Закат. Один раз – не водолаз. Ответы на все вопросы.
Проникнуть в запертое жилище оказалось несложно – я просто потянул за петли замка, и грубые гвозди, их удерживающие, легко выпали из трухлявого дерева. Дом, разумеется, был в полном запустении – голые стены с пузырящимися от сырости желтыми обоями, ошметки линолеума на сгнившем полу, обсыпавшийся потолок… Везде было пусто, не осталось даже ненужного хлама, обычно забываемого при переезде. Вечерний свет, и без того неяркий, с трудом проникал через окна – целые, но напрочь затянутые пылью и паутиной. В единственной комнате первого этажа царил плотный мрак, великодушно скрывающий от нас свидетельства печального распада когда-то нормальной и, наверное, счастливой жизни людей, которым принадлежал этот дом. Одно было очевидно: все тут давным-давно покинуто, безнадежно и навсегда.
– Что же это такое, Макс?.. – прошептала Ася. – Где они все? Куда подевались?..
Губы ее дрожали от недоумения и горя. Я взял ее за плечи, чтобы обнять и успокоить, но она с неожиданным ожесточением вывернулась и побежала по лестнице наверх.
– Мама! – позвала она тонким голосом. – Мама, я тут!..
Это было настолько жалко и… страшно, что я бросился за ней. Она стояла посреди небольшой комнатушки – видимо, бывшей детской, судя по веселым розовым слоникам на вздутых обоях, и беззвучно плакала. Руки ее были опущены: она даже не пытаясь вытирать слезы, капающие с носа. Я подошел к ней – на этот раз она меня не оттолкнула, кажется, просто потому что не заметила моих неловких сочувственных объятий.
– Ну вот, – тихо всхлипнула она. – Н-никого нет…
– Да, – успокаивающе кивнул я, чувствуя себя остолопом. – Но ты не расстраивайся, пожалуйста. Просто переехали куда-то… Найдем мы твою маму, не волнуйся. Вот, сейчас, в интернете посмотрим, родственников поищем…
Я достал телефон.
– Черт, – смущенно сказал я. – Не ловит. Ладно, вернемся – дома посмотрим… Ты только не плачь. Все будет хорошо, обещаю…
Мне пришло в голову, что раз в деревне никого нет, то мне придется сопровождать Асю обратно в город – а может, и дальше быть рядом с ней, пока она не найдет кого-то из близких. Я еще не понял, радует меня это или огорчает. С одной стороны, перспектива провести остаток дня… а может быть, и ночи с Асей, вытирая ей сопли, успокаивая и гладя по голове, не скрою, манила меня. Но, с другой стороны (надо же иногда быть честным с собой), пока мы ехали сюда, я настолько сжился с мыслью о скором расставании, что уже представлял себе, как проведу вечерок у себя дома – в сладком страдании от того, что ее нет рядом, и компенсируя отсутствие Аси очередной бутылкой. А вы думали, все просто в голове у мужчин?..
Впрочем, она уже успокоилась – сама и поразительно быстро.
– Смотри, – показала она.
Она раздраженно сбросила мои руки и высморкалась, наконец, в платочек. Шагнула в угол комнаты и подобрала грязную, затоптанную книжицу, валяющуюся на полу. Я придвинулся поближе, чтобы разглядеть находку. Это оказалась всего лишь тетрадь с детскими рисунками, по-видимому, за авторством самой Аси (очевидно, в те младенческие времена изобразительное искусство еще не было ее сильной стороной). На клетчатых листочках всюду был один и тот же сюжет: большеголовая принцесса с рахитичными ручками и разлетающимися косичками защищается кривым мечом от странного, жутковатого существа: очень высокого, худого, на непропорционально тонких жирафьих ножках, с головой, скрытой остроконечным черным капюшоном.
– Кто это? – спросил я Асю, перелистывающую ломкие страницы.
– Это я так себя представляла.
– Хм, – в некотором замешательстве произнес я. – А почему здесь у тебя такие длинные ноги?
Это прозвучало, боюсь, нетактично по отношению к низенькой Асе (хотя клянусь родной матерью, Богом и чертом – к ее ногам с трогательными круглыми коленками и детским размером обуви у меня претензий не было), и я тут же спохватился:
– Я имею в виду – почему такой странный капюшон?
