Buch lesen: «Под сенью чайного листа»

В память о моей матери Кэролин Си

Lisa See

THE TEA GIRL OF HUMMINGBIRD LANE

Copyright © Lisa See, 2017

First published by Scribner an imprint of Simon & Schuster Inc.

© Н. Н. Власова, перевод, 2025

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Иностранка^®

От автора

Когда начинается действие романа, в 1988 году, чайные листья, собранные в горах Юньнани, продавались по четыре юаня за килограмм, в пересчете на сегодняшние деньги это примерно пятьдесят центов США. Доход крестьян, трудившихся на чайных плантациях, составлял в среднем двести юаней (около двадцати пяти долларов США) в месяц.

Обратите внимание, что существуют различные варианты написания и произношения названия чая, о котором пойдет речь в романе, – на путунхуа он называется пуэр, а на кантонском диалекте понай.

Коль сыновья народятся, то спать

Пусть их с почетом кладут на кровать,

Каждого в пышный оденут наряд,

Яшмовый жезл как игрушку дарят…¹

Часть I
Жизнь по законам акха²
(1988–1990)

Собака на крыше

«Без совпадения нет истории», – возвещает мама, и это, как обычно, становится поворотным моментом после того, как Старший брат заканчивает рассказывать, что ему приснилось прошлой ночью. Я сбилась со счета, сколько раз мама использовала эту присказку за те десять лет, что я живу на земле. А еще мне кажется, что я много раз слышала множество концовок сна Старшего брата. Во сне бедный крестьянин нес свежесобранную репу на городской рынок, чтобы обменять на соль. Он оступился и упал с обрыва. Это могло бы закончиться «ужасной смертью» вдали от дома – худшее, что может случиться с представителем племени акха, – но вместо этого он попал в угодья богатого продавца соли. Продавец соли заварил чай, двое мужчин разговорились и… Продолжение могло быть любым: продавец соли женился на дочери крестьянина или же свалившийся в прямом и переносном смысле гость защитил продавца соли от наводнения. Сегодня сон закончился тем, что крестьянин обменял весь свой товар на соль, не дойдя до городского рынка.

Это был хороший сон без дурных предзнаменований, что радует всех сидящих на полу вокруг очага. Как утверждала А-ма³, каждая история, каждый сон, каждая минута бодрствования в нашей жизни наполнены чередой судьбоносных совпадений. Люди, и животные, и листья, и огонь, и дождь – мы кружимся, словно рисовые зерна, подкинутые в небо. Одно зернышко не может изменить свое направление, выбрать, куда лететь – вправо или влево, как и выбрать, где приземлиться – удержать равновесие на камне и спастись или отскочить от этого же камня в грязь, мгновенно став бесполезным и утратив всяческую ценность. Где они приземлятся, диктует судьба, и ничто – по крайней мере, ничего из сущего – не в состоянии изменить их участи.

Следующий в очереди Второй брат. Он рассказывает свой сон. Ничего особенного. Третий брат делает то же самое, и это скука смертная. А-ба, папа, толкает меня локтем со словами:

– Девочка, расскажи-ка, а тебе что снилось?

– Мне?

Эта просьба удивляет меня, потому что ни один из моих родителей не спрашивал меня об этом раньше. Я же девочка. Никчемная, как мне много раз сообщали. Почему А-ба выбрал именно этот день, чтобы выделить меня, я не знаю, но надеюсь, что оправдаю внимание.

– Я возвращалась в деревню после сбора чая. Стемнело. Я видела дым, поднимающийся от домашних очагов. От запаха еды желудок свело от голода. – Голод – мое обычное состояние. – Но все мое тело, глаза, руки и ноги рады, что я на своем месте. На земле своих предков.

Я наблюдаю за выражениями лиц родных. Я хочу быть честной, но не могу никого тревожить правдой.

– Что еще тебе снилось? – спрашивает А-ма.

