Buch lesen: «Журнал «Юность» №09/2024»
© С. Красаускас. 1962 г.
Поэзия
Марина Ерофеевская
Публикация в рамках совместного проекта журнала с Ассоциацией союзов писателей и издателей России (АСПИР).
Финалист премии «Лицей» (2023), лауреат литературной премии «В поисках правды и справедливости» (2024), полуфиналист фестиваля «Филатов Фест» (2023).
* * *
Говорит черепаха Богу в своей мольбе:
«Я подставлю другую щеку, захочешь – бей!
Созидатель и разрушитель в одном лице,
Вездесущ, и живешь ты в каждом моем яйце.
Я не камень лежачий – живая твоя душа,
В колыбели-скорлупке нянчу черепашат.
Расскажи мне, насколько сладок, каков на вкус
Черепаший суп, надежен китовый ус?
Ты воистину так хорош, справедлив, умен?
Я была здесь еще до начала твоих времен.
Я висела средь звезд – ни креста, ни гвоздей, ни пут.
Это мною проделан сияющий Млечный Путь.
Сотни тысяч галактик держи, забирай, владей.
Не жалеешь чужих – своих пожалей детей.
Красноухих и краснощеких, таких, как ты.
Им аквариум мал, их лишают живой воды,
Запечатывают в брелоки, цена им – грош,
За какие грехи так с ними себя ведешь?
Но однажды с небес на землю придешь ко мне,
Я тебя прокачу на крепкой своей спине.
И попросишь – чего до этого не просил,
Скажешь – Верую! Матушка, милая, дай мне сил!
И планету я сдвину к начальному рубежу.
Мир упал мне на спину, и я до сих пор держу».
* * *
Спускался снег на серый наст,
Как птичья стая,
И мой бесформенный каркас
Со снегом таял.
Стоял ты с розою ветров —
Промокший, слабый.
К несчастью ли – с пустым ведром
Ты встретил бабу?
Глядел февраль, как хитрый лис,
На наши лица.
С тобой ветвями мы сплелись —
Не расцепиться.
Но понеслись наперебой
Синичьи трели,
Все молодели. Мы с тобой,
Увы, старели.
В глаза, подобные углю,
Я все глядела,
И повторяли мы: «Люблю!
Душой и телом!»
Но наступил дождливый март,
А дальше лето,
И крови требовал комар,
А нас уж нету…
Но был когда-то снег и наст.
В тот вечер хмурый
Снеговики лепили нас
С натуры.
ЧИСТЫЙ ЧЕТВЕРГ
Процессы стирки не отлажены
Внутри любой душевной прачечной:
Там в простынях, никем не глаженных,
Белье испачканное прячется.
Все перештопано, излечено,
Из детских платьев ткани ситцевой,
Из подростковой постсоветчины,
Им до сих пор не износиться, но
По моде вновь одето пугало,
Поставлен крест на куртке стеганой,
И крепко-накрепко на пуговки
Воспоминания застегнуты.
Пусть времена иные начаты —
С другими серыми оттенками,
Но не отстирывают начисто
Штаны с кровавыми коленками.
Потерян мир, цвета и запахи,
И шерсть кота на старом свитере.
Мы как сороки – броши, запонки
Несем в чужие гнезда свитые.
Стираем грани, мысли, действия,
С душой стерильной, но не спятившей,
Мы входим в Царствие Небесное,
Запрятав в складках кожи пятнышки.
Где в каждом – те, кто снова радует,
Где в каждом – то, что с болью прожито,
А Бог котом бежит по радуге
Из лоскутков одежды прошлого,
Спешит животной мягкой поступью,
Он понимает то, что исстари
И одеяния апостолов
До белизны уже не выстирать.
Григорий Князев
Публикация в рамках совместного проекта журнала с Ассоциацией союзов писателей и издателей России (АСПИР).
Родился в 1990 году в Великом Новгороде. Окончил филологический факультет Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого. Автор семи поэтических сборников, в том числе книги стихов «Живые буквы» (2022; издано при поддержке Президентского фонда культурных инициатив). Печатался в журналах «Юность», «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов», «Звезда» и др. Лауреат ряда литературных премий, в том числе Всероссийской литературной премии современной поэзии «Звезда полей» имени Николая Рубцова (2023). Неоднократный участник Форума молодых писателей России («Липки») и мастерских АСПИР.
Живет в Санкт-Петербурге.
