Buch lesen: «Первая ночь»

Schriftart:

Marc Levy

La première nuit

www.marclevy.info

Издательство Иностранка^®

***

Книги одного из самых популярных французских писателей Марка Леви переведены на сорок пять языков и расходятся многомиллионными тиражами.

За право экранизации первого его романа, супербестселлера «Между небом и землей», Стивен Спилберг заплатил два миллиона долларов.

***

Полине и Луи

В каждом из нас живет
Робинзон, жаждущий
открыть для себя новый мир
и встретить своего Пятницу.
Элеонора Вулфилд

Эта история – правда, потому
что я ее придумал.
Борис Виан

Меня зовут Уолтер Гленкорс, я сотрудник Лондонской Королевской Академии наук. Мы познакомились с Эдриеном чуть меньше года назад, когда его в экстренном порядке вернули в Англию из Чили, где он работал в астрономическом городке в Атакаме – искал изначальную звезду.

Эдриен – талантливейший астрофизик. Довольно скоро мы стали настоящими друзьями.

Эдриен жаждал вернуться к исследованию происхождения Вселенной, моя карьера в Академии находилась в плачевном состоянии из-за недостатка финансирования, и я убедил его принять участие в конкурсе, объявленном неким богатым научным фондом.

Мы несколько недель готовили презентацию проекта Эдриана и очень сблизились… Впрочем, это я уже говорил…

Мы проиграли, и грант достался молодой отважной женщине, которая вела археологические раскопки в долине Омо в Эфиопии, пока песчаная буря, уничтожившая лагерь, не вынудила ее вернуться во Францию.

В тот вечер, когда все началось, она тоже находилась в Лондоне – ждала решения жюри в надежде получить деньги, вернуться в Африку, продолжить раскопки и найти прародителей человечества.

Жизнь любит играть с нами в кошки-мышки, преподнося неожиданные сюрпризы. Когда-то у Эдриена с Кейрой случился бурный роман, но потом они расстались и больше не виделись.

Она праздновала победу, он переживал поражение, они провели вместе ночь, а утром Кейра уехала, оставив Эдриену воспоминание о былой идиллии и привезенный из Африки странный кулон: этот камень нашел в кратере вулкана маленький эфиопский мальчик по имени Гарри, к которому Кейра очень привязалась.

Однажды грозовой ночью, после расставания с Кейрой, Эдриен обнаружил, что кулон наделен странными свойствами: если на камень попадал яркий свет – например отблеск молнии, – он начинал светиться тысячами мельчайших точек.

Эдриен быстро разгадал загадку. Удивительно, но светящиеся точки на камне соответствовали карте звездного неба, вернее, отдельного участка неба, каким он был четыреста миллионов лет назад.

Пораженный невероятным открытием, Эдриен отправился в Эфиопию, к Кейре.

К несчастью, загадочный кулон интересовал не только Эдриена с Кейрой. Однажды, навещая в Париже сестру, Кейра познакомилась со стариком этнологом по фамилии Айвори. Этот человек связался со мной и убедил – самым гнусным, должен это признать, способом! – склонить Эдриена к продолжению поисков.

В качестве платы за услугу он передал мне небольшую сумму денег и пообещал сделать щедрое пожертвование Академии, если Эдриен и Кейра преуспеют в работе. Я заключил сделку. В тот момент я не знал, что за моими молодыми друзьями следит тайная организация, которая, в отличие от Айвори, стремится любой ценой помешать им добиться успеха и отыскать другие фрагменты.

Старый профессор открыл Эдриену и Кейре, что найденный в вулкане предмет – не единственный в своем роде и по планете разбросаны еще четыре или пять подобных фрагментов. Они решили найти их.

Поиски привели их из Африки в Германию, из Германии в Англию, из Англии на границу Тибета, потом они тайно пересекли территорию Бирмы, отправились на Андаманский архипелаг, где на острове Наркондам Кейра отыскала второй камень.

Они решили сравнить фрагменты, и тут случилось нечто необъяснимое: камни притянуло один к другому как магнитом, они засияли фантастическим синим светом, отбрасывая тысячи искр. Вдохновленные невероятным зрелищем, Эдриен и Кейра пренебрегли предостережениями и угрозами тайной организации и улетели в Китай.

Каждый член этого загадочного «ордена» называет себя именем столицы или иного крупного города той страны, которую представляет. Лондон – англичанин лорд Эштон – был самым непримиримым из всех, он решил любой ценой остановить Кейру и Эдриена.

