЯ НЕ МОЖЕТ!

– Надеюсь, ты найдешь кого-нибудь надежного, кто бы за ними приглядывал.

– Кого-нибудь надежного?

– Да, думаю, что с меня довольно.

– Серьезно? Ты и нас сливаешь? Я в шоке! Мадам разводится, жизнь остановилась, все кончено, пошли вы все к чертям, убирайтесь!

– Это я в шоке от того, как нагло ты приезжаешь сюда каждую неделю, чтобы сбагрить мне СВОИХ детей, приглядывать за которыми предложил ТВОЙ брат, а не я, НЕ Я, но, несмотря на это, именно я занималась ими почти КАЖДУЮ неделю в течение двух лет, ДВУХ!

– Поверить не могу! Все это время я думала, что ты с удовольствием это делаешь!

– Да, но я делала бы это с еще бо́льшим удовольствием, если бы присматривала за ними время от времени, как тебе и было предложено.

– Но что для тебя один вечер в неделю?

– То же, что и для тебя! Абсолютно то же самое!

– Твои дети уже разъехались!

– Так это дети и твоего брата тоже! К тому же Жак не один, они вдвоем!

– Ладно, забудь, возвращаюсь домой, к черту занятия, нет так нет. Даже если я вскоре скопычусь, ничего страшного, ведь наша мадам желает проводить все вечера в одиночестве.

– ЭЙ ТЫ, ЖИРНАЯ КОРОВА! ЭТО НЕ ТЕБЕ ПЛОХО, НЕ ТЕБЕ, А МНЕ! МНЕ! Я НИКОГО НЕ ДОНИМАЮ, А МЕНЯ ДОНИМАЮТ ВСЕ: ТВОЙ БРАТ, ТЫ, ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ. ДА ПОШЛО ВСЕ! ПОСТУПИ КАК ВСЕ – НАЙМИ НЯНЮ! ТЫ ВОТ СИДЕЛА С МОИМИ ДЕТЬМИ, КОГДА КАЖДЫЙ ВЕЧЕР БЫЛ В ТВОЕМ И ТОЛЬКО ТВОЕМ РАСПОРЯЖЕНИИ? ВЕДЬ НЕТ, НИКОГДА, НИКОГДА, НИ ЕДИНОГО ХРЕНОВА РАЗА! ЧЕМ ТЫ ЗАНИМАЛАСЬ КАЖДЫЙ ВЕЧЕР, ХРЕНОВА ТЫ ЭГОИСТКА? А?

* * *

– Не надо было мне так сквернословить при детях.

– О боже! Как бы мне хотелось при этом присутствовать…

– Погоди, это не конец. Захлопывая за ней дверь, я услышала шепоток типа «Бедный мой брат, понимаю теперь…», что-то в таком роде. Меня это взбесило.

– Вот стерва!

– Тогда я снова открыла дверь и крикнула ей вслед: «Эй, жиртрест, ты слишком старая и слишком толстая, чтобы носить легинсы! Верблюжья лапка видна!»

– Она носит легинсы вместо брюк?

– Йес, мадам, еще и с рисуночком.

– Надеюсь, тебе полегчало?

– Нисколько. Закрыв дверь, я рухнула на пол и проревела весь вечер.

– Это нервы.

– Но все равно я буду скучать по этим двум сорванцам.

– Ладно, все это печально. Но мы что-нибудь придумаем.

Усилия Клодины оказались напрасными, уход Жака пользы мне не принес: Жак сортировал и выносил мусор, делал компост, часто готовил еду – и получше, чем я, – закупал продукты, оплачивал счета, помнил о важных встречах, никогда не опаздывал, опускал стульчак унитаза, любил вино и хорошую еду, моих подруг, а по субботам приносил мне в постель маффины со злаками и орехами. В плане быта у меня не было повода радоваться его отсутствию, не считая некоторых мелочей. «Другая», должно быть, уже видит в своем любовнике еще и отличного многозадачного партнера. Оттуда ему вряд ли позволят сбежать. Когда тщательно выбираешь мужа, то не хочешь его ни с кем делить.

– Тебе, наверное, опротивело двадцать пять лет слушать одни и те же истории?

– Нет, он классный рассказчик.

– Тогда он плохо одевался.

– Нет.

– Храпел?

– Нет.

– Вонял?

– Нет.

– Даже когда спортом занимался?

– Даже тогда.

– Он был неорганизованным?

– Я более неорганизованна.

– Он никогда не слушал твои рассказы, только делал вид, что ему интересно?

– Это не так.

– Он мыл по субботам свою тачку у гаража?

– Он никогда ее не мыл сам.

– Надевал носки с сандалиями?

– Нет.

– И всегда был спокоен?

– Будто никогда не умрет.

Когда мы перебрали все, у меня возникло ощущение, что я зависла над бездонной пропастью. Каждый изъян, которого в нем не оказывалось, подчеркивал мое собственное несовершенство, и в конце концов я убедилась, что все эти годы была недостойна человека, женившегося на мне, судя по всему, скорее из жалости, чем по любви.

– Так, ты преувеличиваешь, это никуда не годится. Ты сейчас в той стадии переживания горя, когда превозносишь своего бывшего, боготворишь его и уничижаешь себя. Это нормально, не бери в голову, скоро пройдет. Таким замечательным он, конечно, не был, ты это поймешь на стадии отрешенности. А пока придумаем еще что-нибудь.

– Бесполезно.

