Buch lesen: «Капитан Книжного моря», Seite 2

Глава 2

День не задался. На учёбе Тензи хотелось спать, других студентов она слушала вполуха. Из головы не лез сон, который так часто её посещал. После этого сна просыпаться, видеть белый пустырь с зубчиками елей вдали и серые панельки Домишка, а потом ещё и идти по морозу до станции, ждать грохочущую электричку и ехать до города на неудобном сидении было особенно грустно. Но Тензи держалась, потому заплетала косички и укладывала их в изящную корзинку. Надевала бордовое платье, к которому пристёгивался белый воротничок с вышивкой и брошь с балериной в прыжке, державшей в серебряных ручках кварцевую звезду. Однокурсники насмешливо на неё косились, считая недостойной их «элитного общества». «Таких же дремучих провинциалов», – хотелось добавить Тензи. У неё были Лилит и творчество, а большего для счастья и не нужно. Так она хотела думать.

Даже недовольный взгляд преподавателя, который он бросал на нее весь семинар, испарялся, стоило Тензи встретить Лилит вечером. Или сесть за свои сказки.

Включив любимые французские песни, Тензи рисовала тот сон. Французскую музыку и литературу она особенно любила: воркующие звуки будто переносили в другое измерение, оставляя позади учебу, работу и страх перед отцом.

Тензи снова приснилась её сказка. Она возвращалась в неё, как в спасение от филфака, работы в магазине, папы, словно каждый раз закрывала дверь с прочным замком. За той дверью не было ничего. Только море, солнце, краски и книги.

Сон начинался так. Тензи шла по широкому пляжу, теплый песок грел стопы, ветер раздувал белое платье, волосы напитывались запахом моря, и она чувствовала, будто парит. Внезапно на оранжевой акварели неба начинал проступать силуэт. Мужчина в лёгких белых одеждах – накидке и чалме – медленно ходил от воды к отдалённой части берега. Там лежали большие раскрытые книги в толстых переплётах. Каждый раз мужчина брал новую книгу из стопки рядом, двигался к воде, заходил по щиколотку, раскрывал переплёт и водил страницами по персиковой глади. Затем возвращался и клал раскрытые тома на песок.

Тензи спешила к нему. Он словно был посланником заката и наполнял пляж и море безмятежностью. Хотелось подбежать как можно ближе, обнять, сесть рядом, пока он зачем-то раскладывал свои книги, и никогда никуда не уходить.

– Что вы делаете? – полюбопытствовала Тензи, оказавшись рядом с незнакомцем.

– Послушай, – указал он на одну из книг.

Тензи присела и наклонилась ухом к страницам, пахнувшим солью и песком. На её удивление, они почти не были влажными. Шуршали, касаясь друг друга и ее волос, не хуже сухих.

– Ууу, ууууу… мммм… – Послышалось откуда-то между строк. Гул был тихим, но настолько глубоким, что вибрировал в груди.

– Как красиво. Что это?

– Это песня души. К берегам этого моря приходят разные люди со всех концов планеты и доверяют ему свои слёзы, мечты, а порой и любовь. Книги способны их передать, но только в виде такой мелодии, – ответил мужчина, с улыбкой смотря вдаль.

– Но как же им быть? – спросила Тензи, – Тем, кто сидит один у моря, наверное, больно и одиноко. Я думаю, они хотят, чтобы их кто-то услышал и понял, поддержал. А в этой мелодии не слышно ни единого слова. Мы даже не можем узнать, кто это поёт и откуда! Это же крик о помощи, крик души, а никакая не песня! Разве нет более… понятного способа этот крик поймать и услышать?

– Конечно, есть. У людей есть ноги – они могут подойти и попросить, сказать, пожелать что угодно. Даже если нет ног и голоса, они могут попросить жестом, раз смогли оказаться в печали у моря.

– Но над ними же могут посмеяться. Их могут прогнать, или, того хуже, ударить, – снова возразила Тензи.

– Могут, – Капитан посмотрел на нее, и карие глаза слегка окрасились персиковым закатом. – Но могут, пусть и не сразу, найтись те, кто подарит любовь. Ты скоро узнаешь, что это стоит всех нанесённых ран.