Что я наделал, побуждая их продолжить поиски? Почему не внял грозному предупреждению, когда на наших глазах убили священника, как мог не осознать всю серьезность положения и не послать к черту профессора Айвори? Почему не предостерег Эдриена, а манипулировал им, как и старый этнолог, называя себя при этом его другом?

Перед самым отъездом из Китая Эдриен и Кейра стали жертвами жестокого покушения. Они ехали на джипе по горной дороге, автомобиль без номеров столкнул их с обрыва. Машина упала в Хуанхэ. Эдриена вытащили из воды находившиеся на берегу монахи, но тело Кейры так и не нашли.

Эдриен поправился и улетел в Англию. Он был так потрясен гибелью Кейры, что не захотел возвращаться к работе и отправился на Гидру – маленький остров, где прошло его детство: родителями Эдриена были англичанин и гречанка.

Прошло три месяца. Эдриен горевал по любимой, я терзался чувством вины, и тут в Академию на его имя пришла посылка из Китая.

Некто, не пожелавший сообщить свое имя, прислал вещи, оставленные Эдриеном и Кейрой в монастыре, и несколько снимков, на которых я без труда узнал молодую женщину. На лбу у нее был странный шрам, о чем я немедленно известил Айвори. Он сумел убедить меня, что Кейра, возможно, жива.

Я хотел промолчать, оставить Эдриена в покое, но разве можно было скрывать подобное?

Я отправился на Гидру, и обретший надежду Эдриен полетел в Пекин.

Я пишу эти строки, чтобы однажды передать их Эдриену как признание вины. Я каждый вечер молю Бога, чтобы ему довелось прочесть мою покаянную исповедь, и надеюсь, что он простит причиненное мною зло.

Афины, 25 сентября

Уолтер Гленкорс,

сотрудник Королевской Академии наук

Дневник Эдриена

Номер 307. Я не обратил внимания на вид из окна, когда впервые ночевал здесь, потому что был тогда очень счастлив, а счастье делает человека рассеянным. Я сижу у окна за узким письменным столом, смотрю на Пекин и чувствую себя потерянным, как никогда в жизни. Мне невыносима одна только мысль о том, чтобы взглянуть на кровать. Я потерял тебя, и эта утрата вошла в меня, как маленькая смерть, и пожирает изнутри, как мерзкий грызун. Я попытался заглушить боль, запив завтрак рисовой водкой, но алкоголь не помог.

За десять часов полета я ни разу не сомкнул глаз, так что мне обязательно нужно поспать перед дорогой. Забыться на несколько мгновений – о большем я не мечтаю, хочу провалиться в глухую пустоту и не вспоминать о пережитом.

«Ты здесь?»

Несколько месяцев назад ты задала мне этот вопрос через дверь ванной. Сегодня я слышу только мерный стук капель, стекающих из ржавого крана в старую раковину.

Я отталкиваю стул, надеваю пальто и выхожу из гостиницы. Беру такси, выхожу из парка Цзиншань, иду в розарий и поднимаюсь на перекинутый над прудом каменный мостик.

«Я так счастлива здесь».

Я тоже был счастлив. Если бы я только знал, какую участь мы, сами того не понимая, уготовили себе в жажде открытий и приключений. Если бы можно было остановить время, я остановил бы его в то самое мгновение. Если бы я мог вернуться назад, вернулся бы в тот день, в тот розовый сад…

Я вернулся туда, где дал обет, на аллею парка Цзиншань, к кусту белых роз. Но время не остановилось.

Я вхожу в Запретный город через северные ворота и бреду по аллеям, думая о тебе.

Я ищу каменную скамью под большим деревом, этакий одинокий риф, на котором совсем недавно сидела пожилая китайская пара. Может, найдя их, обрету и успокоение, их улыбка тогда показалась нам обещанием счастья, хотя они, возможно, смеялись над тем, что нас ждет.

Я отыскал скамью – она пустовала – и улегся на ней. Ветви ивы колыхались на ветру, укачивая меня своим беспечным танцем. Я закрыл глаза, мне привиделось твое лицо, и я уснул.

Наступил вечер, и полицейский попросил меня уйти.

Я вернулся в гостиницу и поднялся в номер. Городские огни разогнали темноту. Я сдернул с кровати покрывало, бросил его на пол и лег, свернувшись клубком. Свет фар проезжавших по улице машин рисовал на потолке затейливые узоры. Ни к чему попусту тратить время, уснуть все равно не получится.