В нашей деревне порядок старшинства такой: староста; рума – духовный жрец, который поддерживает гармонию между духами и людьми; нима – шаман, способный впадать в транс и переноситься к деревьям, которые верховный бог посадил в мире духов, чтобы представить каждую душу на земле, и там определить, к каким заклинаниям прибегнуть для исцеления или повышения жизненной силы. За ними идут все деды, отцы и мужчины любого возраста. Моя мать занимает первое место среди женщин не только в нашей деревне, но и на всей горе. Она повитуха и знахарка, лечит мужчин, женщин и детей на протяжении всей их жизни. А еще она прославилась своим умением толковать сны. Серебряные шарики, украшающие ее головной убор, подрагивают, ловя свет костра, пока она ждет моего ответа.

Остальные склоняют головы над своими плошками, заметно занервничав.

Я с трудом выдавливаю из себя:

– Мне приснилась собака…

Все вздрагивают от подобного откровения.

– Мы разрешаем собакам жить среди нас по трем причинам, – говорит А-ма обнадеживающим тоном, пытаясь успокоить семью. – Их приносят в жертву, они предупреждают нас о плохих предзнаменованиях, и их можно употреблять в пищу. Что из этого тебе приснилось?

Я снова колеблюсь. Пес из моего сна настороженно замер на нашей крыше, задрав морду и подняв хвост. Мне показалось, что он будто бы охранял нашу деревню, и при виде него я ощутила уверенность в том, что благополучно доберусь до дома. Но народ акха верит…

А-ма бросает на меня строгий взгляд.

– Собаки – не люди, но живут в мире людей. Они не принадлежат к миру духов, но обладают способностью видеть духов. Если слышишь, как собака воет или лает в ночи, знай, что она заметила духа и, надеюсь, отпугнула его. А теперь ответь мне, Девочка, – говорит она, поправляя серебряные браслеты на запястье. – Что тебе приснилось?

– Вся семья сидела на улице, и тут пес залаял, – мямлю я, прекрасно понимая, что сон, где пес сидит на крыше, означает, что мама не справилась со своими обязанностями и что какой-то дух пробрался сквозь защитный экран против духов у деревенских ворот и теперь бродит среди нас. – Он отпугнул злого духа. За это верховный бог дал каждому из нашей семьи по курице…

– Наш верховный бог дал каждому мужчине и каждой женщине по курице? – Старший брат усмехается.

– И всем детям тоже! Каждому досталась целая курица.

– Это невозможно! Бессмыслица! Выдумка! – Старший брат возмущенно смотрит на А-ба. – Скажи, чтобы она замолчала!

– Пока что мне нравится ее сон, – говорит А-ба. – Продолжай, Девочка!

Чем сильнее на меня давят, тем легче врать.

– Я видела птиц в гнезде. Птенцов, которые только-только вылупились из яиц. Мама-птица легонько клевала их. Тук-тук-тук. – Я изображаю нежное постукивание клювом.

Еще мгновение родители и братья обдумывают эту добавку ко сну про пса на крыше. Пока А-ма внимательно рассматривает мое лицо, я стараюсь, чтобы оно оставалось спокойным, как поверхность соевого молока, оставленного на ночь. Наконец она одобрительно кивает.

– Пересчитывает своих детей. Новые жизни. Мать-защитница, – она улыбается. – Все хорошо!

А-ба встает, давая понять, что завтрак окончен. Не знаю, что меня больше беспокоит: то, что мама не может видеть все, что творится у меня в голове, как я всегда думала, или то, что мне сходят с рук мои выдумки. Я чувствую себя ужасно, пока не напоминаю себе, что просто уберегла родных от переживаний, которые мог бы причинить мой сон. Я подношу миску к губам и выпиваю остатки отвара. Несколько горьких горных листьев попадают мне в рот вместе с огненной жидкостью. Хлопья перца чили обжигают желудок. Пока нутро горит, я чувствую сытость.

Когда мы выходим из дома, над головами все еще сверкают звезды. Я несу на спине маленькую корзинку. Остальные тащат большие корзины, перекинув их через плечо. Все вместе мы топаем по грунтовой дорожке, проходящей по деревне под названием Родниковая Вода, которая расположилась в одной из многочисленных долин в горах Наньно. В деревне насчитывается около сорока домов, большинство из которых скрыты в тени старых чайных деревьев. Однако террасы и плантации, где мы работаем, находятся за ее пределами.

