Buch lesen: «Обреченный»
Навсегда расстаемся с тобой, дружок.
Нарисуй на бумаге простой кружок.
Это буду я: ничего внутри.
Посмотри на него – и потом сотри.
Иосиф Бродский (с)
Вместо пролога
«Мне так страшно. Я не хочу умирать. Мне очень страшно. Я столько раз избегал смерти, но сейчас…. Не уже ли это конец? И она не спасёт меня? Никто не спасёт. Нет. Хотя бы ещё один раз увидеть её глаза, в последний раз. Мне нравится её голос и руки, что касаются меня здесь, где сердце и там, где никто никогда не дотрагивался до меня…. До моей души….»
– Давление падает!– Кто-то кричит из медицинского персонала.
– Дыхание! Он перестаёт дышать! Судороги!– «Последний раз увидеть её, услышать, ощутить…»
– Кислород! Адреналин!– «Где же ты? Приди. Прошу…»
– Давление ниже 80! – «Я не чувствую ног, я не чувствую себя…. Где же ты…? Всё как в тумане….»
– Пропустите! – «Это её голос…!»
– Давление поднимается!
– Я нужна ему!
– Ли…! – Шепчу я, хотя хочу кричать, но голоса нет. Веки слишком тяжелые, не могу открыть.
– Я здесь, я здесь.– Говорит она. – «Пальцы прохладные, как всегда…»
– Ли… – Хриплю я и с трудом открываю глаза. Вижу её глаза, они большие и печальные. Она знает, и я знаю. – Ты пришла… – Ели шевелю губами. – «Нет, не то, не то. Я хочу сказать другое, совсем другое…».
– Да. Держись, ты выживешь.– Говорит она и сжимает мою ладонь, сильной и в тоже время такой хрупкой, маленькой рукой.
– Давление вновь падает!
– Я ухожу… – Шевелю губами, не слыша своего голоса. Все суетятся.
– Нет. Нет.– Говорит она, хотя её глаза выдают её. Она тоже это понимает.
– Мне страшно…. – Она сжимает мои пальцы и кладёт другую руку на грудь. Она всегда угадывает, где у меня болит. От её прикосновения становится сначала холодно, потому что её пальцы прохладные, но потом медленно, как если бы солнце было электрической лампочкой, растекается и набирает мощность, тепло.
– Не надо… – Хрипло говорю я.– Не в этот раз.
– Не смей сдаваться! – Не повышая голоса, говорит она, но я слышу в её словах тот же страх, что и во мне самом.
– Взять кровь на кщс!
– Я устал от вечной боли… – Мне тяжело говорить, но я заставляю себя говорить. – Всё, что было в моей жизни лучшее, это ты…
– Прекрати.
– Не надо… – Прошу её. Видно она видит, как мне тяжело и замолкает. – Я знаю, что ты добрый и сострадающий человек… – Я начинаю задыхаться . – «Нет, мне нужно сказать… Ещё немного времени…»
– Лилиан, отходи! Всё это конец! – Кто-то тянет её от меня.
– Нет…! – Хрипло стону я.– Нет…!
– А хрен с вами! – Ругается врач и отбегает от моей кровати. Суета по уменьшилась, во мне опять дырки и провода от капельниц и мониторов, что тикают и шипят вокруг нас.
– Надень. – Просит она, освобождаю руку и надевая мне кислородную канюлю.
– Я должен сказать… – Шепчу я. – Я люблю тебя… – На выдохе произношу я.– Я знаю … ты … не любишь меня.... Калеку любить сложно.… Ты красивая и добрая.… Я говорил…. Но, я.…
– Тише, тише.… Дыши. – Шепчет она в ответ.
– Руку.… – Тянусь я к её руке. У меня совсем не остаётся сил. Не мои измученные легкие и мышцы, они устали, я устал бороться. Она вкладывает свою кисть в мои пальцы, я сжимаю их, не так сильно, как бы хотел.
– Прости….
– Не смей умирать! – Приказывает она мне. – Не смей!
– Прости…
– Не сметь! Сегодня мой день рождения. – Глаза её сухие, она не плачет, в них волнение, возмущение. Нет слёз. – «Это хорошо…. Значит, она не будет долго обо мне плакать».– Думаю я
– Извини…
– Не принимаются! – Сердито говорит она, хотя я вижу, что она совсем не сердится.
– Поцелуй меня… ещё раз… в последний… – Прошу я. Она наклоняется и целует в щеки, её губы теплые и немного шероховатые, как язык у кошки.
