Buch lesen: «Когда происходят чудеса»
Уроки веры
Дабы испытанная вера ваша оказалась драгоценнее
гибнущего, хотя и огнем испытываемого золота…
Первое послание Петра 1:7
Глава 1
На востоке слегка посерел край неба, предрассветный мороз выгнал остатки тепла из хаты, и под тоненьким одеялом уже невозможно было согреться. Настя ворочалась в постели, желая плотнее укутаться и поспать еще немножко, но безуспешно: холод пробирал до костей.
Она открыла глаза, луна уже скрылась, и тьма в доме была настолько густой, что казалось, если протянуть руку, ее можно потрогать. Быстро вскочив, девочка сунула ноги в старые дырявые валенки и накинула полушубок, из которого выросла еще в прошедшем году. Несмотря на это, мачеха сказала, что она может еще походить в нем.
Он был совсем коротким, рукава заканчивались на середине предплечья, но он все же немного согревал озябшее тело. Девочка поспешно взяла совок с кочергой и стала осторожно вычищать золу из печки, чтобы не разбудить мачеху и сестру, которые спокойно спали под двойными теплыми одеялами. Перед восходом сон особенно сладок. Мачеха умышленно дала Насте тонкое одеяло, чтобы та поутру просыпалась и растапливала печь. И теперь главное было сделать это, не разбудив их.
Руки плохо слушались, тело бил озноб – трудно было не шуметь. Наконец Настя вычистила золу, положила дрова, насыпала мелких щепочек, которые с вечера приготовила чтобы утром не выходить из избы, и разожгла печь. Огонек, сначала слабый, разрастался, наконец, от печки повеяло теплом. Девочка сидела, сжавшись в комочек, словно хотела занять поменьше места в этом мире. Она наслаждалась теплом.
Это были самые прекрасные минуты в течение всей зимы. В хате стояла тишина. Дневная работа по хозяйству еще не началась, и она в мыслях могла разговаривать с мамой. И эти разговоры редко были грустными: жажда счастья брала свое. Настя делилась с ней своими секретами, хорошими новостями, хотя плохих, к сожалению, было больше, но девочка старалась не останавливаться на них.
Иногда Настя пробовала молиться, помня, что мама, когда была жива, молилась вместе с ней. Девочка плохо понимала, о чем мама разговаривала с Богом, но чувствовала себя счастливой и не задумывалась, отчего была счастлива тогда. Оттого ли, что мама во время молитвы прижимала ее к себе? Или потому что мама счастлива в минуты молитвы? Но это ощущение счастья так и не стерлось в памяти за пять лет обид, слез, а с тех пор, как нет отца, и непосильного труда.
Вот и сегодня Настя молилась, прося Бога, чтобы поскорее вернулся папа с войны. Она не совсем понимала, что такое война, но знала, что папу могут убить. Агафья часто кричала, что если отца на войне убьют, то она вышвырнет ее на улицу, потому как не собирается кормить лишний рот… И Настя молилась, чтобы папу не убили, и чтобы он скорее вернулся.
Почему, когда ссорятся цари, крестьяне должны умирать? Этот не по-детски сложный вопрос не раз возникал в голове девочки. Шла Первая мировая… уже два года от отца приходили редкие весточки с фронта. Настя согрелась и посмотрела за окно: уже почти рассвело. Сейчас нужно идти в хлев, доить корову. Так не хотелось выходить на мороз! Но делать нечего, если встанет мачеха, а корова еще не будет доена – Насте несдобровать, опять будет бить. А бьет она нещадно, словно мечтает, чтобы падчерица умерла или исчезла от этих побоев.