– Ты что, дурак? – вздохнула она. – Не видишь, что я – это п-принцесса? А это – чудище из Еськиных сказок. Называется Хоседэм14.
Она аккуратно сложила тетрадку и убрала в свою крохотную сумочку. Посмотрела на меня:
– Я боюсь, – пожаловалась она.
– Понимаю, – кивнул я. Мне и самому было не по себе в этом холодном, заброшенном доме.
– Нет, – сказала она, – я боюсь, что мама умерла. Она же уже тогда почти не ходила, ты п-помнишь…
– Да не-ет, что ты! – заявил я с преувеличенным оптимизмом. – Не может быть. Она же совсем нестарая была.
– Знаешь, что, – неожиданно рассудительно сказала Ася. – Пойдем-ка на кладбище, пока не стемнело. Покажешь мне, что вы там натворили. И поищем маму… господи, хоть бы ее там н-не было!..
Торопясь, мы покинули неуютный дом – как прежде его покинули законные обитатели. Я слабо ориентировался на местности, и поначалу самоуверенно собрался идти пешком, на Ася настояла, чтобы мы ехали на машине. Ей было страшно на безлюдных, мглистых деревенских улочках – и я не без облегчения с ней согласился.
Планировкой поселка занимались странные люди. Деревня и все обжитые окрестности протянулись узкой полоской, зажатой между мелкой заилившейся речушкой и лесным косогором. Когда-то все здесь было устроено если не логично, то хотя бы понятно: дома кончались околицей, от нее вдоль овражка с ручьем вела дорога, а в отдалении, на небольшой возвышенности, стояла старая церковь с погостом. Потом пришел какой-то рационализатор и решил, что церковь не нужна, а на единственном ровном и еще не застроенном месте – между кладбищем и деревней – можно воткнуть пионерский лагерь. Дело, возможно, хорошее, только вот после этого похоронным процессиям (к счастью, редким в маленьком селе) приходилось прокладывать свой последний путь прямо через территорию лагеря, к восторгу и изумлению отдыхавших там школьников. Эта нелепая процедура, как сообщила мне Ася, послужила сюжетом для неисчислимого множества детских страшилок, замогильным шепотом передаваемых в темноте отрядных спален.
Мы тоже проехали этой дорогой. Ворота лагеря были давно сорваны с петель и валялись в траве. Входная арка еще стояла, пусть и изрядно покосившись; столбы соединяла наверху широкая доска с добела выцветшим названием «Юный подводник». Так когда-то назывался этот лагерь и в нем, как объяснила Ася, дети проходили школу молодого водолаза по программе ДОСААФ. Она сама, как и многие местные, любила плескаться в специально обустроенных бассейнах – под присмотром тренера, конечно, потому что в них было страшно глубоко. Я не поверил: какие, к свиньям собачьим, подводники в этих болотах, но Ася взялась спорить и потребовала остановиться, обещая наглядно доказать свою правоту. Я чувствовал, что она просто тянет время, чтобы не ехать на кладбище, и не возражал.
За нашей спиной уже остались столовая, казармы (или как они там правильно называются), угрюмый, закопченный после пожара корпус администрации, и до выезда было рукой подать. Здесь, на отшибе, стояло большое кирпичное здание кубической формы, и именно его хотела показать мне Ася.
Внутри гулял ветер, свободно проникая сквозь огромные, как в спортзале, пустые проемы окон; крыша обвалилась, густо засыпав пол осколками шифера. Единственным чудом сохранившимся элементом декора в этом бесприютном помещении была плиточная мозаика, кругом обходящая стены. В центре зала, между кучами строительного мусора, затаилась огромная дыра, заполненная черной, маслянистой водой. Это был бассейн, но странный – не вытянутый, как обычно, а строго квадратный; когда-то тут, видимо, были и лестницы, по которым пловцы спускались вниз, и красивый кафель, но теперь все сгнило, рассыпалось ржавой крошкой, истерлось в пыль – и бассейн превратился в бездонный провал, жутко блестящий водой на метр ниже пола. Ася потянула меня ближе, но я с опаской удержал ее: живо представил, как она, со своей вечной беспомощностью спотыкается об обломки кирпичей и падает вниз, поднимая фонтан грязных брызг и расплескивая волной пустые пластиковые бутылки и прелые листья; а я отчаянно перегибаюсь вниз, пытаясь достать ее – и не достаю даже кончиками пальцев.
