Buch lesen: «Тетрадь Катерины Суворовой»

© Л. Горалик, текст, иллюстрации в тексте и на обложке, 2024

© Н. Агапова, дизайн обложки, 2024

© ООО «Новое литературное обозрение», 2024

+

Если что-то случится – звони дяде Яше Петровскому, 5-33-36, и говори, что ты сын Катерины Суворовой, Кати. Если не сможешь дозвониться, иди к нему, он живет на углу улицы Марата Казея и Комсомольской, это соседний дом с гастрономом, желтый трехэтажный дом, второй подъезд, третий этаж, квартира слева. Тебе может открыть его жена, тетя Таня. Говори, что ты сын Катерины Суворовой. Надень хорошие брючки, как на день рождения, и свою синюю футболку, а если будет зима – сверху на футболку свитер в елочку и тот шарф, который я тебе надвязала в длину. Возьми с собой все наши деньги и положи: рубль – в карман, остальные – на живот под футболку прямо в конвертике. Только послушай, очень важно – обязательно надо идти так:

* Сперва зайди в наш гастроном и постой минут десять в какой-нибудь очереди, как будто хочешь купить молока или колбасы, но потом уйди, как будто тебе надоело ждать.

* Потом иди, пожалуйста, на детскую площадку у восемнадцатого дома и там поиграй. Даже если тебе будет совсем плохо – поиграй там как следует, полазь, покатайся, это очень важно, мой дорогой.

* Потом вернись домой и не выходи полчаса. Даже если будет жарко – терпи, не раздевайся, я боюсь, что ты забудешь шарф надеть обратно. Только расстегнись.

* Потом выходи и перейди улицу Марата Казея в сторону Комсомольской улицы и уже там зайди в гастроном и встань в самую длинную очередь. Эту очередь надо будет отстоять. Купи что угодно на 30 копеек. Сделай все, как мы учились: будь вежливым, будь терпеливым, пробей чек, скажи «спасибо», сдачу с рубля не роняй.

* И уже тогда поднимайся к дяде Яше и тете Тане. Знай, что им все можно рассказывать. С ними про все можно говорить и на все их вопросы можно отвечать. Они как мы, мой дорогой. Их можно не бояться.

Ты любовь моя, мой маленький зверенок, ты мое счастье. Ничего никогда не случится, я не дам.

+

Сделала нам щетку для полов, как твоя бабушка придумала. На той квартире у нас была такая щетка, но я туда не пойду и просить не буду. Пришлось отойти от дома на полквартала дальше, чем нам положено с тобой, но очень нужны были в хозяйственном две щетки для обуви. Я замотала лицо платком, как будто у меня зубная боль, и надела старое пальто Виктора и его лыжную шапку, которая еле налезла на платок, и мне было почему-то очень весело, хотя и страшно. И не понравилось, что продавщица спросила подозрительно: «Две одинаковые?» Я не нашла, что сказать умнее, чем: «Одну мне, а одну сыну», – дура, а надо было сказать, конечно: «Одну для черного, а одну для коричневого»… Но теперь у нас с тобой есть щетка, как была у нас с бабушкой: я их примотала к швабре изолентой снизу, и вуаля – подметай легко, мой котик! Но главное – не в подметании, подмести и веником можно, главное – всегда мой полы нашей чудо-щеткой, наматывай на нее тряпку и мой. Ты себе не представляешь, как тогда легко и быстро получается, никакая твердая швабра в сравнение не идет. Это твоя бабушка придумала, мой зайчик. Она все, все придумывала.

+

Все наши с бабушкой книжки остались на той квартире, но я туда не пойду и просить не буду. Судя по дыркам на полках, свои какие-то Виктор тоже туда забрал. Если увидишь, что я плачу, никогда не пугайся: это не потому, что мне плохо, и это никогда, никогда, никогда, никогда, никогда, никогда не из-за тебя, мой родной. Это я просто скучаю по нашим с бабушкой книжкам. А других причин не бывает, мы с тобой не плачем, – когда нам плохо, мы кусаемся! Ам! Но я туда не пойду и просить не буду. И знаешь, что в этой комнате есть? Детские книжки, очень много, которые читали твои двоюродные Матвей и Маруся, когда были такие, как ты! Так что нам с тобой тут раздолье! Места для книжек мало, все полки заставлены, томики вдоль стен лежат, я вчера села на пол, стала перебирать один за другим и зачиталась на радостях под столом. Начала складывать тебе стопки, что за чем читать, но тебе, конечно, виднее, читай все, читай все подряд, мой совенок маленький. Я только выкинула, конечно, чертова «Айболита», какую-то дрянь под названием «С человеком беда», «Книжкину больницу», понятно какой том Чехова и прочую подлость того же рода.

