Ноа

Марк Леви

Ноа

Все имена, названия и события вымышлены, любые совпадения с реальными людьми и событиями случайны.

В истории человечества, прошлой, настоящей и будущей, великая революция – та, которую совершают люди, решившие быть свободными.

Джон Ф. Кеннеди

Кэрол Кедвалледер

Моим детям, которым я желаю всегда жить в свободном мире

Marc Levy

NOA

www.marclevy.info

© Illustrations de Pauline Lévêque

© Marc Levy / Versalio, 2022

© Nastassia Brame, фотография автора на суперобложке, 2023

© Черезова Е., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа Азбука-Аттикус», 2023

Издательство Иностранка

Глава 1

Окрестина, Минск, Беларусь, утро пятницы

Дарья ждет в клетушке по соседству с комнатой для свиданий вот уже три часа. Двенадцать квадратных метров, свет с улицы едва просачивается сквозь зарешеченное оконце. На скамье могут разместиться три человека. Впрочем, слово «скамья» звучит слишком гордо для плоского металлического сиденья со спинкой. Дарья здесь одна, свидания – редкость, администрация почти никогда их не разрешает. Но сегодня – особый случай, Дарья должна встретиться с Николаем, чтобы его близкие получили подтверждение, что он жив и здоров. Такие пятиминутные свидания происходят раз в три месяца. Они – следствие невероятной истории, случившейся два года назад.

Николай – причина этой истории.

* * *

Весной 2020 года в стране, бразды правления которой двадцать семь лет кряду железной рукой удерживал один человек, победу на выборах одержала молодая домохозяйка без опыта и политических амбиций. Когда первые избирательные участки сообщили, что на большинстве бюллетеней отмечено ее имя, к ней домой устремился милицейский отряд.

Мужчины в форме вломились в квартиру с оружием в руках. Светлана встала перед детьми, заслоняя обоих собой. Сопровождавший омоновцев тайный агент выделялся среди них черной одеждой и шляпой. За выпуклыми стеклами круглых очков в тонкой золотой оправе зрачки его голубых глаз казались ненормально большими. Он прошелся по гостиной двухкомнатной квартиры и остановился перед фотографиями в рамках, украшавшими икеевский стеллаж. Дорогие Светлане и Николаю кадры для него были удручающе банальны. На одном – пятилетний сын, на другом – дочь, на третьем – все семейство во время летнего отпуска; где снято – сказать невозможно. Оставив их, он небрежно полистал пару книг с полок и тут же вернул их на место, не найдя в этой беллетристике ничего крамольного. Жутковато улыбнувшись, предложил Светлане присесть на диван, а сам без приглашения устроился в вельветовом кресле напротив. Супруги переглянулись. Николай перехватил детей и прижал их к себе; омоновцы никак не отреагировали. Светлана повиновалась.

– Вот как вы обращаетесь с вашим новым президентом? – дерзко спросила она.

Улыбка агента исказилась. Он бросил взгляд на детей.

– Как народ может доверить свою судьбу неопытной домохозяйке, учитывая нынешний расклад, экономический кризис, вызванный действиями Запада, и вмешательство соседей, которые жаждут нашего поражения, чтобы завладеть нашими богатствами?

– Какими богатствами? Народ, на который вы ссылаетесь, пашет с утра до вечера, чтобы заработать себе на еду и одежду, – парировала Светлана.

– Не перебивайте! У нас мало времени, ситуация вот-вот выйдет из-под контроля, а мои люди терпением не блещут. На чем я остановился?.. Ах да, так вот, по всей очевидности, на этих выборах вы проиграли.

– Ваше появление свидетельствует об обратном, – возразил Николай.

Агент проигнорировал его.