– В губы… – Прошу я. Она смотрит в мои глаза, я вижу своё отражение в её глазах: худое, бескровное, почти лицо, палые щёки и синева под глазами, всклокоченные волосы на голове, большие затравленные глаза, мои глаза.
– Пожалуйста… – Она наклоняется еще ниже, наши носы соприкасаются, я слышу, как часто она дышит, как пальцы руки, что сжимают мою руку, напряжены, как бьётся венка на её виске и как расширены зрачки. От неё всегда исходит такой приятный аромат карамели или может эта ваниль… Вот её губы касаются моих потрескавшихся губ, и она проводит языком по моей нижней губе. Мои губы открываются её губам навстречу, и я прикрываю глаза.
Её поцелуй нежный и не глубокий, я понимаю, она боится причинить мне боль, но я хочу в последний раз ощутить всю полноту её губ и без предупреждения врываюсь в её рот своим языком, шарю по её губам как безумец. Возможно, я и есть безумец, но я так хочу чувствовать себя живым в этот миг, в эти секунды. Мои губы становятся тверже, она это чувствует и не сопротивляется. Она слишком хорошо всё понимает и позволяет мне делать в эту секунду всё, что я захочу.
В конце я смягчаю свои напор и ласково отстраняюсь от её губ, я почти в полу оброчном состояние, это забрало все мои силы, перед глазами мушки и в ушах шумит. Она отстраняется от моих губ, но соприкасается со мной носом и лбом.
– Спасибо…– Ели слышно шепчу я.– Теперь не так страшно у… – Меня пронзает боль, которую я ещё никогда не испытывал и я понимаю, что это мой конец. Я хочу кричать, но не могу, я судорожно сжимаю её ладонь. Мониторы пищат, а я смотрю в её лицо, в её глаза и вижу в них слёзы, а затем я перестаю быть… Последнее, что я слышу, этот как стучит её сердце в моей руке…
Трагедия человека отчасти заключается в том, что его развитие никогда не завершается; даже при наиболее благоприятных условиях, человек реализует лишь часть своих возможностей, ибо он успевает умереть, прежде чем полностью родиться.
Эрих Формм (с)
Глава 1
Она влетела как вихорь в палату, со словами:
– Доброе утро!– В шапочке и в маске, что была спущена и открывала её лицо. Цветастый костюм и на ногах не по форме, хотя я не разбираюсь в медицинской обуви, но кажется это точно не медицинская, так как на ней была изображена парочка Микки и Минни Маус, тапочки.
– Мелов? – Спросила она. Я кивнул.
– Ну – с, колоться. – Продолжила она так же бодро, как и открыла дверь, чуть её не снеся с петель, впоследствии я привыкну к её манере входить, но сначала меня это немного испугало или может, удивило, подходя к кровати и ставя на неё коробочку или как это у них там называют. Я приподнялся с кровати, глядя на неё. Она видно не заметила моего взгляда, обрабатывая перчатки антисептиком и готовя всё для забора крови.
– Палец. – Скомандовала она. Я протянул ладонь, предоставляя ей самой выбрать, какой палец колоть. Почему-то она всегда колола только безымянный или мизинец. Наверно у них там по правилам, это что-то означает, раз другие не колют.
– У вас дырявка есть? – Спросила она, обращаясь ко мне. Я сначала не понял, поэтому смолчал. Она, недолго думая уколола меня скарификатором, признаюсь честно, было неприятно, но не так больно, как я ожидал. Железные скарификаторы – это вообще такая брр…
А она тем временем, проворна, набрала кровь и, поместив её в какую-то пробирку с прозрачной жидкостью, приложила к моему пальцу ватку смоченную спиртом, встряхнув свою ношу, поместила в коробочку. Взяв её в руки она, почти отвернувшись от меня, сказала:
– Усё до двенадцати, – и прикрыв дверь, так же громко, как и открыв её, ушла. Я безмолвно сидел на кровати. Всю свою жизнь я только и делал, что разъезжал по больницам и госпиталям. Меня почти постоянно докучает дискомфорт и одиночество, хотя со вторым я справляюсь легче, так как есть – интернет, я так этому рад. Но первое меня мучает чаще, чем второе.
Конечно же, я не один всю мою жизнь рядом со мной мама и из-за этого я тоже порой себя чувствую ужасно, потому что без неё не могу. Я так беспомощен иногда, что даже не могу пошевелить рукой или ногой и это меня убивает сильнее, чем тот дискомфорт, что почти всегда со мной.