Мы присоединяемся к нашим соседям, которые живут через четыре дома от нас. Их младшая дочь Цытэ – моя ровесница. Я заметила бы подругу где угодно, потому что ее головной убор украшен богаче остальных. Помимо чая ее семья выращивает тыквы, капусту, сахарный тростник и хлопок. А еще опиум – его продают жрецу для использования в церемониях и А-ма, которая лечит им тех, кто испытывает мучительные боли из-за сломанных костей, страдает от истощения или душевных болезней, а также горюет после потери любимого человека. Семья Цытэ зарабатывает больше, поэтому они могут приносить в жертву все более крупных животных, а это означает, что куски мяса, которые раздают всем в деревне, тоже становятся все внушительнее и внушительнее. А еще это означает, что шапочка Цытэ украшена множеством серебряных подвесок. Не считая этих различий, мы с Цытэ выглядим как сестры, мы даже ближе, чем сестры, потому что очень много времени проводим бок о бок.

Позади остается последний дом, нам предстоит пройти еще чуть дальше, пока не дойдем до врат духов. На столбах установлены резные фигуры женщины и мужчины. У женщины огромная грудь. Половой орган мужчины, толстый, как бамбук, больше, чем я по росту, торчит наружу. С поперечной балки свисают хищные птицы и злобные собаки. Осторожно! Если кто-то пройдет через врата без должной осторожности и по недосмотру прикоснется к фигурам, может случиться нечто ужасное, например кто-нибудь умрет. Мы все должны помнить о вратах.

Теперь нужно подняться в гору. Мы с Цытэ болтаем, будто расставались не на одну ночь, а на несколько недель.

– Я перед сном вышивала, – сообщает подруга.

– Я заснула, пока А-ба раскуривал трубку, – говорю я ей.

– Горячая вода или чай на завтрак?

– Чай.

– Что снилось?

Я не хочу рассказывать ей. Нам предстоит долгий путь, и единственный способ скоротать время – это игры.

– Сколько различных вредителей ты заметишь на деревьях, пока мы не дойдем до валуна?! – весело восклицаю я.

Девять, и я выиграла.

– Как там твое ткачество? – интересуется Цытэ, зная, что у меня нет к нему таланта.

– Скучища! – восклицаю я, и мужчины неодобрительно оглядываются. – Давай проверим, за сколько прыжков ты доберешься вон до той скалы.

За семь, и я снова побеждаю.

– Вчера вечером Дэцзя сказала, что хочет родить сына.

Дэцзя – невестка Цытэ.

– Тоже мне новости. – Я указываю на небольшой склон. – Спорим, я быстрее тебя окажусь на вершине.

Мои ноги хорошо знают маршрут, и я перепрыгиваю с камня на камень и через открытые корни. Порой песок под ногами становится сухим, как пудра. В других местах камешки впиваются прямо в пятки. Еще не рассвело, и я скорее чувствую, чем вижу возвышающиеся вокруг старые чайные кусты, камфару, гинкго и кассии, а также заросли бамбука.

Я снова выигрываю, и это огорчает Цытэ. Такое случается и между сестрами. Мы с Цытэ близки, но постоянно соперничаем. Сегодня я выиграла во все наши игры, а подруга напомнила, что у нее лучше получается вышивать и ткать. Наш учитель утверждает, что я, если приложу еще немного усилий, смогу доказать, что я умная, а вот про Цытэ он никогда ничего подобного не говорил.

– Увидимся в пункте приема чая, – говорю я, когда Цытэ сворачивает за своей мамой на другую тропинку. Я задерживаюсь, наблюдая, как они карабкаются вверх по крутому склону, а пустые корзины подпрыгивают на спинах, после чего бегу догонять А-ма.