Еще раз поежившись, девочка взяла теплой воды с печки, плеснула в чистое ведро, взяла кусочек сала, чтобы смазывать вымя. С каким удовольствием она сейчас съела бы этот кусочек! От этой мысли даже в животе заурчало. Но мачеха говорит, что девочка, съевшая даже чуть-чуть сала потихоньку от других, воровка, а Настя знала, что воры на небо не попадут… Нет, уж лучше потерпеть, чем здесь столько плакать, а потом еще и на небо не попасть и никогда маму не увидеть…
О Боге Настя знала немного и не могла понять, любить Его или бояться? Но одно она знала точно: на небе у Него ее мама ждет свою дочку, поэтому нужно сделать все, чтобы попасть туда. Белые струйки брызнули в ведро, вызвав новый приступ голода… Как много Настя отдала бы сейчас за кружку молока!.. У девочки даже слезы навернулись. Но нет, нельзя, мачеха сказала, что даст сама, когда сочтет нужным. Девочка вспомнила, как женщина сильно ударила ее два года назад, когда увидела, как она пустила струйку себе на ладонь и выпила. Тогда папа только ушел на войну, и она многого не знала, теперь она уже большая, скоро восемь исполнится, уже пора понимать, что можно, а что нельзя… Настя несколько раз встряхнула онемевшими руками.
Наконец последняя струйка молока брызнула в ведро. Девочка взяла большое ведро, едва приподняв его над полом. «Какое же оно тяжелое! Раньше почему-то легче было. Может быть, выпить немного, тогда я смогу нести его… Ладно, скоро завтрак, мачеха даст что нибудь поесть», – думала девочка, переставляя ведро, наполненное на три четверти. Войдя в хату, она тяжело, двумя руками, переставила его через порог.
– Выстудишь хату, копуша! – раздался голос из-под одеяла. —
Быстро закрой дверь! Дина, сводная сестра Насти, была на четыре года старше девочки и уже подумывала о кавалерах. Она любила поспать и поесть, поэтому была полненькой, как пышка. Такие девочки нравились деревенским ребятам, и поэтому нередко за окном раздавался призывной свист. Но мать держала дочку строго и не отпускала гулять вечерами.
Но во всем остальном она потакала ей и никогда не заставляла ее делать грязную работу – на это была падчерица. Дина сидела дома, вышивала и иногда помогала матери готовить обед. А порой просто доводила Настю от безделья. Девочка постаралась как можно быстрее закрыть дверь, но в спешке чуть не опрокинула ведро. Вдруг она почувствовала сильный удар по затылку.
– Смотри, ты чуть молоко не пролила, разиня! Дай сюда, совсем
рук нет!
Мачеха легко подхватила ведро.
– Почему мало, опять пила?
– Нет, я не пила, просто сейчас уже у всех коровы мало дают, ведь отел скоро…
– Сама знаю, что отел, не учи ученого. А может, ты все-таки выпила? – мачеха посмотрела на лицо Насти, ища белые полосочки вокруг губ. – Ладно, иди, сама процежу, а то уронишь, не дай Бог.
Настя посторонилась, чтобы мачеха могла пронести ведро с молоком. Быстро раздевшись, хрупкая девочка начала накрывать на стол. Нужно было приготовить завтрак, чтобы не получить опять затрещину. Мачеха так скора была на расправу, что Настя не знала, в какой момент снова получит удар. Но двигаться быстро не получалось, при резких движениях перед глазами плыли круги. Большие глаза выглядели огромными из-за темных синяков, особенно когда кружилась голова: девочка широко раскрывала их, словно пытаясь удержать картинку, уплывающую в сторону, и мачеху это тоже раздражало. От постоянного недоедания Настя давно уже выглядела дистрофиком, но головокружение появилось недавно. Еще с некоторых пор на щеках появился румянец, тоже раздражавший мачеху. Трудно было назвать, что не раздражало бы Агафью в этом ребенке, но этот румянец был костью в горле.
«Даже Дина, здоровая, нормальная девочка, не имеет такого яркого румянца. А эта оборванка просто светится!» – снова обиженно подумала Агафья, глядя на Настю, торопливо ставящую завтрак на стол.
Глава 2
Зима уже подходила к концу, но морозы еще не желали отдавать свою власть. Настя работала с трудом, все чаще тело горело, голова казалась раскаленным углем. Она двигалась все медленнее, и это сильно сердило мачеху. Уже давно девочку мучил сухой кашель, не дающий спать по ночам. Не раз поздно вечером, когда от работы болели руки и спина, вконец обессиленная девочка выходила на мороз раздетая, смотрела на яркую луну, равнодушно освещающую землю, вставала в снег на колени и молилась, чтобы Бог забрал ее. Может быть, Он уже услышал ее и готовит к тому, чтобы взять к Себе? Но совесть немного тревожила Настю: ведь она не только хотела умереть, как и мама, но и умышленно стояла на морозе, чтобы простудиться… А как на это посмотрит Бог? Не нарушила ли она Его заповеди? А то возьмет и не пустит ее на небо! Настя трепетала перед Ним, боясь Его, как грозного дядю, стоящего на пути к маме и проверяющего, заслужила ли девочка пойти к ней?..
