Buch lesen: «Гамаюн – птица сиреневых небес»
ГЛАВА 1. Сергей. Роль
– Что-нибудь еще будете?
Официант подобострастно склонился над посетителями. Двое немолодых мужчин посмотрели на него с недовольством. Один даже досадливо махнул рукой, и официант бесшумно отошел.
– Сколько, говоришь, Сереж?
– Год, наверное. Если все по плану.
Второй мужчина посмотрел на Сергея и покачал головой то ли осуждающе, то ли непонимающе.
– Точно год?
– Да ладно тебе, Миха, – усмехнулся Сергей. – Если корректировка плана и будет, то только на самом верху, – и он поднял указательный палец к потолку.
– Шутник, – снова покачал головой Михаил и покосился на коричневую папку, которая лежала на столе рядом с тарелкой. – Моя помощь требуется?
– Разумеется. Но по-тихому. Поэтому встречаюсь с тобой не дома и вне офиса.
– Да-а. Жаль, что по такому поводу. А ведь раньше могли вообще безо всякого повода увидеться.
– Когда это было? – нахмурился Сергей и посмотрел в окно, по которому стекал растаявший снег.
Настроение было отвратительным, ровно под стать этой серой московской слякотной пакости. Серое небо, серые заляпанные дома, серые дороги с разлетающейся из-под колес жижей, серые лица торопливо бегущих прохожих, старающихся не попасть ногой в ловушки с темной водой и крошевом льда. «Этот город Бог оставил давно, – вдруг подумалось ему. – Что ему тут делать? Хотя, нет, возможно, Бог оставил только меня».
Сергею стало зябко, несмотря на то что в ресторане было тепло и уютно. Он перевел взгляд на Михаила, сосредоточено просматривающего бумаги. «Старый Миха. Все такой же надежный друг. Верный оруженосец, готовый всегда подать меч и щит». Что-то вроде ностальгической печали коснулось сердца Сергея.
– Хм, основательно продуманный документ, – наконец солидно изрек Михаил, бегло пролиставший коричневую папку.
– Что? – переспросил Сергей, отрываясь от своих невеселых дум.
– Подробно все обдумано, говорю.
Михаил наконец закрыл папку.
– Я заберу это с собой?
– Разумеется. Подготовь все нужные документы.
– Слушай, это, конечно, не мое дело, – осторожно заметил Михаил. – Но зачем ты опять тащишь все на себе?
– Это мое дело, Миха. А может, это мое искупление.
Сергей снял очки и устало потер веки. Михаил смотрел на него, и кончик языка обжигали язвительные слова, словно давно прибереженные для этой минуты. «Нет, брось, – одернул он себя. – Что за детство?! Прекрати. Иначе все испортишь. В этой игре слишком большие ставки. Потерять все взамен чего? Секундного удовлетворения злорадства? Брось, уже не мальчик!» Он мысленно дал себе пощечину и бережно убрал драгоценную папочку в портфель.
– Хорошо, – сказал он, принимая условия игры. – Когда документы будут готовы, я привезу их тебе в офис, и ты подпишешь.
Сергей равнодушно кивнул головой. Скоро все будет кончено. Осталось доиграть свою роль до конца. Он так решил. Пусть так и будет.
ГЛАВА 2. Марина. Утро
На кухне опять громко бурлила музыка. Боже, что такого находят все эти подростки в бессмысленно-крикливых лозунгах, крепко пересоленных ненормативной лексикой, и подергиваниях, в этой техно-агрессивной какофонии? Марина не понимала этого. Ей казалось, что музыка должна быть такой же, как жизнь, – естественной и ненавязчивой, чтобы она сплеталась воедино с душевной канвой и создавала основу для настроения – радостного или грустного.
– Что слушаешь на этот раз? – спросила она, входя на кухню.
Но дочь, как всегда, не ответила, только буркнула недовольно, переключая песню. Непричесанная и неумытая, она сидела за кухонным столом и просматривала что-то в смартфоне.
