Buch lesen: «Безумие толпы»

Эта книга посвящена всем тем, кто во время пандемии находился на переднем крае, кто работал, не щадя себя, подчас в невыносимых условиях, ради сохранения нашей жизни. Если ça va bien aller¹, то это благодаря вам.

Луиза Пенни, 2021

Louise Penny

THE MADNESS OF CROWDS

Copyright © 2021 by Three Pines Creations, Inc.

All rights reserved

© Г. А. Крылов, перевод, 2023

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023

Издательство Азбука^®

Глава первая

– Это не кажется мне правильным, patron², – прозвучал в его наушнике взволнованный, вибрирующий на грани паники голос Изабель Лакост.

Старший инспектор Гамаш оглядел беспокойную толпу. Шум в аудитории перешел в гвалт.

Год назад такое сборище воспринималось бы не только как невероятное, но и как незаконное. Этих людей утихомирили бы и проверили каждого. Но благодаря вакцине можно было уже не беспокоиться о распространении смертельно опасного вируса. Беспокоиться следовало совсем о другом – о беспорядках.

Арман Гамаш никогда не забудет, как премьер Квебека, его друг, сообщил ему о том, что у них есть вакцина. Премьер тогда плакал, едва мог говорить.

Повесив трубку, Арман почувствовал головокружение. Он ощутил, как на него накатывает что-то похожее на истерику. Ничего подобного прежде с ним не случалось. По крайней мере, с такой силой. Это мало напоминало облегчение, он скорее назвал бы происходящее с ним воскрешением. Хотя воскрешение ждало не всех – и не всё.

Когда наконец поступило официальное сообщение о том, что пандемия преодолена, обитатели деревеньки Три Сосны, в которой жили Гамаши, собрались на деревенском лугу, где зачитали имена тех, кого унес вирус. Новый лес – так назвали поляну, расположенную чуть выше церкви. Там близкие умерших посадили деревья.

Потом в преддверии празднования Мирна отперла свой книжный магазин. Сара открыла двери в свою пекарню. Месье Беливо повесил объявление «Ouvert»³ на окне своего магазина, а когда Оливье и Габри возобновили работу своего бистро, все от радости закричали «ура».

На деревенском лугу выстроились в ряд мангалы для барбекю, здесь готовились бургеры, хот-доги, стейки и лосось на кедровой доске. Торты, пирожки и масляные тарты⁴, испеченные Сарой, были выставлены на длинном столе. Билли Уильямс помог Кларе Морроу принести кадушки с лимонадом ее собственного изготовления. Детям отвели площадку для игр, а позднее на лугу развели костер и устроили танцы.

Друзья и соседи обнимались и даже целовались. Хотя все происходящее казалось странным и даже немного неприличным. Одни все еще предпочитали стукаться локтями. Другие пришли в масках, которые стали чем-то вроде четок, кроличьей лапки или медальона с изображением святого Христофора, обещающего безопасное плавание⁵.

Когда Рут закашлялась, все вокруг расступились, – впрочем, вероятно, они сделали бы это в любом случае.

Да, конечно, пережитое на всех наложило отпечаток. У трудных времен длинный хвост.

И это событие в бывшем спортивном зале университета в нескольких километрах от Трех Сосен было жалом в том хвосте.

Старший инспектор Гамаш посмотрел на двери в дальнем конце просторного зала, куда продолжали входить люди.

– Такого ни в коем случае нельзя было допускать, – сказала Лакост.

Он не стал возражать. На его взгляд, все это изначально напоминало безумие. Но действие разворачивалось у них на глазах.

– Мы контролируем ситуацию?

Она ответила не сразу.

– Да, но…

Но…

Из-за кулисы на сцене он осмотрел зал и отыскал взглядом инспектора Лакост – на ее куртке ясно был виден бейдж Sûreté du Québec⁶.

Она забралась на плинтус отопительной трубы, откуда могла лучше видеть растущую толпу и направлять агентов туда, где возникали горячие точки.