– Если вы и правда любите свою страну, вы точно не хотите, чтобы по вашей вине в ней начались беспорядки, – продолжал он цинично. – Хотя, если уж говорить о вине, вы и так виновны, что прискорбно. К счастью для вас, наш президент великодушен. По-моему, он даже питает к вам некоторое уважение, но это лишь мое скромное мнение. Вы провели прекрасную кампанию для человека вашего положения, да к тому же еще и женщины. Хорошо развлеклись, вот и отлично. – Он цокнул языком. – Время от времени развлекаться – дело полезное, иначе жизнь была бы слишком скучна. Но с этим покончено. Наш президент столь щедр – и это делает ему честь, – что поручил мне передать вам предложение, от которого вы просто не сможете отказаться, настолько оно для вас выгодно. Разумеется, если вы не глупы, в чем я сомневаюсь. Вы публично признаете свое поражение и соберете вещи. Можете взять все, что нужно вашим ангелочкам, ну и пару книг, если пожелаете. Ночью мы сопроводим вас к границе с Литвой. Сюда вы не вернетесь никогда. Вы ведь выступали за свободу – можно подумать, мы тут не свободны, совершенно недопустимое предположение, – ну так будете счастливейшей в мире женщиной, ведь я дарю вам свободу оказаться подальше от нашей нации, которую вы столько критиковали.

– Вынужденный отъезд – это и есть ваше щедрое предложение?

– Да, и только для вас и ваших детей. А супруг ваш останется здесь, президенту необходима ваша лояльность за границей.

Условия сделки были ясны. Светлана и дети отправятся в ссылку, а Николай – в тюрьму, как гарант.

– Пока будете вести себя смирно, с вашим мужем будут хорошо обращаться. Не стану нагнетать, это временная мера, год-два, не больше. Когда сегодняшний день превратится в смутное воспоминание, при условии, что вы будете разумны, Николай сможет к вам присоединиться.

– А если я откажусь?

– Мои люди заберут вас вместе с мужем. Дети отправятся в приют, мы ведь не дикари. Но на Окрестина за вашу дальнейшую судьбу я отвечать не могу, я не получал на этот счет особых распоряжений. Решать вам.

Агент больше не улыбался. Когда он не смотрел Светлане в глаза, его взгляд не отрывался от начищенных до блеска ботинок.

Николай уговорил жену покориться. Два года тюрьмы ради спасения семьи – не так уж это и страшно.

Он крепко обнял детей, заверяя их, что скоро они снова увидятся, и заставил пообещать быть умницами и заботиться о маме. Они пообещали, глотая слезы. Старшей, которой почти исполнилось десять, он шепнул на ухо: «Когда-нибудь, маленькая, мы будем свободны, а они отправятся в тюрьму. Клянусь тебе!»

Светлану отвезли на границу с Литвой. Той ночью в ссылку отправились все, кто организовал кампанию в ее поддержку, и в их числе – Роман и Софья, ключевые фигуры сопротивления. Все они встретятся в Вильнюсе. Все, кроме Николая.

* * *

Наконец дверь в комнату свиданий открывается. Надзиратель жестом разрешает Дарье войти. Николай сидит на стуле, он в наручниках, которые приковывают его к кольцу, припаянному к металлическому столу, отделяющему его от посетителей. Надзиратель стоит рядом, следя за тем, чтобы они ничего не передали друг другу, и слушает их разговор.

– Не так уж плохо выглядишь, – говорит Дарья.

– Лучше, чем обычно, сама знаешь почему.

Дарья знает. За две недели до ее приезда пайку увеличивают, а побои прекращают, чтобы она могла засвидетельствовать, что он здоров.

– Она скучает по тебе, рассказывает о тебе детям каждый вечер, они тоже очень соскучились, но в Вильнюсе им хорошо, а скоро будет еще лучше, – продолжает девушка.

– Это главное.

Пока надзиратель, уставившись в экран смартфона, увлеченно взрывает разноцветные шарики, Дарья незаметно наклоняется к Николаю.

– Ты же понял, что Светлана поручила мне тебе сообщить?

– Они увеличат срок, – откликается Николай. Его голос дрожит.

– На каких основаниях? – обеспокоенно спрашивает Дарья.

– Ты знаешь, как все устроено. Те, кто осмелился выступить против властей, получают один срок за другим, обвинители находятся. Организация мятежа, террористическая деятельность, шпионаж – воображение у них хорошее.