* * *
Не привязывайся ни к чему:
Ни к вещам,
ни к словам,
ни к людям…
Потому что в съемном дому —
Не в своем – обживаться будем;
Потому что нет ни гроша
В потайном нагрудном кармашке;
Потому что в пути душа
Труд и подвиг свершает тяжкий;
Потому что родиться, жить
И скончаться в одной квартире —
Эту роскошь нам заслужить
Нереально в непрочном мире;
Потому что иной язык,
Жизнь иная, земля иная
Всё, к чему ты раньше привык,
Как бумагу огнем, сминает.
* * *
Детские записи в старой тетради…
Тот пятилетка, доставший пенал,
Что бы сказал мне, усатому дяде,
Если б меня он при встрече узнал?
«Делат лублу самоделые книжки», —
Пишет он бабушке Зине в письме.
И у меня, как тогда у мальчишки, —
В сердце слова, и слова на уме.
Страсть ли с рождения, сила привычки —
Только и знай, что пиши да пиши,
А на бумаге курсив и кавычки
Как же красивы и хороши!
Случай редчайший, чтоб не под диктовку,
Чтобы из сказок рождалось само
И вырастало, меняя обновку,
Детское, ставшее книгой, письмо.
Так и остался бы странный ребенок
В толщах лингвистики «Гришею К.»,
Словом, когда бы не тонок и звонок
Властный, вневременный гул языка.
* * *
Через Марёво в мареве
Со скрипом вдаль скользя,
Наш поезд, разговаривай:
В пути молчать нельзя!
Разболтанный-расшатанный,
Под болтовню колес
Плетется по накатанной
Трудяга-тепловоз.
Нам не поспеть за скорыми,
Состав ползет едва,
Гудящий разговорами:
Со всех сторон – слова.
И как в окне проносятся
Деревья и мосты,
Звучит разноголосица,
Гремит за стыком стык.
Весь опыт, чудом нажитый,
Сложивший в чемодан,
Куда же ты, куда же ты?
Та-дан – та-дан – та-дан…
Александр Курапцев
Публикация в рамках совместного проекта журнала с Ассоциацией союзов писателей и издателей России (АСПИР).
Родился в 1981 году в городе Дзержинске Донецкой области, в 2014-м переехал в Санкт-Петербург.
Автор двух поэтических книг: «Лоскуты» (2011) и «Иван-Душа» (2024). Пишет стихи, песни, рассказы, выступает как автор-исполнитель. Публиковался в журналах «Этажи», «Эмигрантская лира», «Кольцо А», «Молодая гвардия» и др.
* * *
Звонит мобильный телефон – Пифон, грифон, айфон,
и человек берет трубу, и тащит на плече,
как раб из лампы, из трубы глядит на город он,
а город чахнет под дождем, резиновый, как червь.
На кой сдалась тебе труба, старательный мужик?
Зачем приехал ты сюда, узбек, хохол, бурят?
Здесь оловянная вода вздыхает и дрожит,
и дождевые мертвецы о вечном говорят.
То веет сыростью и мхом, то плесенью с болот,
журчат чужие голоса и падают в канал,
ты думал: дождь не навсегда – и зонт тебя спасет
от влажных слов, подводных снов и медного коня.
Немеют руки, стынет кровь, стирается лицо,
здесь бог один – Туман, но ты – молись родным богам,
все вылетит в твою трубу, как дым в конце концов…
Послушай только, как Нева хохочет в берега.
* * *
людеревья лезут из песка
из железа камня и бетона
запускают ветви в облака
начинают пальцы полоскать
перекатываться и перетекать
и захлебываются и тонут
есть на белом свете провода
есть еще столбы на свете белом
где высоковольтная вода
дребезжит и капает всегда
мертвецов в стеклянных городах
заводя и запуская в дело
там поют оглохшие певцы
белой ночи ночи беспредельной
то что в детстве им плели отцы
где в земле на ощупь как слепцы
дельные толпятся мертвецы
и выходят где-то на удельной
* * *
Был месяц прель и прельская нежи́ть
цвела-гнила, просила есть и пить,
собак глодали чахлые коты,
и космонавты брызгали цветы
волшебной хлоркой, мертвым молочком.
Мы в лифте вместе прятались бочком
и целовались, как в последний раз,
противогаз вкрутив в противогаз, —
и было нам уютно и тепло,
запотевало тонкое стекло.
Внизу дымился прах, клубился пух,
и мы любили кошек и старух,
и чай из Крыма, и кино в постель.
И не любили – снов и новостей.