Хотя Лакост лишь недавно перевалило за тридцать, она уже успела стать одним из самых опытных полицейских в его подчинении. Она участвовала в подавлении беспорядков, освобождении заложников, перестрелках и засадах. Она лицом к лицу сталкивалась с террористами и убийцами. Она получила тяжелое ранение, едва выжила.

В данный момент она почти не выказывала волнения. Но Гамаш ясно ощущал ее взвинченность.

Зрители толкались, пытаясь занять удобные места, с которых лучше видна сцена. В огромном зале здесь и там вспыхивала перебранка. Толчки и словесные потасовки в толпе, не отличавшейся единомыслием, были делом обычным. Полицейским приходилось управлять ситуациями куда более трудными, агенты были хорошо обучены и умели быстро гасить такие вспышки.

Но…

Не успела Изабель сказать об этом, как он почувствовал сам. Всем нутром своим почувствовал. По коже побежали мурашки. В подушечках больших пальцев началось покалывание…

Он видел, что Изабель не спускает глаз с пожилого мужчины и молодой женщины в центре зала. Они отталкивали друг друга локтями.

Ожесточенной борьбы между ними не происходило. Во всяком случае, пока. К тому же через толпу проталкивался агент, чтобы утихомирить этих двоих.

Тогда почему же Лакост уставилась именно на них?

Гамаш тоже продолжал смотреть на эту пару. А потом почувствовал, как волосы у него встают дыбом.

И у мужчины, и у женщины на зимних пальто было по одинаковой пуговице большего размера, чем остальные, с надписью: «Все когда-нибудь кончается».

Он знал, насколько двусмысленно звучит эта фраза в условиях пандемии. И эта двусмысленность, на взгляд Гамаша, была довольно-таки нездоровой.

Он замер.

За свою тридцатилетнюю карьеру он не единожды патрулировал демонстрации, несколько раз ему приходилось подавлять беспорядки. Он чувствовал возникновение очагов опасности. Симптомы наступающей бучи. И знал, как быстро такие ситуации выходят из-под контроля.

Но за все годы службы в Sûreté du Québec ничего подобного тому, что происходило сейчас, он не видел.

Эти двое – мужчина и женщина – были на одной стороне. Об их альянсе свидетельствовали пуговицы на пальто. Но при этом они направляли свою ярость, обычно предназначавшуюся «противной стороне», друг на друга. Злость вырвалась на свободу. Обрушилась на ближайшую голову.

Атмосфера в зале стояла удушающая. Люди оделись, чтобы выйти на мороз, и теперь маялись в своих теплых куртках и пальто, тяжелых сапогах, шарфах и варежках. Они стаскивали шерстяные шапки, засовывали их в карманы, и у многих присутствующих волосы, обычно ухоженные, теперь стояли дыбом, словно от леденящего испуга или внезапно пришедшей в голову выдающейся идеи.

Народ, набившийся в зал до отказа, перегрелся как физически, так и эмоционально. Старшему инспектору Гамашу чудился запах обгоревших нервных окончаний, как от неисправной проводки.

Он огорченно посмотрел на высокие окна за спиной Лакост. Они давно были закрашены так, что сейчас не открывались, поэтому попытки впустить внутрь свежий воздух успехом не увенчались.

Натренированный взгляд Гамаша продолжал изучать толпу, впитывая все – видимое и невидимое. Ситуация, чувствовал он, еще не достигла точки кипения, переломного момента. Как старший офицер полиции, он был обязан убедиться, что этого не произойдет.

Если бы градус протеста приблизился к критической отметке, он бы остановил его дальнейший подъем. Но Гамаш знал, что его действия имеют свои риски. Хотя он не забывал и о нравственной стороне дела, – кто он такой, чтобы препятствовать людям, имеющим полное право собираться вместе и выражать свое мнение? – в приоритете всегда оставалась безопасность людей.

Отдай он своим агентам приказ действовать, отменить чтение еще не начавшейся лекции, это могло бы привести к тому самому насилию, которого он хотел избежать.

Не допустить превращения собрания людей в толпу не ахти какая наука. Стратегию можно выучить, он сам инструктировал рекрутов в академии Sûreté, учил их обращаться с большими, потенциально опасными собраниями. Но в конечном счете все сводилось к оценке ситуации. И к дисциплине.