Надзиратель поднимает голову, сообщая Дарье, что время свидания истекло. Она повинуется без возражений. Но, когда она уже собирается выйти, Николай отваживается преступить запрет: он встает и целует ее в щеку.

– Предупреди Романа, что он в опасности, – шепчет он ей на ухо.

– Держись, – выдыхает она в ответ.

Надзиратель резко отталкивает Николая дубинкой, и тот опускает глаза и ссутуливается, будто бы смиряясь с судьбой. В последующие недели его пайку урежут, а количество ударов, которые ему придется терпеть, будет зависеть только от настроения тюремщиков.

Дарья идет назад по зловещему коридору. Решетки на ее пути открываются и тут же закрываются. На выходе из тюрьмы она забирает свои вещи. Сумочка, паспорт, ключи и мобильник, в котором нет ни одного сообщения, а список контактов пуст.

Оказавшись на улице, она закутывается в шарф: по Минску гуляет ледяной ветер. Делает несколько шагов и оборачивается к серым бетонным стенам, которыми обнесены два офисных здания, превращенных в тюрьму, в зловещую цитадель, возвышающуюся в центре города. Дарья думает о Николае, который сейчас возвращается в камеру со скованными руками. Она не могла не отметить его худобу, бледность и упадок духа. Сдерживая слезы, она садится в машину.

По дороге на работу она позвонит Светлане и сделает вид, что все в порядке, чтобы ее успокоить. Ей удалось передать сообщение, и она надеется, что Николай понял, что имелось в виду. Вечером, когда Дарья вернется домой, она сразу же отправит Роману сообщение с защищенного смартфона, спрятанного в квартире.

* * *

Вечер, бюро по правам человека, Минск

Дарья слышит гудение пылесоса, заработавшего в соседнем помещении. Она выключает экран монитора. В офисе уже пусто. На часы можно не смотреть: уборщица соблюдает график лучше, чем поезда на вокзале Минск-Пассажирский. Подумав об этом, Дарья вспоминает о матери. Она не ездила к ней больше месяца. Слишком много работы: утром в редакции газеты «Наша нива», после обеда – в «Нехте», последнем свободном СМИ, а по вечерам – в бюро по правам человека. Титанический труд – с тех пор как власти любой ценой пытаются избавиться от неправительственных организаций. Запрет на кредитование, который введут не сегодня завтра, налоговые проверки, обыски, конфискация техники…

Сотрудники скинулись, чтобы свести потери к минимуму, и наняли парнишку-дилера, который теперь дежурит для них на улице. Он неплохо подрабатывает, ничего не продавая, а только высматривая машины милиции без опознавательных знаков. Выгодное соглашение для обеих сторон! Если он свистит дважды, в офисе начинается хорошо отработанное представление. Три человека сдвигают автомат с напитками и поднимают доски пола, пряча под ними ноутбуки, отчеты, секретные документы и противоударные смартфоны с анонимными сим-картами. Как только все вещи оказываются в этом тайнике, автомат передвигают на место. Сотрудники бегом возвращаются на свои места и принимаются работать с блокнотами и ручками как ни в чем не бывало. Милиционеры конфискуют блокноты – ручки их не интересуют, тем более что они самые простые, пластиковые. Они переворачивают все вверх дном, чтобы попугать, показать, что власть у них, да и просто чтобы поразвлечься. Швыряют бумаги на пол, пинают копировальный аппарат – старую неубиваемую «конику». В бюро по правам человека ее окрестили самиздатом – за стойкость.

Дарья стоит у окна, в воздухе кружатся снежные хлопья. Раз снова пошел снег, значит, на улице немного потеплело, замок машины не замерзнет. Зимой она постоянно этого боится. Мужчины могут помочиться на заледеневший металл, а женщины нагревают замок зажигалкой. Глядя на парковку у здания, Дарья нажимает на иконку вызова и загадывает, что муж ответит до четвертого гудка.