Я сложил вещи, оплатил счет и забрал со стоянки машину.

Бортовой навигатор показал на экране маршрут на Сиань. На подъезде к большим городам ночь отступает и вновь вступает в свои права в сельской местности.

Я остановился в Шицзячжуане, чтобы заправиться, но еду покупать не стал. Ты назвала бы меня трусом – и была бы права, но я не чувствую голода, так зачем искушать дьявола.

Через сто километров я заметил на вершине холма заброшенную деревню и поехал по разбитой дороге, чтобы посмотреть, как над долиной встает солнце. Говорят, что улицы и дома хранят память о мгновениях счастья, пережитых любящими душами. Наверное, это просто красивая легенда, но сегодня утром мне необходимо в нее верить.

Я брожу по пустынным улочкам, прохожу мимо фонтана на центральной площади. Чаша, которую ты нашла в развалинах конфуцианского храма, исчезла. Как ты и думала, кто-то прибрал ее к рукам.

Я сажусь на камень у подножия утеса и караулю рассвет. Небо светлеет, и я снова отправляюсь в путь.

Дорога до Линьфеня так же мучительна, как и в первый раз, от пыли у меня першит в горле, и я достаю лоскут ткани, из которой ты тогда соорудила нам маски. Я нашел его в присланных в Грецию вещах, аромат твоих духов испарился, но я прикладываю шелк к губам и вспоминаю каждое твое движение, каждый жест.

Ты тогда пожаловалась, сказала:

«Адская вонь…»

…впрочем, ты ворчала по любому поводу. Как же мне хочется услышать сегодня твои попреки…

Когда мы проезжали эти места в прошлый раз, ты полезла в сумку, уколола палец и обнаружила спрятанный микрофон. Мне тогда же следовало сказать тебе: мы не готовы к тому, что нас ждет, мы не искатели приключений, а ученые, поэтому мы возвращаемся.

Видимость просто ужасная, нужно прогнать печальные мысли и сосредоточиться на дороге.

Я помню, как, выехав из Линьфеня, остановился на обочине и просто выбросил микрофон. Меня взбесило вторжение в нашу личную жизнь, но я не задумался об опасности. Именно там я признался, что хочу тебя, но не рассказал, что́ люблю в тебе – скорее из целомудрия, чем из намерения затеять любовную игру.

Я подъезжаю к месту, где случилась авария, где убийцы столкнули нас с дороги, и у меня начинают дрожать руки.

«Лучше пропусти их».

Мой лоб покрывается испариной.

«Тормози, Эдриен, прошу тебя».

У меня щиплет глаза.

«Это невозможно, они висят у нас на хвосте».

«Ты пристегнута?»

Ты ответила утвердительно на мой вопрос, больше напоминавший приказ. Первый удар бросил нас вперед. Ты так крепко держишься за ремень, что от напряжения побелели пальцы. Сколько раз нас ударили буфером, прежде чем мы пробили ограждение и свалились в пропасть?

Я обнял тебя, когда мы начали погружаться в воды Хуанхэ, смотрел на тебя, глаза в глаза, пока мы тонули, я не покидал тебя до самого последнего мгновения, любовь моя. Я еду по горной дороге, стараясь совладать с нервами и держать руль покрепче. Неужели я пропустил ведущую к монастырю тропинку? С тех пор как я покинул Китай, это место занимает все мои мысли. Лама из монастыря – единственный, кого я знаю в чужой стране. Он один может навести меня на след, чтобы отыскать тебя, никто другой не поддержит теплящуюся в душе надежду, что ты все еще жива. Твоя фотография со шрамом на лбу – слабое утешение, но я достаю ее из кармана по сто раз на дню. Я замечаю въезд, не успеваю затормозить, проскакиваю и сдаю назад.

Колеса джипа буксуют в осенней грязи. Всю ночь шел дождь. Я оставляю машину на опушке и иду дальше пешком. Если память меня не подводит, надо перейти ручей вброд, подняться на холм, и я увижу с вершины крышу монастыря.

Мне понадобился час на то, чтобы перебраться по скользким, едва выступавшим из воды валунам на другой берег. Думаю, ты бы здорово повеселилась, глядя на мои не слишком ловкие пируэты.

Эта мысль дает мне мужество продолжать.