Но лежать долго и придаваться бренным мыслям о том, что я болен и это не лечится, точнее не лечилось в прошлом веки, даже несколько десятками лет ранее, мне не дали, так как в палату зашла процедурная медсестра, не так громко и рьяно, как до этого незнакомка, и сказала:
– Мелов, в процедурный на кровь. – Я сполз с кровати и, сунув ноги в шлепки поплелся в туалет. Здесь я недавно, всего пару дней и меня уже успели исколоть и запретить и так половина того, чего я не ем. Открыв кран и плеснув прохладной воды в лицо, я стал умываться. Прохладные капли стекали с моего лица и падали вниз в раковину. Я уже давно не смотрю на себя в зеркало, ибо не хочу видеть себя.
Закрыв кран и осушив лицо и руки полотенцем, я выполз из санузла, мама уже ждала меня в палате.
– Тебя звали. – Сказала она мне.
– Да. Я иду .– Чуть раздраженно отвечал я, хотя сам не знаю, почему так ответил. Я давно заметил за собой, что я грублю без причины и отвечаю резкостью, на слова матери, да и не только её слова. И самое печальное, что я ничего не могу с собой поделать. В процедурном Наташа, так зовут женщину, ей где-то за сорок точно, по батюшки её не знаю, как всегда уколола мою тощую руку и сказала:
– Э, Мелов куда всю кровь дел?– Крови, правда не было пару секунд, но вот струйка брызнула в пробирку с фиолетовой крышкой, и та медленно стало заполняться.
– Я жадный. – Хрипло ответил я.
– Да, заметно.– Отвечала Наташа. Она была женщиной боевитой и в карман за словом не лезла. Наверно так и надо с нами, ведь и мы не такие уж ангелы. Когда кровь взяли я вновь вполз в палату, мама принесла, как обычно безвкусный завтрак – овсяная каша, чай и хлеб с маслом. Как я устал от этой еды и от того, что у меня скачет этот долбанный сахар.
Поев без удовольствия и без наслаждения, я поплелся вновь в процедурный за инсулином. Получив дозу, как наркоман, я вновь вернулся в палату, в 11 или около того, пришёл мой лечащий врач и сказал, что мне нужно пройти. Он сказал, что я ещё молодцом, что обхожусь без кислородной маски или канюли. Может, конечно, он просто преувеличил, а может, нет, но в любом случае я так долго не протяну, если мне не пересадят легкие.
Наше общество – это общество хронически несчастных людей, мучимых одиночеством и страхами, зависимых и униженных, склонных к разрушению и испытывающих радость уже от того, что им удалось «убить время», которое оно постоянно пытаются сэкономить.
Эрих Фромм (с)
Глава 2
Время пролетело незаметно, вообще иногда в больницах оно тянется либо слишком долго, либо слишком быстро. И вот без пяти двенадцать, вновь влетела она. Эта её манера входить в палату очень странная, такое ощущение, будто она куда-то бежит или кто-то за ней бежит, а она убегает.
– Мелов. – Говорит она звучным голосом, свет из окна дня освещает ее, и я рассматриваю её лучше. У неё худое, но не аскетичное лицо, в отличие от меня, большие карие глаза, темные брови и волосы. Сейчас она без шапочки и всё с также припущенной маской, кажется она шатенка, но я не уверен. Сама фигура её тонкая и почти нет груди, хотя она не кажется тростинкой.
Как и с утра, она подходит ко мне, и тут я понимаю, что не хочу, что б она меня колола железякой. Тянусь к тумбочке и достаю футляр с глюкометром и ланцетом.
– О, у вас свой! – Говорит она. – Отлично. – Протирает палец спиртом и добавляет:
– Колите. – Я повинуюсь. Она делает всё быстро, и я не успеваю даже ничего сказать.
– До трех. – Как и в прошлый раз, она разворачивается и уносится прочь, а я сижу и смотрю в пространство напротив себя. Всё что мне остаётся это только ждать и больше ничего. Я знаю, что мне может и не повезти, что донора на легкие может не быть и что тогда я…. Нет, я не умру от старости, я умру раньше, с моим диагнозом, живут как максимум до 30лет, может больше и, однако мне не хочется умирать, хотя и то, как я живу…
Я могу погружаться в интернет и общаться с такими же, как я там и с нормальными людьми, которые не нуждаются в пересадке или которые не родились с этим, но иногда это надоедает. Надоедает бездействие, то, что я не могу никуда пойти, мне в любую секунду может стать хреново и я где-то упаду. Мне иногда становится жалко себя, хотя я живу с этим всю сознательную жизнь, но мне жалко себя. Я – эгоист.