Дарья извинится, что опять засиделась допоздна. Спросит, как дочь. Поужинала ли? Как у нее дела в саду? Дарья знает, что услышит в ответ. Михаил – примерный отец. Он тоже много работает, но всегда все успевает. Забрать дочь из сада, позаниматься с ней, поиграть, сходить в магазин, наполнить ванну… И как только он умудряется? Загадка. Но она все равно задаст эти вопросы, чтобы показать свою любовь к нему. Заботясь о других, она вынуждена пренебрегать близкими. И отсутствие упреков только усугубляет гложущее чувство вины.

Когда останутся позади пробки и холод, царящий в старой «шкоде» (на обратном пути Дарья позволит себе выкурить сигарету, а то и две, если пробки будут особенно ужасны, – с открытым окном, чтобы салон не пропах), когда она найдет свободную парковку в их большом спальном районе, когда поднимется на шестой этаж пешком, потому что лифт, как обычно, не работает, Михаил встретит ее в дверях и обнимет с неизменной нежностью. Стол уже будет накрыт, на конфорке электрической плиты будет готовиться ужин. Дарья снимет пальто, зайдет в детскую, поцелует дочь, устроится в изножье кровати и будет читать ей до тех пор, пока глазки не закроются. Еще один поцелуй в лоб, тихое «люблю» на ушко – и дверь бесшумно затворится.

Михаил отвечает на четвертом гудке.

– Постараюсь приехать как можно быстрее, – говорит она.

– Не переживай, у нас сегодня было много дел. У тебя все нормально?

От этого «у нас» у Дарьи колет сердце.

– Да, и будет еще лучше, когда окажусь рядом с тобой.

– Не гони, на дорогах лед.

– Ну да, и, боюсь, это еще надолго, – улыбается она.

– И все-таки будь осторожна. Мы тебя ждем.

Сердце снова колет. Дарья выключает свет, убирает документы в любимую сумочку из серо-бежевой кожи. Подарок Михаила на шестую годовщину свадьбы.

Под бледными лампами холла Дарья в последний раз за день заматывает вокруг шеи шарф. Михаил часто говорит ей, что у нее самый сексуальный затылок в мире. Большинство мужчин возбуждаются при виде груди, бедер или попы, но только не он; конечно, он утверждает, что ее грудь и попу он тоже любит, но, когда его поцелуи ласкают затылок, Дарья знает, что он ее хочет. Она не жалуется, вовсе нет: ей нравятся их объятия, то, как они занимаются любовью, минуты, которые принадлежат только им двоим, минуты, когда заживают все раны, забывается коррупция, подлость и несправедливость, с которыми она неустанно борется. Это чудесно, она его любит, хоть его спокойствие порой и выводит ее из себя.

Дверь машины беззвучно открывается. Двигатель урчит, коробка передач тихонько щелкает. Дарья сворачивает на Новосущевскую, опускает стекло и закуривает. С наступлением ночи очнулся мороз. Город, кажется, не засыпает никогда, даже на темных улицах, где попадаются только бродячие кошки да одинокие прохожие. Она выезжает на шоссе; вдали поток машин замедляется, на мосту пробки с тех пор, как левую полосу перекрыли из-за ремонта. «Шкода» ползет еле-еле, Дарья глубоко затягивается. У сигареты вкус карамели. В выходные она свозит дочку к бабушке. Дом, где Дарья выросла, все такой же скромный, но уютный. Пока Михаил будет работать, они втроем прогуляются по лесу, поиграют в снежки, а вечером будут упоенно петь у камина. Дарья поворачивается, чтобы выбросить окурок. Водитель соседней машины вежливо ей улыбается. Ему, должно быть, тоже хочется поскорее вернуться домой, как и всем, кто сейчас стоит в пробке после долгого рабочего дня. Наконец машины трогаются, Дарья пытается включить первую передачу, но рука ее не слушается. Под левой грудью колет – не слишком сильно, просто какое-то странное жжение. И тут вдруг она начинает задыхаться. Может, от холода? Она кашляет, и рот наполняет привкус металла. Она кашляет снова, приборная доска покрывается красными капельками. В глазах мутится, Дарья впадает в панику; страх придает ей сил, и невероятным усилием воли она прижимает руку туда, где разрастается боль: ладонь залита кровью. Машины позади нее яростно сигналят, требуя, чтобы она ехала дальше. Она опускает взгляд на сумочку на пассажирском сиденье. Нужно вытащить мобильник, предупредить Михаила, вызвать скорую, но силы кончились. Пуля, пробившая дверь машины и ее тело в то самое мгновение, когда убийца улыбнулся, задела полую вену. Дарья истекает кровью, в глазах темнеет, она думает о дочке. Она обещала ей почитать перед сном…

Сердце Дарьи останавливается. Оно билось тридцать семь лет.