Татьяна Пискарева
Поэт, эссеист. Публиковалась в журналах «Новый мир», «Знамя», «Звезда», «Роман-газета», «Москва», в «Литературной газете», альманахах и антологиях. Автор серии эссе для Exlibris «Независимой газеты».
Стихотворения переведены на сербский и китайский языки, вошли в «Антологию русской поэзии XX–XXI веков» (г. Шанхай). Живет в Москве и Санкт-Петербурге.
* * *
Ощетинился смычками
и заиграл —
оркестр неприкаянных музыкантов —
Шопена, Шумана, Грига,
Чайковского, Баха, и снова Баха,
когда захлопала в окнах консерватории
крыльями птаха
и чья-то душа в упоении полетела,
положив конец музыкальной истории
и начав историю жизни без тела.
Не будем преувеличивать значения искусства.
Оркестр не безупречен, а у дирижера
диктаторские замашки:
он не в состоянии репетировать без ора,
потому что стар, глуховат и боится,
что скрипки
доведут его до позора.
Виолончели похожи на перезрелые груши,
а валторны – на закрученные в трубочку уши
тех, что в зале не выключили мобильники
и мечтают заткнуть этот оркестр прежде,
чем зажгут, наконец,
светильники.
Зал изучает декольте контральто,
рыжие кудри сопрано, лакированные туфли баса,
вежливо слушает бельканто
и вздрагивает от партии контрабаса.
Но дирижерская палочка в воздух взлетела,
летает
и не может приземлиться,
пока музыка звучит
на вдохе и выдохе,
будто жизнь,
которая исподволь длится.
Здесь небо разверзлось
и осыпались звезды —
прямо в декольте контральто и всем дамам хора,
на программки скучающих билетеров,
гнесинским детям на брови и ресницы.
У консерваторского подъезда студенты легко
переругиваются не без помощи мата,
смотрят искоса: как я уношу в себе музыки прозрачное стекло,
обходя лужи
с ловкостью акробата.
* * *
Летняя лютня! Ее позолота
медленно сходит. В июльские соты
мед перелился. И августа день
тихо ложится, как тень – на плетень.
Осень мерещится. Вижу, как кто-то
в сад наш прокрался, где рвали сирень.
Кто-то за старой сиренью укрылся,
в темных ветвях узловатых затих,
кто-то умылся и чисто побрился,
ждет-поджидает невесту жених.
Осень покатится свадебкой яркой,
через пустые без листьев леса,
эхом накроют ее голоса
тех, что невесте прислали подарки.
Ждать сентября и смотреть на ворота,
осени слабой шаги угадать.
Или от лютни собрать позолоту,
чтобы ладони зимой согревать.
Олег Мошников
Родился в 1964 году в Петрозаводске. Окончил Свердловское высшее военное политическое танко-артиллерийское училище. Двадцать пять лет проработал на различных должностях Государственной противопожарной службы Республики Карелии, других пожарноспасательных подразделений. Продолжает работать в структуре регионального МЧС. Автор пяти сборников стихов, книги переводов вепсских поэтов и трех книг прозы. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе Всероссийской премии имени Г. Р. Державина «Во славу Отечества». Член Союза писателей России. Заслуженный работник культуры Республики Карелии.
НОЧНАЯ ПАСТОРАЛЬ
Урал. Испуганная птица
Пустынный оглашает кров:
Ей досветла крылами биться
О звездный дымчатый покров.
Ей бесконечно одиноко
Нести под сердцем пустоту…
И шум бездонного потока
Курсант услышал на посту.
Засим – до самого рассвета
Не заглушим осенний гул
Сухих лавин, сошедших с веток
В часы, когда весь мир уснул.
Лишь караульные собаки —
Со всех пустующих дворов —
Пасут, покусывая траки
Железом пахнущих «коров».
НЕВЕРУЮЩИЙ БОГОМАЗ
Александру Байеру
Запасся. Полный холодильник.
Работе – ход. Душе – покой.
Сигналит старенький мобильник
«Я здесь, хозяин…». В мастерской
Колдует над иконой мастер,
Сметая на пол лишний сор,
Готовит темперные краски,
Ворсистых кисточек набор.
Оклады шкурит. Клеит утварь.
В подборе цвета – чтит канон.
Но в обрамлении уютной
Каморки – нет своих икон.
– По мне, без нашего, без брата,
Икона, глянь, доска доской. —
Рек богохульный реставратор,
Готовя подвиг свой мирской,
Склоняясь к образу – в итоге —
Полста и сотню раз на дню:
– Живу, не думая о Боге.
О Боге – живопись ценю!
