Падение Флавиев

Глава VIII

Домициан заперся в своих покоях и начал вылавливать мух. Собираясь с мыслями и все обдумывая, он между делом отрывал им крылья, а затем протыкал их. Домиция же всю ночь провела рядом с сыном, не отходя от него ни на минуту.

Утром император решил проведать сына и узнать, как его самочувствие.

– Уже лучше, повелитель! – вызвался отвечать за всех эскулап. – Пусть спит еще. Сон – это ведь здоровье.

– Это радует, – ответил Цезарь и обратился к супруге: – Собирайся, любимая, мы едем в театр.

– Я не спала всю ночь, позволь мне остаться и отдохнуть.

– Нет, дорогая, ты должна ехать с нами, иначе что о нас подумают? Что мы разведены?

Театр Помпея находился на Марсовом поле, что на Квиринале. Этот самый первый каменный театр нишами напоминал амфитеатр Флавиев, вмещал 40 тысяч зрителей и имел три яруса, оформленных снаружи, соответственно, в дорическом, ионическом и коринфском ордерах. Особенностью являлась надстройка с храмом над амфитеатром. Диаметр зрительного зала составлял 3,5 локтей⁵⁸. Экстерьер и интерьер театра были украшены мрамором. Как и греческие театры, он шел полукругом и находился под открытым небом.

Именно к нему принесли паланкин императора. Преторианцы оттеснили граждан на площади перед театром, давая возможность спокойно пройти Цезарю и его супруге внутрь. Домиция взяла под руку Домициана, и они гордо прошли кулуарами театра в сопровождении свиты из почти ста человек. Впереди же продвигался префект преторианцев и тщательно оглядывался по сторонам, чтобы упредить любую опасность, если таковая появится.

– Корнелий! – обратился император.

– Да, повелитель?

– Ты все устроил?

– Конечно, господин.

– Нам не из-за чего волноваться?

– Обижаешь, Цезарь!

– Тогда мы можем расслабиться.

Они оказались в императорской ложе и сели на подушки на мраморных кафедрах. На пульпиту⁵⁹ вышел устроитель игр:

– Дорогие римляне! Позвольте представить вам нашего сегодняшнего почетного гостя: Божественнейшего императора Цезаря Домициана Флавия Августа и императрицу Домицию Лонгину Августу! – Зал поднялся и стал аплодировать, развернувшись к императорской ложе. Домициан им помахал и жестом показал сесть. – Также я рад приветствовать вас в самом лучшем театре Рима, который построил сто двадцать восемь лет назад сам Гней Помпей Великий, консул Римской республики. А теперь мы можем наслаждаться спектаклями здесь. – Он замолчал, пока толпа хлопала. – И сегодня у нас будет постановка ателланы. Мы возвращаемся во времена Римской республики, когда все актеры были в масках. Я знаю, в наше время актеры не применяют маски, а используют парики и грим, но в этом театре любят вспоминать прошлое и чтят древние традиции. Сегодня же по желанию Божественнейшего императора Домициана Флавия мы пригласили популярного и очень известного греческого актера Париса. – Опять послышались аплодисменты.

На пульпиту вышел парень двадцати лет, высокий и стройный, который больше был похож на атлета, а не на актера. Глядя на публику, а затем и на императора, он поклонился.

Лицо императрицы исказилось судорогой, она посмотрела на Домициана, который тут же уставился на нее, прищурившись.

– Что-то случилось, любимая? – мягко спросил он.

– Зачем ты пригласил его?

– Кого его? А-а-а… эм… Париса?! Прекрасное имя. Да и сам этот юноша очень красив. С него можно создавать статуи.

– Дом, я не понимаю, чего ты…

– Не смей называть нас так на людях!

– Прости, Домициан, чего ты…

– Увидишь, дорогая, увидишь! А пока наслаждайся представлением. – Он ухмыльнулся и повернулся к пульпите.

– Сегодня, – продолжил устроитель, – мы вам покажем драму, пусть порой вульгарную и грубую, но оттого не менее интересную. Итак, встречайте: Макк, Буккон, Папп и Дорсен.