Я поспешил признать свои заблуждения насчет доблестных степных подводников и потащил Асю на свежий воздух. На обратном пути меня ждало еще одно издевательское знамение: над дверью висел в массивной деревянной раме портрет, изображавший безымянного человека в глухом медном шлеме, а мозаика под ним складывалась в неуместно бравурный лозунг:
Знает пионеров класс:
не сдается водолаз!
Куба или Гондурас
– всюду нужен водолаз!
Будь Максим ты или Стас
– будешь славный водолаз!
…На улице было тихо. К закату туман поредел: дымка поднялась ввысь, и под ней пробивались красные лучи заходящего над ручьем солнца. Дальше ехать не имело смысла: кладбище начиналось прямо перед нами, за лагерной оградой, и в тумане было легко зацепить колесом могилу какого-нибудь несчастного. Я подхватил из машины свой рюкзак и поспешил за Асей, уже нетерпеливо оглядывающейся на меня из калитки.
Деревенское кладбище было небольшим, уже даже не печальным местом, больше похожим на запущенную лесную поляну с сотней беспорядочно разбросанных холмиков – словно здесь когда-то поселилась семья гигантских сурков, а затем исчезла, оставив свои кучки навсегда. Тут и там мирно торчали замшелые кресты, чередуемые незамысловатыми памятниками; тропинки между могилами поросли мокрой травой так, что каждый шаг приходилось делать осторожно, стараясь не наступить на чье-то неприметное вечное обиталище. Тут тоже много лет никого не было, и это вызывало удивление: нет ничего странного в том, что люди забывают свои дома или, к примеру, бассейны, но обычно они с болезненной чувствительностью не могут оторваться от могил своих предков – пока не умрут сами.
– У нас тут свой участок, – прервала мои философские размышления Ася. – Во-он там, в дальнем углу. П-пойдем туда сразу.
Пробираясь между ржавых оградок и кустов крапивы, мы подошли к нужному месту. Пять-шесть могил – таких же неухоженных, нестрашных, все как одна – с дешевыми памятниками в виде жестяной призмы, – на городских кладбищах такие обычно ставили временно, надеясь когда-нибудь заменить их добротным мраморным монументом, но здесь, очевидно, не принято было тратить деньги на пустяки. Краска с железа, конечно, слезла, и сложно было различить затертые имена на остатках надписей, – равно как и лица на заляпанных осенней грязью портретах. Ася прерывисто вздохнула.
– Это бабушка, – принялась показывать она. – Это тетя, потом ее муж, потом вот двое их детишек – они маленькими умерли, а всего их четверо было, я им открытки п-посылала… Это отец мой, я его не помню, я говорила тебе. А вот эту… – ее голос снова задрожал, – эту я не помню… Это мама, да?
– Нет, – разлепил я губы. – Это точно не мама. Это…
Но она уже достала платок, смочила его губами, и, присев на корточки, принялась оттирать круглую дощечку с фотографией. Та сверкнула вдруг неожиданно ярко, и Ася вскрикнула. Я встревоженно наклонил к ней голову, пригляделся и отшатнулся в смятении: с портрета смотрело мое лицо – уставшее, пыльное, на мутном белом фоне.
– Зеркало, – прошептала Ася. – И тут Еська…
– П-почему зеркало?!. – заикаясь то ли от неожиданности, то ли перенимая манеру Аси, спросил я.
– Это тоже из его сказок… Он говорил, что душа человека – эта та его часть, которую видно, но нельзя п-потрогать. Например, тень, или отражение в воде, понимаешь? Это тоже его предки так считали.
– Бред какой-то… В зеркало же видишь себя, а не того, кто похоронен… Значит, свою душу, а не его?