* * *
Раскоп, землянка вполнастила…
В масштабах фронта невелик
Рубеж – и бруствера хватило,
Где выложил поисковик
Противогаз, две каски, кружку,
Побитым гильзам несть числа…
Среди вещей смотрелись чуждо
Осколки винного стекла.
Потомки павших помянули?
А может, фляжку не донес
До губ, простреленную пулей,
Солдат – кто в эту землю вмерз?
Кто без вести пропал в подзоле —
Раскоп карельский даст ответ!
Ребята прятали мозоли:
Солдатских медальонов – нет…
Проза
Ирина Барабанова
Журналист, писатель, искусствовед. Родилась в Казани, живет и работает в Москве. Окончила Казанский государственный университет.
Прошла обучение в Киношколе в мастерской Александра Митты. В настоящее время учится в магистратуре РГГУ. Автор книг «Странная девочка, которая не умела как все», «Москвичи и гости столицы. XXI», «Когда Бог смотрит в микроскоп» и сборника стихов «Метафора». Обладатель Гран-при на международном литературном конкурсе «Гомер» (Афины) и лауреат конкурсов «PR на страницах российской прессы» (Москва), «Хрустальный апельсин» (Казань).
Идеал и барышни на качелях
Публикация в рамках совместного проекта журнала с Ассоциацией союзов писателей и издателей России (АСПИР).
Олеся стыдилась. За отца, который пил, за мать, которая была без высшего образования и работала прачкой в детском саду. За их вечную бедность и непрерывные скандалы. За то, что не имела нового платья, а донашивала чужие. За то, что не могла выучить математику и решить задачку на отлично. За свое детское бессилие что-либо изменить и исправить.
Однако девочкой она была доброй и открытой. Соседи охотно пускали ее к себе поиграть, когда убедились, что вещи после ее ухода остаются на месте и порчи имущества неподвижного не происходит.
Арина Сергеевна даже старалась угостить Олесю заварным пирожным и, что особенно восхищало и завораживало ребенка, разрешала посидеть за блестящим пианино. А однажды – о счастье! – даже открыть крышку и прикоснуться к клавишам.
Арина Сергеевна преподавала музыку в училище и поэтому имела в подъезде многоквартирного дома особый статус и авторитет. Ее за глаза шепотом так и называли – «наша интеллигенция». Борис Федорович тоже был из ученых, но из каких именно, никто не узнавал, поэтому с ним здоровались без эпитетов. Он жил этажом ниже, под красивой квартирой Арины Сергеевны. И возможно, даже не догадывался, что прямо над его лысой головой стоит новенький, переливающийся полированными дверками от света импортной люстры сервант. А в нем, на всех его стеклянных полках, аппетитно красуются хрустальные вазы, бокалы и невозможно какой роскошный немецкий сервиз. Объект созерцания и эстетического наслаждения Олеси. Ей казалось, что она могла бы смотреть на эти чашки с томными барышнями на качелях вечно. Как же они были хороши, довольны и, как представлялось девочке, жили правильной и настоящей жизнью. Как они элегантны, смелы в общении с малышами-купидонами и веселы. На них яркие и новые платья, открывающие шею, плечи и грудь, а также ноги… Возможно, потому что им стало жарко. Они же бегают по душистому саду, поют, играют. А кудрявые мужчины в прозрачных колготках их догоняют и пытаются накормить мороженым и конфетами. И все у них так шумно, так приятно, так заманчиво и волшебно.
Вот это жизнь! Вот это и есть счастье! Как бы Олесе хотелось быть одной из этих нимф. Быть с ними. В этом радостном и красивом раю.
– Олеся, иди помоги мне полить цветы. Отойди от серванта. На полировке остаются от тебя потом жирные пятна. Ты мыла сегодня руки? У тебя чистые руки? А ну-ка, покажи!
Девочка сделала шаг назад и кивнула.
– Ох, а на стекле теперь что? Ты видишь? Видишь, что наделала? Опять пятна! Ладно, сейчас вытру. Иди, иди на балкон. Там Рыжик сидит. Хочешь его погладить? Хочешь?
Арина Сергеевна ушла за тряпкой в ванную. Олеся краем глаза восхитилась блеском розовой плитки. Ах, какая красота! И ванна белая, большая, как корабль для принцессы. Когда она вырастет, то обязательно купит себе точно такую же. И будет лежать в ней в блестящем платье, пуская пузыри, с самого утра и до ночи. Под музыку, разумеется. Под самую лучшую. Вообще, когда Олеся вырастит, у нее все будет самое лучшее, как у Арины Сергеевны. Обязательно!