На пульпите появились четыре актера в разных масках. Парис в роли Макка был обжорой и дураком, которого все били и обманывали. Он, ничего не понимая, почесывал все время белый лысый парик и вопрошал: «За что?» У него была маска с крючковатым носом, ослиные уши и желтая набедренная повязка. Буккон не был дураком, в отличие от Макка, а был парнем с раздутыми щеками и отвислыми губами. Он тоже любил хорошо поесть, но губы у него отвисли не столько от еды, сколько от любви к чрезмерной болтовне. Не зря же когда он только начинал заговаривать с кем-то, то тут же все убегали. Папп – это богатый старик. Ему не везет в семейной жизни; жена обманывает его с любовником. При всем том Папп очень честолюбив и желает играть роль в местном обществе. Однако на выборах он проваливается. Дорсен был хитрым горбуном. Это невежда и шарлатан, но внушает уважение темным людям. Помимо главных героев, на сцену вышли статисты, облачившиеся в яркие одеяния, украшенные настоящими драгоценными камнями.

По сути это был сумбур из импровизаций. Лишь от таланта актеров – умения рассмешить или выдавить слезу – зависел успех спектакля. Макк, несмотря на то что был дураком, довольно легко соблазнил супругу Паппа и, скинув с себя набедренную повязку, повалил ее на сцену и стал целовать, а Папп проходил несколько раз мимо и не понимал, что это они делают, да и вообще кто такие. Весь зал смеялся.

– Ох, как жаль, что женщины не могут играть в театре, – не глядя на супругу, произнес Цезарь. – Даже не представляем, как бы ты искренне играла сексуальные сцены с этим Парисом вместо того актера, который играет супругу.

– Профессия актера постыдна.

– А изменять законному супругу не постыдно?

– Ты задавал себе тот же вопрос насчет своей законной супруги, когда ходишь в лупанарии по ночам или насилуешь всех рабынь в нашем дворце?

– Ты любишь его?

– Ты же знаешь, что нет. Я уже не знала, с кем мне переспать, лишь бы ты хоть немного приревновал.

– Тебе это удалось. Мы все можем понять, но с актером? Это низко.

– Я же знала, что твои эти фрументарии выследят меня и донесут все тебе. И я знала, что тебя зацепит этот актер.

– Еще как. Видишь ли, мы ведь уже не тот Домициан, который был до императорства. Теперь на нас висит большая ответственность, мы ведь благословлены богами быть судьей честным и справедливым.

– Не поняла? Что ты имеешь в виду?

– А то, что за все надо платить. – Он поднялся с кафедры. – Сиди здесь, – и ушел.

Спектакль завершился, и зрители, стоя, аплодировали актерам, когда на пульпите вместе с преторианцами появился император.

– Приветствуем, римляне, нашего повелителя! – объявил устроитель игр.

Сюда вышли и рабы с сундуками под громкие аплодисменты.

– Друзья и товарищи! – обратился Домициан к толпе. – Какой чудесный спектакль сегодня все увидели. Лично мы давно так не смеялись. Но нам безумно хочется, чтобы у наших собратьев-римлян всегда было хорошее настроение и радость жизни. Вы видите эти сундуки? Это сестерции. Много сестерциев. Сегодня каждому из вас император раздаст по триста монет. Это лишь малая часть того, что мы хотим дать римлянам. Цезарь обещает: отныне хлеба и зрелищ будет становиться все больше и больше, а улыбки на ваших лицах – все шире и шире. Так что наши рабы вам выдадут подарки, но сразу считайте на месте, и если не досчитаетесь хоть одного сестерция, тут же требуйте свое.

Послышался радостный рев толпы. В это самое время к Парису подошел Фуск и взял его за руку.

– В чем дело? – спросил у главного преторианца Парис.

– Узнаешь позже.

На площади перед театром выстроились кругом преторианцы. Фуск вышел с голым Парисом, а Домициан с супругой сели в паланкин.

– Снимай паллу, – приказал Цезарь Домиции. – Раздевайся догола.

– Что? Зачем? – поразилась она.

– Мы приказали тебе раздеться. Быстро!

– Дорогой, любимый, прошу тебя, что бы ты ни задумал, не делай этого на горячую голову.

– На горячую голову? Да мы холодны как лед.

– Надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что я императрица и должна быть почитаема согласно этому статусу. Если ты меня сейчас казнишь…

– Ты мать нашего сына, – прервал он ее. – Ты любовь всей нашей жизни, как ты только могла подумать, что мы тебя казним? Лишь двух людей мы любим большего всего на свете – это наш сын и ты. Видят боги, и тому они свидетели, что бы ты ни сделала, мы тебя не убьем и не отдадим такого приказа никогда.

Императрица посмотрела на него подозрительно.

– Но, – продолжил Домициан, – это не значит, что ты не должна понести наказание.

– И какое же?

– Раздевайся.

– А если откажусь?

– Тебя разденут силой, а нам бы не хотелось, чтобы собравшийся здесь плебс видел, как императрицу обесчещивают преторианцы.

Домиция скинула с себя паллу, оголив идеальное тело. В свои годы она выглядела как юная дева. Нежная кожа, пахнущая розами, форма груди, которой позавидовали бы все матроны Рима, да и не только матроны, и не только Рима. Округлые бедра так и манили к себе. Хотелось их гладить, не переставая. Флавий рассматривал ее и уже возбуждался.

– О боги… – протянул император. – Как же ты прекрасна. Смотрим на тебя как в первый раз. Неудивительно, что тебя хотят все мужчины Рима.

– Что дальше? Прикажешь заняться любовью с Парисом на площади перед всеми?

– Идея хорошая, но мы не настолько пошлые, в отличие от тебя. Жди, и мы тебя позовем.

– Как прикажешь.

– Замечательно.

Домициан вылез из паланкина и помахал радостно встречающей толпе.

– Всем слушать императора! – прокричал Корнелий.

До этого момента большая часть жителей Рима проходила мимо и не останавливалась, но такое заявление явно их заинтересовало. Все больше и больше зевак прибывало на площадь, но живой щит в виде преторианцев не давал им приблизиться к Цезарю.

– Граждане Рима! – заговорил негромко Домициан. – Сегодня одно известие очень огорчило нас. Это известие касается нашей личной жизни. И хотя мы могли бы умолчать об этом и закрыть глаза на данное преступление, тем не менее, как правитель великой империи, мы не можем быть выше закона, который один для всех. На нашем примере мы показываем, что только тогда, когда каждый из нас с совестью будет выполнять все законы, мы достигнем благополучия и процветания. С малых дел начинаются великие. Все вы видите актера Париса, – и он указал на него. – Мы узнали, что он соблазнил нашу супругу, вашу императрицу, и прелюбодействовал с ней. Что ты, Парис, скажешь в свое оправдание?

– На колени! – приказал актеру Фуск.

– Повелитель! – взмолился Парис, становясь на колени. – Клянусь всеми богами, я не знал, кто она. А если бы знал, то никогда бы не прелюбодействовал с ней. Я не женат и не совершал преступления. Это она во всем виновата… это она меня обманула… скрыла, что замужем.

Послышались оскорбления в сторону Париса и недовольные крики.

– И если Парис юн и не женат, то про Домицию Лонгину такое сказать нельзя. Замужняя, мать, и она прелюбодействовала с ним! – продолжил император. – Домиция, императрица наша, выйди к нам! – объявил Цезарь.

Он только хотел было отправить Корнелия, чтобы вытащить ее из паланкина, как она предстала голая перед всеми на площади. Граждане охнули и затихли. Августа как ни в чем не бывало встала рядом с супругом, осматривая собравшихся.

– Что ты можешь сказать в свое оправдание? Кто кого соблазнял? – спросил Флавий.

– Парис – мужчина, и, естественно, он за все в ответе.

– Граждане Рима! – пафосно обратился к ним Домициан. – Что вы посоветуете сделать с ними, каждый из которых отрицает свою вину, перекладывая на другого?

– Казни! Казни! Казни! – скандировала толпа.

– Мы, имея полномочия претора⁶⁰, объявляем! Ты, Парис, вступивший в интимную связь с императрицей, даже по неведению, приговариваешься к смерти через fustuarium.

– Не-е-е-е-ет! – прокричал Парис и хотел подползти к императору. – Только не через побитие палками! Прошу, повелитель! Смилуйся! Я жить хочу! – но его остановили преторианцы.

– Граждане Рима! Вы готовы помочь нам исполнить это наказание?