Ноги вязнут в жирной грязи, мне кажется, что я скорее отступаю, чем продвигаюсь вперед. Требуется немало сил, чтобы добраться до вершины холма. Я вымок, перепачкался и стал похож на бродягу; не знаю, какой прием окажут мне три спешащих навстречу монаха.

Они делают мне знак следовать за ними. Мы входим в ворота, и один из братьев – тот, что все время проверял, не отстал ли я, – ведет меня в тесную комнатку. Она напоминает ту, где ночевали мы с тобой. Монах приглашает меня сесть, наполняет тазик водой, омывает мне лицо, руки и ноги, потом кладет на постель льняные штаны и чистую рубаху и выходит; до вечера я его больше не увижу.

Чуть позже другой монах приносит мне поесть и раскатывает на полу циновку – значит, ночевать я буду тут же.

Когда последний луч солнца истаивает за горизонтом, появляется человек, которого я так жаждал увидеть.

– Не знаю, что вас сюда привело, – говорит он, – разве что желание удалиться от мира, в противном случае буду признателен, если вы завтра же уедете. У нас было достаточно неприятностей по вашей вине.

– Вам что-нибудь известно о Кейре, молодой женщине, что была тогда со мной? Вы ее потом видели? – с тоскливой тревогой в голосе спросил я.

– Случившееся с вами очень печально, но тот, кто сказал, что она выжила в катастрофе, солгал. Не стану утверждать, будто мне известно все, что происходит в окру́ге, но о таком событии я бы знал.

– Это не был несчастный случай! Ваша религия отвергает ложь, так что я повторю свой вопрос: вы уверены, что Кейра погибла?

– Не стоит повышать голос в этих стенах, крик не подействует ни на меня, ни даже на наших послушников. Нет, я не уверен, да и какая тут может быть уверенность? Река не вернула тело вашей подруги – вот все, что мне известно. Принимая во внимание скорость течения и глубину, это совершенно естественно. Прошу меня простить, вам мучительно слышать такие детали, но вы сами спросили.

– А машину выловили?

– Если ответ для вас принципиально важен, задайте вопрос властям, хотя я вам не советую.

– Почему?

– Я уже говорил – у нас были неприятности, но вас это, судя по всему, мало волнует.

– Какого рода неприятности?

– Думаете, приключившийся с вами несчастный случай остался без последствий? Секретная служба провела расследование. Исчезновение иностранной гражданки на территории Китая далеко не заурядное событие. Власти и так не благосклонны к монастырям: нас навестили весьма недружественные визитеры. Монахов допрашивали с пристрастием, и мы, не желая лгать, признали, что дали вам приют. Сами понимаете, послушникам не слишком нравится ваше возвращение сюда.

– Кейра жива, поверьте мне и помогите.

– В вас говорят чувства, вы цепляетесь за надежду, но, отказываясь смотреть правде в лицо, только длите пожирающую вас изнутри муку. Если бы ваша подруга выжила, нас бы об этом известили. В горах ничего нельзя утаить. Боюсь, она осталась пленницей реки, о чем я искренне горюю и разделяю вашу печаль. Теперь я понимаю, зачем вы приехали, и мне совсем не нравится отчитывать вас. Человеку тяжко скорбеть, не совершив похоронного обряда, но душа вашей подруги пребывает рядом с вами и не покинет вас, пока вы ее помните.

– Избавьте меня от всей этой чуши! Я не верю ни в Бога, ни в лучший мир.

– И имеете на это полное право… Но для неверующего вы слишком часто оказываетесь в монастыре.

– Существуй ваш Бог, он бы не допустил ничего подобного.

– Послушайтесь вы меня, когда я уговаривал вас не взбираться на гору Хуашань, трагедии не случилось бы. Раз вы не ищете убежища от мира, не стоит далее оставаться в этих стенах. Переночуйте у нас и уезжайте. Я вас не гоню, это не в моей власти, но буду благодарен, если вы не станете злоупотреблять нашим гостеприимством.

– Если Кейра вдруг выжила, где она может быть?

– Возвращайтесь домой!

Монах ушел.

