Капитан Книжного моря

Капитан книжного моря

Лина Фог

Плейлист

Три дня дождя – отпускай

R. Ricardo – Делить с тобой

Свят – по дороге домой

Тhomas Mraz – пророчество

Miyagi – Minor

Goartur – иностранец

Xcho – дай мне огня

Tritia – Уже не я

Вера Брежнева – Девочка моя

HammAli & Navai – Мама

Посвящается моей маме. Спасибо, что позволила пройти этот путь. Знай, ты не обязана быть такой, какой я хочу тебя видеть, чтобы занимать отдельное большое место в моём сердце. Теперь и твоя дочь научилась позволять другим выбирать свой путь. Знай, что я всегда рядом.

И Моему братику. Надеюсь, ты сможешь меня простить, как Эрика простила Лилит.

И Моим друзьям. Всем, кого я потеряла, кому сделала больно. Я тогда не умела по-другому. Я вас люблю. Пусть эта история согреет ваше сердце.

Эту историю я написала, чтобы читатель мог глубже посмотреть на своё прошлое. На моменты, когда перекладывал ожидания на других, не умел брать ответственность или просто жил прошлым. Наши ошибки важно не забывать, а благодарить. Только благодарность превращает их в опыт и силу.

Надеюсь, эта история поможет вам обнять себя маленьких, чтобы услышать внутреннего взрослого.

Пролог

Лилит

– Лиля! Что ты творишь?! – голос мамы настигал, добирался до ушей, как Лилит ни пыталась заглушить его грохотом вещей, которые закидывала в чемодан. – Так нельзя!

– Этот придурок на меня замахнулся, – Лилит швырнула чёрный свитер поверх красок и альбома. – Мне правда жаль, что тебе плевать, или что у тебя отсохли глаза… Ты даже не видишь, как он к тебе относится… какой уж тут «защищать дочь, когда ей делают больно».

– Неблагодарная! Что ты такое говоришь?! Опять будешь вспоминать тот бред, что несла 2 года назад? И вообще, он на тебя всего лишь замахнулся, ты сама с каменным лицом стояла…

– Не мешай пожалуйста собирать вещи. – Лилит, сама не понимая почему, сдержала себя от более обидных слов. – И не пытайся меня вернуть. Я остаюсь у бабушки, а дальше… дальше посмотрю.

– Юлиана, – послышался грубый мужской голос. Его обладатель пыхтел в попытках показать, насколько его не волнует происходящее, – Пусть уходит. Нашей семье не нужны предатели.

– Вот и славно, – Лилит захлопнула чемодан и направилась к мраморной лестнице.

– Лиля, прошу тебя! Не разбивай отцу сердце…

– Лилит. Меня зовут Лилит. И этот убоюдок мне не отец.

– Если что… – мама перестала за ней бежать, остановившись наверху лестницы. Лилит обернулась. Мама стояла на фоне мраморных стен в домашнем платье красного цвета, и походила на сердце, бьющееся, трепещущее, но оставленное на белом снегу, – звони.

Этот урод был помешан на мраморе. Лилит от него тошнило. И от мрамора, и от урода. А ещё от французских песен. Она уже не могла спокойно распевать их на очередном приеме хором с Артуром и изображать любящую семью. Никакой семьи не было изначально, была лишь игра на публику.

И от кома, мешавшего дышать, тоже делалось дурно. Разве что чуть-чуть.

Лилит промолчала. Было понятно: даже если она «позвонит», мама выберет его. Потому в следующую секунду Лилит пронеслась мимо Ариадны, домработницы, одарив женщину виноватой улыбкой. Хотелось, конечно, с ней попрощаться, но нужно было бежать. Иначе от прошлого не укрыться.

Хлопнула тяжёлая дверь, и в следующую секунду Лилит неслась по садовому гравию к калитке. Чемодан подбадривал громыханием о мелкие камешки. Она до последнего надеялась, что мама выбежит, выгонит этого ублюдка драной тряпкой, заберёт их с Эрикой, и они уедут… Но этого не произошло.

Эрика.

Ее оставлять было больнее всего.