+

Когда мне было десять лет, я лежала в больнице с непонятно чем в животе, много месяцев. А потом в больнице началась эпидемия кори, всех отпустили, а меня, Марину и Анечку перевели в изолятор. Там было так хорошо! Даже холодильник был, и твоя бабушка готовила нам диетическую еду и привозила сумки и кошелки. У Марины никого не было и она была взрослая, 15 лет, а про Анечку я не помню, кто к ней приходил. Анечка была разбитная, требовала, чтобы я ходила с ней в туалет, когда она какала, а то ей было скучно, а Марина умирала от язвы, лежала к нам, малышне, спиной, и только говорила вяло: «Анька, ну перестань, чего она должна тебя нюхать». Но Анька мне нравилась, она моталась по больницам много лет и знала жизнь, и она вела песенник, это было потрясающе, туда всякие песни писались, которых я, хорошая девочка, не знала. Меня все они восхищали, знаешь, – кривые, косые, дурацкие, – потому что они были не такие <подчеркнуто>, не как… И я их все помню, понимаешь? И «Дельфинёнка», и «Ковбоев», и все тебе спою, если захочешь, и ты никогда, никогда не брезгуй живыми словами, а все запоминай: вот это живые люди поют, живые люди говорят, и пусть тебе никогда стыдно не будет, что ты «Светку-малолетку» помнишь наизусть. Я из пионерлагеря приезжала, мы с мамой садились на диван, и я ей все пела, что нового узнала, и она мне начинала подпевать, а один раз я во дворе Оле спела «Сос-сос-сос», так ее мать, коза стоеросовая, к маме прибежала: «Чему Катерина моего ребенка учит!..» Мама сделала большие глаза, конечно, а потом мы с ней сидели хихикали. Господи, Господи, надоумь меня, грешную… Совеночек мой, сердце мое, мне хочется сказать тебе: чужим ничего, никогда ничего, будь сладким, будь гладким, будь скользким, молчи, молчи, молчи, улыбайся и молчи, не давайся им в руки никогда. Но как же я тебе это скажу, мой дорогой? Была Мария, а был сын Марии – вот и все. Ты не о том думай, что сказать, а что не сказать, что петь, а что не петь. Ты представляй себе: вот я, предположим, сказал, – все, момент пройден; и вот мне теперь с собой жить – как? Я с собой дальше жить готов? А потом представляй себе: нет, не сказал, – и то же самое у себя спрашивай: я теперь готов с собой жить? Иногда будет получаться, сердце мое красненькое, что готов, готов, что иначе и нельзя, только жизнь очень страшная впереди. Вот об этом я думаю – и у меня в груди иголки. А только была Мария, а был сын Марии; я не дурочка, в Христосы тебя не прочу и к славе Богородицыной не примазываюсь, я, наоборот, имею в виду, что нам-то уж точно бояться стыдно, да, олененок?

Так вот, я к чему начала:

 
За печкою поет сверчок.
Угомонись, не плачь, сынок, —
Вон за окном морозная,
Тихая ночка звездная,
Тихая ночка звездная,
Тихая ночка звездная…
 
 
Ты спи, а я спою тебе,
Как хорошо там, на небе,
Как нас с тобою серый кот
В санках на небо увезет,
В санках на небо увезет,
В санках на небо увезет…
 
 
Ну отдохни хоть капельку,
Дам золотую сабельку.
Там, за окном, морозная,
Тихая ночка звездная,
Тихая ночка звездная,
Тихая ночка звездная…¹
 

Ты когда не можешь заснуть, или один, или напуган, или плачешь – ты ее в голове пой и знай, что это я ее тебе пою. И что кот нас увезет на небо, как если бы не стало нас, и будем мы вместе всегда-всегда и уже навсегда. Запомни это. В любую ночь, в любой момент.

Анька мне ее спела один раз всего. А Марина взяла да и умерла, а нам сказали – выздоровела, выписали ее.

+

Виктор все забрал, а огромную пачку своего зеленого пластилина для работы забыл. Слушай, не повторяй моих ошибок, не клади пластилин на батарею, из него там, где рядом прямо с металлом, выделяется какое-то мерзкое масло, а сам он начинает крошиться. Ты лучше совсем маленькие кусочки отрывай и мни, тогда хорошо мнется. Пишу через 10 минут: Попробовала положить пластилин на перевернутую крышку чайника, завернутым плотно в целлофановый пакет. Слушай, просто отлично, он такой мягенький стал! Только я тебе самому не разрешаю, давай сразу договоримся – ты можешь обжечься. Но не потому, что ты, мой милый, неуклюж, просто тебе пока до чайника тянуться высоко, а спички и не каждый раз загораются. Но это не важно, важно – что получается. Сразу слепила нам собаку на задних ногах с полным лукошком грибов в лапах и с косынкою на голове. Это нам будет дачная жизнь, веселая и полезная.

+

Не учи молитвы, мой дорогой, и никому, кроме Господа, не молись. Не нужны нам с тобой никакие святые заступники и прочие угодники. Это как если бы мы отправили телеграмму и в ней написали: «Позвоните дяде Яше и скажите ему, что у нас к нему дело!» По-моему, очень смешно, а дядя Яша от удивления только руками разведет. Господь наш добрый, Господь наш умный, вот ты ему и не молись непонятными чужими словами, ты с ним говори, как со мной говоришь, мой маленький, и он, как я, всегда тебя поймет. Сердцем говори, а больше ничего не важно. Ты поверь мне, у меня было время подумать. Говори с ним всегда, когда сердце твое просит, не надо для этого никаких глупостей: ни особого часа, ни на колени становиться, ни ручки складывать – ничего не надо, мой пингвинчик. Просто говори. А скажут тебе про особую молитву для того-сего – ты не спорь и ничего не объясняй: может, человек своих слов не находит и ему так легче, ты не огорчай его. Господу все равно, он и тебя услышит, и его услышит. И не смей думать, что оттого, что я тебе это рассказала, ты больше других знаешь! Ничего-то мы не знаем, ни ты, ни я. Просто было так, что я лежала и думала: милость Господня бесконечна, понимаешь? Так что же, если ты в одном слове молитвы взял да ошибся, он к тебе спиной повернется? А если в двух? А если во всех? Вот и поняла, что все слова хороши. А если я поняла, то каждый может понять, и ничего тут особенного нет. Сама поняла – и тебе рассказала. Не смей гордиться!