Полицейские чины должны уметь контролировать поведение не только толпы, но и свое собственное. Будучи слушателем академии, Гамаш видел подготовленных полицейских во время паники, возникшей на демонстрации, – они ломали строй и начинали лупить сограждан дубинками.

Это было ужасно. Отвратительно.

Подобного никогда не случалось, если он руководил полицейским отрядом, следящим за порядком, однако Гамаш подозревал, что при определенных обстоятельствах этого не избежать. Безумие толпы – вещь ужасная, не дай бог это увидеть. А безумие полиции с дубинками и пистолетами – еще хуже.

Теперь он поочередно запрашивал доклад у своих офицеров. Его голос звучал спокойно и властно.

– Инспектор Лакост, что у вас? – спросил он в микрофон.

После короткой паузы – Лакост взвешивала ответ – она сказала:

– Наши люди контролируют ситуацию. Я думаю, в настоящий момент рискованнее остановить их, чем позволить продолжать.

– Merci⁷, – сказал Гамаш. – Инспектор Бовуар, как там дела снаружи?

Он всегда использовал официальный тон, когда говорил со своими подчиненными на открытой частоте, и предпочитал называть их по званиям, а не по именам.

Невзирая на протесты инспектора Жана Ги Бовуара, Гамаш назначил (сослал, по словам Бовуара) его на пост у дверей.

В свои тридцать с лишним Бовуар оставался стройным и подтянутым, хотя слегка прибавил в весе. Как и Лакост, он был заместителем Гамаша, к тому же его зятем.

– Народ прибывает – зал не вместит всех, patron, – доложил Жан Ги, стоявший на перевернутом ящике, и поднес руку в перчатке козырьком ко лбу, чтобы защититься от блеска отраженных от снега солнечных лучей.

Его агенты топали ногами, потирали руки в варежках друг о друга, заставляя кровь бежать быстрее, и смотрели на своего начальника так, словно он нес личную ответственность за пронизывающий до костей холод.

– Я бы сказал, что подтягиваются еще сто пятьдесят, ну, может, сто восемьдесят человек. Они довольно возбуждены. Кто-то толкается, но пока реальных драк нет.

– Сколько уже в зале? – спросил Гамаш.

– Мы насчитали четыреста семьдесят.

– Вы знаете максимальное количество. Что, по-твоему, произойдет, когда наберется это число?

– Трудно сказать. Приходят семьями, приводят детей. Хотя не понимаю, зачем тащить сюда ребенка?

– Согласен.

Итак, в зале дети. Гамаш проинструктировал своих людей в этом отношении: безопасность младшего поколения – самая важная задача, если события начнут разворачиваться по худшему сценарию.

Конечно, все могло обернуться настоящим кошмаром. При возникновении чрезвычайной ситуации люди, стремясь поскорее покинуть какое-либо помещение или пробраться в него, нередко устраивали смертельную давку. И самыми уязвимыми были дети.

– Оружие у кого-нибудь в толпе есть?

– Ни огнестрельного, ни холодного, – доложил Бовуар. – Несколько бутылок. И мы конфисковали кучу плакатов. Людей это сильно злило. Можно подумать, будто в Хартии прав и свобод прописано, что и в каких количествах можно приносить в переполненный зал, если вы принадлежите к какому-то клубу по интересам.

Он посмотрел на груду плакатов, брошенных на снег у кирпичной стены.

Большинство из них были самодельными. Почему-то более зловещими казались плакаты с надписью цветными карандашами: «Ça va bien aller».

«Все будет хорошо».

От одного этого кровь Бовуара закипала. Активисты присвоили фразу, которая во время недавней пандемии обещала утешение. А теперь они извратили ее, выдавая за некое тайное послание, скрытую угрозу. И хуже того – заставляли своих детей произносить эти слова.

Он посмотрел на толпу и увидел, как некоторые из собравшихся проталкиваются вперед, боясь, что не попадут внутрь, в отличие от противников.

– Напряжение нарастает, patron, – сказал Бовуар. – Я думаю, пора закрыть вход.