Через полчаса ночная мгла начинает размываться, и небо светлеет. Облака окрашиваются в оттенки розового и нежно-фиолетового. Затем, когда солнце поднимается над горой, все заливает яркий свет. Цикады пробуждаются и начинают стрекотать. А мы лезем все выше и выше. Отец и братья держатся на некотором расстоянии впереди нас, чтобы вести мужские беседы. А-ма в силе не уступает мужчинам, но она не торопится, ищет травы и грибы, которые сможет добавить в свои зелья. Старшая невестка осталась дома с детьми. Для сбора чая они слишком малы, но уже чересчур большие, чтобы таскать их с собой, а вот Вторая и Третья невестки идут вместе с нами со своими младенцами, привязанными к груди; они тоже осматривают влажную лесную траву в поисках чего-то, что можно бросить дома в суп.

Наконец мы добираемся до чайных террас Старшего брата. Я медленно бреду между плотными рядами кустов, осматривая крайние ветви в поисках почки и двух или трех листьев, которые начинают распускаться, когда солнечные лучи согревают их. Я осторожно отщипываю крошечное скопление почек, надавив ногтем большого и указательного пальцев над первым сочленением. Под ногтем большого пальца грязь, а маленькая подушечка натерта.

На мне отметины сборщика чая.

Через два часа ко мне приходит А-ма. Она проводит руками по моим листьям, взбивая и осматривая их.

– Ты молодец, Девочка, находишь лучшие почки. Пожалуй, даже слишком хорошие. – Она бросает взгляд в сторону А-ба, который собирает чай на расстоянии нескольких террас от нас, затем наклоняется и шепчет: – Давай быстрее. Можно иногда брать старые и более жесткие листья. Нам нужно больше листьев, а не только пара идеальных почек с каждого куста.

Я понимаю. Чем больше листьев соберем, тем больше денег получим в пункте приема. Когда моя корзина наполняется, я нахожу Старшего брата, он перекладывает все, что я собрала, в холщовый мешок, и процесс повторяется с начала. Мы прерываемся на обед из рисовых шариков, обваленных в сушеном мхе, а затем трудимся до конца дня. Я не ухожу далеко от мамы, которая поет, чтобы задать нам ритм и отвлечься от жары и влажности. Наконец А-ба кричит: «Хватит!» Мы собираемся там, где Старший брат складировал наш урожай. Последние листья убирают в холщовые мешки. Затем каждый мешок закрепляют на доске, обвязывая веревками. А-ма вешает самый маленький мне на спину, обматывает веревками плечи и фиксирует деревяшку у меня на лбу. Так вес распределяется равномерно, но мне становится больно от того, как натянутые веревки режут плечи, а деревяшка впивается в кожу.

Когда все остальные мешки распределены, а корзины для сбора связаны вместе, чтобы забрать их по дороге домой, мы начинаем двухчасовое путешествие к пункту приема чая. Мы все понимаем, что нужно спешить, но все равно идем медленно, выверяя каждый шаг. Мы поднимаемся по чайным террасам, каждая из которых кажется круче предыдущей. И вот мы снова в лесу, поглотившем заброшенные рощи чайных деревьев и сады. Лианы обвиваются вокруг стволов, ставших домом для орхидей, грибов и паразитов, вроде крабовой клешни. Сколько лет этим деревьям? Пятьсот? Тысяча? Я не знаю ответа. Но точно знаю, что их листья давно не собирают на продажу. Только семьи вроде нашей довольствуются ими для домашнего использования.

К тому времени, как мы добрались до пункта приема чая, я так устала, что хочется плакать. Мы входим через огромные ворота во внутренний двор. Мой взгляд мечется по открытому пространству, ища характерную шапочку Цытэ. У нас, акха, свой собственный стиль одежды. Так же, как и у дайцев, лаху, буланов и других народностей, живущих по соседству. Все надели рабочую одежду, но каждый головной убор, будь то платок или шапка, украшены в соответствии с традициями клана и индивидуальным вкусом и стилем каждой конкретной женщины или девушки. Цытэ нигде не видно. Наверное, они уже приходили и ушли. Возможно, успели добраться до дома и сейчас ужинают.

Живот громко урчит, взывая ко мне, раздраженный и одновременно зачарованный запахами, которые доносятся со стороны лотков уличных торговцев. Мою голову изнутри заволакивает запах мяса, поджаренного на вертеле на открытом огне. Рот наполняется слюной. В один прекрасный день я попробую что-нибудь. Наверное. Время от времени мы балуем себя луковыми лепешками, которыми слева, прямо во дворе пункта приема чая, торгует старуха из племени дай. Аромат манит, он не такой насыщенный, как у жареного мяса, но приятный, с нотками свежих яиц.