– Наверное… Пусть же у всех у нас это случится поскорее. – Она зачерпнула стопой влажный песок, и он холодными горстями перекатывался по коже. Казалось, будто песок тоже окрасился в закатно-малиновый или был сделан из пыли самоцветов, что растут далеко в холодной пещере. Внезапно Тензи спросила – Как вас зовут?

– Я Капитан Книжного Моря, – улыбнулся незнакомец. – Наделяю истории, заложенные в книгах, силой океана. Они несутся в разные концы света, на разные берега, попадают в разные сердца. Такие истории смогут вдохновлять. Остальное люди должны сделать сами.

На этом сон обрывался. Тензи давно нарисовала и персиковый закат, и розовый песок, и море с волнами цвета лепестков огня, и – особенно отчетливо – портрет Капитана Книжного моря. Она всегда помнила его тёмную бороду и добрые карие глаза. Ей хотелось поскорее придумать, что будет дальше, и отправить эту сказку в издательство. Вдруг предсказание того мужчины сбудется и много-много людей вдохновится на то, чтобы открыть сердце?

Тензи любила рассказывать о своих снах Лилит. Та всегда слушала, добавляя смешные комментарии. Однокурсницы и соседки считали ее странной: вместо учебы зачем-то работала в магазине, вечно ходила измазанная в краске и бормотала под нос диалоги героев про закаты, какие-то песни и любовь с разлукой. Ещё и одета как в девятнадцатом веке: длинные платья и юбки нежных цветов, блузки с воротничками, кардиганы крупной вязки, корсеты, высокая причёска… Зачем-то постоянно таскалась в школу, оттуда – к своей подруге, учительнице начальных классов Лилии Вольдемаровне. «Одно другого страннее», – думали все. А Тензи думала, что в её жизни одно другого прекраснее.

Вообще-то, был ещё кое-кто, кто охотно слушал рассказы Тензи. Герман, сын хозяйки магазина, где Тензи работала. Как-то так получалось, что в ее смены он оказывался не просто в Домишке , но как раз проходил мимо магазина. Он говорил, что работает где-то в большом городе. Его мама, когда приходила к Тензи под предлогом что-то проверить, постоянно сокрушалась, что сын совсем не отдыхает – мотается на электричке по 2 часа в один конец. Герман часто заходил что-то забрать или, как мама, проверить. Обычно серьёзный, стоило ему увидеть Тензи, он сразу улыбался. Даже деловой костюм не делал Германа строгим. Его пшеничные волосы, свободно торчащие как ни укладывай, и смеющиеся голубые глаза выдавали открытого и счастливого человека. Он каждый раз приносил Тензи чашку с пахнувшим корицей кофе. Герман привёз своей маме кофемашину, потому мог спокойно делать его в неограниченных количествах. На расспросы Тензи он отвечал, мол, знал, что ты здесь будешь, ты же все равно работаешь, наверное, устала, вот и решил заранее захватить для тебя кружечку.

Сегодня Тензи бежала к Лилит, на ходу поднимая ботинком ворох листьев. Одетая в розовый твидовый берет, кремовое пальто и шоколадные полусапожки, она напоминала куклу с французской открытки. И даже синее пятно масляной краски на рукаве не портило вид, а делало образ Тензи милее.

Школьный двор гудел приветливой тишиной. Сквозь неё просачивались визги с детской площадки, счастливые разговоры по дороге домой и шорох листьев. Обычно Тензи ждала Лилит у кабинета. Стоило последнему ученику покинуть класс, как подруги бросались навстречу друг другу с объятиями. Лилит и не пыталась сдержать улыбку: неслась по коридору не хуже школьницы, звеня шипастыми кедами, цепочками на брюках и россыпью бусин в волосах. Обниматься они могли долго. Возвращались в мир сказки, вырываясь из обязанностей и рутины.

– В актовый, красотка? – подмигнула и захихикала Лилит. – У меня ещё проверка «шедевров». Чердак хочу проветрить, а то вкрай паутиной зарастет – И снова засмеялась.

«Это она про голову», – догадалась Тензи и ответила:

– В актовый, дорогая, в актовый.