– Боже, может, тебе его пришить к руке? Или вживить в мозг? – иронично поинтересовалась Марина, покосившись на смартфон, не ожидая, впрочем, от Татьяны никакой реакции.
Она уселась за стол напротив дочери, ненавязчиво разглядывая родное лицо. Нечесаные коротко стриженные волосы рассыпались по шее, по-детски чистой и беззащитной. Прядки были выкрашены в разные цвета и торчали во все стороны.
– А помнишь… – начала была мать и осеклась.
Разве детям интересны детские воспоминания, такие трогательные и дорогие для тебя, и такие банально-прошлые для них? «А помнишь, – хотела она сказать, – как я причесывала тебя в детстве? У тебя были тогда длинные волосы. Ты сидела на диване – еще вялая, с закрытыми глазами, погруженная в свое досонье, в тщетную попытку ухватить за хвостик неотвратимо ускользающее виденье, красочную картинку ночи, – а я расчесывала твои волосы, прядку за прядкой, такие спутанные после ночи, шелковистые и скользкие, собирая их затем в замысловатую прическу на голове: с бантами или с резинками. Иногда ты ворчала и дергала головой, когда зубья щетки застревали в особенно упрямом узелке, а иногда потом – гладко причесанная и аккуратная – ложилась ко мне на колени: «Мамочка, давай еще посидим пять минуточек», – и погружалась в дремоту, вычерпывая до дна последние золотые искорки ночных странствий, а я сидела и гладила тебя по гладкой головке, оттягивая начало суетливого и хлопотливого рабочего дня».
Марине хотелось бы снова взять щетку и провести ею по спутанным прядям дочери. Но разве та позволит? Она уже взрослая! Вырастая, мы сбрасываем с себя вместе со скорлупой детства и милые детские привычки, иногда жалеем об этом в глубине души, но упрямо заставляем себя идти вперед, уверенно хрупая ногами беззащитные осколки.
Таня завтракала «Нутеллой», щедро намазывая ее на ломти хлеба.
– Неужели нельзя позавтракать чем-нибудь более полезным? – снова начала ворчать Марина, но сердито одернула себя. Боже, ну к чему это нудное и никому не важное ворчание, к которому взрослые прибегают ежеминутно, общаясь с детьми? Разве это что-нибудь изменит?
Она сидела и молча смотрела на дочь, которая, не обращая на нее внимания, скользила пальчиком по экрану, как будто отбивая одной ей известный ритм. Бутерброд она держала на отлете, подальше от экрана.
На буфете пробили с хрустальным звоном часы – единственная старинная вещь на этой сверхсовременной кухне – и Татьяна встрепенулась.
– Черт! Опаздываю!
Она сорвалась с места, закружилась по квартире, выхватывая в полете разные вещи и одежду.
– Все! Я побежала! Пока-пока!
Поспешный воздушный поцелуй в сторону буфета и стоящей около него матери, и вот дверь уже захлопнулась, и в квартире воцарилась тишина, звенящая и давящая на сердце.
– Пока, доченька, – прошептала вслед мать и опустилась на диван в этой остро опустевшей квартире.
ГЛАВА 3. Ксандра. Клиентка
Девочка сидит передо мной, развалившись в кресле и нарочито положив ногу на ногу, как будто черпая в своей наглости и хамовитости недостающую ей уверенность.
– Татьяна, давайте спокойно и еще раз. Что вас беспокоит?
Девочка оглядывается по сторонам и складывает руки на груди. Жест, который психологи трактуют как максимальную закрытость и нежелание контактировать. Она медленно осматривается вокруг.
Комната провидицы в четвертом поколении Ксандры – так я себя называла в объявлении – полностью соответствовала заявленному антуражу. Проходы, завешанные качающимися подвесками, полки, уставленные множеством фонариков, хрустальных шаров, бронзовых с патиной подсвечников и прочей ерундой, якобы являющейся магической атрибутикой. Между прочим, все куплено за три копейки в Икее и художественно раскрашено мною лично. Окна зашторены глухими занавесями и не дают проникнуть ни малейшему лучику света, а тройные стеклопакеты наглухо закрыты: уличный шум, от которого круглосуточно вибрирует город, не должен проникать сюда – в обитель мистического покоя и отрешенности от мира. Как там было у Джерома К. Джерома? «Орлиное гнездо на скале времени, куда лишь едва-едва доносится прибой девятнадцатого… нет, уже двадцать первого века»? Вот-вот, что-то в этом духе, но только без орлиного гуано. Его хватает и за порогом квартиры, стоит лишь оказаться во дворе нашей потертой временем хрущевки, стоящей на отшибе города в окружении высотных человейников современной архитектуры.
