Über das Buch
Максим Семеляк казался музыкальным критиком «Афиши», отцом-основателем «Prime Russian Magazine», главным редактором «Men’s Health» – и отродясь не был евангелистом «автофикшна». Тем не менее, герой его первого романа – надежный, как весь гражданский флот рассказчик: один в один автор образца 2008 года. Нарцисс-мизантроп, он раскапывает могилу на Ваганьковском и, окружив себя свитой из эксцентричных существ, притворяется внуком Зощенко, изучает боевое искусство, практикует мирное варварство, торгует прошлогодним снегом, погружается в бытовую феноменологию, барахтается между юмореской и элегией и плавает в философии.
Семеляковский «водевиль» никакой не роман, но огромное стихотворение в прозе, позволяющее ощутить экзистенциальный вакуум целого поколения, отказавшегося иметь дело с современностью. В жизни это добром не кончилось, но сто тысяч лучших слов в лучшем порядке – вполне приемлемая компенсация за осознание: так, как в мае 2008, не будет уже никогда.
Andere Versionen
Genres und Tags
Bewertungen, 4 Bewertungen4
Начало — сумбурное, странное, даже немного шокирующее: ты не успеваешь разобраться, что происходит, но это только сильнее затягивает.
Книга рассказывает о мужчине, который делает очень странный поступок — выкапывает урну на Ваганьковском кладбище. С этого начинается его путешествие по Москве и по собственному прошлому.
Москва в книге — как огромный живой организм: серый, шумный, равнодушный. Иногда кажется, что именно Москва — главный персонаж, а герой просто растворён в толпе.
Главная тема — возвращение в прошлое. Мне это очень понятно: когда в настоящем слишком много вопросов, мы всегда пытаемся копнуть назад, чтобы найти хоть какие-то ответы.
На глубоком уровне книга о одиночестве, взрослении и чувстве, что ты немного «не в своей компании» среди сверстников. Когда внутри пусто, легче повернуть назад, чем идти вперёд.
Больше всего цепляет честность героя. Он не делает из себя супергероя, наоборот — показывает свои слабости так открыто, что ты реально чувствуешь, будто стоишь рядом с ним.
Форма есть -- свежие авторские метафоры. Их много. Язык художественный, льется, повествование движется. Герой какой-то несовременный -- сплошь самоирония, самонаблюдение. Место действия то есть, то нет. Увлеченный такой неожиданно талантливой формой читатель продолжает читать. Где ж содержание? Сюжет? Нет. Не находится. Пустота и разочарование накрывают. Книга пролистана и сдана в библиотеку. А начиналась почти как у Набокова!
Измученная велеречивость автора призвана скрыть тот факт, что рассказывать истории он не умеет, вместо этого подменяя сюжет затяжным актом мастурбации на свой какой-никакой интеллектуальный багаж. Потратить время читателт может куда лучше, чем слеля за никуда не ведущими виражами этой пописы.
Язык беспечных нулевых. Герой — столичный журналист. Место старая советская турбаза переживает новые времена. Воспоминания из позднемоветского летнего детства, об отчужденном отце, об переделе большой исторической собственности. Бесцельная тоска, немного водки и советско-восточные мудрецы-довники.
Язык: сказ, прибоутки, каламбуры, цветастые рассуждения о смерти.
iph9g8oazs, прибаутки!
место встречи изменить нельзя, и вновь служу Советскому Союзу
Отец – фотограф, мать – корректор, я журналист – впору было выпускать фамильную, на троих, газету, и местная густоволосая газетчица до самой смерти могла бы торговать ею в зимнем саду, но что-то пошло не так, и осталась лишь невычитанная, неисправимая жизнь с ее бессильной жаждой новизны.