Другим учителям оставалось лишь неодобрительно цокать. Они глядели вслед коллеге, прыгающей и смеющейся вместе с какой-то студенткой. Лилия Вольдемаровна вызывала недовольные и осуждающие взгляды одним своим видом: сегодня на ней были синие джинсы с люрексом в сочетании с кожаной курткой, на которой хозяйка вышила перламутровыми пайетками огромного кита. Как бы они ни хотели, выгнать Лилит не получалось – ее слишком любили дети. Администрация и так плохо посещаемой школы боялась, что даже младшеклассники научатся прогуливать, если уволить их обожаемую Лилию Вольдемаровну.

Тензи помнила одну историю. Однажды Лилит поручили подготовить с детьми «воспитательный» концерт, как выразилась завуч Марианна Владимировна. «Нужно поругать детей за то, что они изводят бедных родителей своими капризами и ноют по пустякам. Пусть и преподнести этот урок в праздничной форме.» Но Из рассказов Лилит Тензи хорошо знала по каким пустякам ноют ее ученики и какие бедные у них родители. Особенно Тензи запомнился случай, как одна девочка как-то сказала: «Почему тебя слушают и любят, только когда ты хорошая? Можно же иногда быть злой или грустной?»

Потому «воспитательным» концерт делать Лилит отказалась, пусть и кивала с милой улыбкой Марианне Владимировне. Она собрала классы, у которых вела рисование, и устроила «вечер объятий души». Так она его назвала. В ответ на смешки Тензи она отвечала: «Глупо, но то, что в голову пришло… Значит, так оно и должно быть!»

Лилит рассказывала, как они с ребятамини сидели в классе со стенами, пёстрыми от работ. Пространство давно заполнили пятна краски, мольберты и разноцветные баночки с кистями. И говорили. Каждый передавал соседу горящую свечу, рассказывая о том, что его тревожит. Лилит узнала много интересного: кого-то били, кто-то не хотел возвращаться домой, потому что его снова могли начать «просить быть другой», кто-то боялся грохота бутылок и криков неизвестных людей, которые почему-то оказывались у них дома. А кто-то говорил: «Я бы так хотела, чтобы меня со школы встречала и мама… не только бабушка». Плакали многие, почти все: даже самые замкнутые мальчишки, которые обычно на уроках рисовали лишь мелкие детали, робко орудуя кистью.

И Лилит сказала:

– Я бы очень хотела в такие минуты быть рядом и обнимать каждого из вас. Но, к сожалению или счастью, у каждого из нас своя семья, свои родители, отдельная жизнь. И справляться с трудностями мы должны сами. Так вы становитесь старше, сильнее… Родители должны помогать вам в этом, но понимаете… иногда они сами очень слабы внутри. Как будто до сих пор такие же, как вы, пусть и выше ростом. И как получится у того, кто не может встать, поднять другого?? То-то и оно, никак. Потому сейчас им должны помочь мы. Но сразу скажу: не надейтесь, что они – хоп! – и изменятся, будто им ведро другой краски на голову вылили. Это, может, и было бы хорошо… – тут Лилит осеклась, услышав тихие одобрительные смешки, – кхм, в общем. Давайте им вместе прочитаем стихотворение? Нашла я тут недавно, оно несложное, учить немного, вы у меня точно справитесь. Называется, кстати, прикольно: «Маме, которая ждёт малыша».

Зачем ты нахмурилась и вся сжалась?

Зачем смотришь вдаль совсем без тепла?

Я приду, и хочу чтобы ты улыбалась.

Чтобы смеялась и пела. Ты же меня ждала.

Ты, может, боишься, что буду несчастлив,

Что вдруг заболею и буду грустить?

Не бойся. Мой папа любые ненастья

Рукой отведёт. Нам его ли просить?

Деревья сомкнулись, чтоб ты не промокла,

А чтоб не боялась,

Космос зажёг звезду.

Слышишь? Как нежно вибрируют стёкла…

Это я к тебе по тучкам иду.

– Красиво!

– Оно такое… доброе.

– Интересное, – доносилось со всех сторон. И все эти возгласы были сказаны со скрытой печалью.

– Но это совсем не про мою маму, – озвучил общую мысль Виктор, обычно весёлый мальчик с взъерошенными чёрными волосами и носом, испачканным краской. Ребята вокруг согласно закивали, а кто-то совсем замолчал.