Теперь Настя уже не выходила на мороз, даже в хате ей было холодно. Топить сильно нельзя: мачеха кричит, что она ее по миру пустить хочет, без дров оставить. Хотя дровяник опустел лишь наполовину, и оставшегося с лихвой хватит до весны. Но мачехе нельзя перечить, побьет опять… Только бы папа пришел с войны… Или Бог поскорее забрал ее на небо. Она уж будет просить Его, что есть силы! Он добрее мачехи, и пустит ее к маме…
Так мечтала девочка с утра до ночи, как тень, передвигаясь по хате, делая то, что было поручено, как маленькая заведенная игрушка, закончив одну работу, переключалась на другую. Раньше Настя успевала еще немного поиграть или прогуляться, но сейчас все получалось так медленно, что времени уже ни на что не оставалось. Она даже не успевала то, что должна была сделать, и все чаще слышала упреки и получала затрещины от сестры и мачехи.
Соседи, видя ослабевшую девочку, судачили между собой, и Агафья настрого запретила ей разговаривать с ними:
– Будешь обсуждать нашу семью – кости переломаю, – добавила она, чтобы добавить весомости своим предупреждениям.
Соседка Марья, дородная добросердечная женщина, вырастившая семерых детей, но так и не утратившая способности заливисто смеяться на зависть многим в деревне, не раз поджидала Настю за поворотом забора. Догадываясь, почему девочка так молчалива и сдержанна, она находила места, где ее не могла видеть Агафья, и тихонько совала Насте душистый кусок домашнего хлеба, который та разламывала на кусочки и глотала, едва закинув в рот.
– Возьми, дитятко, покушай трошки, ты така худэнька, – причитала добрая женщина. – Что, мачеха со свету сживает?
– Нет, тетенька, что вы, – в страхе шептала Настя, невольно оглянувшись по сторонам, – у нас все хорошо, и кушать есть что…
Девочка не лгала, в доме пища была, но о том, что ей далеко не всегда она достается, в страхе умалчивала.
– Да знаю, знаю, хозяйство у вас крепкое, слава Богу, я тильки свеженького хлебушка испекла, вот и хочу угостить, – включалась в ее «игру» соседка.
Настя была благодарна соседке за то, что та не выспрашивала ничего и быстро уходила. Но, придя домой, тетка Марья горько причитала:
– Видел бы Михаил, что эта гнида с его дитятком делает, несдобровать бы Агафье! Но Бог видит все и взыщет за все! Вот только Он медлит очень, ребенок погибает совсем…
Остановившись иногда поболтать с соседками, Марья только молча вздыхала, зная, что эти разговоры до Агафьи все равно дойдут, а та, если узнает, что Настя от хлеба не отказывается, не даст девочке житья. Но женщины и без того видели, что кашляет ребенок, расти совсем перестала, платье на ней, как на пугале огородном, болтается.
Настя боялась брать у других соседей, они обязательно проболтаются, и мачеха снова браниться станет. Скажет, что Настя позорит ее по деревне, хочет оклеветать. И бесполезно доказывать, что не жаловалась она никому на тяжелую жизнь. Девочка уже совсем разговаривать с соседями перестала, чтобы мачеху не сердить, но ей все равно невозможно угодить, она только и знает, что бранится…
Летом Настя решила покончить с собой, уже достала яд, собралась выпить, хоть и страшно было. Вышла на улицу: вся природа в цвету, соловей поет, живет и радуется жизни, а ей сейчас умирать…
Заплакала девочка, зашла в дом, как вдруг зазвенел колокольчик. Настя вышла к воротам и увидела тетку Марью.
– Что случилось, дитятко? – спросила та, увидев заплаканное
лицо девочки.