Вечером вернулся с работы Платон Осипович – муж хозяйки ванны и папа Марины – дочки, которая выросла и учится в другом городе.
Несмотря на его сердитый вид, Олесе не хотелось уходить. Она гладила кота на балконе и старалась никак не привлекать к себе внимание. Взрослые что-то тихо обсуждали на кухне. Арина Сергеевна кормила супруга супом. Потом Платон Осипович пришел в зал, включил телевизор, раскрыл газету, лег на диван и захрапел. Раздался звонок. Это мама пришла забрать Олесю домой.
Девочка неохотно ушла. Дверь, обитая светлокоричневым дерматином, тихо захлопнулась. Они с мамой переступили порог другой реальности. Где ничего не блестело, не переливалось, но было чисто, просто и вкусно пахло салатом из огурцов с помидорами, с белым луком и зеленым укропом.
– Сегодня на работе угостили, – смущенно проговорила мама. – У них дача своя. Вот много в этом году всего уродилось. Дарья Семеновна принесла. Только велела сетку завтра вернуть. Садись, Олеся, сейчас отец придет – и будем ужинать.
Олеся села, взяла вилку и начала лениво ковыряться в салате.
– Мам, а почему мы так неправильно живем?
– Неправильно? Как это? А как оно правильно-то, дочь?
– Ну-у, не знаю… Теть Арина с дядь Платоном, например. У них чашки красивые в шкафу стоят. И сам шкаф этот новый. А еще они пахнут вкусно и разговаривают только шепотом…
– И что? Что ж того, что чашки, дочь?
– Ничего… Мам, мы нищенки?
– Господи, Олеся! Что это? Откуда ты взяла?
– А почему у тебя нет таких платьев, как у теть Арины? И помады у нас… у тебя… тоже нет! Ничего нет, а у нее есть! И брошка с розовым камнем, и сережки! И ты некрасивая всегда… – Олеся бросила вилку и расплакалась.
– Господи, что творится-то?! Какие еще брошки-сережки, доченька? Зачем это? Ничего не пойму. Никак не пойму…
И Мария Николаевна скомкала в руках передник, встала из-за стола и заторопилась к плите. Не подумала, схватила горячий чайник руками без прихватки, обожглась, бросила. Белый с синими цветочками эмалированный чайник упал на пол и залил кипятком кухню. Мария Николаевна отскочила, но тапки все равно замочились, и она вскрикнула от боли.
– Мама! Мамочка!
– Сиди! Не двигайся! Обожжешься! Сейчас уберу, все уберу. Подожди.
– Что тут у вас происходит? Что это еще за озеро Иссык-Куль тут развели?
– Не ходи сюда, отец, стой! Уронила вот. Сейчас уберу, уберу.
Олесе не спалось. Она все думала про посудных барышень на качелях, про брошку Арины Сергеевны и кусочек торта, которым ее угощали на прошлой неделе. И никак не могла понять, что значили слова дяди Платона про ученого соседа снизу: «Если он такой, как ты говоришь, умный, то чего ж выглядит и живет как бродяга с большой дороги?» Это он про кого? Про дядь Борю?
Ответ Арины Сергеевны она не расслышала. Надо в следующий раз быть внимательней. Мнение этой женщины значило для нее много. Олеся даже хотела быть на нее похожей. Носить такие же туфли-рюмочки и рисовать черные длинные стрелки на глазах. Скорее бы вырасти. Потом в музыкальное училище пойти… И она станет идеалом. У нее будет посуда с девушками на качелях и белая ванная с розовой плиткой…
Олеся выросла, но еще не совсем, когда рано утром прибежала Арина Сергеевна и, громко плача, сообщила, что Платона Осиповича разбил паралич.
Скорая увезла его в больницу. Но когда выпишут, то нужна сиделка. Только человек надежный и аккуратный, честный и бескорыстный, потому что платить много они не смогут, но тут надо войти в их положение и все такое…
Мария Николаевна в конце концов согласилась. Арина Сергеевна давила на совесть и «дружеские» отношения. Припоминала, что приглядывала за ее ребенком, хотя девочка невоспитанная и любит сладкое.
Мария Николаевна кивала. Муж ее вечером ругался. Он был не согласен, что его жена будет носить «утку» за чужим мужиком даже за деньги. Только деньгами это вообще сложно было назвать. Унижение, да и только.
Но Мария Николаевна молчала.