Тензи помнила, как Лилит, рассказывая всё это, ходила по комнате, размахивала руками сверху вниз и говорила: «Нельзя забывать, что перед тобой были дети. Они ещё не могли строить настолько тонкие логические связи…» Лилит тогда им сказала:

– Может, сейчас вам кажется, что это стихотворение не про вашу маму… но оно может быть про вас. Про тех вас, которые выросли и тоже ждут своих детей. Только в ваших силах все сделать по-другому: так, чтобы ваши дети приходили домой не в крики, а в песни, мультики и разговоры о том, куда пойти на выходные. Или о чем-то ещё, что важно…

Лилит посмотрела на ребят, давая им время, чтобы обдумать услышанное. Виктор и Макс, мальчики, чьи родители ни разу не были на родительском собрании, улыбались, опустив глаза. Некоторые смотрели на Лилит, некоторые на разноцветные пятна на стенах, мольберты и листы разнофактурной бумаги, некоторые друг на друга. Кажется, ни на одном уроке дети не выглядели настолько сосредоточенными и задумчивыми. Лилит продолжала:

– Так вот! Не унываем! И помним, что не наши родители диктуют, как нам жить, какая у нас будет семья и в кого мы вырастем. Родители нам только что-то дают: еду, дом, люлей… кхм. Да. Но не могут же они дать нам мужей, жен и характер?

– Это даже потрогать нельзя, – подхватил кто-то из ребят. – Ну жену, наверное, можно… но когда она будет?

Все захихикали.

– Вот-вот! Потому и дать нельзя. Свой характер и жизнь можно только построить самим.. А это стихотворение… читайте его себе. Себе будущим, взрослым. Чтобы не взрослеть, превращаясь в душнил и мудаков… кхм, в тех, кому больно. Понимаете… ваши мамы и папы думают, что так показывают любовь. Через то, что ругаются, вечно просят не мешать и подождать, бьют, ещё что… Это у них такой язык. Просто представьте, что они иностранцы. А этот стих – как будто вы учите их разговору на вашем языке.

– Что же это они, двоечники, получаются? – спросил Саша.

– Верно, – улыбнулась Лилит, – двоечники. Ну мы-то с вами знаем, что двоечников далеко не знания делают классными людьми.

Лилит чуть не ударила себя по губам, но потом вспомнила, что она, вообще-то, учитель Творчества. А это вовсе никакой не учитель. Вот как творчеству можно научить? В нем можно только сопровождать. Значит, и душнить нечего.

– Так вот. Учим стихотворение. Только Марианне Владимировне, если спросит, тсс! Это тайна.

Концерт прошёл на ура. Пусть и с ноткой неожиданности для многих – для Марианны Владимировны и коллег Лилит уж точно. Родители снова пришли не все, но все как один улыбались и плакали. Даже папы. Дети потом обступили Лилит в каморке за раздевалкой и долго разговаривали, держа в руках шапки и ботинки. Фразу «Представляешь, Лилия Вольдемаровна, мама улыбнулась!» или «Я так люблю, когда папа со мной говорит… Он впервые это сделал!» Лилит услышала раз двести. Как и получила множество сообщений с благодарностями за прекрасный вечер в родительском чате. Даже презрительный взгляд Марианны Владимировны из-под строгих толстых чёрных очков, сопровождеаемый словами «Что ж, ваши выходки, Лилия Вольдемаровна, опять сошли вам с рук… Снова вы берёте харизмой, а не трудом!» не испортили радости. Лилит просто улыбнулась и пошла искать Тензи, которая уже в слезах бежала обниматься.

В актовом зале недавно проходил «какой-то кусок линейки» в честь первого сентября, как рассказывала Лилит. Стулья здесь стояли рядами, образуя деревянное море покосившихся спинок. В окна заглядывал ещё не успевший посинеть вечер. Лилит приказала Тензи “отштопорить” наглухо задернутый желтоватый занавес. Они просто под ним пробегали, ныряя в объятья старой ткани и пыли.

– Кошмар, – Лилит упала на ковер возле рояля, чтобы отдышаться. – С этой работой можно самой в стул превратиться. Я на своих мадамов смотрю – сидят, скрючившись, что-то все листают, печатают, шепчут… А жить когда будут?

– Смотри! – Тензи подскочила к окну и отодвинула тяжёлые складки занавесок, – Там листик уже с уголка красный… Это что, осень?