– Merci, – произнес Гамаш и вздохнул.

Он, безусловно, принял во внимание совет Бовуара и даже считал, что тот, вероятно, прав, однако должен был признаться самому себе, что в данном конкретном случае не доверяет суждению своего заместителя. Оно, без всяких сомнений, окрашивалось личными чувствами. Именно поэтому он, невзирая на возражения Бовуара, предписал ему находиться у входа, а не внутри, не в зале.

Гамаш посмотрел на часы. Без пяти четыре.

Настало время действовать. Запретить или допустить.

Он еще раз оглянулся и посмотрел на двух женщин средних лет. Они стояли друг возле друга в темноте кулис.

Та, что слева, в черных слаксах и серой водолазке, держала в руках блокнот-планшет и явно волновалась.

Но внимание Гамаша привлекла другая женщина.

Профессор Эбигейл Робинсон кивала, слушая собеседницу. Она положила руку на предплечье коллеги и улыбалась. Она сохраняла спокойствие. И сосредоточенность.

На ней был голубой кашемировый свитер и юбка цвета верблюжьей шерсти до колена. Пошитая на заказ. Простая, классическая. Такую юбку, подумал Гамаш, вполне могла бы надеть его жена Рейн-Мари.

Мысль эта была не очень приятна.

Именно из-за Эбигейл Робинсон, университетского профессора, специалиста по статистике, все эти люди в морозный декабрьский день вышли из дому и собрались здесь.

Они могли бы кататься на лыжах или на коньках, могли бы сидеть у камина с чашкой горячего шоколада. Но предпочли другое: набиться в этот зал, толкать и пихать друг друга. В надежде получше разглядеть этого специалиста по статистике.

Одни пришли поддержать ее, другие – освистать и выразить свой протест. Третьи – чтобы послушать, четвертые – чтобы забросать критическими вопросами.

А некоторые – может быть, кто-то один, – чтобы сделать кое-что похуже.

Старшему инспектору еще предстояло познакомиться с этой женщиной, которая собиралась выйти на сцену, хотя ее помощница, представившаяся как Дебби Шнайдер, подошла к нему, как только они с профессором тут появились, и предложила нечто, похожее на любезность: беседу тет-а-тет.

Он отказался, объяснив, что должен работать. И приступил к своим обязанностям.

Но он был честен перед собой и в глубине души признавал, что, будь это кто-нибудь другой, он бы с удовольствием согласился на разговор. Сам бы попросил об этом, чтобы рассказать о мерах безопасности. Определить некоторые правила. Заглянуть в глаза и установить личный контакт между защитником и подзащитным.

Впервые за всю карьеру он вежливо отказался познакомиться с человеком, за жизнь которого нес ответственность. Вместо этого он обговорил все меры безопасности с мадам Шнайдер и тем ограничился.

Он повернулся к залу. Солнце уже садилось. Через двадцать минут на землю опустится темнота.

– Продолжаем, – сказал он.

– Oui, patron⁸.

Глава вторая

Гамаш еще раз обошел закулисное пространство, выслушал доклады находящихся там агентов. Проверил двери и темные закутки.

Он попросил технический персонал включить свет.

– Кто эти люди? – спросила девушка-звукооператор, мотнув головой в сторону собравшихся. – Кто назначает лекцию в дни между Рождеством и Новым годом? Кто приходит на нее?

Это были хорошие вопросы.

Гамаш заметил несколько знакомых лиц в толпе. Он знал их как весьма милых, достойных людей. У кого-то на верхней одежде виднелись большие пуговицы. У кого-то их не было.

Сюда пришел кто-то из его соседей. Даже друзей. Но большинство присутствующих он видел в первый раз.

Квебекское общество составляли люди, отличавшиеся сильными чувствами, и они не боялись их выражать. Это было хорошо. Это означало, что они здесь делают нечто полезное. Цель любого здорового общества состоит в том, чтобы дать людям возможность выражать непопулярные подчас мнения.

Но у такого выражения были свои пределы, определенные рамки. И Арман Гамаш знал, что его задача – не позволить собравшимся переступить их.