А-ма, жены братьев и я садимся на корточки в грязи, а отец с братьями проносят наши мешки через двойные двери, которые ведут в зону взвешивания. На другом конце двора я замечаю мальчика примерно моих лет, который слоняется рядом с горой холщовых мешков, набитых чаем и приготовленных для отправки в большой город Мэнхай, где чайные листья переработают на правительственной фабрике. У него такие же черные волосы, как у меня. Он тоже без обуви. Я не помню, чтобы мы встречались в школе. Но мне интересен не он, а дымящаяся лепешка, которую парнишка держит в потемневших от чая пальцах. Он озирается, чтобы убедиться, что на него никто не смотрит, – и явно пропускает меня! – а потом, нырнув за груду мешков, исчезает из поля зрения. Я встаю, пересекаю двор и заглядываю за стену чая.

– Ты что это тут делаешь? – спрашиваю я.

Мальчик поворачивается и широко улыбается. Его щеки блестят от масла. Но прежде, чем он успевает ответить, до меня доносится окрик А-ма.

– Девочка, ну-ка иди ко мне!

Я торопливо возвращаюсь через двор и успеваю как раз к тому моменту, как А-ба и братья выходят на улицу. Вид у них понурый.

– Мы опоздали, – говорит А-ба. – Они уже закупили весь объем на сегодня.

Я с трудом сдерживаю стон. В нашей семье восемь взрослых и куча ребятишек. Очень сложно выжить на те деньги, которые мы успеваем заработать за десять дней в году, когда собирают лучшие чайные листья, и дополнительные десять, когда собирают листья похуже. В дополнение к этому рис и овощи, которые мы выращиваем сами, и то, что А-ба и братья приносят с охоты. Теперь придется волочь листья домой, надеясь, что они не пожухнут, и завтра с самого утра снова тащиться сюда, а потом возвращаться на чайные плантации Второго брата, чтобы работать весь день.

А-ма вздыхает.

– Завтра снова двойная нагрузка.

Невестки прикусывают губы. Я совершенно не горю желанием дважды преодолевать путь досюда. Второй и Третий братья старательно отводят глаза, чтобы не встретиться взглядом с женами, и я понимаю, что плохие новости не кончились.

– Не нужно, – признается А-ба. – Я все продал за полцены.

Ох, это всего два юаня за килограмм. Звук, который вырывается из груди А-ма, напоминает одновременно стон и всхлип. Столько работали, и все за полцены! Невестки ковыляют к колодцу, чтобы наполнить наши глиняные кувшины. Мужчины присаживаются на корточки. Невестки возвращаются и дают им попить. После этого обе женщины присаживаются возле А-ма и располагают детей в перевязи так, чтобы покормить их грудью. Нас ждет небольшая передышка перед тем, как два часа спускаться в нашу долину. Пока остальные отдыхают, я снова бреду через двор к тому месту, где сидел мальчик.

– Так ты мне скажешь или нет, почему ты тут прячешься? – спрашиваю я, будто никуда и не уходила.

– А я и не прячусь, – отвечает он, хотя совершенно точно прячется. – Я тут ем лепешку. Хочешь кусочек?

Больше всего на свете.

Я бросаю взгляд через плечо на А-ма и остальных. Не знаю, что со мной не так, но то, что началось с вранья за завтраком, продолжается и сейчас. Я захожу за стену мешков, от которых исходит аромат свежесобранного урожая чайных листьев. Теперь, когда я там, мальчик, видимо, и сам не знает, что делать дальше. Он не отламывает кусочек лепешки и не протягивает ее, чтобы я откусила. Но я твердо намерена получить то, что мне было предложено! Я нагибаюсь, вонзаю зубы в мягкую лепешку и отрываю здоровенный кусок так, словно я собака, которую кормит с руки хозяин.

– Как тебя зовут? – спрашивает мальчик.