Лилит в два прыжка оказалась у окна и вперилась взглядом в маленький кленовый лист, едва держащийся на ветке.

– Реально… Блин, ещё только август кончился! Что, уже ноябрь включили?

– Да уж… Скоро наше место, глядишь, инеем покроется, потом сугробы будут…

– Ага. Мир поседеет, мы поседеем…

– У тебя волосы цветные, незаметно будет.

– А ты думаешь, я их крашу, чтобы радостнее казаться? У меня там уже вся башка седая, вот и скрываю то голубым, то фиолетовым…

Тензи хихикнула. Они вспомнили о месте, куда они приходили летом почти каждый день. Брали пледы, два термоса чая, фрукты, бутерброды – словом, все, что могли найти дома. Кроме телефонов. Их они оставляли, за что потом Тензи попадало от папы, который весь день не мог до нее дозвониться. Было так приятно лежать, подставив лицо небу. Казалось, будто это не облака плывут, а Лилит с Тензи балансируют на потоках ветра. Только трава и холод земли, чувствующийся сквозь плед, выдавали земное присутствие.

Тензи скучала по лету. В зелени деревьев на проселочной дороге, с видом на шумящий далёкий лес и под шёпот поля в их любимом месте было легче верить в себя. Легче чувствовать, что идёшь верным путём, и работа в магазине – лишь новый шаг к тому, чтобы творить. И чтобы однажды смочь уехать к папе. Осень словно оголяла не только деревья, но и страхи, которые прятались за пушистой кроновой энтузиазма. С ними предстояло справиться.

– Я так скучаю по папе, – выдала Тензи. – Понимаю, что часто тебе это говорю и прости, что ною… Но иногда ненавижу себя за то, что творю. И за то, что вру ему. Но никогда себе не прощу, если он расстроится… Как и то, если вдруг брошу творить.

– Эй, – Лилит заключила подругу в крепкие объятья, и за локоны Тензи зацепилась пара пайеток с вышивки на плечах ее кожанки, – ты все делаешь правильно. Как чувствуешь. Папа, конечно, всегда прав… Но что, его теперь всегда слушать?

Тензи улыбнулась.

– Может, ты права… Но мне все равно больно его расстраивать. Понимаешь, он столько всего для меня делает… На работу в большой город устроился, чтобы я ни в чем не нуждалась, спокойно училась и могла не работать… а мне ещё что-то надо. Творчество. Оно всю мою жизнь переворачивает.

– Если чувствуешь, что не можешь ему все рассказать, не говори. Ну нужно тебе потанцевать по граблям, что делать. Без этого ты не дойдёшь до чего-то важного.

– Танцевать по граблям, оказывается, так страшно…

– Только если танцуешь не с подружкой! – сказала Лилит и легонько покружила Тензи в объятиях.

Они ещё долго вальсировали, смотря, как сумерки опускались на панельки Домишка. Небо заволакивало серо-лиловыми разводами вечера с каплями звёзд. Вся эта красота проглядывала сквозь ветки и красный лист. Затем Лилит резко вспомнила о куче работ на ее столе, и они с Тензи метнулись в опустевший класс. Там они провели остаток вечера, изредка смеясь, переговариваясь и отвлекаясь на то, чтобы восхититься розовым облаком или пушистым котом, который принарядился к холодам. Они даже увидели, как листочек оторвался от ветки и полетел куда-то к полю. На их место.

Глава 3

– Лиль! – барабанил в окно Герман. – Лиль, ну открой, не вредничай! Там срочно! – Герман прижался лбом к окну класса, в котором Лилит демонстративно продолжала сидеть за столом, проверяя тетради. Она отвернулась к нему спиной, покачивая головой в такт музыке. Герман уже знал: никакой музыки на самом деле не было, Лилит просто отчего-то нравилось его нервировать. Вздохнув, чтобы не нагрубить – как никак, это лучшая подруга Тензи – он прокричал:

– Маринованный сыр, Лилит! Ну что тебе стоит на минуточку оторваться, когда там правда…

– Сыр не трогай, – Лилит с ухмылкой поднялась из-за стола и в два прыжка оказалась у окна. Герман про себя вздохнул: конечно, как он мог забыть. Она ненавидит, когда её называют Лиля. Отчего, интересно? Нормальное имя… Из-за резко распахнутого окна на Германа посыпалась штукатурка, а Лилит произнесла: – Сколько твоей тупой голове повторять: Лилю иди в другой город искать. Я – Ли – лит! Что надо? Давай шустрее, и без тебя работы полно.