Пара торшеров, стоящих в углу, не столько рассеивают, сколько сгущают темноту, царящую в комнате, на столе горит светильник с лампочкой в виде свечи, в воздухе пахнет тлеющими ароматическими палочками, а тихая, почти на гране слышимости медитативная музыка должна создавать расслабляющую атмосферу. Обычно создает.
А если придет откровенный психопат, то для него у меня приготовлен перцовый баллончик, да и тревожная кнопка вызова полиции сработает. Надеюсь, что сработает. К счастью, мне еще ни разу не пришлось идти на такие крайние меры.
В конце концов, от гадалки обычно не требуют стопроцентного результата. Да и всегда можно отбрехаться: «Вы ритуал не в полночь провели, а чуть позже!» – «Как же так, я ровно в полночь!» – «А часы часто проверяете? По телефону «100» давно звонили?» – «Ну-у-у…» – «Вот видите, может, поэтому и не сработало, магия вещь тонкая, любое отклонение имеет значение…» И бла-бла-бла и тра-ля-ля…Короче, язык на что дан? Правильно, чтобы найти отмазку, а не загреметь на больничную койку с травмами большой и средней тяжести.
– Вы можете быть со мной полностью откровенной, Таня, – захожу я на второй круг и подпускаю в голосе доверительные нотки. – Все, что вы мне расскажете, здесь и останется.
– Вы, как адвокат, что ли? – усмехается девочка.
Вот ведь ни грамма уважения к взрослому состоявшемуся человеку, а тем паче к провидице в каком-то там поколении. Что за молодежь пошла! Да-а, с контингентом среднего и пожилого возраста работается легче. А эти еще романтики и максималисты, мир видят в двух красках, и если ты попытаешься им в реальности кисточкой полутона дорисовать, они тебе ее, не дай Бог, еще и засунут… ну, вы догадываетесь куда. Оно, современное поколение то бишь, к тому же и общаться с людьми не умеет. Считает, что поставленный лайк или дизлайк уже является проявлением сверхкоммуникабельности.
– Я не адвокат и не священник, – пытаюсь я донести до Татьяны очевидную вещь, – но тайны тоже хранить умею. Да и кто бы ко мне пошел, если бы я стала трезвонить направо и налево о семейных проблемах и личных неудачах людей.
– А вот у гадалки Земфиры даже блог есть, в котором она рассказывает о разных историях из своей практики.
Ну явно тянет время. Не хочет рассказывать или боится. Значит, действительно что-то серьезное. На это у меня нюх есть. Вот если тетка с порога бросает сумку на стол и кричит: «На меня невестка порчу навела: борщ вчера невкусный получился и в киоске мороженого прямо передо мной любимый пломбир закончился. А сына она, змеюка подлая, приворожила. Он, как дурак, посуду ей мыть помогает и квартиру пылесосит. Помогите спасти сына! Или порчу на нее наведите!» Вот в этом случае сразу понятно, что это типичное весеннее обострение, и от тетки придется после психологической обработки избавляться. А тут…
– Уважаемая Татьяна, – решила я взять быка за рога, – мне не хотелось бы обсуждать методы других коллег. Поэтому коснусь этого вопроса вскользь. Скажите, а вам хотелось бы увидеть рассказ о вашей проблеме, растиражированный в Интернете, а?
Качает головой. Ну что ж, хоть на этом сошлись.