– Да-а-а-а-а! – прокричали жители.

– Тогда сейчас вы получите палки – и приступайте к исполнению справедливости.

Сто палок размером в гладиус начали раздавать преторианцы всем желающим.

– Что же касается императрицы?! Она пешком и голой отправится во дворец, где получит пятьдесят ударов розгами. – В этот раз в толпе послышалось разочарование. – Приговор окончателен и оспариванию не подлежит! – досказал Домициан и сел в паланкин.

– Императрицу охранять по пути во дворец, повелитель? – поинтересовался Фуск, заглядывая в паланкин.

– Да, конечно, – ответил император. – Только никаких ей поблажек.

– Разумеется, владыка. Куда поедешь, во дворец?

– Позже, сейчас в храм Исиды хотим.

Шестеро рабов подняли на шестах паланкин императора и в сопровождении преторианцев отправились в одну сторону, а голая императрица с четырьмя охранниками – в другую. На площади же римляне упивались избиением палками Париса, да так, что еще долго не останавливались после того, как он уже перестал дышать.

Храм Исиды представлял собой не столь огромное и помпезное строение, как остальные храмы Рима, по той простой причине, что египетский культ матери богов Исиды – богини земли и плодородия, символическим образом которой является корова, – в столице мира не любили. Этот храм был очень популярен среди юных девушек, поскольку рядом с ним прогуливались свободные юноши в надежде завязать знакомство. Его несколько раз разрушали, а потом восстанавливали. Последний раз он был обновлен и улучшен Домицианом, как благодарность за спасение в одеяниях служителя Исиды.

Император приехал на Марсово поле тайно, никто его не встречал. Он спокойно рассматривал со всех сторон храм и о чем-то размышлял. После долгого осмотра вошел внутрь. Завидев жреца, он потребовал отдать ему свои одеяния. Облачившись и закутавшись в них поверх пурпурной тоги, он стал молиться вслух:

– Богиня Исида, четырнадцать лет назад ты меня спасла, и я верю, что не просто так. Направь меня, укажи правильный путь, не допусти ко мне горе и несчастье. Я богобоязненный правитель и делаю все, чтобы количество храмов увеличивалось. Ведь не для себя я их созидаю, но для всех и иду на жестокие действия только ради порядка в империи. Дай знак, Исида! Дайте знак, о боги Рима. Дайте знак равному вам, дайте знак свыше, что я все делаю правильно. Дайте знак богу Домициану Флавию!

Лишь к вечеру Цезарь прибыл во дворец, где все выглядело безлюдно и слишком тихо. Только префект преторианцев и личный спальник императора двадцатипятилетний Парфений встретили его, поклонившись.

– Добрый вечер, мой господин, – заговорил спальник.

– А-а-а, Парфений! – протянул Цезарь, после чего повернулся к Фуску. – Корнелий, ты нашел оракула, о котором мы просили?

– Ищу, повелитель! Видимо, на данный момент его нет в Риме.

– Ты свободен! – отпустил он Фуска и обратился к Парфению: – Все нормально? Как-то слишком уныло здесь, даже для нас.

– Э-э-э…

– Что э-э-э? Где Домиция?

– Она в покоях Домициана-младшего, господин.

– Что с ней? Она в порядке?

– Не совсем, владыка.

Флавий бросился к кубикуле сына и, ворвавшись туда, обнаружил на кровати супругу в объятиях Домициана-младшего. Кроме нее, там не было никого. Парфений поклонился и тут же выскользнул в коридор.

– Что ты тут делаешь? – спросил император. – Наказание еще не закончено! Мы не разрешали приближаться к нашему сыну. Отправляйся в свои покои и жди дальнейших распоряжений! Да и как ты посмела распустить эскулапов и рабынь без нашего ведома?

– Мне безразличны твои приказы! – встала и произнесла заплаканная Лонгина. – Мне безразличен ты! Можешь казнить меня или разрушить этот проклятый дворец, сожги хоть весь Рим – мне все без-раз-лич-но!.. – уже прокричала она и зарыдала.

– Голой прошлась и решила, что конец света настал? Ну, так мы и сами ходили голышом по улицам Рима, когда спасались из храма Юпитера, и ничего, живы, как видишь, трагедию из этого не устраивали.