– Ирина, которая у нас в магазине заменяет… В твоём же классе её дочка учится?

– Ирина, это которая в леопёрдовом вся? Ну да, Танька её в моём классе. А ты что, её нянькой заделался?

– Да ну тебя! – Герман так махнул рукой, что у него хрустнуло плечо. – Она как к тебе в последний раз приходила, вчера, кажется… ключи от подсобки оставила. Мы теперь ни тряпку, ничего достать не можем. Ты не находила случайно?

– Оперативно ты прискакал, – прыснула Лилит, оперевшись о раму, – нашла я ключи ваши. Валялись у меня на столе. – С этими словами она оставила Германа и вприпрыжку подошла к своему столу. С грохотом распахнув ящик – и зачем так шуметь? – достала связку ключей и так же вприпрыжку направилась обратно к окну. – Держи, ключница Варвара. Не теряй.

– Ну вот, и ты меня ругаешь. Мама сказала “Маша-растеряша”! – Герман сунул ключи в карман, обиженно ухмыльнувшись и тряхнув пшеничными волосами.

– Правильно сказала,– перекидывая из руки в руку прядь волос, ответила Лилит. – Ладно, не дуйся. Молодец, что пришёл.

Герман улыбнулся сквозь ветер:

– Как Тени?

– Держится. Она молодчинка, звёздочка. Плачет всё так же, но продолжает свои сказки писать. Если она их пишет, о них трещит и ходит с рукавами, испачканными в каплях акварели, значит, ещё не всё потеряно.

– Она вообще когда-то переставала их писать? – спросил Герман, схватив надоедливые волосы.

– Было дело, – ответила Лилит, облокотившись о подоконник так, что они с Германом почти поравнялись. – Её папаша тогда только в город смотался. Она у меня такая маленькая, но такая сильная. Ей было одиноко. Как вот так можно с детьми, хоть стреляй, не пойму! Смотался карьеру строить, а её в этой дыре оставил. И какие только причины не придумал – и она учится, переезд ей ни к чему, и большой город ей нервы будет портить… Тьфу, аж произносить противно! Вам, мужикам, лишь бы ничего не делать да способность чувствовать поглубже затолкать…

– Мне кажется, он её оставил, чтобы она ему там не мешала личную жизнь строить, – возмущённо пробормотал Герман, поправив выбивающиеся из-под руки на макушке пряди.

– Да всё Тензи понимает, – вздохнула Лилит, тряхнув волосами. – Мы с ней всего один раз говорили об этом. К чему в моральной помойке ковыряться, когда там и так всё понятно? Говорит, что у нее после смерти мамы только он и остался, к чему с ним ещё ругаться. Тем более, много для нее делает. Герман улыбнулся, глядя на последние засохшие травинки, тянувшиеся из под кирпичной стены. Даже эти они осенью засыхают, даже солнце начинает светить тусклее, а Тензи не перестаёт творить и всегда улыбаться. Зачем вообще этому миру солнце, когда одной её улыбки и одного её слова хватает, чтобы в мире снова наступила весна? Чтобы дворы стали пахнуть зеленью, а небеса налились лазурью? Герману страшно захотелось прямо сейчас сорваться с места, прибежать к Тензи, будь она хоть на другом конце земного шара и обнять её, спрятать от всех проблем, от всех серых будней этого мира.

– Ау! – крикнула Лилит, перегнувшись через подоконник и саданув Герману тетрадкой по голове.

– Ай! – гневно взглянул на смеющуюся собеседницу Герман, потирая ушибленную макушку. – Можно было и просто позвать!

– Да тебя с облаков фиг снимешь, залетался, ни черта не слышишь, – ответила Лилит, швыряя тетрадку на другой край подоконника. Та грохнулась на пол, но Лилит успешно проигнорировала падение. – Говорю, учителя литературного чтения нового видел?

– Нет. А когда это он у вас успел появиться?