– Вот и мне бы не хотелось. А некоторые люди, увидев историю о себе, пришли бы в ярость. Вы знаете, что истории болезней пациентов строго запрещено предавать гласности? Засудить могут. Законы о личной информации еще никто не отменял. А посему прихожу к единственно логичному в этой ситуации выводу, что все эти рассказы в Интернете, ну, или большинство их, просто-напросто… враки.
Девочка задумывается. Ох уж это современное поколение. Интернету больше матери родной верят. Впрочем, их дедушки и бабушки точно так же верят телевизору и радио. Видно, человеку нужна какая-то точка опоры для веры, что-то непреложное, незыблемое, пусть даже условно, на чем он будет строить дальше свое мироздание.
– Но вы же пришли ко мне, – доверительно заглядываю ей в глаза. – Поэтому расскажите мне о своей проблеме. Если я решу, что помочь вам не в силах, то так прямо и скажу. И денег не возьму.
Видно, как девочка начинает расслабляться.
– А вы правда сможете помочь?
Развожу руками. Мне что, еще расписку кровью дать? Девочка моя, если бы я могла людям хоть в одном из ста случаев помочь, то скакала бы от радости до потолка. Какие же они еще наивные в этом возрасте!
– А вы расскажите, там и посмотрим.
Девочка тоскливо оглядывается по углам. Видно, ее что-то явно мучает. Надеюсь, что не приворот на прыщавого парня из соседнего класса пришла просить.
– Ладно, чего там, – Таня машет рукой. – Я не очень верю, что вы мне поможете. Вангую, что дохлый номер. Это я от безнадеги к вам пришла.
– Понимаю, – качаю головой. – На безрыбье и рак рыба. Но ты все-таки попробуй. Вдруг получится.
Таня облизывает губы и смотрит на меня. Боже, какие грустные глаза! Что у этого ребенка случилось? Если родители обижают, то контору закрою и тут же в полицию пойду. Сама через это прошла и поклялась себе, что ни за что равнодушно не пройду мимо ребенка, которого обижают в семье. С деньгами явно проблем нет. Видна дорогая модная одежда, сумка, стильная прическа. Правда, так и хочется сказать этой дурехе, что сейчас волосы в разные цвета красит и портит, а потом, лет через двадцать, губы кусать будет, что испортила такую красоту: до чего густые и шелковистые. Ну да ладно, если уж родители не могут отговорить, то куда мне соваться со своим рылом да в калашный ряд.
– Короче… – девочка снова нервно облизывает губы, – странное у меня происходить в квартире стало. Вещи сами собой передвигаются. Какие-то странные звонки по телефону. И несколько раз со мной чуть не происходили траблзы разные.
Я невольно напрягаюсь. Если девочка не врет, то с ней действительно происходит что-то нехорошее.
– Давай поподробнее.
– А крезой меня считать не будете? – усмехается Таня.
– Ты видела санитара со смирительной рубашкой у входа? – так, очко в мою пользу.
Таня смеется, но смех какой-то нервный, нехороший.
– Ну я предупредила. Короче так. Началось все две недели назад. Родители на отдых свалили. Мать целый год папахену плешь проедала, чтобы он ее в круиз свозил. Папахен не особо рвался. Все отмахивался, но она его допекла. Вот они и отправились в длительный круиз. Кучу бабла на это угрохали.
– А тебя почему не взяли?
Удивительно. Ребенку лет шестнадцать всего. Можно сказать, что взрослая, но я бы ни за что не оставила свою дочь одну на большой срок. Мало ли что.
– Да в гробу я их круиз видала! – сразу ощетинивается девочка. – Чтоб с родаками безвылазно на посудине этой торчать? Подохнуть с тоски можно.
– И что, родители вот так легко согласились тебя оставить одну?
– Не сразу, конечно. Отец поскандалил немножко: «Да другие бы душу продали, чтобы в такой круиз поехать! В двадцать стран корабль заезжать будет! А ты!.. Неужели отцу родному навстречу пойти не можешь? Ты что, смерти моей хочешь?» За грудь стал демонстративно хвататься. Ага, сердце у него, типа, болит. Да жрать надо меньше и за компьютером не сидеть допоздна.
