Шахматы

С той самой минуты эти сережки висели у нас на шеях, словно обереги. Они стали частичкой прошлого, теплоты и любви. Мне было очень страшно в какой-то момент потерять себя. Но эти сережки придали мне уверенность и спокойствие. Сжимая в кулаке свое сокровище, я понимала силу чувств. Самых теплых, самых добрых и искренних – тех, которые помогут мне бросить вызов противнику. Даже если им окажется сама судьба.

Глава 3. «Боже, не дари мечту, подари силы бороться за нее…»

«Счастье – относительное понятие. Оно лежит в основе желаний, в основе целей. Если ты проснешься утром и тебе не захочется смеяться, улыбаться – это ничего. Но вот если тебе не хочется даже злиться и грустить – ты самый несчастный человек на свете. Ведь с отсутствием всех чувств жизнь теряет всякий смысл…»

Воспоминания о разговоре с мамой разбудили меня дождливым холодным утром. Я была напугана: подумала, что когда-нибудь проснусь – и в самом деле почувствую, что мне больше не хочется радоваться или неистовствовать от того, что ждет впереди. С наивной радостью я обнаружила в себе оставшееся желание быть преданной своим интересам и принципам и почувствовала наслаждение от жажды оказывать сопротивление при любом ударе со стороны.

– Хочу быть сахарным кубиком, – призналась мне Лилия, когда мы оказались во власти суровой дождливой погоды. Я ухмыльнулась столь забавному желанию сестры. – Если бы я была сахарным кубиком, то растворилась бы под этими каплями.

Наверное, у каждого из нас бывают такие моменты, когда хочется стать сахарным кубиком. Но не стоит кормить эти желания в себе – ведь никто не знает, в какой момент жизнь и впрямь захочет заварить себе чай.

Вожатая нас встретила у входа какого-то белого двухэтажного здания. В нем не было ничего примечательного. Если когда-нибудь его снесут, этого точно никто не заметит.

Нас привели на завтрак. В душной комнате стояли запахи жареных яиц, плавленого сыра и сладкого чая. Я не могла не обратить внимания на Больших людей. Они уныло устремили взгляды в какое-то неизведанное пространство, словно их завтраком являлась сама пустота.

Мне не хотелось смущать их своим любопытством, но ноги сами замедлили темп шага, и я стала внимательно присматриваться к одному из этих чудаков, пытаясь отыскать в их занятии хоть какой-то здравый смысл.

Белолицый словно завис, как компьютерная программа, давшая сбой. Он сидел за пустым столом и не шевелился. Я пыталась найти в его облике хотя бы частичку чего-то разумного и близкого к своему пониманию мира. Но он был чужой. Они все были для меня чужими.

Эта мысль прозвучала в голове настолько отчаянно и громко, что будто обрела силу быть услышанной. Иначе как объяснить то, что именно в эту секунду Белолицый перевел взгляд на меня?

Я замерла от его взгляда. Боль, которую я вдруг ощутила, не была похожа на физическое недомогание или душевное расстройство. Ощущения вышли за рамки привычного. Словно душа превратилась в марионетку, а кукловод управляет ею как вздумается.

Наверное, я бы так и утонула в этих страшных синих глазах, если бы Тринадцать не схватила меня за руку, толкнув вперед.

– Никогда не смотри им в глаза. И сестре передай, – послышался шепот прямо возле уха.

Завтракать не хотелось. Я пыталась прийти в себя после долгого зрительного контакта с Белолицым. Вкус остывшего переслащенного чая скомкался в горле и добавил моему состоянию еще больше тревожных и неприятных ощущений.

Тринадцать вызывала у меня противоречивые чувства. Я стала внимательнее наблюдать за ней. Она была не от мира сего. Меня удивляло, как она нашла себе место среди Больших людей, как стала их частью. Она вызывала у меня настоящий интерес, но бдительность и осторожность брали любопытство под контроль.