Если прежде у него возникали мысли о том, что он, возможно, на многое чересчур остро реагирует, то теперь они развеялись. Это произошло в тот же день, но чуть раньше, когда он с Бовуаром и Лакост отправился сюда для заключительной проверки.

Подъехав, полицейские удивились при виде припаркованных на стоянке машин и очереди у входа в зал. Люди на этом лютом холоде переступали с ноги на ногу, похлопывали себя по бокам, потирали руки в варежках. Над головой у них висели облачка пара от дыхания, похожие на изображение внутренних монологов в комиксах, только их было не прочитать.

До лекции оставалось еще несколько часов.

Гамаш снял перчатки, вытащил блокнот и, выдрав из него несколько страниц, начал выдавать каждому стоящему в очереди клочок бумаги с его именем и номером по порядку.

– Возвращайтесь домой. Согрейтесь. Когда вернетесь, покажите этот листок полицейским у входа. Они вас немедленно пропустят.

– Не могу, – сказала женщина в начале очереди, взяв у Гамаша листок. – Мы приехали из Монктона.

– Из Нью-Брансуика? – спросил Бовуар.

– Да, – ответил ее муж. – Всю ночь добирались.

Сзади стали напирать на стоящих впереди, протягивали руки, хватали листки с номерами, словно голодные еду.

– Местное кафе будет работать, – сказала Изабель Лакост. – Идите туда, закажите ланч и возвращайтесь к половине четвертого, когда тут откроются двери.

Некоторые так и поступили. Но большинство предпочло остаться, они по очереди грелись в машинах.

Когда полицейские вошли в здание, Лакост пробормотала:

– «Когда были посеяны те гнева семена и на какой земле…»

Эти слова из стихотворения их общего друга Рут Зардо очень подходили к ситуации. Впрочем, полицейские прекрасно знали, кто посеял эти семена, прораставшие прямо у них под ногами.

И не радость, не счастье, не оптимизм заставили эту пару из дальней провинции проехать почти тысячу километров ночью по заснеженной, обледеневшей дороге, чтобы оказаться здесь.

И вовсе не ради удовольствия люди поднялись из кресел перед камином. Оставили свои семьи. Их рождественские елки весело мигали огоньками гирлянд, ужин с индейкой дожидался в холодильнике. Подготовка к встрече Нового года была в самом разгаре.

Они бросили все это, чтобы стоять здесь на зимнем холоде.

Потому что семена гнева, посеянные элегантным статистиком, дали корни.

В бывшем спортивном зале полицейских ждал смотритель здания Эрик Вио. Гамаш, на которого обязанность следить за порядком на лекции свалилась неожиданно, успел познакомиться с Эриком накануне.

Арман в тот день отправился на каток Трех Сосен с Рейн-Мари и двумя внучками. Он надел коньки и опустился на колени, чтобы завязать шнурки восьмилетней Флоранс, в то время как Рейн-Мари помогала с экипировкой маленькой Зоре.

Это были первые коньки девочек – подарок от дедушки с бабушкой.

Флоранс, с раскрасневшимися на морозе щечками, горела желанием поскорее присоединиться к другим детям на катке.

Ее младшая сестренка Зора хранила молчание и была настроена скептически. Она, казалось, не испытывала уверенности в том, что ей понравится передвигаться по замерзшему пруду с такими здоровенными лезвиями на ногах. И вообще сильно сомневалась в том, что это хорошая идея.

– Па! – раздался крик Даниеля от дома.

– Oui?

Даниель, высокий, крепкий, в джинсах и клетчатой фланелевой рубашке, стоял на крыльце. В руке он держал сотовый телефон.

– Это тебя. По работе.

– Не мог бы ты ответить, s’il te plaît?⁹

– Я пытался, но это явно какое-то важное дело.

Арман выпрямился, чуть поскользнулся на собственных коньках.

– С тобой говорили паническим голосом?

– Non¹⁰.

– Слушай, скажи им, что у меня тоже важное дело, я перезвоню через двадцать минут.

– D’accord¹¹, – сказал Даниель и исчез внутри.

– Может быть, Жану Ги ответить? – предложила Рейн-Мари, которая тоже выпрямилась и стояла на коньках гораздо тверже мужа.