Глава 2

Зал видеоконференций.

Экран мерцает, микрофон потрескивает.

Соединение установлено по защищенному протоколу.

Начало стенограммы.

– Добрый вечер, вы в надежном месте?

– Да, не беспокойтесь. Кажется, вы звоните по какому-то срочному вопросу.

– Можем ли мы поговорить о Дарье?

– Ее смерть тоже вас гнетет? Впрочем, стоит ли спрашивать, я ведь даже не знаю, к кому обращаюсь… к кому или к чему.

– Не нужно пытаться меня задеть.

– И все-таки, с кем я разговариваю, с Ноа или с искусственным интеллектом?

– Я же сказала, она – это я, я – это она. Мы «9».

– Дарья работала над досье «Андорра». Я передала ей, как и некоторому количеству других наших единомышленников, доказательства коррупции властей предержащих и бизнесменов из ее страны. Мы неоднократно общались с ней на эту тему за последние полгода. Я чувствую себя ответственной за случившееся.

– Не вы заказали ее убийство и не вы в нее стреляли. Дарья – девятьсот тридцать девятая журналистка, убитая за последние десять лет. Тридцать пятая за год. И все они расследовали случаи коррупции, расхищения бюджетных средств или криминальные структуры.

– Больше всего меня поражает, сколько людей считают, что это неизбежные риски моей профессии.

– И эти риски выше, чем когда бы то ни было. Хищники уже не могут довольствоваться дезинформацией, этого недостаточно, чтобы прикрыть их злодеяния. Несмотря на то что досье «Андорра» вывело некоторых из них на чистую воду, они настолько уверены в своей безнаказанности, что без колебаний прольют кровь, чтобы достичь задуманного.

– Но они не смогут уничтожить всех нас.

– Но запугать вас, чтобы вы молчали, могут. Дженис тому пример, и, к слову, она в опасности.

– То есть как это – в опасности?

– Вчера мне удалось предотвратить несчастный случай.

– Какой несчастный случай?

– Светофоры на двух пешеходных переходах в нужный момент переключились на зеленый, образовалась пробка, и в нее попал грузовик, который должен был сбить Дженис. Она ничего не заподозрила.

– Вы хотите, чтобы я ее предупредила?

– Нет, я ищу способ ее отговорить, и, возможно, вам удастся мне помочь в этом.

– Отговорить от чего?

– От поездки в Минск.

– А что она собирается делать в Минске?

– Она хочет раздобыть важные данные и передать их тем, кто борется с режимом Лучина. Чтобы в определенном смысле отомстить за Дарью.

– Почему «Группа» интересуется Лучиным?

– В последние годы, как мы видим, авторитарные системы укрепляются и объединяются, стремясь к одному: уничтожить демократию в мире. Сегодня это уже не вопрос идеологии, а козни горстки автократов, желающих поработить простых людей. Их жажда власти и наживы не знает предела. Если мы не окажем им отпор, образуются новые империи, которыми будут править эти хищники. У них нет морали, их не пугает ни осуждение, ни экономические санкции, у них нет простых привязанностей и радостей в жизни. Хищники боятся только одного: что народ восстанет и свергнет их с трона. «Группа» считает своим долгом оказывать поддержку тем, кто пытается избавиться от угнетающего население диктатора.

– О каких именно данных вы говорили?

– О данных, с помощью которых можно будет вытащить из тюрьмы ключевого представителя оппозиции. Человека, чье освобождение, возможно, повлечет за собой свержение диктатора… Вот почему он получает все новые и новые сроки за несовершенные преступления. Но у Дженис ничего не получится. Поверьте мне на слово, я просчитала вероятности успеха ее плана, и они ничтожны.