– Лиянь, – отвечаю я с набитым ртом. Этим именем меня зовут только в школе и во время различных церемоний. В деревне меня называют Дочь Шали (это имя моего А-ба) или Дочь Соса (это имя моей А-ма). Родные обычно называют меня просто Девочка.

– А меня зовут Саньпа, – сообщает мальчик. – Я из деревни Укрывающая Тень. Моего отца зовут Лосань, а дедушку – Бало, а прадедушку – Цзаба…

Любой мальчик народности акха может перечислить по именам всех своих предков до пятидесятого колена, последний слог имени представителя одного поколения становится первым слогом имени его потомка. Я ожидаю услышать все эти имена, но тут раздается женский голос, причем злой:

– Вот вы где, воришки!

Я оборачиваюсь и вижу старуху из племени дай, которая торгует лепешками. Она возвышается между нами и открытым двором. Она хватает меня за край кофты, а другой рукой держит за ухо Саньпа. Он подвывает, когда старуха вытаскивает его из укрытия.

– Солнце и Луна мне свидетели! Воришки! – Ее крик прорезает гомон во дворе. – Где родители этой парочки?

А-ма смотрит в нашем направлении и наклоняет голову, не веря своим глазам. До сих пор со мной не было никаких проблем. Я никогда не перечила взрослым, все их слова принимала с покорностью, как лекарство, и всегда прикрывала рот рукой, когда улыбалась или смеялась. Может, я и приукрасила сегодняшний сон, но никогда ничего не воровала и не списывала в школе. К несчастью, следы масла вокруг рта красноречиво свидетельствовали, что я как минимум ела эту лепешку, пусть и не украла ее с тележки старухи-дай.

А-ба и А-ма идут к нам через двор. Видя их замешательство, я краснею, как маков цвет, опускаю глаза и сосредотачиваюсь на их натруженных ногах, пока они подходят к торговке. Вскоре к нам присоединяются еще две пары ног, которые встают по обе стороны от Саньпа, – его родители.

– Что случилось? – спрашивает А-ба вежливым и ровным тоном. Дома он может быть резковат, но сейчас явно пытается унять гнев торговки лепешками с помощью принятого у акха вежливого обхождения.

– Этот мне и раньше доставлял неприятности! – Старуха резко дернула за мочку уха Саньпа. – Пусть вора, куда бы он ни пошел, сожрет тигр, пусть он упадет в глубокие воды, пусть на него дерево упадет, когда он будет проходить мимо.

Это обычные, но действенные проклятия, поскольку они накликают мучительную смерть, однако мальчика, стоящего рядом, это, похоже, не пугает. Он даже не прикрывает рот рукой, чтобы скрыть ухмылку. Старуха из племени дай с сочувствием смотрит на мою мать.

– А теперь, кажется, он и вашу дочку втянул в свои грязные делишки!

– Это так, Девочка? – спрашивает А-ма. – Зачем ты это сделала?

Я поднимаю глаза.

– Я не думала, что делаю что-то плохое.

– Как так?

– Это он дал мне лепешку. Я не знала, что он ее украл.

Вокруг нас начинает собираться толпа зевак.

– Не стоит винить девочку, – призывает мужчина, который, как я поняла, приходится Саньпа а-ба. – Ты уже попадал в неприятности на этом самом месте, Мальчик. Скажи нам всем правду.

– Да, я ее взял, – признается Саньпа, но признание не причиняет ему никакой боли, таким же будничным тоном он мог бы сообщить, что идет дождь или сколько яиц снесла курица за прошлую ночь.

– Он предложил мне кусочек, – встреваю я. – Хотел поделиться…

Но А-ма не интересны мои оправдания.

– Теперь мир этих двух детей разбалансирован, – сообщает она. – Мы следуем законам акха…

– Мы тоже соблюдаем законы акха, – заявляет отец Саньпа. – Каждый из ныне живущих акха помнит о том, что нам можно и чего нельзя делать…

– Нужно провести обряд очищения для этих двух детей, наших семей и наших деревень. Вопрос только в том, проводить ли церемонию для обоих или по отдельности? – спрашивает А-ма. А-ба – глава семьи, но переговоры ведет А-ма, в том числе и благодаря своему статусу повитухи. – Наилучшего результата мы добились бы, если бы наши семьи действовали сообща.