Деревья, окружавшие элитный посёлок, словно пытались подбодрить Лилит ласковым шуршанием, а звёзды – тёплым мерцанием. Но она ничего не видела и не слышала. Даже её сиреневая прядь словно поблекла, а цепи и звёздочки на кожаной куртке превратились в пушинки и перестали звенеть. Словно все вокруг слилось с ее чёрными волосами и одеждой.

«Первое предательство… наверное, это всегда так больно… – подумала Лилит. – ничего, зато второе будет полегче…»

И разрыдалась. Только сейчас она дала волю чувствам. Подумала остановиться, чтобы перевести сбившееся дыхание, но не хотела. Прошлое нагоняло. Потому ускорила шаг, не замечая, как чемодан больно бил по пяткам.

«Интересно, Эрика меня однажды простит? – Думала Лилит, смотря на ночной город сквозь большое окно пустого автобуса. Стекло приятно холодило разгоряченный от бега и мыслей лоб. – В любом случае, сейчас я не могу поступить иначе. Ублбдок запретил мне к ней приближаться, а это значит, видеться мы сможем лишь когда ей будет хотя бы 16… Даже если сейчас её тайком увижу, она снова меня вспомнит, будет плакать, говорить маме, будет скучать. Ей будет больно. Черт, ей уже больно. Какая же я тварь…»

Лилит представляла, что автобус увозит ее дальше от боли, тоски, страха. Что все они выпадают из окна и разбиваются о шоссе, налетают на машины и фуры. Бабушке их везти не хотелось.

Бабушка Рина была папиной мамой, потому Ублюдка тоже не жаловала. За это Лилит была особенно благодарна. А ещё – за то, что бабушка пока была рядом, вовремя напоминая о папе и о том, что он ее защищает. Лилит улыбнулась. Вот он бы точно спустил этого ублюдка с лестницы.

Тензи

Это была первая ночь без папы. Он нашёл хорошую работу в большом городе, в котором удачно жил и его близкий друг, у котрого папа и поселился. Для Тензи места во-первых не было, во-вторых она отказалась уезжать без лучшей подруги Лилит. Папа посчитал разумным не тревожить дочь переездом и сосредоточиться на работе. К тому же, ей предстоит учеба на первом курсе филфака. Переезд и большой город будут сбивать её с ритма.

Тензи снилось, будто она смотрела в окно. За ним приветливо улыбался первый июньский закат. А закаты она любила, потому они часто появлялись в её снах, из которых рождались сказки, картины и иллюстрации. Когда обращаешь к нему взгляд, создается впечатление, что он тоже смотрит на тебя мечтательными, добрыми глазами, и поневоле начинаешь говорить с ним. Он слушает, не перебивая и всё понимает. С ним спокойно, хорошо и интересно… Он точно не причинит боль…

Тензи продолжала смотреть в окно. В Домишке грех этого не делать: всего лишь 3 пятиэтажки возле станции не закрывали небо. Снаружи сгущался туман. Вдруг прямо к ее окну спустилось небольшое облако.

– Привет, – она повернулась к нему.

– Привет, – ответило облако. Голос его был весёлым, но мудрым… такое сочетание редко встречается, – Закат сказал, ты долго и сильно грустишь и совсем утратила веру в лучшее. А мы не можем оставить таких людей плакать в одиночестве. Тем более если это такая милая девочка.

Тензи стало тепло после слов облака. В душе затрепетала надежда. И она решила задать вопрос, который мучал ее уже многие годы:

– Скажи, почему все, кто меня любят, так далеко? Мамы нет уже восьмой год, папа один в большом городе, – спросила она дрожащим, едва слышным голосом.

– Ну, они далеко, потому что ты к ним сейчас подойти не можешь, это да, – облако посмотрело так, будто она спросила, круглая ли Земля, – но если закроешь глаза, ты же можешь почувствовать их руки у себя на плечах. Ты разве не знаешь, что они всегда рядом?