Радовалась только Олеся. Теперь она сможет больше времени проводить в этой красивой квартире. И, возможно, ей опять разрешат открыть крышку пианино.
В тот вечер Арину Сергеевну не могли дождаться. Платон Осипович посмотрел последние новости в подушках, Мария Николаевна покормила его ужином, помыла посуду и сняла фартук. Они договорились, что Олеся пока останется, а когда хозяйка вернется, то сразу придет домой. Девочка взяла книжку с полки, и они с котом Рыжиком уютно устроились в зеленом кресле. Платон Осипович вскоре громко захрапел. Солнце со всеми попрощалось и закатилось за угол балкона. Комната резко помрачнела. Олеся не стала включать напольную лампу и, закрыв книгу, начала по привычке воображать картины своего сказочно-прекрасного взрослого будущего.
Послышался ключ в замочной скважине. Олеся обрадовалась. Возвращалась Арина Сергеевна. Она уже хотела выбежать ей навстречу, как в проеме двери увидела мужскую фигуру. Огромную и темную.
– Проходи, Боречка, проходи. Платоша спит, да если и не спит, то что нам теперь? – Пьяный смех Арины Сергеевны прорезал темную тишину. На кухне загорелся свет и послышался звон стекла.
– Боря, там в верхнем шкафчике коньяк. Доставай! Давай, давай, быстрее. Та-ак, наливай! Молодец! Итак, ты говоришь, что Наташка твоя сбежала с дальнобойщиком? Ну и хорошо! Выпьем за свободу! Ты ж понимаешь, сколько лет я все это терпела? Этого борова с его вонючими носками. А все потому, что хотелось жизни легкой и красивой. Я ж сирота, в детдоме выросла. Только бабку помню, да и то смутно. Она меня и сдала. Тогда я поклялась, что любой ценой, когда отсюда выберусь, стану богатой, найду и отомщу. Первым моим достижением стал Платоша. Такой розовенький тюфяк из богатой семейки. Отец его у министра водителем был. Хорошо устроился и дите в финансовый определил. Короче, охмурить Платошу было несложно. Дала, забеременела, поженились. Через год, когда Маришка в ясли пошла, я поступила учиться. Ну и дальше ты сам все знаешь. Господи, сколько же лет я терпела. Мы ведь даже не ругались никогда по-настоящему. Упаси боже, чтобы ребенок не услышал. Но ненавидели друг друга так, что лампочки лопались. Главное, что он деньги приносил. Понятное дело, что где-то спекулировал, где-то часы себе приписывал. А что? Разве не все так живут?
Олеся на цыпочках прокралась к входной двери и выскользнула в подъезд бесшумным призраком. Больше порог этой квартиры она не переступала никогда. Что там произошло той ночью, она не знала. Но утром Платона Осиповича забрала скорая, и больше домой он уже не вернулся. Арина Сергеевна в начале ярко наряжалась и много пила. Самое интересное, что Борис Федорович ее сильно сторонился. Видимо, была причина.
Через год пьяную Арину Сергеевну сбила машина. Очевидцы рассказывали, что это был совершенно неприглядный инцидент. Женщина истошно и долго кричала, но потом кончилась и замолчала. Навсегда.
Приехала Марина и продала квартиру. Она не взяла ничего. Даже свое детское пианино и книги. Новые владельцы стали делать ремонт.
В тот день Олеся возвращалась из института. Соседка Любовь Петровна позвала ее и предложила забрать что-нибудь из посуды. У нее было своей столько, что некуда девать.
Олеся подошла к серванту, открыла дверку, взяла в руки столь желанную в детстве чашку с барышнями на качелях. Подняла хрупкий фарфор на солнце.
И вдруг увидела, что барышни уродливы!
Эти глаза – просто черточки, эти ноги, руки и платья – размытые пятна. Небрежная картинка, нарисованная чьей-то неумелой рукой. А может, и вообще, это лишь бумажная наклейка? Как же она раньше этого не замечала? Как не видела?
Как же это все слащаво и пошло! Фу!
Девушка аккуратно вернула чашку на место. Поблагодарила Любовь Петровну за предложение и ушла.
Дома мать налила ей чай в керамический стакан с голубым цветком и, доставая яблочный пирог из духовки, спросила:
– Будешь кусочек?
Олеся улыбнулась и кивнула.
Она еще не совсем выросла, но уже не хотела того «идеала» из своей жизни, о котором мечтала, дотрагиваясь детскими пальчиками до клавиш чужого пианино.
Август 2023 года