Я не могла найти покоя. Лилия тревожно поглядывала на меня, а у меня с трудом получалось убедить ее в том, что все хорошо. Себя в этом убедить было еще сложнее.

Меня сводило с ума понимание того, какой теперь становится моя жизнь. Я ведь стала лишаться права выбора и слова. И хуже всего то, что я даже не пыталась с этим бороться, потому что пребывала в недоумении и растерянности.

После завтрака нас отвели в Луну, где, недолго томя, разделили на две группы – мальчиков и девочек.

Девушке с порядковой цифрой пять поручили сопровождать нашу группу. У нее были черные короткие волосы, которые служили, как мне показалось, главной особенностью ее внешности. Эта необычная прическа казалась настолько неестественной, что создавалось впечатление, будто девушка носит парик. Ее на редкость белая и ровная кожа вызывала непонятные эмоции. Мне казалось, будто передо мной стоит кукла, у которой все черты слишком идеализированы. Эта ассоциация позже породила и имя, и мы называли ее только Куклой.

Она отвела нас на второй этаж. В загадочном молчании Куклы таилось слишком много слов. Большие люди, как оказалось, довольно молчаливы. Вероятно, они чувствуют себя уязвимыми за излишним количеством разговоров.

Нас заключили в комнату, пространство которой было заполнено рядами коек. Я обратила внимание, что в местах обитания Больших людей детали исключены и все предметы несут в себе исключительно практичную функцию.

Я часто ловила себя на мысли о том, что именно детали являются главной частью любого образа, и именно поэтому всегда любила разглядывать мелочи, не бросающиеся в глаза.

В тот момент я осознала, что если придется долго жить в подобной обстановке, мне станет невероятно скучно.

Я не смогу прожить без блестящих камушков на оправе очков пожилой женщины, которые переливаются в лучах солнца, словно звездочки. Как разговаривать с человеком, у которого на клетчатой рубашке нет в районе груди маленькой заплатки в виде морского конька? Как сидеть за столом, на котором не разбросаны фантики от съеденных конфет со вкусом лимонной цедры и трюфеля? Если в суп добавить вермишель, которая не будет иметь форму букв и цифр, какой вообще смысл от этого супа? Как пить молочный коктейль без желтой соломинки? Если на каминной полке не будут висеть новогодние носки, наполненные карамельками, камин потеряет свое истинное предназначение даже в самую холодную зиму.

И вот, присев на белые простыни жесткой кровати, бросив взгляд на белую подушку и не обнаружив на ней не единого пятнышка, я почувствовала неимоверную тоску и пустоту.

Кукла, задержавшись у двери, громко объявила о том, что ровно через пятнадцать минут придет за нами. А за это время нам необходимо снять с себя всю одежду, накинув халаты.

Мы все испуганно переглянулись. Такого поворота событий никак нельзя было ожидать. Мне стало не на шутку страшно, и тут же появилась сумасшедшая мысль сбежать из этого места.

Во взгляде сестры я увидела такое же безумие. Я глубоко вздохнула и, слабо улыбнувшись, начала снимать одежду, пытаясь показать Лилии, что все хорошо.

Но на самом деле все было просто ужасно. Хотелось плакать. Застряв в воротнике свитера, я почувствовала, как по горячему лицу потекли слезы, но тут же смахнула их ладонью.

– Может быть, они просто хотят проверить наше здоровье? – предположила Люся.

– Я тоже так думаю. – Я сразу же решила поддержать подобную успокаивающую мысль.

Однако Лилия за все это время не сдвинулась с места.

Я затянула халат поясом и подошла к сестре.

– Не хочу быть их марионеткой, – только и прошептала она.

– Делать то, что не нравится, – еще не значит быть марионеткой, – тут же ответила я. – Победа состоит из большого количества поражений. Нужно это принимать.

– Я чувствую ответственность за нас двоих, понимаешь? Я не прощу себе, если что-нибудь случится. Мне кажется, у меня не получается быть сильной.

– Но стоит попытаться? Пожалуйста, Лиль, если мы не будем стараться, кто же еще нам поможет?