– Это поможет убить время. Потому что времени тебе понадобится, судя по всему, немало – не похоже, что он скоро станет говнюком в твоих глазах.

– Он никогда не станет говнюком.

– Возможно, надо подумать о радикальных средствах.

– Например?

– Есть почти стопроцентный способ перевернуть игру.

– Пф…

– Но я уверена, что это не в твоем духе. Я знаю очень многих, кто проделал такое, но это не в твоем духе, и навязывать не буду, к тому же я не поручусь, что все выйдет как надо.

– Что за бред ты несешь?

– Жак, быть может, не такой уж идеальный супруг, дорогая моя.

– Да, он обычный человек, но для меня всегда был безупречным джентльменом.

– Глупости! Он изменял тебе, вел двойную жизнь! А потом еще и обвинил тебя в том, что ты скучная!

Я думала, чем больше повторяешь какие-нибудь слова, тем они сильнее затираются, мельчают, становятся обмылками, выскальзывающими из рук, а они, наоборот, обрели невероятно разрушительную силу и теперь растекались внутри меня нефтяным пятном. Скучная, как унылый пейзаж.

– Подлый прием, очень подлый, да ты просто…

– Кто? Ну давай же! Кто я? Встряхнись! Разозлись на меня! Ради тебя я потерплю! Разозлись на меня, разозлись хоть на кого-нибудь! Жак твой не вернется, все кончено, дорогая моя! Он ушел к своей тридцатилетней шлюшке!

– Ты говоришь так, потому что сама обломалась и Филипп не вернулся к тебе!

– Но твой дорогой Жак тоже не вернется, ты отрицаешь действительность, бедняжка моя, хватит мечтать, уже не один месяц прошел! Он такой же говнюк, как другие, и так же, как и другие, предпочитает свежую плоть.

– У него сейчас трудный период, это всего лишь интрижка.

– НЕТ! Он ушел к ней жить! Алло, Хьюстон! Он ушел, Диана, очнись!

– Но мы женаты…

Тут она попятилась, будто я сказала, что у меня лихорадка Эбола.

– Окей. Но давай сейчас раз и навсегда кое о чем договоримся: прекрати твердить об этом, в офисе на обеде над тобой уже все смеются.

– Кто? Из-за чего?

– Рассказывая о своем разрыве с Жаком, ты всегда подчеркиваешь, что вы по-прежнему в браке.

– Но мы еще женаты, разве это ничего не значит?

– Нет, Диана, ничего это не значит. Если разлюбил, то разлюбил, и никакой брак тут не поможет. В браке нет ничего волшебного, ни от чего он не защищает.

– Но супружеские союзы крепче, они дольше держатся, есть же такая статистика!

– Статистика никогда не учитывает любовь, моя дорогая!

– Какая ты циничная, Клодина, это печально.

– А ты, Диана, оторвана от жизни, ты «не в сети», и это печально.

В век технологий, что управляют нашей жизнью и обновляются с регулярностью смены времен года, матерям не привыкать слышать в свой адрес «ты не в сети» в прямом и переносном смысле. Так что подобное обвинение я проглатываю на раз-два. Пустяки.

Я притащила свою тушку (скучной замужней женщины «не в сети») в ресторан, где меня ждала моя милая дочка Шарлотта, будущий ветеринар, большая умница (даже не верится, что я ее мать). С тех пор как ушел ее отец, она стала частенько встречаться со мной, чтобы подбодрить. Моя дочь – прекрасная самоотверженная душа – хотела спасти весь мир. Впрочем, я подозреваю, что она выбрала ветеринарную медицину, поскольку животные более наивны. Стоит их пожалеть, немного приласкать – и они тут же доверяются нам, подобно тому, как легковерные люди попадают под влияние всяких гуру, с той разницей, что от животных в ответ мы получаем безграничную, безусловную привязанность.

Любезного официанта, который резво подскочил и предложил аперитив, я, вопреки собственным привычкам, попросила принести большой бокал белого вина. Мне нужно было настроиться, ведь предстояло разыгрывать из себя мать, которая держится молодцом.

– Привет, мама!

– Привет, красотка моя! Как экзамены?

– Э-э, сессия еще не началась.

– Точно, прости, я слишком рассеянная. Тогда как твои дела?

– Все супер.

– С отцом говорила?

– Да.

– Когда?

– Кажется, позавчера.

– У него все в порядке?

– Да, да, все хорошо.

– Ну и славно.

Для встреч с детьми я разработала повестку дня, которой неукоснительно придерживалась: учеба или работа, Жак, личная жизнь детей, ближайшие планы. Так я ничего не забывала, и складывалось впечатление, что мы можем безболезненно говорить обо всем на свете, в том числе о нем. Поначалу я даже писала шпаргалку на руке.

– Перед приходом сюда я заскочила домой и увидела, что ты расколотила диван.

– Хотела его вынести, а он в дверь не проходил, вот я его и разломала.

– Можно же было разобрать.

– Да ну, разбирать – это сложно. А кувалдой я быстро управилась.

– Ты другой диван заказала?

– Пока нет.

В моем подсознании, где-то очень глубоко, засело, что не надо выбирать новый диван, не посоветовавшись с Жаком.

– Тогда зачем нужно было торопиться выносить старый?

– …

– Я подумала, не пройтись ли нам по магазинам?

– Тебе что-то нужно?

– Нет, просто предлагаю немного прошвырнуться. Когда захочешь.