– Тогда почему я не могу к ним подойти? Зачем кому-то – Богу, вселенной, не знаю, кто там сидит – посещать нас так далеко? Почему вокруг одно одиночество? Бывает, искренне делаешь что-то для человека, а ему все равно! Даже просто начнешь делать то, что тебе нравится, вкладываешь в это душу, а тебя только раскритикуют! Или когда тебе плохо, нужна помощь – никто не откликнется и не поддержит! И прийти с этим не к кому, берёшь и одна продираешься, как сквозь шипы! – По её лицу побежали слёзы.

Облако нежно коснулось ее руки:

– К сожалению, в мире много лицемерия и ненависти, но любви, искренности и доброты все равно больше! Я не раз летал над миром, и видел немало искренних и бескорыстных людей. Да и потом, знаешь… по-моему не совсем справедливо с твоей стороны так говорить, когда у тебя есть Лилит. Закат порой жалуется, что сиять не может без перебоев: небо от вашего смеха так и трясёт.

– Да, конечно, я очень люблю Лилит… Но она же только одна!

– Просто другие, как и ты, не показываются. Они сидят и разговаривают с Закатом. Вы ищите друг друга, и вы встретитесь!

– Но как? Я даже не знаю их имен!

– А это не важно. Таким сильным чувствам, какими наполнены ваши сердца, не помешают никакие расстояния. Возможно, некоторые из них совсем рядом… Просто стоит поискать получше. Возможно, кого-то ты встретишь во сне, а однажды поймёшь, что этот человек искал тебя и наяву.

– Но как же я узнаю, что встретила своего человека?

– Просто дари миру светлые чувства, и ищи тех, кто поможет тебе в этом. И тогда вы обязательно встретитесь. Закат вам поможет!

Тензи нежно погладила облако. Такое прохладное и пушистое, но в то же время тёплое и… родное. Сердце расправило крылья. Стало светло и радостно…

– Спасибо тебе, – сказала она. – Я и вправду порой скатываюсь в уныние и не замечаю, сколько всего у меня уже есть. А сколько будет!

…

Добрая, искренняя улыбка не покидала лица Заката. Он смотрел на Тензи и Облако глубокими, сияющими глазами, и искренне радовался. Ещё один человек вернулся к себе. Разве это не счастье?

Засыпая, Тензи увидела на столе раскрытую книгу. Ну конечно, ее она читала до того, как загрустила. Буквы словно затанцевали под красивый музыкальный гудок, образуя хоровод из слов:

Твой дом – внутри.

А не у моря,

Не там, где песни смеху вторят.

Твой дом – внутри.

Эдгар

Жизнь Эдгара вместилась в один чемодан. Так продолжалось не первый год. А если быть точным – с момента окончания педагогического училища. Общежитие, по сути, было единственным «домом», в котором он прожил больше полугода. Хотелось забыть Линду. Она должна остаться максимум цветком на дороге до нового пристанища.

Эдгар дошёл до станции. Небо ноябрьского утра подернулось свинцовыми тучами, резкий ветер трепал волосы и хлестал лицо, подгоняя идти. Эдгар и так бежал со всех ног, о которые бил кожаный чемодан на колесиках. Забывать больное и дорогое он привык, эти два слова давно стали для него синонимами.

Они с Линдой были коллегами, он – учителем литературного чтения, она – педагогом физкультуры. Заводная и яркая, со светлыми волосами и голубыми смеющимися глазами, Линда была цветком счастья. Который он пытался пересадить в пустыню.

Всё шло хорошо: они гуляли, смеялись над проделками детей и жалобами родителей, хотели съезжаться…

Эдгар хотел бы, чтобы у него диагностировали депрессию.

Всё началось с малого: апатия, плохое настроение. Не было сил даже голову помыть, не то, что пойти гулять. Линда убедила его обратиться к психотерапевту. Пусть на нормального врача (первый посоветовал сходить и выгнать бесов с помощью исповеди) найти удалось не сразу, Эдгар, к его несчастью, убедился, что он в порядке. Просто нужно научиться справляться со стрессом. Конечно, что могут эти врачи. Только и сидят в своих поликлиниках за мизерную зарплату, без какой-либо мотивации работать, решил Эдгар. С ним явно было что-то не так. Он просто не мог работать, достигать целей, как все. Ему труднее. От него всегда все отворачивались.