– Дом… наш сын умер.

– Что? – Домициан замер. Как гром среди ясного неба раздалась эта новость. Он медленно подошел к кровати и приблизил свое лицо вплотную к сыну. Домициан-младший выглядел спящим, если бы не белоснежного цвета лицо. – Домициан? Сынок? – Начал он трогать за его плечо. – Проснись, сын, это же я, твой отец! Домициан? Ты слышишь меня? Сынок? Очнись! Ты ведь не можешь умереть, верно? Боги не позволят тебе умереть, ты же продолжатель рода Флавиев. Ты будущий великий римский император. Проснись, хватит шутить так, ты же знаешь, как твой отец не любит шутки и розыгрыши. Домициан?

Но сын не открывал глаза и даже не шевелился. Живот его не двигался от дыхания, а голова опрокинулась набок.

– До-ми-ци-ан!!! – так вдруг истерически прокричала Домиция, что даже император дернулся и отпрянул назад. Ее крик был слышен на весь дворец. Она снова бросилась к сыну и, обняв его, стала рыдать.

Домициан выскочил в коридор, но там даже рабов не было.

– Это что, заговор? – сам у себя спросил император. – Где все? – закричал в обе стороны и достал кинжал. – Стефан? Клодиан? Парфений? Эпафродит? – Появилось двое преторианцев.

– Быстро пришлите ко мне кого-нибудь… нет… лучше приведите Фуска, – приказал Август.

В это время подошел Парфений с опущенной головой.

– Где ты был? Я звал тебя! – спросил его император.

– Повелитель, прости меня, – и он упал на колени. – Все так испугались, что разбежались кто куда. Эскулапы, когда увидели, что… Домициан-младший… выпрыгнули в окно. Двое убежали, а один разбился. Даже я запаниковал. Но вернулся, так как мой долг – быть всегда рядом с моим повелителем, даже если мне жить осталось немного.

– Хватит нести чушь! Во дворце остался хоть один эскулап?

– Я сейчас найду, владыка, – и он убежал.

Домициан вернулся в кубикулу и тоже сел рядом с сыном.

– Дом, что же нам теперь делать? – спросила, рыдая, Домиция.

– Он при тебе умер?

– Да.

– Что говорили эскулапы, перед тем…

– Что у него лихорадка.

– Лихорадка или его отравили?

– Отравили?

– Разве ты не понимаешь, разве ты не видишь? – Встал и начал метаться Цезарь. – Все хотят моей смерти! Они убили моего наследника, а теперь захотят уничтожить и меня. Мне не на кого положиться, даже на самого близкого человека вроде тебя. Ты вчера предала меня с Парисом, сегодня отравили моего сына. А что завтра? Я ведь только из храма приехал, молился, просил знаков… и тут такое. Даже дворец пустой стал. Все испугались, будто я, деспот и тиран, сейчас всех казню просто так?! Они меня не знают, не понимают, ведь все мои поступки имеют очень глубокий смысл.

– Никакого смысла в твоих действиях я лично не вижу…

– Значит, так, Домиция Лонгина, – резко остановился он и холодно посмотрел в глаза, – я с тобой развожусь! После церемонии похорон сына ты покинешь дворец, так как я не хочу больше видеть тебя и слышать. Отныне ты мне такой же враг, как и все!

Глава IX

Двое всадников и девушка за спиной одного из них на черных лошадях скакали по вымощенной булыжником Лабиканской дороге⁶¹ соединяющей Рим с юго-востоком Италии.

У Эсквилинских ворот⁶² они остановились. Эти ворота представляли собой квадратное строение из травертина⁶³ с большой аркой (высота – 16 локтей, ширина – 8 локтей) и с двумя маленьких боковыми проходами. Защищала столицу мира Сервиева крепостная стена⁶⁴, которая была построена шестым царем Древнего Рима Сервием Туллием, правившим в 578—535 гг. до Р. Х. Ему приписывают множество реформ и активную строительную деятельность, которая спустя столько столетий вызывала восхищение. Эта стена превосходно защищала от врагов, которые теоретически могли бы подойти к Риму и осадить его, но на практике в мире на данный момент не было ни одного врага, могущего с войском хотя бы приблизиться к Вечному городу. Сервиева стена была возведена из блоков туфа⁶⁵, ее длина составляла 55 стадий, высота – 23 локтя. Стена окружала территорию площадью около 426 гектаров, включавшую холмы Рима: Капитолий, Палатин, Квиринал, Виминал, Авентин, Целий и Эсквилин.