– Так в этом всё и дело…
Я замолчал, не в силах понять этой трансцендентной простонародной мудрости. Ася – насупленная, с недоверчиво оттопыренной губой, – внимательно изучала свое отражение в исцарапанном зеркале. А я смотрел на нее. И вдруг – буквально на какой-то миг – ее милое, но привычное лицо преобразилось волшебным образом: косые закатные лучи окрасили белокурые пряди теплым розовым светом; тени на белой коже обострили мягкие прежде черты, наполнив их возвышенной строгостью; серые глаза потемнели и налились завораживающей глубиной. Замерев от восторга, я вдруг увидел в ней то, что раз за разом выискивал в те месяцы, что мы были вместе – и с ревнивым разочарованием не мог найти: она всё же оказалась красавицей, пусть и не обычной, напоказ, – а тайной, укрывающей свою истинную красоту по врожденной, девственной скромности. Теперь я точно знал, что не ошибся в своем выборе, и больше мне не надо было насильно убеждать себя в этом. Мне даже не надо было больше на нее смотреть, чтобы знать, что она… лучшая? Я тут же решил испытать свою уверенность – с трудом оторвав взгляд от сияющего в лучах солнца профиля, я вынул из ее руки платочек и потер буквы, еле видные под зеркалом. Под слоем грязи проступила надпись:
Астра Августовна Хомячкова. 26/03/1984 – 01/IX/2009
– Астра?! – ошарашенно потряс я головой. – Звезда?
– От хуя узда, – неожиданно грубо парировала Ася, мигом вернув меня на грешную землю. – Ненавижу это имечко… А ты что, столько со мной прожил, и ни разу в паспорт не залез?
– Нет, – я растерянно потряс головой. – Слушай, а почему тогда – Хомячкова?..
По-видимому, ничего более идиотского спросить было нельзя, но Ася не обиделась, а, наоборот, еле заметно улыбнулась:
– Это от бабушкиной фамилии – Коммишхоффен. Язык сломаешь, да? Вот местные и переиначили по-своему…
– Какая странная фамилия15… А я думал ты финка. Ну, или это… мордовка, что-то в этом роде.
– Я-то? Я русская… а вот бабушка была эстонской немкой.
– Это поэтому ты такая блондинка?
Она прыснула, немного нервно, но все же с облегчением. И предпочла сменить тему:
– Знаешь, я так испугалась… что т-тут мама. А это всего лишь я. Смешно, да?
– Очень, – согласился я. – Пойдем отсюда, а? Вернемся в город, отдохнем… и придумаем, что нам делать дальше.
Но Ася для очистки совести решила сорвать сухую траву на могилах. Я, конечно, принялся помогать, но она бросила эта занятие так же неожиданно, как начала, и обреченно махнула рукой:
– Тут до ночи провозимся… Потом приеду и уберу. Или вместе. Если т-ты еще куда-нибудь не пропадешь…
– Непременно, Асенька, – пробормотал я, взял ее, наконец, за руку (она не стала отнимать ее, как раньше) и повлек через заросли к калитке.
Она уже устала, и чуть заметно прихрамывала на одну ногу, а я, хоть и был измотан поездкой, да и вообще – всеми свалившимися на мою голову приключениями, чувствовал себя странно легко: наше общение все-таки начинало налаживаться, и на жизненном горизонте проявлялись кое-какие перспективы.
Мы вышли к машине. Еще издали я приметил, что она стоит, странно завалившись на бок, и подумал, что если я оторвал подвеску на бездорожье, то нас ждут большие проблемы с возвращением домой. Но все оказалось куда как хуже. Подойдя ближе, я обнаружил, что все четыре колеса спущены – а точнее, каждое из них грубо и злонамеренно разрезано, да так, что наружу торчали куски корда. Я не успел даже испугаться, Ася тоже еще ничего не поняла, мы посмотрели друг на друга, и в этот момент грохнул выстрел. Я увидел, как с сухим треском рассыпается боковое стекло – и услышал, как звонко и страшно вскрикнула Ася. Не помня себя, я рванулся к ней, но она, по всему, была невредима, просто испугалась, и тут раздался второй выстрел, ударивший с медным звоном куда-то под капот.