Лилия и не знала, что она самый сильный человек на свете. Она сильная, даже когда плачет, когда ничего не хочет делать, кроме как пустить все на самотек. Она никогда не изменит своим принципам, даже если признается в том, что сдалась. Она чистая и настоящая, как полевой цветок, который никогда не зачерствеет от непогоды, даже если с него опадут все лепестки. Непогода делает ее сильной, еще более открытой и светлой.

Что будет с нами завтра? А через год? А через минуту? Да никто не ответит нам на этот вопрос! От тебя зависит все, и от тебя ничего не зависит! Как бы это осознать… Ведь чтобы решать проблемы, надо действовать. Но когда внешние обстоятельства не предоставляют возможности выбора, надо просто ждать. Выходит, нет никакого смысла от переживаний?

Самое сложное – это сохранять себя. Именно поэтому я восхищаюсь своей сестрой, порою такой чрезмерно ранимой и эмоциональной… Она пропускает все проблемы и радости через себя до последней капли, но никогда не позволяет им себя сломать. Ее непоколебимость состоит не в железном контроле над собой, а в сохранении собственной сущности.

Меня схватила за руку какая-то девушка. Утонув в своих мыслях, я и не заметила, как нас уже повели в зал. Я потеряла сестру из виду, и меня охватило неприятное волнение. Я пыталась поспевать за быстрым шагом своей сопровождающей, шаркая белыми махровыми тапочками по полу.

В зале стоял неприятный запах какой-то вакцины, словно нас, как простых школьников, всего лишь привели на диспансеризацию.

Не хотелось делать вид, что происходящее меня не тревожит.

– Что происходит? – Я взволнованно взглянула на девушку, которая мертвой хваткой вцепилась в мою руку.

Безусловно, она не собиралась мне отвечать. Мне вдруг стало страшно от мысли, что я перестала воспринимать Белолицых всерьез. Они будто отрешены от этого мира. Как будто бы существуют и не существуют одновременно.

Я оглядывалась по сторонам и вдруг столкнулась взглядом с Люсей. У нее блестели глаза и дрожали губы. Белый бесформенный халат висел на ее худом теле. Я плохо знала эту девочку, но в ту секунду полностью ее поняла. Узнавать отчаянного ребенка в испуганных глазах и дрожащих губах. Понимать бессилие и отчаяние, которые поколебали ее мужество. Улыбка, которая расползлась по лицу сквозь навернувшиеся слезы, мне показалась настоящей надеждой. Надеждой на существование в этом мире искренних людей, которые до сих пор о чем-то мечтают и во что-то верят. Которые не забывают о дружбе и любви, как бы банально это ни звучало.

– Сними халат и ступай вперед, – вдруг скомандовала мне девушка, выпустив мою руку.

Меня ждали открытые дверцы прозрачной кабинки. Оттуда веяло холодом и страхом.

– Зачем мне туда идти? – с дрожью в голосе спросила я.

– Сними халат и ступай вперед, – повторила она.

Я давно не чувствовала себя так глупо. Меня не привлекала идея отправиться в неприятную кабинку совершенно голой. Но других вариантов никто не предоставил, поэтому пришлось согласиться.

Босыми ногами я почувствовала неимоверный холод. Дверцы кабинки громко захлопнулись, и я стала беспокоиться о возможном приступе клаустрофобии, которой у меня до сих пор не было.

Послышался какой-то звук, похожий на писк. Полоса синего света прошлась по всему телу, и я закрыла глаза.

– Открыть глаза! – послышалась команда мужским голосом откуда-то сверху.

Процедура повторилась. Я вновь почувствовала, что меня сканируют, как листок бумаги, а затем все замерло. Молчание и бездействие заставляли поддаться панике. Я вела себя смирно, но в душе происходила настоящая буря.

– Возраст: 13 лет. Рост: 155 сантиметров. Цвет волос: светло-русый. Цвет глаз: голубой. Цвет кожи: смуглый. Группа крови: вторая положительная, – начал перечислять мужской голос полученные факты. – Вы являетесь номером 1524, – послышалось заключение, и наконец настали секунды долгожданной свободы, когда меня выпустили из кабинки, как зверя из клетки.