Для незнакомцев типа родителей Саньпа ее голос, наверное, звучит мягко и тепло, как и голос отца в этом споре, мол, все неприятности можно устранить, мы подружимся, но я-то хорошо знаю маму и слышу в ее словах разочарование во мне и обеспокоенность сложившейся ситуацией. Она продолжает:

– Могу я спросить, в какой день цикла родился ваш сын?

– Саньпа родился в день Тигра, девятый день цикла, – отвечает его мать, стараясь хоть чем-то помочь.

Мои родные переминаются с ноги на ногу, услышав это неприятное известие. У акха неделя длится двенадцать дней, и каждый день назван в честь какого-то животного. Я родилась в день Свиньи. Всем известно, что тиграм и свиньям нельзя жениться, дружить или вместе заниматься сельским хозяйством, потому что тигры едят свиней. А-ма сообщает дурные вести:

– Девочка родилась в день Свиньи. Лучше всего проводить обряд по отдельности. – Она учтиво наклоняет голову, отчего шарики и монетки на головном уборе позвякивают. Затем А-ма кладет руку мне на плечо. – Пошли домой.

– Стойте! – раздается крик торговки лепешками. – А как же я? Мне кто заплатит?!

Отец Саньпа лезет в темно-синий кошель, болтающийся на поясе, но А-ба говорит:

– У Девочки нет ничего кроме репутации. Как отец, я заплачу все целиком.

Он берет пару монеток из той жалкой суммы, что мы заработали сегодня, и кидает их в раскрытую ладонь старухи.

Я и так-то чувствовала себя плохо, а теперь и вовсе ужасно. Если бы Цытэ была здесь, то я ни за что не зашла бы за эту стену чая, не заговорила бы с Саньпа и не откусила бы кусочек лепешки…

Торговка еще раз дергает Саньпа за ухо и говорит:

– Чтоб мне увидеть, как ты уходишь, но никогда не увидеть, как ты возвращаешься!

Это еще одно знакомое мне ругательство, которое намекает на ужасную смерть. К счастью, мне она такого не говорит. Родители Саньпа тащат его прочь. Он смотрит на меня через плечо и широко улыбается на прощание. Я не могу удержаться и улыбаюсь в ответ.

Эта последняя искра нашей связи теплится во мне всю дорогу до дома. Родные явно злятся на меня за произошедшее, но вслух ничего не говорят. Мы делаем всего одну остановку, чтобы забрать корзины, которые оставили на плантации Старшего брата. До деревни мы добираемся уже затемно. Дома светятся золотом, поскольку внутри горят открытые очаги и масляные лампы. Когда мы переступаем через порог, то чувствуем себя ужасно голодными, отчего даже больно вдыхать аромат риса, приготовленного Старшей невесткой. Но никто не садится за стол. Старшего брата отправляют во двор выбрать курицу. Второму брату дано задание оторвать рума от его ежевечерней трубки. Третий брат стряхивает ладонью пыль с плоского камня, который лежит на участке утрамбованной земли перед дверью. А-ма роется в своих корзинах в поисках трав и корешков, пока Старшая Невестка разжигает огонь. Маленькие племянницы и племянники льнут к матерям, поглядывая на меня широко распахнутыми глазенками.

Второй брат возвращается с рума, облаченным в церемониальный плащ, богато украшенный перьями, костями и хвостами мелких животных; рума приносит с собой какую-то штуковину, сделанную из высушенного корня камыша. Он посредник между жителями деревни и миром духов, как местных духов наших предков, так и пришлых духов, которые приносят малярию, крадут дыхание у новорожденных или пожирают сердца любимых дедушек. Сегодня рума здесь из-за меня.