Я пришел в себя, и, подхватив попискивающую, закрывшую голову Асю, обогнул машину и ввалился в двери бывшего бассейна. До меня уже дошло, что стреляют откуда-то сверху, от косогора, то есть из-за здания, и следовательно, оказавшись внутри, мы будем в относительной безопасности. Радовало, что со мной был верный карабин. И какое счастье, что я, беспечная душа, на этот раз решил последовать технике безопасности и взял оружие с собой, а не оставил его в простреливаемой машине. Теперь у нас был шанс.
Затолкав Асю в ближний угол и велев не высовываться, я присел перед ней, старясь максимально закрыть ее силуэтом. Ствол я выставил вдоль стены. Кто бы не ворвался в единственный вход, он окажется у меня на мушке, да еще и боком, и, будьте уверены, с пяти метров я не промахнусь. Но, как водится, всё пошло не так. Сверху свистнул камень. Пролетев дугой через пролом в потолке, он громко упал в воду, подняв кучу брызг и разогнав по залу трескучие волны эхо. Я рефлекторно скосил глаза, всего на миг, – но, когда я когда вновь вернулся к двери, там уже стоял, широко ухмыляясь, Стасик. В последних отблесках дня я увидел, что его рука сжимает непропорционально огромный, облупленный револьвер, безапелляционно нацеленный прямо мне в переносицу.
Картина была банальной, патовой: классическая сцена из вестернов, в которой герой и бандит держат друг друга на прицеле, обещая друг другу взаимное гарантированное уничтожение. Только это был не фильм – к сожалению ли, к счастью, – и Стасик не стал разыгрывать драму. Он невозмутимо спрятал оружие в карман и шагнул мне навстречу.
– Стой, – хрипло сказал я. – Выстрелю.
– Дебил, что ли? – удивился он. – Давай поговорим.
– О чем? – тупо спросил я, прижимаясь ближе к Асе.
– Ты же меня знаешь. Я пацифист, брателло. И мне жалко тебя убивать. Отдай её и иди себе спокойненько нахуй.
– Так я ее вроде не держу, – я поднялся и покрепче ухватился за цевье. – Подойди да возьми.
– Ты в натуре придурок, – развел он руками. – То стой, то подойди…
В этот момент затихшая было Ася подскочила, как чертик из табакерки, и вмиг оказалась между мной и Стасом, наглухо перегородив линию огня. Я выматерился сквозь зубы.
– Что вы тут устроили, два петуха! – негодующе закричала она, бешено оглядываясь то на брата, то на меня. – А ты, Еська – пошел вон! Оставь нас в покое!
– Ася, назад! – заорал я, и она в самом деле попятилась, неловко врезавшись в меня. И тут Стас, воспользовавшись нашим фатальным замешательством, одним прыжком оказался рядом с Асей. Вцепившись в ее куртку, он мгновенно крутанулся вокруг себя и швырнул девушку в стену. Пока я, остолоп, смотрел на летящую вверх тормашками Асю, он, продолжая движение, врезал мне слева – да с такой пушечной силой, что я, невзвидя света, рухнул головой в бассейн.
Винтовку сразу же пришлось выпустить – и она глухо ударилась о далекое дно. Я кое-как сумел перевернуться и вынырнуть, мучительно кашляя и отплевываясь ржавой водой. Дело пахло керосином – во всех смыслах. Обычно я неплохо плаваю – выручает вес, но сейчас ставшая невероятно тяжелой одежда тянула вниз, а туго зашнурованные ботинки сковывали привычные пловцовские движения. Приходилось барахтаться изо всех сил только затем, чтобы держать нос над поверхностью. Нечего было и думать о том, чтобы ухватить скользкими пальцами неприступно высокий бортик.
Судорожно выныривая и вновь погружаясь с головой, я видел, как Стас осторожно приблизился к краю бассейна и, глядя в упор, оценил мое положение. Потом сквозь натужное фырканье и дробящийся эхом плеск воды прорезался громкий треск: со стены, в которую ударилась Ася, сорвалась тяжелая картина с мужиком в гермошлеме и рухнула вниз. Мне не было видно, куда она упала, но лицо Стаса исказилось: он панически всплеснул руками и исчез из поля зрения. Пришибло Асю, понял я и забился втрое сильнее, пытаясь зацепиться за гладкую стенку. Разумеется, это было бессмысленно и даже вредило моему положению, но в тот момент я полностью потерял способность мыслить рационально. Вместо того, чтобы перестать биться, и, задержав дыхание, попробовать стянуть под водой мешавшую одежду, я почему-то вспомнил о том, что уже три дня не кормил своих аквариумных рыбок (эту ассоциацию, положим, еще можно как-то понять), а еще – что дома у меня лежит почти полсотни неплохих листов рукописи, которую теперь, очевидно, никто не допишет и не прочитает, и от этого стало уже не страшно, а грустно.