Я скорее хотела схватиться за халат, но не тут-то было. Незнакомая девушка схватила меня за руку и крепко сжала в области локтя. Я не успела и пикнуть, как у меня взяли из вены целую колбочку крови. Затем поднесли шприц с какой-то непонятной розовой жидкостью и ввели ее мне так же быстро и незаметно.

Меня отпустили в тот момент, когда отчаяние зашкаливало. Я была готова голой упасть на пол и лежать без сил, насколько хватит слез и боли.

Я чувствовала себя униженной и обреченной. Вдруг стало ясно, что я позволила ненависти захватить себя, когда поймала в каждом встречном взгляде глубокую неприязнь и презрение. Да, я ненавидела каждого из присутствующих. Мне был противен каждый звук, каждое движение.

Я была несправедлива, знала об этом, и мне вовсе не было стыдно. Внешний мир, на который я обозлилась всем своим существом, видит меня молчаливой и сдержанной и совершенно не догадывается о том, что происходит в моих мыслях. Ошибочно верить в справедливость, тая от мира бурю, бушующую в голове. Скрывая злость, свое личное отношение к миру, применяя по максимуму силу деликатности, ты создаешь огромную пропасть, отделяющую тебя от жизни. Как же это неправильно – держать такие мысли в голове. И ведь сделать с ними ничего невозможно.

Я убежала, наивно веря в то, что могу убежать от всех проблем. Но они не покидали меня даже в тот момент, когда я легла на кровать, свернувшись в маленький комок. Иллюзия моего детства: спрятаться или зарыться куда-нибудь – и проблемы сами собой исчезнут. Это никогда не было так. Проблема – это собственное отношение к ситуации. Соответственно, от нее не убежать. Но мне было проще представить себя маленькой, чтобы проблемы уменьшились вместе со мной. Было проще винить все вокруг, нежели поменять собственные мысли и поведение.

– Майя, наши вещи забрали, – вкладывая в голос как можно больше уверенности, вдруг прошептала Лилия, усевшись подле меня. – Там были сережки мамы, а теперь их нет. Тринадцать сказала, что нам больше их не увидеть.

Я даже не дернулась, словно наперед знала, что так случится. Мне было тоскливо, но теперь я чувствовала, что злиться мне не хочется. Я испугалась, что вместе с радостью уходит и ненависть. Мое изнеможение позволяет брать верх равнодушию.

– Прости меня, Майя. – У Лилии дрожал голос, но она держала себя в руках, потому что ей нужно было быть сильной за нас обеих. – Тринадцать не хотела меня слушать, а я ее так просила… Но это ведь не страшно, правда? – И она с надеждой попыталась заглянуть мне прямо в глаза. – У нас есть то, что им не отнять. Оно непостижимо и неприкосновенно. Это наши воспоминания, наши чувства, ведь так?

Я крепко сжала руку сестры, пытаясь унять боль внутри себя. То, что сказала Лилия, – неоспоримо. Я знала, что никто не будет винить меня в том, что в данный момент ответственность за совершенные или несовершенные действия я не хочу нести. Но это будет до тех пор, пока сестра находится рядом со мной, позволяя мне быть такой отчаянной и слабой.

Глава 4. «…Это все неправда»

Я стояла у зеркала, расчесывая запутанные длинные пряди. Взгляд постоянно притягивал серый комбинезон, обтянувший все тело. На груди был вышит мой четырехзначный номер. Несут ли с собой какую-то энергию эти цифры? Если верить Светлячку, имена – поток энергии, который лишает нас самоконтроля. Неужели эти цифры – пустой звук?