– Да вот на днях, сами в афигенезе. Думали, сто лет замену Игорю Варфоломеевичу будем искать, как тот на пенсию ушёл. Кто в нашу дыру работать поедет, когда в большом городе школ полно, и там учителей нехватка?

– А дети как же? Должен же их кто-то учить, – заинтересованно подался вперёд Герман.

– Уже чуть на меня не повесили алфавиты с малышами проговаривать, а тут этот, как гром среди ясного неба, на поезде пригрохал. Сразу в школу пришёл, ну его и устроили.

– И как он? Небось какой-то старый дедушка, ходит, на всех ворчит.

Лилит расхохоталась, подаваясь то назад, то вперёд. Такие её “припадки” Германа веселили, но на всякий случай он попятился. Да, между ними был спасительный подоконник, но лучше лишний раз перестраховаться. Тензи тоже часто громко смеялась, но её смех звучал по-другому. Так, что хотелось до конца жизни веселиться вместе с ней. Хотя и отклонялась она так же, и хохотала не менее громко и заливисто, и, бывало, кружилась. Странная это штука: какой-то человек тебе нужен, а какой-то нет. И не важно, что характер у них во многом как две дольки яблока.

– Ворчать-то ворчит, – ответила Лилит, утирая слёзы вперемежку с растёкшейся малиновой подводкой, – но не дедушка. Этому снобу годков двадцать пять от силы. Отчего-то Герман напрягся. Будто сердце стало биться тише, чтобы он не прослушал за его стуком сигнал тревоги.

– Сейчас, думаю, девки-старшеклассницы понесутся, – тем временем беспечно продолжила Лилит. – Любят они таких…

– Каких? – подался вперёд Герман.– Полузагадочных, как будто их кастрюлей по голове пристукнули.

– Лиль, да скажи ты по-человечески, не томи! – Герман потряс руками.

– А я тебе тут гавкаю? Или мяукаю? Сейчас вообще замолчу, сам за ним бегать и в шпиона играть будешь.

– Лилит! Ну будь ты человеком!

– Ладно, не канючь, – с ухмылкой махнула рукой она. – Такой он, на трубочиста из бабушкиного сундука похож: ходит с тухлой сливой вместо лица, весь хмурится. И как оденется в этот серый или коричневый костюм – от стены не отличишь. Наверное, уборщица по нему тоже тряпкой проходит, когда их протирает.

Герман мужественно терпел обилие несуразных метафор в стиле Лилит. Он то и дело вздыхал, прикрывая глаза, чтобы снова не воззвать её говорить конкретно. А то ещё совсем ничего рассказывать не будет, сейчас, по крайней мере, есть шанс получить хоть какую-то информацию. Лучше, чем ничего.– А когда это своё чёрное пальто надевает, вообще кошмар, как будто кучу пепла из трубы ему на голову высыпали, – невозмутимо продолжала Лилит, принявшись ходить туда-сюда по классу, словно по сцене. – Ну и помимо шмоток, ещё и балабол: вроде училище педагогическое какое-то там в городе закончил, по-французски шпарит, про книжки болтает. Только вот странно, что много по местам работы бегал, и везде в маленьких городках, вроде нашего. А больше о нём никто ничего и не слышал.

– Мда, понятно… Типичный такой загадочный француз, – вздохнул Герман. Он словно не замечал, как его волосы разметались по лицу.

– Тензи бы с тобой поспорила, – Хмыкнула Лилит, снова оперевшись на подоконник. – Сама не пойму, что она в этих французиках нашла. Говорит: “они воспитанные, но искренние”, а по-моему, таким любой человек должен быть.

– Да, да… нет, я этого учителя не видел, – Герман почти не слышал, что она говорила. То ли из-за ветра, то ли из-за роя тревожных мыслей. Тряхнув головой, ответил: – Ладно, пойду я, ключи надо маме отдать. Спасибо! Удачи тебе с проверкой шедевров.

– Валяй, – хмыкнула в ответ Лилит.

…

Тензи сидела в школьном коридоре и болтала с маленькой девочкой. Хотелось дождаться Лилит, чтобы забежать в магазин, в котором работала. Ее сменяли лилововолосая бабушка и задумчивая женщина в леопардовой кофточке. Он назывался «24 часа», а закрывался в десять вечера. Они с Лилит должны были зайти за яблочным щербетом в банке и пойти к ней домой. Дом Лилит был гораздо роднее пустой квартиры, куда из-за работы всё никак не мог добраться папа.