Члены моей семьи собираются на открытой площадке между главным домом и хижинами новобрачных, которые занимают братья с женами. Старший брат держит курицу за лапы. Она жалостливо и тщетно хлопает крыльями. Старейшины деревни, которые опекают нас и контролируют, выходят на крыльцо своих жилищ и спускаются по лестницам. Вскоре и другие соседи присоединяются к нам, так что я не буду одинока в своем позоре. Я вижу кузнеца с семьей, лучшего деревенского охотника с семьей, Цытэ с мамой и папой, а еще ее брата Цыдо с женой Дэцзя, которые поселились в хижине для новобрачных рядом с родительским домом. Цыдо всегда был очень добр со мной, и мне нравится Дэцзя. Отросшие волосы на голове Цыдо торчат в разные стороны, как и растительность на лице, поскольку мужчинам запрещено стричься и бриться с пятого месяца беременности жены. Вся деревня хором сдерживает дыхание, как и всегда, когда какая-то из женщин в положении, и так будет длиться, пока ребенок Дэцзя не появится на свет, когда станет ясно, нормально ли прошли роды, что означало появление здоровенького мальчика или даже девочки, или же ненормально и женщина произвела того, кого мы называем отбросами.

Рума заглядывает мне в глаза. Его начинает бить дрожь, и все эти вещицы на его головном уборе и плаще сотрясаются вместе с его телом. У меня стучат зубы, я вся дрожу, и мне очень хочется в туалет по-маленькому.

– А-ма Мата была матерью всех людей и духов, – бормочет рума так тихо, что приходится податься вперед, чтобы расслышать. – А-ма значит «мать», а «Мата» значит «общая», и раньше люди и духи жили бок о бок в мире и согласии. У а-ма Мата была грудь спереди, чтобы кормить человеческих детей, и девять грудей на спине, чтобы кормить детей-духов. Люди всегда работали днем, а духи по ночам. Водяные буйволы и тигры, курицы и орлы уживались вместе. Но кто-то всегда разрушает рай. – Он тычет в меня своей палкой. – И что в итоге?

– Пришлось разделить людей и духов, водяных буйволов и тигров, куриц и орлов, – нервно цитирую я заученный текст.

– Разделить! Именно так! – восклицает жрец. – Поскольку решение разделить миры было принято днем, то людям дали право первым выбрать мир, в котором они хотят жить. Они выбрали землю с деревьями, горами, фруктами и прочим. Духам отдали небо, и с тех пор они жутко злятся на людей. До сих пор они чувствуют себя отмщенными, только когда причиняют человечеству неприятности.

Я слышала эту историю много-много раз, но сегодня рума рассказывает ее из-за меня, и от этой мысли болит сердце.

– Во влажные сезоны, – продолжает он, – духи поливают землю дождями, которые приносят болезни и наводнения. Весной начинается засушливый сезон, и тогда приходится шуметь, чтобы злые духи пролетали мимо. Но они не всегда покидают наши деревни и особенно бесчинствуют по ночам. Ночь – их время, а не наше.

Мои родные и наши соседи внимательно слушают. Тут и там люди цокают языками, выражая неудовольствие из-за моего проступка. Мне не хочется всматриваться в их лица, потому что не хочется осознавать, как же им за меня стыдно. Тем не менее я каким-то образом нахожу в толпе Цытэ. Она смотрит на меня с жалостью. Ничто не скроет того позора, от которого полыхают мои щеки.

– Мы поклоняемся многим божествам, но нет никого сильнее, чем Апой Мие, чье имя означает сильнейший предок. Он создал весь наш мир и душу передо мной. – Рума умолкает на мгновение, чтобы убедиться, что привлек внимание всех присутствующих. – У нас много табу. Мужчинам запрещено курить, а женщинам жевать бетель, когда они проходят через врата духов. Беременным женщинам, таким как Дэцзя, не позволено ходить в другие деревни, потому что там у них может случиться выкидыш. Женам нельзя переступать через ноги мужа, когда он лежит на матрасе. Мы всегда проявляем осторожность и всегда пытаемся не грешить, но прошу понять, наша Лиянь не хотела ничего дурного.

Он пытается сказать, что со мной не случится ничего плохого?

Рума подцепляет мой подбородок указательным пальцем и приподнимает мое лицо. Он видит то, что не увидела А-ма. Я это знаю. Все. Но говорит остальным совсем не то, что видит.