Они посмотрели на холм с дорогой, ведущей из деревни. Их зять Жан Ги Бовуар со своим сыном с трудом поднимались по склону к вершине. Жан Ги тащил за собой новые санки, подарок от Пер-Ноэля¹².

На самом первом своем спуске мальчик вцепился в отца и визжал, пока санки не замерли внизу. Визг стал восторженным, когда следом за ними помчался Анри, немецкая овчарка Гамашей.

Они скатились с вершины холма, пролетели мимо Нового леса, мимо церкви Святого Томаса, мимо каменных, кирпичных и обитых вагонкой домов. Остановились они, врезавшись в мягкий снег на деревенском лугу.

– Ну и легкие у вашего внучка, – сказала Клара Морроу.

Она со своей лучшей подругой Мирной Ландерс стояла перед входом в книжный магазин Мирны, держа в руках стаканы с ромовым пуншем.

– Мне показалось – или он выкрикивал какое-то словечко? – спросила Мирна.

– Non, – тут же возразила Рейн-Мари, не глядя в глаза подругам. – Он просто орал.

И в этот момент истошный крик снова пронзил воздух – Оноре с отцом опять неслись вниз по склону.

– Вот это мой мальчик, – сказала старая поэтесса Рут, сидевшая на скамье между Флоранс и Зорой; на руках у нее разместилась проборматывающая что-то утка Роза.

– Дедушка, а что кричит Оноре? – поинтересовалась Флоранс.

– Похоже на то, что говорит Роза, – заметила Зора. – Но что это значит – «фа…»?

– Я тебе потом объясню. – Арман сердито посмотрел на Рут, которая посмеивалась, слыша, как Роза с довольным видом бормочет: «Фак, фак, фак».

Правда, утки постоянно что-нибудь бормочут.

Роза и Арман сыграли быструю партию в гляделки, и он очень быстро проиграл, моргнув первым.

В течение следующих нескольких минут Арман и Рейн-Мари поддерживали внучек, которые, спотыкаясь, двигались по льду. Они делали первые шаги навстречу большой любви на всю жизнь – любви к катанию на коньках. А когда-нибудь настанет день и они станут обучать этому искусству своих внучек.

– Смотрите, смотрите! – закричала Флоранс. – Смотрите на меня. Ф-ф-фа…

– Oui, – оборвал ее дед, заметив краем глаза, что Рут, сидящая на скамье, даже не пытается скрыть довольной улыбки.

Когда перевалило за полдень, все были приглашены к Кларе на ланч из горохового супа, теплого хлеба из духовки, набора квебекских сыров и пирога из пекарни Сары.

– И еще будет горячий шоколад, – сказала Клара.

– Я так понимаю, что это шифрованное название выпивки, – сказала Рут, поднимаясь со скамьи.

Арман отнес коньки домой, а когда зашел в свой кабинет, увидел записку с сообщением, принятым по телефону Даниелем. Из своего зимнего шале в Мон-Трамблане звонила старший суперинтендант Sûreté du Québec.

Гамаш ответил на звонок и с удивлением выслушал старшего суперинтенданта.

– Лекция? Статистика? – переспросил он. В окно он видел, как его семейство идет по деревенскому лугу в маленький, облицованный плитняком коттедж Клары. – А администрация кампуса своими силами не может с этим справиться?

– Вы знаете эту Эбигейл Робинсон? – спросила начальница.

Имя Гамаш слышал, но в связи с чем – вспомнить не мог.

– Имею весьма смутное представление о ней.

– Вам, пожалуй, надо разузнать про нее в Сети. Мне правда, Арман, очень жаль. Университет неподалеку от вас, а лекция продлится всего один час. Я бы вам не позвонила, если бы думала, что там все пройдет гладко. Да, и есть еще кое-что.

– Oui?

– Они просили, чтобы именно вы взяли это на себя.

– Они?

– Ну кое-кто в университете. Насколько я понимаю, у вас там есть друг.

«Какой еще друг?» – подумал Гамаш, пытаясь понять, кто бы это мог быть. Некоторых профессоров он знал.