– У меня смешанные чувства, Меланкомос! – произнес Туллий, спрыгивая с лошади. – Я и рад снова увидеть Рим, но в то же время мне горько вспоминать все то, что здесь со мной происходило, – и он помог Опойе встать на землю.

– Лучше сконцентрируйся на главном, – ответил Меланкомос и спрыгнул с лошади. – Хотя эта стена и носит название в честь царя Туллия, тем не менее для Рима ты должен забыть это имя. Никто даже не должен догадываться, кто ты на самом деле.

– Ну и кем мне быть?

– А что, мало имен на свете?

– Клитус, я буду Клитусом.

– Хорошо. И еще мы с тобой заходим по отдельности.

– Это еще почему?

– Не надо, чтобы кто-то знал, что я с кем-то. Мало ли кому они показывают записи вошедших в город. А я личность известная.

– А если я не пройду?

– Выкручивайся сам, юнец.

Они с лошадьми подошли к воротам, где при входе стояли милесы и проверяли прибывавших. Пришлось простоять в очереди часа четыре.

– Имя и цель прибытия в Рим? – спросил стражник у грека.

– Я Меланкомос, Олимпийский чемпион и чемпион Римских гладиаторских игр.

– Да, точно, я тебя знаю! С прибытием, чемпион. – Улыбнулся милес и пропустил его.

– Имя и цель прибытия в Рим? – спросил уже стражник у Туллия.

– Я Клитус, а это моя рабыня Опойя. Давно мечтал увидеть самый лучший город в мире!

Несколько милес уставились на него, внимательно изучая.

– Только лишь увидеть? – вновь спросил страж. – Есть документы, подтверждающие твое имя, гражданство и собственность на эту рабыню? Откуда ты? Что у тебя в мешке на плече?

– Я? Я из Греции… и я потерял где-то папирусы…

– Вечные отговорки! Здесь каждый третий без документов пытается попасть в Рим. И знаешь, что мы в таких случаях говорим?

– Что?

– Следующий!

– Нет, нет, прошу! Мне очень надо попасть в Рим. Я ради этого и приехал из далекой Греции.

– Чтобы просто увидеть Рим, да?

– Не совсем.

– А что тогда?

– Хорошо, я скажу. Просто мне шестнадцать лет, и я не хотел об этом во всеуслышание говорить…

– Да говори уже, шестнадцатилетний греческий атлет.

– Я приехал посетить лупанарии. Да, лупанарии. Все в Греции говорят, что в Риме лучшие простибулы во всей империи.

Милесы рассмеялись.

– А тебе мало твоей рабыни? – хохотал стражник. – Или ты любитель оргий?

– Да, любитель.

– Эх, где мои шестнадцать лет?!

И милесы вновь расхохотались.

– Я вам дам денарии, но не за вход в город, так как взятки незаконны, а за то, что вы мне подскажете, где самый лучший и чистый лупанарий.

– Сколько?

– Десять.

– Шестьдесят.

– Сорок.

– Но на лошади нельзя ездить по городу в дневное время, так что придется ее оставить на стоянке лошадей и оплатить содержание.

– Не проблема. Вот вам ваши монеты. Так какой здесь лучший лупанарий?

– А нам откуда знать? Мы порядочные римляне, – и вновь хохот. – Сам ищи.

Туллий оставил лошадь и отправился с Опойей внутрь города по дороге Субуры⁶⁶. Он осматривался по сторонам в надежде найти своего друга грека, но того и след простыл.

– Куда мы пойти, господин? – спросила Опойя.

– Надо бы найти мансион⁶⁷. Ты, наверное, очень голодна?

– Ничего страшного, господин.

– Вообще-то нам надо к сенатору на Квиринал… – Начал вспоминать план города. – Так, значит, мы сейчас на Эсквилине… Отлично, это соседний холм. Правда, встреча назначена на завтра. Ладно, пойдем сразу на Квиринал и поищем жилье заодно.