Даже Линда. Сначала они стали меньше видеться, потом он заметил её с другим. Тогда Эдгар снова собрал вещи, уволился из школы и сел в первый поезд в неизвестном направлении.

Бежать.

Бежать от боли, иначе она убьёт. Сначала его бросила старшая сестра, оставив с пьющим отцом, а теперь – любовь… Нет, ему нельзя никого любить. И тем более – требовать любви к себе. Оба варианта значат сделать этих людей несчастными.

Эдгар посмотрел на билет.

Вагон 7, место 7. Станция Вечерняя.

Хмыкнул, что забавно прозвучало в сочетании с густыми тёмными бровями и складкой у переносицы. Ну и название у нового пристанища. Точно конфеты из маленького магазина под домом.

Пройдя через кондуктора и дотащив чемодан до места, Эдгар задремал. Ехать предстояло несколько часов, выспится.

Ему снилась сестра. Снова. Вернее, Эльвесту во сне он не видел. Была удаляющаяся тенью, которую Эдгар пытался догнать.

Вокруг что-то шумело, кто-то огромный кидался стульями, вазами… а ещё пел. Какие-то ужасные песни, какие обычно поют огромные мужчины с усами в тельняшках. Этот страшный великан хотел найти Эдгара, швырнуть бутылкой, столом… Эдгар убегал, стены вокруг росли, коридор расширялся, а Эльвеста убегала все дальше. Он звал её, плакал, просил прощения, сам не помня за что. Но она не оборачивалась, не слышала, либо не хотела слышать. Коридор закрутило, Эдгар не мог подняться, мужчина со столами и бутылками нагонял. Эльвеста исчезла в световом пятне. Она хотела убежать. От него убежать.

– Молодой человек! «Вечерняя!» Приехали! Дальше – Депо.

Бодрый голос пожилого кондуктора выдернул Эдгара из кошмара.

Снова снился отец. И Эльви. Она ушла, когда ему было 5 лет, даже не попыталась забрать Эдгара с собой. Он жил в пьянках отца, не раз попадал под горячую руку. Эдгар ждал сестру, ждал, что однажды она прийдет и заберет его… А Эльви так и не пришла. Он понял, что должен забрать себя сам.

Как-то дожил в этом аду, ходил в школу в синяках и падал на уроках в голодные обмороки. Его часто забирали органы опеки, и тогда он ночевал в детской комнате милиции или в детдомах. Но отцу каждый раз удавалось его забрать…

Единственной радостью была старшая сестра Эльвеста. У них была разница в возрасте примерно 10 лет, точно Эдгар не помнил.

На столе невесть откуда взялась книга. Вроде, когда он засыпал, ее не было… Может, осталась от предыдущих пассажиров, а он был сонный и не заметил? Взгляд моментально выцепил слова:

Твой дом внутри.

Он не растает -

Его твоя любовь питает.

Твой дом внутри.

Эдгар хмыкнул. Глупая фраза, но было в ней что-то знакомое, манящее, утерянное… что-то, за чем он тащился с чемоданом наперевес в новое Богом забытое место. Уже который раз.

«Ни к чему эти сентиментальные мечтания,» – подумал Эдгар, накинул тяжёлое чёрное пальто, стащил чемодан с полки и погромыхал в новую жизнь, где старых проблем точно не будет. Так он думал.

Глава 1

– Пойми меня, очень тебя прошу. Знаю: для тебя очень важно, чтобы я училась, я и сама понимаю, как это мне нужно. Но моё творчество требует больше сил, потому что развивается. Я не могу оставить работу в магазине, понимаешь? Она мне приносит деньги на материалы, рекламу… не учёба на дурацком филфаке. А я не могу тянуть абсолютно всё. Я хочу хоть раз принести тебе что-то кроме проблем, папа…

– Я всё понимаю, Гортензия, – ответил папа, надеясь, что телефонные помехи скроют дрожь голоса. – Всё понимаю…

Он знал, что должен что-то ещё сказать после этого «всё понимаю», но не знал, что. Потому что правда понимал. Но он папа, а папы обычно предпочитают пониманию строгость. Тем более, если дочь живёт на отшибе маленького города, а папа из-за кучи работы не может даже проконтролировать, ездит ли она в университет!