Он принял душ, переоделся, набросал записку Рейн-Мари и отправился в путь – университет находился в нескольких километрах от Трех Сосен, и там его ждал смотритель.

Место проведения лекции, до того как построили новый спортивный комплекс, представляло собой спортивный зал Université de l’Estrie. И теперь университет сдавал его в аренду. Там проходили различные общественные мероприятия: благотворительные балы, встречи выпускников, слеты. Арман и Рейн-Мари ездили туда в конце лета на торжественный обед. То было первое разрешенное после официального объявления об окончании пандемии собрание, цель которого состояла в сборе средств для организации «Врачи без границ», одной из многих, испытавших финансовые трудности из-за резкого падения пожертвований во время кризиса.

С тех пор прошло несколько месяцев.

Арман потопал ногами, сбивая снег с обуви, и представился смотрителю месье Вио. Они стояли в середине большого зала, и под ногами еще можно было разглядеть выцветший и вытоптанный круг, обозначавший центр баскетбольной площадки. В воздухе все еще висел безошибочно узнаваемый едкий запах пота, избавиться от которого было невозможно даже по прошествии нескольких лет, хотя юнцы, оставившие его, давно уже, вероятно, стали отцами и забыли о своих спортивных увлечениях.

Напротив входных дверей в дальнем конце прямоугольного помещения имелась сцена, по боковой стене с одной стороны шел ряд окон.

– Вы знаете вместимость зала? – Голос Гамаша эхом отдавался от стен просторного пустого помещения.

– Не знаю. У нас не было возможности посчитать. Зал никогда не заполнялся до отказа.

– И пожарный департамент не давал вам цифру наполняемости?

– Вы имеете в виду добровольную пожарную охрану? Нет, такой цифры нам не давали.

– А спросить вы можете?

– Конечно. Но ответ знаю. Я старший по пожарной безопасности. Слушайте, я могу вам сказать, что здание отвечает всем требованиям. Тревожная сигнализация, огнетушители, запасные выходы – все это есть, оборудование в рабочем состоянии.

Гамаш улыбнулся и прикоснулся пальцами к предплечью собеседника:

– Я вас не критикую. Извините, что задаю эти вопросы и порчу вам праздничные дни.

Смотритель облегченно вздохнул:

– У меня такое подозрение, что и у вас сегодня были другие планы.

Что правда, то правда. Подъехав к бывшему спортивному залу, Арман некоторое время сидел в машине, просматривая сообщения. Рейн-Мари прислала фотографию с ланча у Клары. На фото была их дочка Анни с малюткой Идолой в костюмчике с оленьими рожками.

Он улыбнулся и легонько прикоснулся к личику Идолы пальцем. Потом убрал телефон и вошел в здание.

Чем быстрее он начнет осмотр, тем быстрее вернется домой. Может, ему оставят кусочек-другой пирога.

– Понятия не имею, почему университет согласился на эту заявку, – сказал смотритель и повел старшего инспектора осматривать здание. – За два дня до Нового года. И все в последнюю минуту. Вы только представьте: я получил электронное письмо с извещением только вчера вечером. Что за долбаная бесцеремонность, прошу прощения за мой французский! И кто вообще эта дама? Никогда про нее не слышал. Она певица? Им понадобится один микрофон или больше? Мне ничего не сказали.

– Она приглашенный лектор. Говорить будет по-английски. Достаточно трибуны и микрофона.

Месье Вио остановился и уставился на Гамаша:

– Лекция? На английском? У меня отняли день катания на лыжах с семьей, потому что кому-то хочется поговорить? – Его голос с каждым словом поднимался все выше. – Вы шутите?

– К сожалению, нет.

– Господи Исусе, – проговорил смотритель. – Неужели она не могла снять какой-нибудь уличный туалет? И почему здесь вы? Полицейский начальник? О чем она будет говорить?

– О статистике.

– Да бога ради, сюда же никто не придет. Пустая трата времени.

Гамаш поднялся на сцену и оглядел зал.