Какие же все-таки подростки жестокие и циничные. Жутко ранимые – до прыжка с четырнадцатого этажа, до шага вперед под колеса, до судорожно проглоченного пузырька таблеток – но при этом безапелляционно циничные и жестокие. Наверное, это в них заложено природой, и так и должно быть, но все же слушать страшно и неприятно. Хотя у Татьяны сейчас переходный период. Наверное. У одних он уже заканчивается в этом времени, а у других как начнется, так уже никогда и не прекращается.
– И что же? – мягко подталкиваю девушку к дальнейшему повествованию.
– Что-что. Поскандалил, полежал на диване, симулянт несчастный, но потом мать его уболтала: «Не хочет, ну и не надо. Только отдых своим нытьем испортит. Помнишь, как она нам нервы на Новый год вымотала? Ничего с ней дома не случится. Звонить каждый день будем, бабушка будет приезжать проверять, Ирка – это домработница наша – почаще будет приходить. А если что, то шкуру с нее спустим». Короче, дали мне зеленый свет, – Таня осклабилась и поудобней развалилась в кресле.
– То есть тебя оставили совсем одну?
– Аба-са-лю-тна! – торжествующе говорит девочка. – Сначала хотели с бабушкой на дачу отправить, но я отстояла свое право на свободу.
– И не страшно одной?
– Сначала было по кайфу. Представляете – сама себе хозяйка. Никто на мозги не капает. Ешь, что хочешь. Ложись спать, во сколько хочешь. Хоть целый день в «Сталкера» играй, хоть ужастики смотри. Ирка, конечно, пару раз делала замечания, что срач устроила, бабушка тоже пыталась в рамки загнать. Ну а я что – покиваю, посоглашаюсь, и все дела.
– И когда же все изменилось?
– Через несколько дней после их отъезда. Я в первые дни из дома вообще не вылазила, все поверить в свое счастье не могла…
ГЛАВА 4. Таня. Свобода
Глаза уже превратились в две красные точки, но вылезать из-за компьютера Тане не хотелось. В течение года родители не давали мне вволю поиграть, так что теперь можно наконец оторваться, устало радуется она, до сих пор не веря в свою удачу.
…Как же это все-таки здорово – остаться полной хозяйкой! И как достали родители! Ну, отец-то мало вмешивается в воспитание, у него работы невпроворот, но мать хуже кости в горле.
«Пока не сделаны уроки, никакого компьютера! Пока не съешь обед, никакого сладкого! С какой это стати тратить деньги на игрушку! У тебя же их полный компьютер. Что за дурацкая трата денег! Лучше на кружок дополнительный потратить! И в кого же ты такая дура выросла: сплошные тройки. Неряха – за собой бардак разгреби!» и т.д. и т.п.
Отец не особо вникал в суть претензий матери, но в выходные за завтраком всегда согласно кивал, поддерживая ее к вящему раздражению дочери, и равнодушно санкционировал наказания.
Тане казалось, что она уже давно не любила родителей, а только тащила на себе, как баржу, этот груз, называемый семейными узами. И эти узы иногда душили ее не хуже удавки. Мать разговаривала с ней полуприказным тоном, легко переходя на истеричный крик при малейшем выражении неудовольствия или возражения с Таниной стороны.
Как же она достала, эта гусыня! – думает Таня, слыша недовольные выкрики матери: «Что ты обувь разбросала, иди убери! А посуду в посудомойку я за тебя убирать должна?! И на что ты все деньги со школьной карты потратила, я тебя спрашиваю! Девчонок из класса угощала? Ты совсем обалдела? С какой это стати? Так, я на карте все эти пиццы и прочие вредные продукты блокирую. Хочешь – не хочешь, а питаться правильно ты у меня будешь!»
Тане подумалось, что в жизни каждого ребенка приходит момент, когда он понимает, что его родители, как оказывается, не всемогущие мудрые и добрые боги, а всего лишь колоссы на глиняных ногах. Однажды колоссы рушатся в прах, и кумир, видный вблизи, оказывается сплошным разочарованием: то, что ты принимал раньше за мрамор, всего лишь облупленное папье-маше, а в глаза вставлены не драгоценные камни, а тусклое бутылочное стекло с прилипшими остатками заскорузлой пивной наклейки. У кого-то это происходит раньше, у кого-то позже. И этот момент разочарования навсегда откладывается в памяти.