Несомненно, на этом все должно было закончиться… если бы не Стас. Он вернулся, и выражение лица его было странно спокойным и холодным; перегнувшись вдруг всем телом через борт, он неимоверно длинными руками ухватил меня за шиворот и небрежным движением выбросил на спасительный кафельный берег.
Ничего не понимая, я с трудом поднялся на четвереньки, готовясь дать отпор. Но Стас не думал нападать – он предусмотрительно отодвинулся в сторону и с самым примиряющим видом показывал мне пустые ладони. Впрочем, я мигом забыл о нем, увидев неподвижную Асю со спутанными, черными от крови волосами. Кое-как встав на ноги и опасно вихляясь, я приблизился к ней. Ни черта не было видно, но, кажется, она дышала – неглубоко и неровно, и может быть, подумал я, ее еще можно спасти. Я машинально захлопал себя по карманам, достал телефон, чтобы вызвать скорую – но из щелей пластмассового корпуса лилась вода, и я повернулся к Стасу. Или Есю, мать его так и так.
– Не ссы, – прогудел он, столкнувшись с моим, мягко говоря, недобрым взглядом. – Теперь все в порядке будет. Лоб поцарапала маленечко, всех делов…
Я тяжелыми, влажно бухающими шагами направился к нему. Он резво отступил и полез в карман. Мне было все равно.
– Ты это… ты погоди, – озабоченно бормотал он, роясь в штанах. – Вот. Будешь?
Он извлек стеклянную фляжку, блеснувшую в темноте, и протянул мне. Я подошел и сплюнул ему под ноги песок из проклятого бассейна.
– Буду, – сказал я и выхлебал половину, не распробовав даже, что там. Меня трясло. Мокрая одежда наливалась ледяным холодом. Я вернулся к Асе и потрогал ее за грязную теплую щеку. Жива. Не отрывая взгляда от ее лица, я с трудом стянул куртку и штаны и стал их выжимать, далеко относя руки, чтобы не лить на девушку воду. Расстелил кое-как одежду на бетонном полу и сел, положив голову Аси на ледяные колени. Так мне было спокойнее. Стасик, на которого я не обращал никакого внимания, устроился рядом, откинувшись на стену и задумчиво потягивая из горлышка маленькими глотками.
– Теперь остудился? Будешь говорить? – без тени усмешки спросил он.
Я молча забрал у него остатки пойла. Он, не смутившись, тут же достал из-за пазухи непочатую копеечную чекушку.
– Короче, Макс, – печально пророкотал он, – кажется, я все-таки ебанулся.
– З-заметно, – процедил я, стиснув зубы, чтобы не стучали.
– Что? Нет, серьезно… Сошел с ума. Вот ведь лажа, представляешь?
Я промолчал. Меня гораздо больше занимала Ася – из-за Стасиковой болтовни я совсем не слышал ее дыхания, и это тревожило. Кажется, она слегка пошевелилась. Или это моя дрожь сотрясала ее тело? Господи, хоть бы она просто спала…
– Слушай, – не унимался Стас, – ты же спец по распаренным мозгам? Может, меня вылечишь?
– В дурку иди, там вылечат, – пробормотал я, бережно убирая с окровавленного Асиного лица волосы. – Ты что, правда ее десять лет в квартире держал?
– Меньше, – помедлив, ответил он. – Девять с половиной.
– А мне что не сказал? Родным?
– А, каким там нахуй родным… Мать сразу на Волгу уехала, к теткам. Я ее и не видел больше. А тебе… Там видишь, какая хренота вышла…
– Какая?