Он был согласен со смотрителем. Его удивит, если сюда явятся хотя бы пять десятков слушателей. Но Арман Гамаш был человеком осторожным. И осторожности его научили тридцать лет службы в полиции, на протяжении которых он не раз видел тела тех, кто перед смертью успел удивиться.

– Я подготовлю перегородки, старший инспектор, – сказал месье Вио.

Они спустились со сцены и направились к выходу, где мороз, позарившись на дверные ручки, инкрустировал их серебром.

– У вас, случайно, нет чертежей здания?

– В моем кабинете.

Вио вернулся с несколькими рулонами бумаги, вручил их Гамашу и теперь, перед тем как запереть двери и уйти, исподтишка бросал на полицейского изучающие взгляды.

Когда Гамаш позвонил, чтобы договориться о встрече, Вио, конечно, сразу вспомнил его имя. Узнал он Гамаша и в лицо, когда тот приехал. Странно было встретиться с человеком, который и во время пандемии, и раньше часто появлялся на экране телевизора. Хотя месье Вио слышал, что глава отдела по расследованию убийств живет где-то поблизости, их пути никогда не пересекались.

А теперь перед ним стоял крупный мужчина ростом чуть более шести футов. Несмотря на объемистую куртку, было очевидно, что Гамаш крепко сложен, но отнюдь не грузен. По возрасту он, вероятно, приближался к шестидесяти. Седые волосы вились на висках. И конечно, на виске виднелся глубокий шрам – по нему Гамаша можно было узнать безошибочно.

Еще смотритель отметил, что морщины не столько бороздят лицо полицейского, сколько размечают его. И Вио мог догадаться о происхождении этой разметки.

Они вышли на улицу, и, хотя знали о сегодняшнем трескучем морозе, от холода у них перехватило дыхание. Холод обжег их лица, выжал слезы из глаз. Снег скрипел под ногами, когда смотритель провожал Гамаша до машины.

– И все-таки по какой причине вас направили сюда? – спросил Вио.

Гамаш прищурился на солнце. Сугробы отражали столько солнечных лучей, что в их сиянии он почти не различал своего спутника.

– Именно этот вопрос я и задал моему начальству, – с улыбкой ответил Гамаш. – Если откровенно, месье Вио, то я не знаю.

Но тогда Арман Гамаш еще не успел провести предварительное расследование. Он не знал важных подробностей о персоне, которая будет стоять на трибуне. И о статистике, которой та собирается поделиться с аудиторией.

А теперь, когда лекция вот-вот должна была начаться, старший инспектор посмотрел поверх голов собравшихся и увидел месье Вио. Тот стоял в другом конце зала, у дверей. Он опирался на рукоятку швабры и потрясенно взирал на людской поток, непрерывно вливающийся в зал.

По полученным от Вио чертежам Гамаш сумел рассчитать, что максимальная вместимость зала составляет шестьсот пятьдесят человек, с учетом того, что все они будут стоять. Он «округлил» это число до пяти сотен, предполагая, что и этого количества не наберется.

Но по мере того как он продолжал свои разыскания, его сомнения становились все сильнее.

Вечерами, когда его домашние отправлялись спать, он смотрел записи лекций, прочитанных профессором Робинсон. Многие из этих видео в последние недели стали вирусными.

То, что могло показаться сухими статистическими данными, превратилось практически в мессианское послание населению, которое изголодалось по надежде, отчаянно искало ее.

Хотя пандемия осталась в прошлом, люди никак не могли оправиться от случившегося. Они устали от самодисциплины, самоизоляции. От социального дистанцирования, от масок. Они были измучены, травмированы бесконечными месяцами тревог за детей, за родителей, за бабушек и дедушек. За себя.

Словно незаживающие раны, их терзали утраты родных, друзей. Потеря работы и любимых увлечений. Они устали от изоляции, они чуть не сходили с ума от одиночества и отчаяния.

Они устали бояться.

Профессор Эбигейл Робинсон с ее статистикой доказывала, что впереди их ждут лучшие времена. Что экономика оправится, станет сильнее, чем прежде. Система здравоохранения сможет ответить на все их потребности. Больше не будет никакой нехватки больничных коек, оборудования, лекарств. Никогда.