Дороги за пределами Рима были просто колоссальные: широкие, 12 локтей, выложены булыжником, вдоль них разрастались могилы и усыпальницы римлян. В самом же Риме дела обстояли иначе. Улицы в большинстве случаев до сих пор оставались простыми проходами⁶⁸ или тропинками⁶⁹, ширина которых – 7 локтей. Узость проходов усугублялась тем, что они делали еще больше извивов, потому что на «семи холмах» им приходилось взбегать или спускаться по весьма крутым склонам, откуда и происходит слово clivi – спуски, присвоенное многим из них: clivus Capitolinus, divus Argentarius и другим. Наконец, ежедневно загрязняемые мусором из прилегающих инсул, они не содержались в должном состоянии, в каком предписал им Диктатор⁷⁰ Юлий Цезарь в законе, вышедшем после его смерти, а кроме того, вовсе не всегда были снабжены тротуарами и мостовой, которые тогда же попытался им навязать диктатор. Этот закон гласил: «Собственникам жилья, чьи строения выходят на общественную улицу, необходимо чистить ее перед входом и вдоль стен, иначе штраф». Тогда же собственники придорожных инсул получили разрешение пристраивать на верхних этажах балконы. На деле же этот закон не слишком-то и пытались выполнять, так как грязь и мусор лежали повсюду. В общем и целом улицы Рима образовали скорее хаотическое нагромождение, нежели сколько-то стройную систему. Они никогда не рвали связи со своими отдаленными корнями, продолжая сохранять верность традициям, лежавшим в основе их, тогда еще деревенского, возникновения: тропы, по которым могли передвигаться только пешеходы⁷¹; подъезды, которыми могли пользоваться карруки в один ряд⁷² и, наконец, такие дороги, на которых могли разъехаться или обогнать друг друга две карруки⁷³.

Юлий Цезарь осознал, что на столь крутых, узких и оживленных улочках движение каррук, неизбежное в связи с удовлетворением потребностей сотен тысяч жителей, привело бы среди дня к мгновенной закупорке и было бы источником постоянной опасности. Этим и объясняются радикальные меры, на которые он пошел, что и знаменуется его посмертным законом. После восхода солнца и вплоть до самых сумерек перемещение каррук внутри Рима более не допускалось. Те, что вошли сюда в течение ночи и оказались застигнуты рассветом прежде отправления, имели право лишь на то, чтобы стоять пустыми. Это правило, впредь не отменимое, допускало лишь четыре исключения. На улицы допускались: в дни торжественных церемоний – карруки весталок, царя священнодействий и фламинов; в дни триумфа – карруки, без которых нельзя было обойтись в процессии победы; в дни общественных игр – те карруки, которых требовали эти официальные празднования. Кроме этих случаев, определенных весьма точно, в Риме было разрешено передвигаться лишь пешеходам, верховым (когда нет праздников), обладателям паланкинов и портшезов⁷⁴. Так что неважно, идет ли речь о бедных похоронах, отправляющихся в путь с наступлением вечера, или о пышной погребальной процессии, начинающейся среди бела дня, будут ли впереди следовать флейтисты и рожечники, а позади – нескончаемая вереница родственников, друзей и наемных плакальщиц⁷⁵. Мертвецы, помещенные в свой собственный гроб⁷⁶ или на простых носилках, которые несли на себе vespillones, отправлялись к костру, где им предстояло быть сожженными, или к могиле, где их прах должны были предать земле.

После пожара 64 года от Р. Х., во время которого погибла большая часть города, Нерон вознамерился вновь отстроить уничтоженные огнем строения по более разумному плану: улицы стали прямы и широки, дворы – открыты, здания из мрамора и не выше определенной меры, лицевая сторона их была украшена портиками. Меры, предпринятые императором, касались главным образом центральных улиц. Полной перепланировки столицы предпринято не было, что вряд ли было возможно также и в силу густоты заселенности Рима и запутанности его стародавних кривых улиц.

Далее, после пожара 80 года от Р. Х., когда опять пострадал Рим, император Тит начал улучшать дороги и улицы, а теперь уже за дело взялся и Домициан.