– У меня совсем не получается, – вздыхала юная собеседница, – этот новый учитель, Эдгар Львович говорит, что я стихи читаю так, будто у меня слова скачут.

– И правда скачут, – отвечала, улыбаясь, Тензи, – как будто под дождём… Потому и получается так чудесно. Если ты будешь читать ещё и ещё, то научишься читать так, как мечтаешь. А Эдгар Львович… подумай: раз он тебя так ругает за маленькую ошибку, представляешь, как он строг к себе? Представляешь, как ему, наверное, грустно и одиноко? Он такой угрюмый, всегда один. Мне кажется, он сам о чём-нибудь мечтает, но не верит, что обладает огромной силой.

– А у него она правда есть?

– Да. Как и у тебя. И вы оба обязательно всё сможете. Вы сейчас вместе, потому что помогаете друг другу исполнить мечты.

– Вот он идёт, смотрите! – Девочка вскочила и подбежала к учителю, – Эдгар Львович, не переживайте, вы очень сильный и всё-всё сможете! Мы с вами помогаем друг другу…

Едва Тензи взглянула на Эдгара, как для неё пропали все звуки, кроме гула собственного сердца. Даже за всеми мрачными одеждами невозможно было не разглядеть его силы и доброты. Так Тензи подумала.

Пока учитель стоял, остолбеневший от неожиданного всплеска искренности ученицы, к нему подошла Тензи:

– Здравствуйте. Вы очень похожи на героя моей сказки. У вас такие же глаза…

– Кхм, оч-чень хорошо, – очнувшись, ответил Эдгар, решив, что это его очередная поклонница из старших классов. Он сменил много городов и мест работы, и в каждом случалось подобное. Он не мог себе простить того, что такие слова продолжали выбивать его из колеи.

А Тензи не хотелось уходить от своего Капитана, но она не знала, что ещё ему сказать. Он забыл, что он – капитан, который собирает песни душ со всего мира и учит других открываться. Он прошёл столько штормов и бурь, спас от них столько людей и всё это забыл…

Пока она думала, Эдгар произнёс:

– А теперь прошу меня простить, мне пора.

И оставил растерянную Тензи. Она так и смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом коридора.

…

Лилит сама не знала, зачем порой убегала на станцию. Да ещё и посреди рабочего дня, в обед. В этом месте станция как раз заканчивалась: Лилит приходилось взбираться сквозь ограждение. Отсюда было совсем недалеко до школы, к тому же можно было незаметно улизнуть. Благо, просветы между ржавыми железными прутьями были большими. Немножко мешал снег и небольшой слой льда на бетоне – об него скользили варежки, – но Лилит все равно вскарабкалась.

«Вот бы ученики, а особенно – коллеги, посмеялись бы, – думала она, – Лилия Вольдемаровна карабкается на станцию в неположенном месте!»

Как будто есть место, где на неё положено карабкаться… Вот и пусть не лезут с советами, где это делать, а где нет. Пусть сначала место специальное для этого построят, а потом советы раздают.

С этими мыслями Лилит зашагала вдоль станции, к скамейкам под покосившимся навесом. Далеко зайти было не страшно: все равно почти никто не ждал поезд, не сходил и не садился. Все жители Домишка словно не знали о мире за их маленьким городком. Как будто для них весь остальной мир отключили.

Лилит улыбалась, заметив вдалеке плечистую фигуру. Андриан всегда оказывался здесь, стоило Лилит появиться на станции. Она куталась в ярко-розовый шарф и чёрную блестящую куртку.

Они равнялись и останавливались. Только спустя время Лилит осознала, что они даже… не смотрели друг на друга. Иначе она бы помнила, как на его носу забавно замерла снежинка, как несколько таких вплелись в ресницы и были похожи на звёзды на фоне темно-карих глаз. Как он улыбался из-под низко нависшей синей шапки. Но нет. Ни одного этого воспоминания не было в голове Лилит. Зато отпечатался голос. Андриан начинал говорить обо всем и ни о чем, и было ощущение, что снег прекратился, и по станции затарабанил звонкий и одновременно усыпляющий дождь.