– Так почему бы не попросить ее друзей-хакеров ее переубедить? Матео, Екатерину или других… Они ведь работали вместе.

– У меня есть на то причины.

– Чего же вы ждете от меня?

– Согласитесь ли вы защитить Дженис от подстерегающей ее опасности? Ведь она тоже журналистка, как вы.

– Но как я могу ее защитить?

– Поговорим об этом, когда придет время…

* * *

Осло

С начала учебного года, с тех пор как они с Матео предотвратили теракт на территории кампуса, где Екатерина преподает право, она полюбила свою работу еще сильнее. Каждое утро она просыпается в своей студии на последнем этаже многоэтажки с ощущением, будто ей подарили новую жизнь. Встав с постели, она какое-то время наблюдает за городом из окна, любуется крышами, спускающимися к порту. Приняв душ, она проверяет почту за чашкой кофе, собирает материалы для занятий и садится в машину. До университета ехать всего пятнадцать минут. Екатерина оставляет свою «Ладу» на парковке кампуса. К учебным корпусам стекаются потоки студентов. Ей так нравится бурлящая здесь жизнь. Екатерина постриглась и обновила гардероб. Она больше, чем когда бы то ни было, полна решимости продолжать борьбу, из-за которой стала такой неординарной женщиной.

Когда рабочий день заканчивается и ее ученики разбредаются по парку или отправляются в библиотеку, она идет в супермаркет, неспешно проходится по отделам, выбирая быстрый ужин, который съест перед ноутбуком, пока будет готовиться к завтрашним занятиям. Вечерами пиксельное окно связывает ее с внешним миром. Иногда, между полуночью и половиной второго, она перекидывается парой слов с Матео. Дату и время очередного тайного свидания она узнает из зашифрованного сообщения. Матео в Риме, но их сообщения проходят через множество серверов, разбросанных по всему свету, и каждый раз через разные. И даже несмотря на эти меры предосторожности, они нарушают правила безопасности.

С тех пор как досье «Андорра» было обнародовано, члены «Группы 9» по мере возможности избегают общения между собой. Киберполиция стран, где властвуют хищники, ищет тех, кто передал прессе миллионы обличающих документов. И, как будто этого мало, хищники объявили охоту за головами: частному агентству кибербезопасности, которое сумеет раскрыть личности хакеров, похитивших 298 миллионов долларов за одну ночь, в награду обещана шестизначная сумма. Хищение само по себе ничего не изменило в ситуации несправедливого распределения благ, но его жертвами были руководители крупных фармацевтических компаний. Если те, кто дерзнул их ограбить, останутся безнаказанными, это скажется на текущем распределении сил, а этого хищники допустить не могут. Кара, которая постигнет виновных, когда те будут пойманы, отвратит других от попыток сопротивления. Чтобы стать новыми повелителями мира, хищники должны быть единственными, кто внушает страх.

Вот только никакая киберполиция, никакой «серый» хакер не может помешать общению Екатерины и Матео. Ничто не в силах запретить любовь, жаждущую жить, даже если это чувство связало двух одиночек, которые любить не умеют.

* * *

Воскресенье, Тель-Авив

Дженис ворвалась в кабинет Эфрона. Редактор ежедневной газеты «Гаарец» хотел было напомнить ей, что элементарные правила вежливости требуют стучаться перед тем, как войти, но, увидев перекошенное лицо сотрудницы, передумал.

– Это люди Лучина, – бросила она, взгромоздившись на край стола.

Эфрон перевел глаза на свои бумаги.

– У тебя есть доказательства?

– Да все это знают, и ты тоже. Он держит прессу в узде, конфискует у журналистов оборудование, сажает их, а если не сажает, то приказывает избить. А теперь еще и убивает посреди бела дня.

– Все так, но в случае с Дарьей у нас нет ничего конкретного. Мы обязаны не делать необоснованных предположений. Работа Дарьи многим мешала. Не только Лучину, но и поддерживающим его олигархам.