Ко мне подошла Лилия. Выглядела она практически так же, как я, разве что номер на груди отличался. И лишь мне были известны ее привычки, делающие ее такой непохожей на меня. Например, щуриться от челки, лезущей в глаза, улыбаться одним уголком губ, прятать лицо в ладони от безудержного смеха, накручивать локон на кончик указательного пальца во время скучной беседы, говорить шепотом при выключенном свете, загадывать желание исключительно с закрытыми глазами, а самое главное – верить, верить в справедливость и доброту даже в самые тяжелые дни жизни…

– Мне кажется, наша вожатая другая, – ни с того ни с сего заключила Лилия.

– В каком смысле «другая»?

Сестра ничего не ответила, только протянула руку, сжатую в кулаке. До последней секунды я не тешила себя напрасными надеждами, что в этом кулаке кроется наше утерянное сокровище.

– Не сомневаюсь, что Тринадцать сохранила их специально. Я нашла их у нас под подушками. – И на ладони Лилии сверкнули две зеленые сережки нашей мамы.

Я почувствовала, как сердце взволнованно заколотилось в груди, восторженно ахнула и бросилась на шею сестры.

Необыкновенное чувство – счастье. Я совершенно точно знаю, что оно напрямую зависит от моего отношения к вещам. Счастье не требует золотых гор, оно может крыться в самом маленьком и неприметном камушке. Моя задача – просто уметь его находить.

Наверное, мне никогда не было бы так радостно, будь мне доступно все, что сердце пожелает. Ограничение – вроде бы несправедливая вещь. Однако порой только благодаря ему можно найти в себе все больше света, который согревает в нелегкие дни.

Теперь, сливаясь с толпой ребят, одетых в серые комбинезоны, я стала увереннее, ощущая на груди прикосновение маминой сережки – маленькой частички родного прошлого.

Мне стало полегче от того, что я все еще имею право на собственное счастье, даже если против него весь мир. Мое физическое тело может быть уязвимым, но мой внутренний мир будет недосягаем, если я сама этого хочу.

После обеда Тринадцать отвела нашу группу в аудиторию, чтобы познакомить нас с предстоящими испытаниями. Говорила она монотонно и безразлично, словно вела урок по какому-то скучному предмету. Меня смешили ее попытки быть похожей на Больших людей. Она больше напоминала котенка, который старается слиться с толпой свирепых тигров. Ее щеки наливались красным румянцем, который устранял искусственно нагнанный в аудиторию холод. Все ее тело не хотело принимать новый образ. Она выглядела такой несчастной!

Тринадцать рассказывала нам о том, как Большие люди каждый день будут вести с нами занятия, и если мы будем стараться, то разовьем в себе удивительные способности.

– Зачем они нам? – не выдержала я. Меня разозлило, что ни один из присутствующих не пожелал задать хотя бы один из миллионов очевидных вопросов.

– Чтобы стать такими же, как Большие люди, – равнодушно ответила Тринадцать.

– Зачем? А что, если мне не хочется?

– Вы должны быть благодарны за возможность сохранить собственные жизни, минуя предстоящую катастрофу на Земле. У этой планеты нет шансов на прежнее существование. Она переполнена наивными человеческими мыслями.

– По-вашему, причина неминуемой гибели целой планеты – чьи-то наивные мысли? – послышался взволнованный смешок в голосе Лилии.

– Когда-нибудь вы сможете посмотреть на эту жизнь совершенно с иного ракурса. Вы станете сильнее и мудрее. И это не просто слова. Сила и мудрость придут к вам с неожиданной стороны. Само слово «жизнь» после этого приобретет для вас другую форму.

– Но это не ответ на мой вопрос, – не побоялась возмутиться Лилия.

– Борьба с мыслями, эмоциями и чувствами – невероятно сложная задача! Именно по этой причине Тринадцать будет проводить вечерние индивидуальные беседы. Сопротивление – первый шаг к самоуничтожению. Если не хотите узнать, что это такое, даже не пытайтесь бороться.

Я понимала, что Тринадцать не может просто взять и сказать: «У вас нет выбора, ребята. Вас заставят забыть собственное имя, не говоря уже о прошлом».