В три часа дня она не пришла, пришла другая женщина. Я потом уже узнал, что она работает каждый день с напарницей, а вечером ходят суточные лаборанты. Ночами в больницах тихо. И в этом мести не было исключений. Я сплю иногда хорошо, но чаще плохо, сто раз проснусь. А иногда бывает меня охватывает беспричинная паника и я начинаю задыхаться или сердце заходится так быстро, что всё темнеет в глазах.
Вообще у меня диабет, на фоне моего заболевания, а мое заболевание это муковисцидоз, генетически обусловленное и лечится только пересадкой легких, которые я и жду. Нет, я пока могу дышать своими легкими, но с каждым годом или даже месяцем, состояние моё ухудшается.
Я мало ем, потому что мне и не хочется и потому что все, что я ем это не всегда вкусно, и мне иногда не хочется есть. Приходят в голову мысли: «А что если подождать или пропустить инъекцию инсулином или наоборот…?» – Но, почему-то меня всегда, это останавливает. Наверно я трус, потому что как бы я не страдал и не говорил, тут сейчас, что моя жизнь меня не устраивает, я не хочу её лишиться. Плюс я бы не был сейчас в этом учреждение и не ждал бы с надеждой, что кто-то по факту умрёт и его легкие достанутся мне, если бы, в самом деле, хотел умереть и не продолжать ныть, грубить и трепать нервы своей матери. Да и она тоже не согласилась бы меня отпускать, ведь я её сын, единственный ребенок…
Просто немного свети…
Автор неизвестен.
Глава 3
На следующий день, она вновь пришла, но не была такой веселой, как вчера. Хотя конечно это не моё дело и у меня своих хлопот хватает. Хотя каких хлопот? Сидеть и ждать пока кто-то издохнет: я или то кто подойдет мне в качестве донора? Сарказм. Да я ужасный человек, ещё и нервный и язвительный.
– У тебя что-то случилось? – Спросил я у неё. Она делала всё как обычно, чётко, но не так быстро, как вчера.
– Нет. – Ответила она мне. – А у вас?
– Норм. – Отвечал я.
– Ну, хорошо. – Сказала она и посмотрела на мою голую грудь. В отличие от её рук, они всегда у неё чуть прохладные, как я позже это приметил, мне было жарко. Был конец сентября и погода была не совсем отвратной. Хотя может так препараты действовали, но мне было всегда ужасно жарко, поэтому я спал без футболки.
И так бросив мельком свой взгляд на моё голое тело, она взяла коробочку и ушла, я вновь остался один в палате, не считая, мамы. Иногда мне очень хочется, что б мама не была так часто в палате. «О чём я думаю?» – Подумал я тогда, когда дверь за ней закрылась. Вторая проблема всех больниц это время, которого либо завалом и оно тянется очень долго или наоборот и скука.
Скука просто не выносимая, когда устаешь сидеть в интренте, переписываться, смотреть видюшки на ютуби, тогда начинается ад. Да можно почитать книжку, статью, но и это скоро надоедает, особенно когда ты лежишь, как полено и тебе лень перевернутся или встать.
Но первую или может вторую неделю моего пребывания в этом мести, я ходил, меня обследовали, я сидел в очередях, было по своему «весело» и скучно. Познакомился с другими, кто лежал в легочном отделении. И я понял тогда, что я могу не дождаться легких, страх, вот ещё одно зло, что преследует меня. Мне страшно умирать, хотя об этом я тоже уже говорил, но это совсем иного рода страх.
Страх не дождаться никогда органа. О, я еще тогда не знал, что бывает и страх и после того, как пересадку сделают, что и после неё умирают. Хоть наш лечащий врач это говорил мне с матерью, что вероятность и того, что мне может не повести и того, что я буду ждать годы своего донора, но и то, что может быт отторжение органа, велика и никто не поручится за 100% эффект и гарантий не даст… Что можно потерять и новые легкие, этот страх сильнее.
Но, сейчас я просто сидел и ждал возле кабинета, время шло, неделя подходила к концу и она больше не заходила ко мне. Я уже забыл о ней, этих лаборанток, много в институте, каждый день вечером, кто нибуть новый, да и придёт, это я потом их уже стал узнавать, а сейчас они мне были все на одно лицо, что молодые, что среднего, что пожилого возраста.
Кажется, была середина октября, когда она вновь, как-то утром, к часикам к 10 пришла и сказала:
– Мелов, колоться. Не на сахар.
