Беглянка

Роман-терапия, клятвенно могу заверить, что такое чтение можно совмещать с любым видом ментальных проблем, Пруст пережил всё, что может пережить любой человек, и единственный выход - написать книгу

Хотя "Пленницу" и "Беглянку", этих рассеченных пополам врачебным скальпелем литературных сиамских близнецов, не вполне правильно рассматривать как самостоятельные произведения, их бытование в качестве двух вполне себе раздельных томиков не оставляет нам выбора. Эти две части нанизаны на единый нерв болезненной любви Марселя к Альбертине, любви, которая, достигнув своего абсурдного и неадекватного апофеоза, терпит чудовищное крушение. Лишь к концу шестого тома эпопеи нежные и хрупкие ростки новой жизни начинают пробиваться сквозь спекшийся шлак и пепел марселевой экзистенциальной катастрофы. Ну, знаете, запил, в окошко начал высовываться, по бабам ходить, все как у людей, короче. Ростки эти, кстати сказать, даны довольно сжато и набросочно - сроки Прусту определял самый безжалостный на свете издатель. Тут у "Пленницы" с "Беглянкой" снова общая на двоих беда. Однако чем "Беглянка" более ценна сама по себе - это ощущением безжалостного краха надежд и иллюзий, а также сначала робким, а потом все более и более отчаянным взглядом за ту сторону занавеса. Одержимость Марселя начинает приносить свои плоды, и плоды эти безжалостно горьки. В этом Прусту удалось ухватить самую суть правды, той самой правды, о которой он написал:

Правда и жизнь трудны, я их так и не разгадал, и в конце концов у меня осталось от всего этого впечатление, в котором душевная усталость, быть может, брала верх над горем.

Продолжаю цикл о гниении французской аристократии. В этот раз раскрывается тема сбежавшей девушки невесты и предстоит поток сознания в связи с этим событием. Поток сознания представляет спектр чувств, напоминающий стадии принятия смерти: отрицание, или изоляция,  гнев, торг, депрессия, принятие, или смирение. Последовательность не строго такая, возможно иная, но очень похоже. Главный герой  опять же не ищет проблемы в себе, а ищет проблемы в ней, ищет замены любви Альбертины в прачке с которой у его альтушки были странные взаимоотношения, в девочке, за связь с которой на него чуть не заводят дело о совершении действий сексуального характера между лицом достигшим 18 лет с не достигшей 18 лет, но видимо его статус спасает, да и прямых улик нет, как и самого факта. Опять же если его любовь в виде Альбертины была проблемной, надо перестать быть Аленем и жить дальше, тем более у него там и партия намечалась вполне удачная, но автор воспевает любовь. Автор старается полностью отработать пусть и утраченную любовь. А в целом как по мне виноваты оба, но любовь тут как болезнь, быстро не вылечишь. И как обычно при странном поведении героя язык Пруста выкупает.

Любимов перевёл Пленницу и Беглянку ужасно. Очень много ошибок. Пленница у Франковского гораздо лучше, Беглянку в его переводе не нашёл.

Субъективное впечатление и, вероятно, ошибочное, но для меня история Содома и Гоморры - трилогия, начинающаяся собственно томом «Содом и Гоморра» и продолженная в «Пленнице» и «Беглянке» - делит весь цикл «Поисков…» на две части. Вернее, рассказ о противоестественных влечениях, «воспитании чувств» и любви-ревности воспринимается как некое затянувшееся отступление от «главной линии» повествования. Поэтому кажется, что финальная часть «Беглянки» - без больших потерь для романа в целом - могла бы последовать сразу же после заключительных страниц третьей части «Поисков…», «У Германтов».

Подобное предположение нельзя назвать обоснованным: как известно, заключительная глава последнего тома была написана Прустом сразу же вслед за первой главой тома первого, и в целом «Поиски» - самый «унитарный» роман в истории литературы, деление его на части - не более чем условность. Но какую же испытываешь радость (и предвкушение последнего, ключевого тома эпопеи), когда Марсель ближе к финалу «Беглянки» внезапно вспоминает (или осознаёт), что он «ищет прошлое».

Уже давно стало общим местом утверждение, что Пруст преобразил искусство романа, хотя саму суть «преображения» многие понимают по-разному. Но всё же… С определённой долей условности можно назвать некоторые признаки таланта в искусстве (быть может, талант слишком «сильное» выражение и правильнее будет сказать способностей): в музыке это - абсолютный слух (что проверяется на диктантах на уроках сольфеджио), в живописи (по аналогии) – абсолютное зрение, умение «переносить» на бумагу увиденное. Предрасположенность к литературе определяется умением придумывать истории – именно придумывать, а не рассказывать, владение словом уже техническая сторона. Таким образом, писатель – это в первую очередь сочинитель, выдумщик, а главное необходимое для этого качество – воображение. Пруст, кажется, отрицает вымысел как обязательное «качество» текста, но требует фантазии от читателя. «В поисках утраченного времени» скучная, затянутая, нудная книга? Оставьте увлекательные романы в удел читателям без воображения!

Пруста нередко обвиняли в чрезмерном автобиографизме, говорили, что он пишет не роман, а мемуары «несколько сумбурные, далеко не всегда достоверные и подчас изрядно скучные». Но это лишь часть правды: «Поиски…» ценны и интересны не подробностями «личной жизни» Пруста, не описаниями «света» как такового, но точностью, глубиной и оригинальностью наблюдений автора/героя; той индивидуальностью, которую Пруст вложил, а может быть, наоборот, извлёк из своего произведения. Его мысли по поводу литературных, художественных и музыкальных произведений, природных ландшафтов и архитектурных достопримечательностей, психологии и чувств окружающих, собственных впечатлений и ощущений богаче самих «переживаемых» объектов и явлений, «насколько страдание психологически сильнее, чем сама психология».

«Беглянка» возвращает повествование к его лейтмотиву: теме времени, бергсоновскому соотношению «восприятия» и «воспоминания». Но, может быть, был прав Жиль Делёз, когда говорил, что сущность Поисков состоит не в памяти или непроизвольном воспоминании, а в постоянном обучении и поисках истины, которые «обращены к будущему, а не к прошлому».