– Ну… хочешь верь, хочешь не верь, но мне на самом деле выдали не тот труп. Я в ухо не ебу, что за кабак у них там творится, но тут они конкретно обосрались и выписали накладную… то есть свидетельство о смерти, не на того человека. А я тоже… солнечный долбоёб. Мне стрёмно было хотя бы лицо раскрыть, посмотреть. Или там родинки какие поискать. Они говорят – там в натуре фарш, лучше не лезть с неподготовленной психикой. Ну я им поверил… конечно, кто бы не поверил. Потом, месяцев эдак через шесть, находит меня какой-то хрен из больницы. Врачебная ошибка, говорит. Можете забирать. Рады, говорит, чудесному спасению? Ну, я ему показал, как я рад. Прижал его хорошенько, он все и выложил. А что несет, сам не понимает. Говорит, ваша сестра создала нам неразрешимый административный коллапс. Человек по документам мертвый, денег на него нет, фонды не выделяются, главврач кипятком ссыт, что его за всё это приголубят. С другой стороны – врачебная этика, клятва Гиппократа, выкинуть на мороз просто так нельзя, лечить надо… Так все и было в подвешенном, мать его, состоянии, но тут она, – он кивнул на Асю, которая, словно почувствовав, что говорят о ней, вдруг дернула плечами, – помирать вроде перестала, стабилизировалась, и даже появилась надежда, что когда-нибудь оклемается. Увезите ее, говорит, ради Аллаха. Родная же, типа, кровь. Денег предлагал…
– Родная, значит? – как бы между делом уточнил я.
– Ну, по понятиям – вроде как родная. Откуда ему знать все наши семейные тайны… А ты, значит, уже в курсе?
– И что дальше было? – пропустил я вопрос мимо ушей.
– Ну я говорю – покажите. А там – сам видишь… – он снова указал на Асю. – Синяя вся, тощая как кура, – ни сиськи, ни письки, руки нет, да еще изо рта кишка торчит пластмассовая. Забрал, конечно. Дал им там всем пизды, спросил какие лекарства, чем лечить, как кормить, и забрал.
– А потом?
– Потом?.. – он надолго замолчал, сощурившись. Достал сигареты, протянул мне. Я осторожно взял одну мокрыми пальцами.
– Потом что? Меня позвать нельзя было?
– Э, братан, ты уже женат был… И вообще – сам не помнишь, что ли, как ты после поминок бухой мне в уши лил, какой ты гондон, как ты ее обманывал, как тебе на нее похер было, и как ты радовался, когда она умерла? А? Не помнишь?
– Врешь, – похолодел я, хотя, казалось бы, холодеть дальше было некуда.
– Я правду говорю, а вот ты тогда окончательно допизделся. Короче, я все понимаю, парень ты неплохой, только крышу у тебя тогда снесло, вот ты и принялся каяться и всех сук на себя вешать. Но ведь было всё говно-то, а? Вот и нечего тут предъявлять, сам виноват. Я так решил, что больше тебе ее не отдам. Такая корова нужна самому.
– Корова? – озлобленно переспросил я. – Ты еще про гуся вспомни!
– Чего?! Какой еще бля гусь?!
– А тот самый!
Стас тяжело вздохнул.
– Вот же балаболка… Ладно, в расчете. Один-один. И вообще, не было там никакого гуся, ясно? Обман зрения. Меня, если хочешь знать, только девки деревенские интересовали… С дискотеки.
– Да какие еще девки?.. Хорош отвлекаться.
– М-да. Короче, понимаешь, я тогда вроде свихнулся. Еще бы… Была мертвая, все, свыкся уже – и тут на тебе, живая. Ты сам-то как сейчас? Крыша не слетела от такого?
– Не дождешься, – угрюмо заявил я, подумав впрочем, что тут Стас попал в точку.
– Аська тебе говорила, что она мне сводная сестра? Или… не только сестра?
– Она говорила, что ты пытался ее изнасиловать. Только я не понял, успешно ли.
– Чушь… Мне вообще от нее ничего не надо было, ясно? Она и без этого была вся моя. Я и купал ее, и лечил, и задницу ей вытирал, и кормил через трубочку эту идиотскую. Понимаешь?
Я подумал: как жаль, что я ни разу не попытался напроситься к Стасику в гости. Даже не знаю, где у него была эта тюрьма…
– И так десять лет?
– Девять с половиной.