– Конечно, они его поддерживают, он ведь их кормит. Расследование закончится ничем, и это тебе тоже известно, – буркнула она, вытаскивая пачку сигарет.

– Не кури у меня в кабинете, пожалуйста! Напоминаю, что в офисе курить запрещено законом.

– Я за этот закон не голосовала, – отвечала Дженис, закуривая.

– Я потрясен не меньше тебя, все журналисты скорбят, но…

– Если скажешь, что это риски нашей профессии, напишу заявление об уходе.

– Кишка тонка!

Дженис подошла к окну, погруженная в раздумья.

– Представляешь, ее дочери всего пять!

– Открой окно! – раздраженно приказал Эфрон.

– Хочу поехать на похороны.

– За свой счет или за мой?

– Я все оплачу сама, не переживай.

– Что же тебе нужно, если не аванс?

– Виза. Придумай какое-нибудь интервью с чиновником, чтобы польстить белорусским властям. Они такие тщеславные, точно купятся.

– Польстить властям, ты серьезно? Сама знаешь, они редко дают аккредитацию иностранным журналистам. У тебя же есть связи повыше, в правительстве, – Ноа могла бы сделать тебе визу. Кстати, ты не в курсе, как у нее дела?

– Нет. То есть да… – промямлила Дженис. – Она сейчас очень занята.

– Но у нее все в порядке?

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что последние месяцы, когда я о ней заговариваю, ты делаешь постную мину.

– Мы поругались, – солгала Дженис – она так и не нашла в себе сил рассказать Эфрону об исчезновении Ноа.

Полгода назад из квартиры Ноа испарились все следы ее пребывания. И с тех пор о ней ничего не было слышно. Когда Дженис явилась в штаб израильской разведки, надеясь узнать, что произошло с ее лучшей подругой, начальник Ноа встретил ее очень холодно и быстро выпроводил. Все, что осталось от Ноа, – очередная звезда Давида на белой стене – память об агентах спецслужб, погибших на задании.

– Попробуй получить туристическую визу, – предложил Эфрон.

– Туристическая поездка в серый зимний Минск? Как-то неправдоподобно, – откликнулась она, барабаня по экрану смартфона. – Хотя…

– Что «хотя»?

– Музей Марка Шагала в Витебске.

– Не знал, что в Беларуси есть такой музей.

– Я могла бы немного поважничать и поэпатировать тебя, но, если честно, я сама только что прочитала об этом в сети. – Она помахала смартфоном в воздухе. – В этом музее выставляют его цветные литографии из серии «Двенадцать колен Израилевых». И разве можно написать достойный материал о художнике, не побывав в доме, где он провел детство?

– Ты невыносима. Хотя, пожалуй, – задумчиво сказал Эфрон. – Шесть полос о Шагале в воскресном выпуске – не такая уж плохая идея. Я давно ничего о нем не читал.

– Так как насчет визы? – гнула свою линию Дженис с легкой улыбкой.

– Ладно, я этим займусь. А теперь можно мне поработать?

Дженис направилась к двери и уже на пороге обернулась:

– Мог бы пожелать мне удачи.

– Со статьей? Кажется, ты уже вышла из этого возраста.

– С судебным разбирательством, которое начнется завтра, в Лондоне.

– Завтра? Прости, не знал.

– Если бы ты хоть немного меня поддержал тогда, то знал бы.

– У тебя проблемы не из-за твоих статей, а из-за речи на конференции. Как бы я объяснил, что мы оплачиваем тебе адвоката, с нашими-то убытками?

– Журналистика – командная игра, Эфрон. Ответственность в равной мере несут те, кто пишет, и те, кто печатает. Мои высказывания в адрес Кэша неотделимы от расследования делишек этого продажного миллиардера, а его я проводила для тебя.

Эфрон нахмурился и уткнулся в бумаги.

Дженис вернулась в редакцию, собрала вещи и отправилась домой.

* * *

Похороны коллеги, чьей отвагой Дженис восхищалась еще до того, как ей довелось работать вместе с ней над одним секретным расследованием, были не единственной причиной отправиться в Беларусь.