Таня не могла вспомнить, когда она впервые испытала это острое чувство. Когда ее наказали: лишили похода в гости к однокласснику из-за того, что она нарисовала на обоях? Когда мать отлупила ее крапивой за то, что она заигралась с подружками после уроков, а мать искала ее? Когда она обнаружила в мусорном ведре свой рисунок с подписью «Мамочка, я люблю тебя!»? Или когда мать дала ее любимую куклу поиграть приехавшей в гости маленькой дочери подруги? Таня рыдала тогда, сжимая в отчаянных объятиях сломанную пластиковую игрушку, и слышала, как мать иронизировала в соседней комнате, высмеивая инфантилизм дочери. Каждое слово, каждый поступок родителей врезался в память и оставлял кровоточащие метки, которые потом наливались чернилами злой памяти. Сколько таких татушек осталось на обнаженной коже ее души, Таня сказать не могла.
Подросшая Таня и сама стала жестче и циничнее, отмечая каждый промах родителей едкими замечаниями. Несколько раз взбешенная мать давала ей по губам, но по большей части результатом их конфликтов становилась напряженное враждебное молчание, которое длилось днями.
Мать молча швыряла дочери тарелки с едой и деньги, хлопала дверью и каждое слово, слетающее с уст, обдавало холодом Заполярья. Таня стойко боролась, сжимая трепещущее от боли сердце руками упрямства и отчаянья. Но бой был заранее проигран. Ночью девочка рыдала в подушку, чувствуя, как безъязыкая ночь таращит на нее едкие глаза, и беспомощно погружалась все глубже и глубже в ледяную бездну одиночества.
Не выдерживав пытки многодневного презрительного молчания, Таня капитулировала сама, сдаваясь на волю победителю, но в ответ слышала лишь брошенное с высоты материнского авторитета: «давно бы так», «неблагодарная ты все-таки тварь» или другие хлесткие слова, которые только растравляли обиду, и купленная путем унижения возможность общаться снова с матерью тут же обесценивалась.
Позже Таня перестала извиняться, предпочтя добрую ссору худому миру. От матери исходила аура злобы и недовольства, которая не выражалась отчетливо вербально, но каждый ее вздох, движение рук, резкое перекладывание предметов, – все говорило о крайнем раздражении, на которое Таня старалась не обращать внимания, окончательно смирившись с этим неблагополучием. Живут же японцы на своих островах, где каждые десять минут их сотрясает землетрясение, и как-то привыкают. Так же привыкла и Таня.
Последний год был особенно тяжелым. Резко обострившийся конфликт с матерью, выпускные экзамены, прохладные отношения с одноклассниками, – все это давило на Таню, не давая выпустить из рук сжатые в кулак воли нервы. Именно поэтому долгосрочная отлучка родителей была той манной небесной, которую Таня давно вымаливала, пробираясь через сыпучие барханы пустыни ее жизни с семьей.
Сейчас она наслаждалась каждой минуточкой, проведенной в одиночестве. Никто не одергивает, не косится осуждающе, и тишина, звучавшая раньше неприязненно и менторски, стала просто уютной и домашней тишиной….
Таня собрала волю в кулак… нет, не получилось. Она прибила еще пару монстров. Блин, надо сделать усилие. Усилие никак не делалось, а воля валялась на столе растекающейся полудохлой медузой, вызывающей отвращение и гадливость. Черт! Уже три часа ночи. Спать, спать.
…Вчера легла в четыре и потом едва разлепила глаза, когда в двери заскрежетали ключи пришедшей домработницы.
Ира от порога весело пропела:
– Танечка, еще не встала?
И по полу прошелестели энергичные шаги.