Глупо ждать ответов, однако и молчать невыносимо. Смешно слушать, как вожатая скрывает очевидные вещи за сложными разъяснениями. Она только и делает, что прячется от внешнего мира. Как же можно так жить?

Когда всю группу отпустили, мы с сестрой решили остаться, чтобы удовлетворить любопытство.

– Тринадцать, – я пыталась быть как можно более откровенной в надежде, что вызову ответную искренность, – кто такие «Большие люди»? Они ведь питаются детской наивностью, правда? Мы не такие, мы не хотим им потакать.

– Девочки, – вожатая была терпелива, но явно раздражена, – у меня нет никаких полномочий откровенно рассказывать о том, что происходит. Любопытство – чувство, такое же недопустимое, как восторг или злость. Вы знаете правила. Я искренне желаю вам не узнать тех мучений, которые вас ждут, если вы пойдете наперекор правилам. Поэтому я не побоюсь взять под контроль ваше поведение.

– Вы ведь не такая, как они, – разочарованная ответом, добавила Лилия. – Мы надеялись, что вы дадите нам право знать правду. Ведь в каждом «наивном ребенке» есть уже сформированная личность. Ее можно разрушить одним ударом, и после этого ребенку станет все равно. Однако до тех пор он имеет полное право знать, ради чего отдает себя в жертву. – Лиля глубоко вздохнула. – Мне страшно от того, что мы так запросто рассуждаем о таких важных вещах.

Тринадцать молчала, не желая продолжать разговор. Но я чувствовала, как взволновала ее наша беседа.

– Не смотрите им в глаза, – практически шепотом сказала она, когда мы направились к выходу. – С такими мыслями даже молчать опасно.

Все очень странно. Этот разговор разрушил все мои убеждения по поводу нашей вожатой. Мне были непонятны ее намерения, и от этого желание довериться Тринадцать тут же угасло.

Перед сном я не могла успокоиться из-за кишевших в голове мыслей. Жизнь не готовила меня к такому. Страшно, когда у тебя отнимают любимую вещь, возможность видеть близкого человека, заниматься любимым делом. Но все это можно пережить. Однако как жить с мыслью о том, что отнимают тебя саму?

– Пешки, – вдруг громко усмехнулась Лина. – Правда, мы все похожи на пешки в их игре? Я чувствую, что существую для того, чтобы стать жертвой ради чужой победы. Как думаете, это справедливо?

Меня тронула искренность этой девочки. И ведь она чертовски права. Я вдруг поняла, почему мне так сложно. Не от условий, в которых мы оказались. Но от самой себя, как бы странно это ни звучало.

Всегда, когда мне было грустно, почему-то именно Вселенная, смотрящая на меня миллионами глаз, давала ответы на сложные вопросы. И вот однажды я снова обратилась за помощью к Вселенной. Разделяя с ней свою тоску и боль, я искала умиротворение и гармонию с собой.

– Это все неправда. – С этими словами подошел отец, и я удивленно на него взглянула, ожидая разъяснений. – Неправда то, что ты видишь и чувствуешь. Все существующее – ложь.

– Как так? – не могла понять я.

– Посмотри на небо, Майя. Что ты видишь?

– Звезды, – без капли сомнения ответила я.

– А теперь закрой глаза. Что видишь теперь?

Я промолчала, ведь стало совсем темно.

– Только от тебя зависит, будет ли этот мир реальным. Только от тебя зависит, будут ли гореть в небе звезды. Любые чувства, материальные вещи, все это – твое восприятие. Без тебя мир неспособен существовать.

Мне было нелегко понять это, однако я знала совершенно точно: папа хотел, чтобы я закрыла глаза на свою проблему, тем самым превратив ее в пустоту. Это оказалось несложно, но страшно было думать, что вместе с проблемами в пустоту может превратиться любовь или счастье.

– Я согласна быть пешкой, только если эта пешка будет иметь право сама выбирать свой ход, – ответила я Лине. – Но только это получатся уже не шахматы.

– И тем не менее мы в игре.