В сентябре прошлого года Дарья освещала очередные массовые протесты против Лучина. После выборов 9 августа, когда объявили, что цепляющийся за свое кресло автократ переизбран, каждое воскресенье на улицах столицы и крупных городов собирались толпы, требующие его отставки. Дарья и ее фотограф, как обычно, были с протестующими, собирали свидетельства происходящего. Спасаясь от омоновцев, они укрылись в каком-то магазине. И тут в него ворвались люди без формы, в балаклавах и приказали всем немедленно лечь на пол. Дарья вытащила пресс-карту. Но документ ее не защитил, скорее наоборот: именно из-за него она угодила в камеру. Фотографа избили дубинками, целясь по рукам. Они провели три дня в заключении, без еды, без элементарных удобств, и каждые шесть часов их подвергали допросу с пристрастием. А потом еще шесть дней в больнице, пока они не восстановились настолько, чтобы вернуться к работе. Но Дарья была из тех, кто никогда не жалуется. Она писала Дженис, что, пускай небо в Минске не такое голубое, как в Тель-Авиве, зато здесь всегда что-то происходит. Юмор помогает пережить невзгоды.

* * *

Привлеченный шумом, Давид вошел в спальню Дженис. Дверца гардероба распахнута, кровать завалена одеждой, косметичка набита битком.

– Опять меня бросаешь? – с укором спросил он у подруги.

– Ненадолго. На неделю, может, на две.

– Две недели – это ненадолго, по-твоему? Куда ты собралась?

– Защищаться в суде. Ты, похоже, забыл, но завтра после обеда в Лондоне будет первое слушание по моему делу.

– Не забыл, просто думал, что лучше с тобой об этом не говорить. Ты готова?

– А вот об этом лучше спросить моего адвоката.

Давид вытащил из дорожной сумки Дженис всю одежду, аккуратно сложил то, что ему понравилось, а остальное побросал на пол. Она закатила глаза.

– Наденешь эту юбку и эту рубашку, элегантно и без претензий.

– Меня не по одежде будут судить, – возразила Дженис, выхватывая у него юбку.

Давид тут же отобрал ее снова, сложил и вернул на место.

– Ты делала свою работу, пролила свет на гнусные делишки британского магната.

– Да, а теперь он обвиняет меня в клевете. Если я проиграю, это меня разорит.

– Да ты и так разорена. На самом деле Эйртону Кэшу нужны не деньги, он хочет погубить твою репутацию. Раз он на тебя нападает, значит, он тебя боится, вот и все! И он проиграет. Они не рискнут тебя осудить, Великобритания не встанет в один ряд со странами, где затыкают прессу и предоставляют продажным миллиардерам полную свободу действий.

– Боюсь, что продажные миллиардеры и так уже пользуются полной свободой действий. Премьер-министр и его окружение завязли в этом деле по уши, они закрыли глаза на делишки Кэша, потому что это в их интересах. Но кое в чем ты прав: им нужна моя шкура, – сказала Дженис с беспомощной улыбкой.

– Не смей строить из себя жертву, судьи должны видеть целеустремленный взгляд отважной журналистки, которой я горжусь. Поняла меня?

– Ты чего-то хотел, Давид?

– Да, сказать тебе, что вечером мы идем в ресторан, чтобы ты переключилась, и это не обсуждается, – заявил он, закрывая ее сумку.

* * *

Давид и Дженис вместе снимают шикарный дом в районе Флорентин. Он художник, но блещет скорее умом, нежели творческими способностями. Любит поворчать, когда в хорошем настроении; искренне восхищается работой Дженис, что, впрочем, не мешает ему ее критиковать; она – его муза, он – ее конфидент; она скупает на барахолках предметы декора, которыми заполнена их гостиная, он готовит и постоянно убирает за ней; он – порядок, она – хаос; и все-таки у них есть что-то общее. Дом трясется от их ругани и хохота, а по вечерам они веселятся вместе или просто болтают обо всем на свете за кухонным столом.