– Ну, допустим… А почему тогда она так молодо выглядит? Ты уверен, что тебе отдали все-таки правильное тело?
– Это кома, братан. Можешь мне поверить, я теперь всё про кому знаю. Обмен веществ замедляется, и человек не стареет. Только это все равно такая наёбка от природы. Когда они в себя приходят, они быстро возраст набирают до положенного, и даже больше. Ты заметил, что она уже изменилась? Ну вот. А через пару-тройку месяцев станет самой обычной бабой под сорокет. Только мне насрать.
– Мне тоже.
– Что?.. Не важно. Это длилось много, много, много ебаных лет, понимаешь? Я так сжился с ней, с этим всем, что всерьез думал, что так оно все и будет. А потом она вдруг исчезла. Свалила от меня. У меня там камеры висели – я потом видел, как она в себя приходила. Ну, после этого мне совсем крышу снесло…
– Да что ты? – усмехнулся я. – Когда это было?
– Неделю назад. В прошлое воскресенье.
– Я тебя после этого два раза видел, и не сказал бы, что по степени безумия ты чем-то отличался от себя обычного.
– А то, – хохотнул он и зашвырнул пустую бутылку в бассейн. Я вздрогнул от всплеска. – Я, братан, умею изображать, что захочешь. Но на самом деле, ум у меня не до конца отшибло. Даже наоборот, башка в ускоренном режиме заработала после ее побега. Я мигом сообразил, что она бросится искать тебя.
– Меня?
– Да. Пидораса, изменника и урода, который уже раз ее не уберег. С радостью кинется тебе в объятья… Я выманил тебя на попойку, чтобы выяснить, встречалась она уже с тобой или нет. Сначала думал, что не успела, но потом ты сам начал разводить какие-то мутные слюни по этому поводу, и я понял, что она где-то рядом. Тогда я оставил тебе разбираться с официантами насчет битой посуды, и повесил камеру в твоей машине, чтобы следить…
– Это был ты?!
– Это был я.
– А мусор зачем насыпал?
– Чтобы отвлечь тебя от камеры, очевидно же. Чтобы ты не заметил ее.
– А волосы эти ужасные зачем?
– Н-ну… Для эффекта. Мне хотелось тебе нагадить как-то. Чтобы ты забегал и ни хрена не понял.
– И ты для этого у нее волосы выдирал?!
– Дурак, что ли? Это оленьи, из могильника. Тут таких хоть жопой ешь по окрестностям, понял? Я собираю для поделок.
– Каких еще, на хрен, поделок?..
– Ну-у-у… Это у нас так принято. Типа, как вуду, только в позитивном ключе. Я такие шил все время, чтобы она поскорее поправилась.
Я посмотрел на него, как на идиота. Хотя, почему «как»?
– Это ты мне один из таких подарочков оставил в своей лаборатории?
– Да не… – Стасик снова вздохнул. – Таким за здорово живешь не разбрасываются. Просто выронил при переезде. Ты же слышал новость? Ректор, мудак сраный, всех выгнал оттуда и собрался вместо нашего комплекса дом приемов с резиденцией воткнуть. Ну не пидор ли, а? Всем прямо утром сказали собирать манатки и выметаться нахуй. Я поэтому и назначил тебе встречу снаружи…
– Что же не пришел? – язвительно спросил я.
– Да я и не собирался! Когда ты позвонил и стал говорить про Аську, я понял, что она на тебя вышла. Дальше было всего-то делов – проследить за тобой и понять, где она. Казалось бы, шикарный план, а? Только не вышло, потому что ебаный дедушка со своим корытом…
– Да какой еще дедушка? – совсем запутался я.
– Да хули ж ты меня все время перебиваешь, а? – возмущенно воскликнул Стас. – Все объясню по порядку, не боись. Короче, эти сраные жигули, которые мне от дедушки покойного достались, не завелись в самый ответственный момент. Поэтому я видел, как ты там болтался по лаборатории, как говно в проруби и собачился с охранником, а вот уехать за тобой я уже не смог. Пришлось потом отлавливать вас по трекингу камеры, которая в машине…
– Ясно… – пробормотал я, хотя мне все было неясно. – Письма детские тоже ты мне писал?
– Какие еще письма? Не знаю нихуя никаких писем.