На данный момент создавалось впечатление, что абсолютно весь город преображается, так как на каждой улице велись строительные работы либо реконструкции. Шум и гам были слышны со всех сторон. Неудивительно, что многие граждане просто закрывали уши руками и так шли по своим делам. Повсюду царили оживление и беспорядочная толкотня. В тавернах полно народу после того, как их открывают и удлиняют выставленными наружу лотками. Здесь же, прямо посреди проезжей части, бреют своих клиентов брадобреи. Сюда идут разносчики из trans Tiberim⁷⁷, меняя на стекляшки свои пакетики с пропитанными серой спичками. Там торговцы, охрипшие из-за того, что им приходится зазывать глухих ко всем призывам клиентов, выставляют на обозрение дымящиеся колбасы в горячих сосудах. Тут же, прямо на улице, пытаются перекричать весь город школьный учитель и его ученики. С одной стороны меняла звенит на нечистом столе своими запасами монет с портретом Домициана, с другой золотобит, работающий с золотым песком, сдвоенными ударами постукивает блестящей киянкой по камню. На перекрестке зеваки, собравшиеся в кружок вокруг заклинателя змей, выражают ему свое восхищение. Повсюду звучат молотки медников и голоса бездомных, пытаясь разжалобить прохожих именем Юпитера или скорее воспоминаниями о множестве жизненных трагедий. Причем, судя по их рассказам, все они воины – герои знаменательных битв, чемпионы гладиаторских боев или члены бывших царских и императорских династий.

Прохожие же продолжали течь непрерывным потоком, не обращая внимания на препятствия. Весь без исключения город вывалил наружу, люди перли друг на друга, кричали и толкались, по солнцу или в тени. Идущая впереди толпа не давала двигаться быстрее Туллию и Опойе, будто специально замедляя шаг. Толпа, что за ними, наступала им на пятки. Кто-то толкал их локтем, другой пихал брусом, третий тянул за тунику, пытаясь ее порвать, четвертый трогал торс и щипался. Конечно же, в такой толчее легко работалось ворам.

Минуя все эти препятствия, Флавий с рабыней оказались на Квиринале – самом высоком холме среди всех семи холмов вечного города. Он был назван в честь Квирина – италийского бога, считавшегося обоготворенным прародителем Ромула, основателя Рима. Недолго блуждая улицами, они очутились возле виллы сенатора. Туллий почесал затылок, решаясь, постучать в двери или нет, решил все же не злоупотреблять гостеприимством и только хотел было уйти, как услышал педисекв⁷⁸:

– Дорогу сенатору Гнею Сервию!

Паланкин остановился прямо у входа на виллу, и оттуда выглянул Гней:

– Туллий? Ты рано!

– Да, я понимаю, просто я только приехал и должен был проверить адрес…

– А то я вдруг тебя решил обмануть! – съязвил сенатор.

– Нет… это не так… – засмущался тот.

– И, конечно же, ты голову не покрыл, как я советовал, и спокойно разгуливаешь по Риму в поисках приключения, да?

– Нет… я…

– Где остановился?

– Сейчас буду искать мансион.

– Понятно, – и сенатор вылез из паланкина. – Заходи, у меня переночуешь.

– Нет, благодарю! – отказался Туллий. – Я не хочу быть обузой никому.

– Сами боги прислали меня домой именно в то время, когда ты здесь стоял. Судьба ли это? Так что заходи, пока тебя не обнаружили.

– Сенатор, ты явно меня переоцениваешь. Кроме Домициана и его близкого окружения, меня никто не знает в лицо.

Через ворота пронесли пустой паланкин, а за ним прошли педисеквы и Сервий с гостями. В саду виллы три фонтана струились между статуями античных героев. За ними расположился неглубокий бассейн. Вилла представляла собой прямоугольное строение длиною в стадию, с большим перистилем⁷⁹ в центре и двумя выступающими корпусами. Западный выступ с террасой и бельведером обращен к Марсову полю. Помещения нижнего этажа заглублены в землю. Вдоль коротких сторон здания находились жилые кубикулы, а вдоль длинных – криптопортики и коридоры. Вилла имела ступенчатый силуэт, так как ее верхние этажи несколько отступали от края, образуя террасы с портиками и экседрами.