Настя не выдержала и рассказала все. Женщина прослезилась и запричитала:
– Это ж надо, ребенок жизни себя лишить решил! Да ты же еще жить только начала!
– Нет сил, тетя Марья, – расплакалась еще больше Настя. – Только страшно, что Боженька к маме не пустит!
– Конечно, не пустит, если ты себя порешишь! – воскликнула женщина и добавила: – Послушай меня, напиши отцу. Дождись ответа от него, тогда уже и решай, что делать.
Знала тетка Марья, что Настя очень послушный ребенок, надеялась, что послушание спасет ей жизнь.
Отец ответил Насте, обещал приехать и разобраться с мачехой. Но шло время, а он все не возвращался.
Наконец случилось! Это было чудо! Отец вернулся с войны! Солнце светило ярко, согревая землю, птицы щебетали и пели для Насти радостную песню. Даже ветер, раскачивая зрелые травы, словно шептал радостную весть о том, что бедам девочки пришел конец! Но чудом это только казалось в первый миг. Отца принесли на носилках два солдата: он был ранен. Мачеха озверела! Она день и ночь кричала, что на ее бедную голову свалилась еще одна забота, что отец не только свою голодранку оставил на нее, но и сам приехал инвалидом. Михаил вынужден был молчать, но, видя, как Настя кашляет и еле ходит, часто прижимал ее к себе и шептал:
– Потерпи немного, родная, я скоро поправлюсь, тогда никому не дам тебя в обиду. Отвезу к деду Курбану в горы, он вылечит тебя…
Настя уже не думала, что желание отца сбудется, но ей было так приятно, что хоть один человек в мире любит ее, заботится о ней. Мачеха хоть била реже, и уже за это девочка была благодарна ему.
Некоторое время Агафья действительно боялась бить падчерицу при муже. А то ведь кто знает, останется он инвалидом или встанет да отомстит?.. Но прошел месяц, затем другой, а Михаил все лежал в постели. Конечно, он уже мог садиться, но не вставал, и уж тем более не мог помогать в хозяйстве. А хозяйство у них было немалое: бычок на откорм, корова да овец десять, не считая птицы – попробуй усмотри за всеми. И огород без него пришлось садить. Работы невпроворот! И вот сдерживаемая ярость и обида на весь мир в один из дней прорвалась.
Утром, не успела Агафья проснуться, как в хату вошла Настя.
– Матушка, простите меня, я не смогла почистить у коров. Лопата такая тяжелая, не поднять…
– Всегда поднимала, и вдруг – тяжелая? – едва сдерживая гнев, спросила мачеха.
В глазах девочки застыли ужас и ожидание удара.
Агафью действительно распирало от желания ударить этого заморыша, стереть ее с лица земли и больше никогда не видеть. Как она устала каждый день видеть это синюшное лицо с издевательски ярким румянцем на щеках! Несмотря на худобу, девчонка все-таки была хорошенькой, и это больше всего раздражало Агафью – крупную, с веснушчатым лицом. А еще эта тяжелая, ниже колен коса! Она немного оттягивала голову назад, от этого взгляд девочки казался Агафье надменным. Женщина давно уже обрезала бы косу, если бы не соседки, ведь девочки не должны резать волосы – грех…
– Сейчас ты скажешь, что и подоить корову не смогла, лентяйка маленькая!
– Нет, корову я подоила и на пастбище всех отправила, вот только почистить не смогла…
– Ну, что ж, посмотрим, что за неимоверно тяжелую лопату ктото нам поставил, – с издевкой заявила Агафья, направляясь в хлев.
Войдя, она увидела, что девочка начала чистить за скотом, но не закончила. Распаляя себя гневными мыслями, Агафья убрала навоз, скидывая его в кучу около хлева. За два года она ни разу не чистила у коров. До призыва Михаил это делал сам, а потом неприятная работа благополучно перекочевала к его дочери. Только чтобы вывозить навоз, весной нанимали мужика, все остальное время Настя справлялась, хотя и очень медленно. Закончив, Агафья вошла в хату. Настя ставила на стол сваренную с утра кашу, передвигаясь, словно во сне.
Это еще больше взбесило женщину.
– Я уже дочистила в хлеву, а ты еще не поставила на стол завтрак?!