– А на что? – Спросил я, причём я вновь был голышом, мама была в палате и тоже спросила этот вопрос.
– На кислород.– Ответила она. Сегодня она была спокойна и даже немного скучная. Вообще она была не особо разговорчива, и она всегда обращалась ко мне на «вы».
– Я своим проколю. – Замотала она головой, когда я потянулся за ланцетом. – Потерпите чуть- чуть. – Добавила она и уколола. Да, было больно.
– Ну, всё, всё. – Шепнула она, не то, успокаивая меня, не то себя и начала набирать кровь в длинную прозрачную трубочку. У меня кровь шла хорошо, поэтому она справилась с этим делом быстро.
– Прикладываете вату. – Попросила она, зарывая концы трубки, какими-то резинками. Я смотрел на нее, а она смотрела на капилляр, взяв коробочку в одну руку, она другой ловко открыла дверь и как всегда унеслась дальше по коридору.
А спустя какое-то время, пришёл лечащий врач и сказал, что мне стоит подышать кислородом, для профилактики. Я чувствовал себя нормально относительно, если не считать вечный дискомфорт, скуку и одиночество, а она так больше и не появлялась.
Всячески избегайте приписывать себе статус жертвы. Каким бы отвратительным ни было ваше положение, старайтесь не винить в этом внешние силы… В момент, когда вы возлагаете вину на что-то, вы подрываете собственную решимость что-нибудь изменить…
Иосиф Бродский (с)
Глава 4
С того дня осени я стал частенько «прикладываться» к кислородной канюли. И это значило только одно, что моё состояние медленно, но верно ухудшалось. Было рано утром, где-то около 8 часов, понедельника, октябрь подходил к концу, а я уже находился здесь около 2-х месяцев, и вот я услышал пение. Я ещё очень удивился, кто в такую рань поёт. Пел девичий голос, слов не возможно было разобрать, но видно песня была печальной, потому что голос был громким, но не веселым и он приближался.
Я привстал с кровати, мать еще спала, и постарался её не разбудить, выйти в помещение между палатой и туалетной комнатой. Кое- как, встав с постели и шаркая ногами, я добрёл до двери. Голос приближался и слова стали четче.
«…Видно долю горькую мне судьба отмерила. Называл единственной, стала не любимая. Что же ты, черемуха мою душу ранила, закружила голову, сердце одурманила. Белая черемуха, над водой качается. От чего хорошее, скоро так кончается. Заплела черемуха, кружево венчальное только слёзы по щекам кататься хрустальные…» – Услышал я, как раз выглянув из-за двери в коридор, мимо прошла, не промчалась, как это обычно с ней бывает, та самая девушка, что ходила ко мне колоть пальцы.
В её ушах были наушники и она, идя по коридору, распевала песню. – «Хм, я даже не знаю, как её зовут».– Понял я тогда, потом не стало интересно, куда это она идёт в такую рань. – «А у нее приятный голос».– Продолжили мои мысли. Песня, как и неизвестная девушка, скрылись и я, прикрыв дверь, вернулся в свое полуживое царство.
Сев на кровати и смотря, как спит моя мама, я вдруг понял, что. – «А песня-то печальная. Значит ей грустно. А так и не скажешь».– Впоследствии я иногда слышал, как она поёт, пока никто её не видит и не слышит, как она думает. А если честно, то я больше никого не видел из медицинского персонала, который бы распевал песни, как она. Да и вообще кого –либо, кто бы распевал песни с утра пораньше.
И вот совершилось, в начале ноября меня взяли на операционный стол. Сердце моё замирало от предстоящего, всю ночь я не спал, как и моя мать. Мысли о ней меня покинули. Да и кто она такая, что б я думал о ней. – «Она – то обо мне врят ли думает. Я для неё один из многих, к кому она просто колит пальцы». – Думалось мне.
Утро настало, серое и не приветливое, как и вчера. Дни были похожи один на другой. Я ждал всё утро и весь день, но меня не звали я начал нервничать. – «А вдруг они не подойдут мне. Врач говорил о тканевой или как это называется не совместимости. Ёще о том, что этот вид пересадок органов ещё не так хорошо освоен в нашей стране, что это очень долгая и тяжелая операция». – Меня это не успокаивал, и естественно я злился, бесился и срывался на матери.
И только в 11 ночи меня взяли на стол, последнее, что я помню это то, как кто-то сказал:
– Не бойся, парен, всё будет хорошо.– А потом я заснул и мне снился сон…
Я не сумасшедший. Просто моя реальность отличается от твоей.
Чеширский Кот (с)