Ночью я не сомкнул глаз, пытаясь найти решение. Фотография не может быть подделкой. Я изучал ее все десять часов перелета из Афин в Пекин, продолжаю и теперь – при свете свечи. Шрам у тебя на лбу кажется мне неоспоримым доказательством. Я не могу заснуть, встаю, стараясь не шуметь, отодвигаю перегородку из рисовой бумаги, заменяющую дверь. Иду по коридору на слабый свет к келье, где спят шестеро монахов. Один из них, должно быть, почувствовав мое присутствие, переворачивается на другой бок, глубоко вздыхает, но, к счастью, не просыпается. Я на цыпочках перешагиваю через лежащие на полу тела и выхожу во двор. Почти полная луна отражается в воде колодца. Я присаживаюсь на приступку.

За спиной раздается какой-то шум, я вздрагиваю, и мне зажимают рот рукой. Я узнаю моего ламу, он знаком зовет меня за собой. Мы покидаем стены монастыря, бредем по поляне, останавливаемся под старой ивой, где он наконец поворачивается ко мне.

Я показываю ему фотографию Кейры.

– Когда вы поймете, что подвергаете опасности всех нас? И в первую очередь себя? Вам следует уехать, вы натворили достаточно бед.

– Каких бед?

– Разве вы не сказали, что несчастный случай не был таковым? Почему, как вы думаете, я увел вас из монастыря? Я никому не могу доверять. Те, кто на вас напал, в следующий раз не промахнутся, если вы снова подставитесь. Вы не слишком осторожны, и ваше присутствие в наших местах наверняка не осталось незамеченным – я бы удивился обратному. Возвращайтесь поскорей в Пекин и садитесь в первый самолет до Лондона.

– Я не уеду без Кейры.

– Вам следовало лучше ее защищать, теперь слишком поздно. Не знаю, что вы двое обнаружили, и не хочу знать, но еще раз заклинаю – уносите отсюда ноги!

– Скажите мне хоть что-нибудь, намекните, укажите след, и я обещаю, что покину монастырь на рассвете.

Монах пристально взглянул на меня и, не сказав ни слова, пошел к храму. Я последовал за ним. Во дворе по-прежнему царили тишина и покой, и он проводил меня до комнаты.

Разница во времени и усталость сделали свое дело – я проспал. Около полудня лама принес мне чашку бульона и миску риса на деревянном подносе.

– Если кто-нибудь увидит, как я подаю вам завтрак в постель, решат, что я хочу превратить келью в гостиничный номер, – сказал он и улыбнулся. – Подкрепитесь перед дорогой. Вы ведь покидаете нас сегодня, не так ли?

Я кивнул. Упираться бессмысленно, больше он ничего мне не скажет.

– Счастливого возвращения домой, – пожелал лама и покинул меня.

Взяв с подноса пиалу с бульоном, я обнаружил сложенный вчетверо листок; повинуясь инстинкту, спрятал его в ладони и незаметно опустил в карман. Проглотив завтрак, быстро оделся, умирая от желания прочесть записку, но двое послушников ждали у двери и довели меня до опушки.

При расставании они передали мне завернутый в крафтовую бумагу и перевязанный пеньковой веревкой пакет. Я сел в машину, дождался, когда монахи скроются из виду, и развернул листок.

Если вы откажетесь последовать моим советам, знайте: я слышал, что в монастыре Гартар появился молодой монах – через несколько месяцев после случившейся с вами аварии. Вряд ли этот факт имеет отношение к вашим поискам, но в эту обитель редко принимают новых послушников. Мне также сообщили, что молодого человека, судя по всему, не радовала жизнь в монастыре. Никто не знает, кто он и откуда. Если решили упорствовать и продолжать бессмысленные поиски, езжайте в Чэнду. Добравшись до места, бросьте машину. Люди, живущие в тех краях, очень бедны, и ваш джип привлечет ненужное внимание. Переоденьтесь в одежду, что я послал, это поможет вам затеряться среди жителей долины. Садитесь в автобус до горы Яла. Больше мне нечего вам посоветовать, иностранцев не допускают в монастырь Гартар, но кто знает, возможно, удача вам улыбнется.

Будьте осторожны, вы не один. И главное, сожгите эту записку.

От Чэнду меня отделяли восемьсот километров, за девять часов доберусь.

Слова ламы не слишком меня обнадежили, он мог написать все это с единственной целью – заставить неудобного гостя убраться из монастыря, но вряд ли монах способен на подобную жестокость. Сколько раз я буду возвращаться к этой мысли по дороге в Чэнду…

Высящиеся слева от дороги горы отбрасывают на пыльно-серую долину грозные тени. Дорога идет с востока на запад по равнине, посреди которой высятся трубы двух доменных печей.