– Я уже заканчиваю, сейчас… – Настя вдруг зашлась в кашле.
Сухой, раздирающий кашель не давал ей вздохнуть, затем на губах появилась кровь. Может быть, Агафья пожалела ребенка, если бы это был кто-нибудь другой… К Насте она испытывала только брезгливость. И вдруг та вытерла кровь рукавом платья. Этого Агафья уже не могла вынести.
– Ты, грязнуля! Нет в доме тряпок, что ли? И я должна стирать за тобой твои слюни?! – размахнувшись, она ударила девочку.
От неожиданности Настя потеряла равновесие и упала, ударившись головой о скамью.
– Тебя, что, уже ноги не держат, лентяйка! – вызывающе, но уже немного испуганно крикнула Агафья. – Иди к столу, дармоедка, сколько я могу на вас горбатить!?
Вдруг послышались слабые шаги. На пороге появился Михаил. От неожиданности Агафья села на лавку, около которой, еще не встав, сидела Настя. В руках он держал ружье, привезенное с фронта. По пути в кухню он использовал его как трость, но теперь оно было направленно на Агафью.
– Еще раз прикоснешься к дочери, и я убью тебя. Поняла?
– Что ты, что ты, да я так, только задела ее… А она – неженка…
– С этого дня работу по дому будете делать Дина и ты! Настя
больше не будет работать! – голос Михаила гремел.
– Хорошо, хорошо. Зачем же так сердиться? Да она и не делала ничего особенного…
– Как только смогу сесть в подводу, я увезу Настю в горы, к Курбану. Ты угробила мне дочь, может, хоть травник попробует поднять ее на ноги.
Михаил, устав стоять, медленно подошел к своей постели и положил ружье у стены.
С этого дня все изменилось. Насте уже не приходилось вставать чуть свет и работать до заката. Она могла лечь в любой момент и заниматься, чем захочет. Агафья изменилась, как по волшебству, став предупредительной и вежливой. Девочка большую часть времени старалась быть рядом с отцом, заботясь о нем и готовя еду, чтобы он быстрее поправлялся.
Глава 3
Прошло десять дней, и отец, проснувшись рано утром, сказал:
– Дочь, сходи к соседям, попроси одолжить подводу и лошадь.
И пусть запрягут, я еще не могу, сил мало. Отвезу тебя к Курбану в горы, а то ты погибнешь. Время сейчас работает против нас. Настя радостно выполнила поручение отца, и через час они уже ехали в сторону гор. Девочка помнила необычного старика: волосы вьющиеся, черные, только ниточки седины проглядывали иногда, глаза удивительно добрые. Он приехал в эти горы давно, и никто не знал, откуда он родом, но все привыкли к нему и считали за своего.
Он много лет занимался лечебными травами и разводил коз какой-то особой молочной породы. И вот к этому человеку папа решил отвезти ее на лечение от кашля. Может быть, он был и не очень стар, но сколько помнила себя Настя, дядя Курбан всегда был седым и взрослым, а другого описания старика у Насти не было.
Настя не подозревала о серьезности своей болезни, она только жалела, что сил становится все меньше. Но Михаил знал, как опасна чахотка: не одного товарища на войне погубила она. Солдаты уже не знали, от чего быстрее умрут: от врага или от болезней. Солдаты умирали от чахотки, тифа и множества других болезней. И вдруг, приехав домой, он услышал тот же сухой раздирающий кашель, который не раз слышал в окопах.
Женившись после смерти Марии, он совершил ошибку и теперь понимал это, но было уже поздно. Думая, что Настя получит женскую заботу, он чуть не погубил ребенка. «Если бы девочка осталась на попечении соседей, тогда она не дошла бы до такого состояния. Но есть ли смысл сейчас жалеть о прошлом? Нужно спасать ребенка, если это еще возможно… Только бы Курбан помог… Дотемна успеть бы приехать. Ночевать под открытым небом – это все равно, что заживо похоронить Настю». Мучимый тяжелыми думами, Михаил медленно ехал в тряской подводе.