– Ну как же так можно! Я уже с утра пришла, продукты принесла. Обед тебе приготовила. Убралась в гостиной, туалете и ванной. Не пылесосила только – тебя не стала будить. Уже и мусор вынесла. А ты все спишь и спишь. Как сурок. Уже час дня. Вставай.
Таня подняла на нее измученный взгляд – лучше сразу убей! – и со стоном попыталась прикрыть голову подушкой. Но ей это не удалось. Ирина разошторила окно и открыла створку, впуская в душную комнату вместе с теплым воздухом уличный гам: детские крики, гудки машин, шуршание шин по асфальту, протяжные крики дворников и гомон птиц, оседлавших шумной стайкой соседний клен. Квартира была на пятом этаже, и все июньские шумы легко проникали в гостеприимно распахнутые руки-окна квартир.
– Ты во сколько спать вчера легла? – укорила Ира, собирая на поднос грязные тарелки и чашки, брошенные прямо около компьютера.
Однако Таня проигнорировала ее вопрос. Голова гудела от недосыпа и от неполезного позднего сна в душной комнате.
– Танюш… – рука ласково легла на взъерошенную голову.
Танюша… Так в далеком и почти не запомнившемся раннем детстве звала ее мать. Танюша. Нютка. «Танюша-сплюша», «Нютка – сладкая минутка». Мать каждый раз придумывала разные веселые и трогательные прозвища. Таня так привыкла к ним в детстве, что так и представлялась взрослым: «Меня зовут Танюша. Или Нютка!» – вызывая этим гомерический хохот.
Нет, Ирка совсем не злая. Она хорошая. Если Тане в последнее время и перепадала минутка ласки и участия, то только от нее.
– Танюш, я тебе блинчиков испекла. Как ты любишь. И какао могу сварить. Давай вставай. Так допоздна спать вредно.
Таня честно попыталась открыть глаза.
– Хорошо, – зевнула она и потянулась.
Ира улыбнулась и вышла из спальни. Пока девочка завтракала на кухне, Ира доубралась в квартире, рассказала о своей красавице-дочери, которая училась на втором курсе института на далекой Украине, попыталась выведать настроение Тани и ушла, пожурив напоследок, что девочка мало ест оставленные в холодильнике суп и мясо, а вместо этого налегает на разные чипсы, стрипсы и прочие неполезные …псы. Таня обещала загладить свою вину и схомячить свежеприготовленный рассольник, который только что сварила домработница. Они дружески попрощались, и девочка снова осталась одна.
Таня облегченно закрыла дверь на замок. Нет, Ира, конечно, мировая тетка и относится к Тане с теплотой и сочувствием, которого ей так не хватает в родной семье, но свобода есть свобода.
Девочка неторопливо дозавтракала, потом аккуратно протерла пятно от какао, которое невзначай пролилось на идеально пустую и блестящую столешницу, и выбросила бумажную салфетку в пустой пакет для мусора. Если бы дома была мать, Таня бы и не подумала этого делать, но ради Иры можно было чуть-чуть пошевелить пальчиком. В кухне, пустой и начищенной до блеска, было неуютно, и Таня снова вернулась к компу.
И снова день прошел как и предыдущий. Немного телевизора, потом початилась и снова засела за компьютер…
Нет, если я не возьму себя в руки, то Ира или кто-то другой так и найдет меня за компьютером, умершую от истощения, подумала Таня. Она с трудом оторвала себя от игры. В воздухе явственно прозвучало чмокание – это душа отрывала от компьютера накрепко приставшие присоски. Так, надо попить на ночь. Девочка распрямила затекшую спину.
Таня прошла на кухню и зажгла свет. Налила себе сок, уселась за барную стойку и чуть не сбила на пол кружку, неудачно попавшую под руку. Черт! Вот же Ирка! Забыла кружку на столешнице. Покосилась на незнакомую веселенькую кружечку и машинально поставила ее в мойку вместе со своей. Все! Теперь спать!
Девочка с трудом дотащилась до спальни, зашторила окна, в которые нагло заглядывал рассвет, сбросила одежду на пол и упала, уже на ходу проваливаясь в глухой сон.