Угольные разработки под хмурым, нависающим над карьерами небом – невыносимо печальное зрелище заброшенных рудников.

Дождь идет не переставая, «дворники» не справляются с работой, дорога скользкая. Когда я обгоняю грузовики, водители странно на меня поглядывают. Вряд ли в этот район Китая приезжает много туристов.

За спиной двести километров, впереди еще шесть часов пути. Мне хочется позвонить Уолтеру, позвать его сюда; одиночество угнетает, я с трудом справляюсь с собой. Эгоизм молодости утонул в мутных водах Хуанхэ. Я бросаю взгляд на свое отражение в зеркале и понимаю, что мое лицо изменилось. Уолтер скажет, что все дело в усталости, но я знаю, что перешел черту и пути назад нет. Как бы мне хотелось встретиться с Кейрой намного раньше и не потратить впустую время, много времени, когда я верил, что счастье заключается в работе. Нет, счастье в другом, оно куда проще.

На краю долины стоят горы. Указатель сообщает, что до Чэнду еще шестьсот километров (текст написан латиницей – дань времени!). Шоссе уходит в туннель в скале, и радио перестает работать. Плевать, азиатская попса успела надоесть. На протяжении двухсот пятидесяти километров над глубокими каньонами нависают мосты. Остановлюсь на заправке в Гуанъюане.

Кофе не так плох.

Возвращаюсь в машину с пачкой печенья и еду дальше.

По узким долинам разбросаны крохотные деревушки. До Мяньяна добираюсь к восьми вечера. Этот город науки и высоких технологий выглядит таким современным, что потрясает воображение. На берегу реки выстроились в ряд башни из стекла и стали. Близится ночь, и усталость все сильнее давит на плечи. Нужно остановиться и поспать хоть несколько часов, чтобы восстановить силы. Смотрю в карту: путешествие автобусом из Чэнду в Гартар продлится несколько часов. Даже при самом удачном стечении обстоятельств сегодня вечером я туда не попаду.

Я нашел гостиницу. Оставил машину на стоянке и отправился прогуляться по бетонной эспланаде вдоль реки. Дождь перестал. Несколько ресторанчиков обслуживают посетителей на промокших, обогреваемых газовыми лампами верандах.

Еда, на мой вкус, жирновата. Где-то далеко с оглушающим грохотом взлетает самолет, поднимается над городом и уходит на юг. Куда направляются все эти пассажиры, что сидят в креслах за ярко освещенными иллюминаторами? Лондон и Гидра так далеко… Тоска смертная. Если Кейра жива, почему не подает о себе вестей? Что такого случилось, чтобы вот так исчезнуть? Возможно, тот монах прав и я лишился рассудка, раз цепляюсь за иллюзорную надежду. Недосыпание усиливает меланхолию, и ночная темень затягивает меня. Ладони становятся влажными, все тело покрывается потом. Я дрожу, меня кидает то в жар, то в холод. Подходит официант, я догадываюсь, что он спрашивает, все ли со мной в порядке. Хочу ответить, но не могу вымолвить ни слова. Продолжаю вытирать затылок салфеткой, спина взмокла, голос официанта отдаляется; свет на веранде меркнет, все вокруг кружится, потом – пустота.

Помрачение рассеивается, свет возвращается, я начинаю слышать голоса – два или три? Со мной говорят на незнакомом языке. Лица касается прохлада, нужно открыть глаза.

Старая женщина гладит меня по щеке, кивает, мол, худшее позади. Она дает мне попить, шепчет слова утешения.

По всему телу бегут мурашки, кровь снова несется по венам. У меня был обморок. Наверное, от усталости, а может, съел что-нибудь несвежее, не знаю, я сейчас слишком слаб, чтобы думать. Меня уложили на молескиновом диванчике в задней комнате ресторана. К старой даме, что заботится обо мне, присоединился ее муж. Морщинистое, как печеное яблоко, лицо лучится улыбкой.

Мне хочется поблагодарить их, и я пытаюсь заговорить.

Старик подносит к моим губам чашку и заставляет сделать глоток. Питье горчит, однако китайская медицина, как известно, творит чудеса, и я подчиняюсь.

Хозяева ресторана как две капли воды похожи на ту пару, что мы с Кейрой встретили в парке Цзиншань, и это меня успокаивает.

Лучшее, что я могу сейчас сделать, – это выспаться и набраться сил.