Так же, как и люди, горы имеют свое неповторимое лицо. Невысокие темные, словно смуглые, склоны Карпат поросли густой растительностью, погода здесь непредсказуема и изменчива. И Михаил, прожив многие годы рядом с этими горами, уже привык к ним, угадывая перемену погоды за несколько часов. Подвода тихо катила по наезженной дороге, по обеим сторонам тянулись возделанные поля и луга. Воздух был наполнен ароматами трав и жужжанием пчел. В другое время Михаил наслаждался бы поездкой, но сегодня тревожные мысли не давали покоя.
Приближался вечер, когда они въехали в ущелье. Дорога медленно поднималась вверх, извиваясь между редкими выступами скал, густые кустарники покрывали даже камни, пробившись сквозь трещины между ними, – дорога была удивительно красивой!
– Пап, как здесь красиво! Я еще никогда не была в горах.
– Ты забыла. Мы приезжали к Курбану, когда ты еще совсем маленькой была.
– С мамой? – тихо спросила Настя.
– С мамой, – с глубоким вздохом произнес Михаил.
– Я ее лицо почти не помню, – грустные, глубокие глаза Насти заблестели слезами.
Тяжелобольные дети приобретают этот взгляд – недетский, серьезный. В их глазах, где-то в глубине, поселяется грусть; словно маленькие старички, такие дети иначе видят жизнь. Ведь не успев получить жизнь, они вынуждены прощаться с ней.
Михаил не ответил и стал подгонять лошадь. Настя удивленно посмотрела на него
– Пап, зачем так подгонять? Тебе ведь и без того тяжело ехать, подводу трясет, даже когда медленно едем.
– Погода меняется, наверное, дождь будет.
– Пап, ты что? Солнышко светит и на небе ни облачка.
– Попомни мое слово. Здесь погода быстро меняется.
– А откуда ты знаешь?
– На горах дымка появилась, да и ветерок свежее стал.
Настя промолчала. Она не замечала больших перемен, только ветер, действительно, стал холодным, пришлось кутаться в теплый платок, взятый у мачехи. Начался кашель. Но никакой дымки Настя не замечала. Уже долгое время она жила как во сне, все словно отдалилось, покрылось дымкой. Девочка медленно отходила от этого мира, спокойно прощаясь с ним, без тревоги и сожаления. И этот уход радовал ее, пока не приехал отец. Глядя в его глаза, любящие, тревожные, Настя задумалась, может быть, мечтать о встрече с мамой эгоистично. Видно, что папа боится ее потерять. И что будет с ним? Ведь мачеха не любит его. А больше у них с папой никого нет на земле…
Теперь девочка хотела бороться с болезнью и жить. К дому пастуха они подъезжали уже при первых каплях дождя. Глядя вниз, на долину, Настя удивлялась: там сияло солнышко, и ни какого дождя не намечалось, а над горами нависли тяжелые грозовые тучи.
Курбан встретил их очень приветливо и радостно, лошадь быстро загнал в стойло, где уже стояла лошадь хозяина; дав корм, телегу убрал под большой навес. Как только они вошли в дом, хлынул ливень. Он был настолько сильным, что на расстоянии протянутой руки ничего не было видно.
– Вот это до-ождь! – протянула Настя.
– Я не зря боялся попасть с тобой под дождь, – ответил Михаил, – хотя такой дождь даже здесь не часто бывает.
Хозяин предложил гостям плотный ужин из козьего молока, сыра, мягкого хлеба да копченого мяса. Заварил чай из трав, удивительно вкусный, пахнущий мятой и земляникой. Он все время поглядывал на девочку и после ужина предложил осмотреть ее. Закончив осмотр, Курбан вздохнул:
– Это же надо было довести ребенка до такого состояния! Если
бы не такое истощение, я мог бы сказать, что подниму ее. Но сейчас ничего не могу обещать. Оставь ее до осени. Хуже не будет. Да и ты выглядишь не лучшим образом, самому лечиться нужно.
– Если не выгонишь, неделю-другую поживу у тебя. С соседями я договорился, а домашние только рады будут…
– Угораздило тебя жениться во второй раз! После ангела да к сатане попал.
– Ну, уж ты в крайности сразу… Конечно, я чуть не убил ее, когда увидел, что она с Настей сделала. Но трудности нередко вскрывают в людях самое гнилое… Ведь до того, как я ушел на войну, она другой была.
– Или прикидывалась?
– Кто знает человеческое сердце?
– Вот потому и не женюсь больше, как умерла моя Зухруша, – грустно улыбнулся Курбан. – А то попадешь вот так…
– Агафья-то «золотцем» стала после того, как напугал ее. Некоторые люди хорошо к окружающим относятся, только когда боятся или плачут… Неужели иначе нельзя?
– Ты что, ударил ее?!
– Нет, сказал, что пристрелю…
– Вот это да!.. Но это мне представить даже легче, чем тебя, да бьющим женщину.
– Да, ударить женщину мне сложнее… как это ни странно.
– Надо же, как жизнь меняет людей, даже Михаил за ружье взялся…
– Вот потому и не смею судить Агафью, хотя и хотел убить ее…
Когда Настя вошла в первый раз в пристройку травника, она слегка поежилась. Курбан заметил это и, улыбнувшись, спросил:
– Что, страшно стало? Не бойся, не заставлю тебя пить все эти
травы.
– А у вас здесь сушеных лягушачьих лапок случайно нет?
– А почему они должны быть?
– Ваша пристройка, как кладовая Бабы-яги. Мачеха Дине рассказывала, и я тоже слышала всякие страшные сказки, так вот кладовая Бабы-яги точь-в-точь такая была… – в глазах девочки, несмотря на доверие к старому другу семьи, прятался страх.
Курбан рассмеялся, потом неожиданно стал серьезным.
– Бесы в мозгах людей часто добро со злом путают, чтобы потом уже трудно было разобраться, где добро, а где зло. Бог дал людям травы, чтобы они не болели. А люди глупы: как только две-три травинки узнают, так уже и считают себя умнее других. Вот бесы через гордость и пробираются к ним в душу. А посредством таких «знахарей» они впутывают в свои сети и бедных больных людей. А Творец ни от кого секретов не держит и бесплатно здоровье дает – бери, только осторожным да мудрым будь, знай меру во всем…
– Так ваши травы все без заговоров действуют?
– Без заговоров, – рассмеялся Курбан. – Только сама не заваривай пока, а то напутаешь. Потом расскажу, какая травка от какой болезни помогает, если захочешь.
Михаил прожил у Курбана две недели, удивительно окрепнув за это время. Старик заваривал каждому свой чай, заставляя пить не только во время трапезы, но и как воду – когда жажда появится. Уезжая, Михаил хотел денег оставить, да Курбан отказался.
– Что я буду покупать на твои деньги? Я здесь сам себе хозяин, на козах столько заработал, что не знаю, куда девать эти бумажки. Отправляю детям, они-то в городе живут. А ты у меня не отнимай возможность делать добро. Да и не уверен, что помочь смогу – болезнь слишком запущена.
Друзья попрощались, и Михаил уехал домой. Настя осталась у пастуха. С утра и до вечера гуляла по горам, собирала цветы. Но в первые дни она могла лишь изредка выходить на улицу. Тогда Курбан сделал ей деревянный настил в саду, накрыл его несколькими козьими шкурами. Еще дал ей кувшин, в который каждый день наливал свежий отвар трав. До обеда она должна была все выпить, потом, когда пастух приходил домой на обеденный отдых, он вновь заваривал травы на вторую половину дня. И вскоре Насте стало легче.
Курбан настаивал, чтобы она ела столько, сколько захочет, оставляя ей творог, сметану, сыр, мясо и овощи. Приходилось есть всего понемногу, чтобы были силы и не тошнило.
Вскоре Настя окрепла настолько, что Курбан, придя с пастбища, обнаружил выметенный пол в доме. Он был очень доволен. Если эта девочка, не успев начать ходить без помощи стенки, уже готова помогать – значит, она не будет обузой в то время, которое еще предстоит лечить ее.
Глава 4
Лето прошло, наступила сухая и теплая осень. Сезонные холода словно забыли о существовании долины, раскинувшейся в низовье гор. Жители станицы были только рады этому, собирая урожай с полей и садов. Картошку уже выкопали и сложили в погреба, хлеб был убран давно, заканчивали сбор поздних фруктов.
Михаил собирался уже ехать за Настей. В первое время он волновался за дочь, но теперь был уверен, что Курбан справился с чахоткой. Ведь если бы дела не пошли на поправку, то пастух привез бы ее еще летом.
Агафья в последнее время очень сильно изменилась, стала какая-то кроткая и тихая. И все же Михаил боялся верить в искренность этой перемены. Чего только не делает страх с людьми. Но не похоже, чтобы женщина боялась, наоборот, она казалась счастливой, часто начинала петь какие-то незнакомые песни. Они были немного грустными, но лицо Агафьи светилось в эти минуты счастьем…
«Странно как-то все это», – думал Михаил, наблюдая за женой.
Но не спрашивал, и она не говорила о причине этих перемен. Только однажды она вдруг подошла к нему и со слезами на глазах попросила прощения за все зло, которое причинила ему и Насте. Михаил, конечно же, сказал, как было принято: «Бог прощал и нам велел». Но на душе все же лежал камень обиды и настороженности, и Агафья чувствовала это. Только приезд девочки покажет истинность слов женщины.
Агафья начала ходить на собрания баптистов. Сначала просто, чтобы развеяться. Пока муж был на войне, Агафья жила в самосожалении и ненависти, потом – в страхе. Такая жизнь изматывала, и ей уже не хотелось жить. Приходя на собрания, Агафья все чаще слышала о том, что Бог своей любовью преображает сердца, жизни людей.
И она захотела этой любви! Агафья вдруг ясно поняла, чего ей так не хватает, настолько сильно, что хочется кричать! Любви, настоящей, большой Любви. Чувствовать, что тебя любят всегда, какой бы ты ни была… И хотелось самой научиться любить… Агафья умела ненавидеть, в этой науке она преуспела, но любить она не умела. И вот, в один из дней, проповедник сказал:
– Всякий, кто пожелает, может выйти вперед и покаяться перед Богом, и вся церковь помолится о нем.
Агафья уже видела, как люди выходили и молились перед всем собранием. Но она не могла сделать ни одного шага, к ногам словно гири привязали. Она упала на колени и надрывно заплакала, едва выговаривая одно только слово:
– Прости, прости…
Проповедник подошел к склоненной женщине и, положив на ее голову руки, помолился, чтобы Бог очистил ее душу от всего злого, чтобы открыл уста для молитвы. В душу Агафьи вдруг пролился мир, это было ощутимо почти физически. Душа иссохшая, как пустыня, впитывала покой и любовь. Рыдания постепенно стихли. Помолчав, женщина промолвила:
– Иисус, прости меня, я так много зла сделала своей падчерице и мужу, я так долго жила в ненависти и злобе, научи меня любить. Аминь.
По пути с собрания Агафья летела, словно на крыльях. Никогда в жизни она не испытывала такой легкости. Она поняла, что не люди мешали ей быть счастливой, а ее злые чувства и дела, отнимавшие покой. И теперь, делая первые шаги по пути любви, душа ее пела хвалу Христу, дающему спасение от зла, скопившегося в сердце человека и поработившего его. Она была свободна, и никто на свете сейчас не смог бы убедить ее в том, что Бог не простил ее. Она рассмеялась бы в ответ.
«Но простит ли Настя меня, простит ли Михаил?!»– пронеслась мысль, и Агафья вдруг потеряла крылья. Она вновь заплакала, теперь от бессилия что-либо изменить в прошлом. Как многое сейчас она отдала бы, только бы вернуть время! Но это невозможно. И Агафья вновь начала молиться, прося у Бога силы стать другой и получить прощение падчерицы и мужа. Теперь, когда она избавилась от чувства вины перед Богом, ей так хотелось оставить это чувство в прошлом. Ей важно было получить прощение людей, которым она причинила так много зла. Женщина знала, что и в будущем не сможет поступать безупречно, как бы ни старалась, но, как однажды сказал проповедник: «Каждый христианин должен помнить, что душа ежедневно нуждается в очищении и покаянии, как наше тело – в туалете», – указав на маленький домик за окном. Это сравнение немного смутило женщину своей прямотой, но показалось верным, и Агафья настроилась не забывать об очищении души через покаяние каждый день, стараясь все же не делать того, за что пришлось бы просить прощения.