«Он так опустошенно сказал, словно у него сердцетрясение… Наверное, опустил глаза. Бедный мой папа. Я слишком много и часто его разочаровываю, а он в большом городе и не может никак помочь. А тут я ещё, взяла и огорошила его тем, что устроилась на работу в магазин, чтобы иметь возможность стать художником!»

Тензи понимала, что не должна оправдывать ожидания папы, и это, как говорят современные психологи, его ответственность, расстраиваться или принять её решение. Но всё равно сказала:

– Прости меня.

«Всё, она окончательно хочет меня добить. Неужели Тензи считает, что я могу её осуждать, когда сам пахал на двух работах, при этом учась, чтобы она этого не делала? Неужели она не знает, что я всегда в неё верю?»

– Пойду попью воды. Не сдавайся, главное…

Это значило: «Пойду переварю мысли». Но Тензи услышала другое. После 16 часов перекладывания продуктов по полочкам, общения с хмурыми и недовольными покупателями, а потом ещё и заполнения отчётности она могла лишь различить: «Ты меня настолько разочаровала, что даже разговаривать с тобой не хочу!». Заливаясь беззвучными слезами, Тензи поспешила положить трубку и шмыгнуть во двор. Там её ждала Лилит.

…

– Пойми меня, очень тебя прошу, – шептал Эдгар, прикрыв глаза. В трудные минуты он зачем-то смотрел в окно и говорил. Ему было жутко стыдно за эти «женские беседы», но они единственные давали силу. – Не могу я позволить нам оступиться снова. Тебе было мало того, что мы пережили? Благо, отделались только пожеланием сходить к батюшке от психотерапевта. И зачем я к нему пошёл? Все эту Линду слушал… А ей мало! Если начнём беспечно себя вести, приаязываться, бегать с вытянутым языком, ничего путного точно не выйдет.

Что значит это «бегать с вытянутым языком», Эдгар и сам толком не понимал. Скорее чувствовал интуитивно. Бывало, наваляться проблемы – конфликты с коллективом на новом месте работы, трудный класс, замок на двери кабинета заедет – и он себе говорил: «Не бегай с вытянутым языком!» И все чудом налаживалось: коллеги становились приветливыми, класс – послушным, а замок сам собой открывался, издавая звонкий щелчок. Так было… ну почти всегда. Обычно Эдгара просто увольняли, объясняя такой исход безынициативностью или безответственностью. «Ну проблем-то нет, – говорил себе Эдгар. – Значит, я их решил».

Хлопнув дверцей шкафа, Эдгар начал собираться на работу. Настала пора решать новые проблемы. Залпом осушил стакан воды и начал перепрыгивать через сумки с вещами, щупая рукой стены. В ноябре утра уже были холодными и тёмными, но даже это не заставляло открыть плотные шторы.

– Да где этот пиджак? – Эдгар всё же включил настольную лампу в изъеденном молью цветастом абажуре. Предстояло совершить невероятное: найти серый пиджак в ворохе серых вещей, в спешке запихнутых в чемодан. Эдгар не то, чтобы любил переезжать… Скорее не мог по-другому. И сборы с последующим беспорядкам терпеть не мог, слишком напоминало с детства знакомые погромы.

Найдя пиджак, Эдгару пришлось разбудить Ариадну Фёдоровну, у которой он снимал комнату, чтобы попросить утюг. К его огромному (пусть и не выраженному в крике) удивлению и негодованию, абсолютно вся одежда, включая злосчастный пиджак, была мятой.

Эдгару был необходим кофе. «А то ещё засну на первом уроке прямо перед детьми,» – подумал он.

Кухня у Ариадны Фёдоровны была похожа на все остальные: маленькая, с исцарапанной газовой плитой, железными кружками и чайником в цветочек, холодильником при входе и столом с разноцветной клейонкой у окна, издали похожей на лоскутное одеяло. Над столом опасно нависла полочка с книгами, статуэтками и фотографиями каких-то людей. В самом центре из потолка торчала лампочка.

По правде сказать, всякие кухни, спальни и гостиные Эдгар не рассматривал. Он предпочитал снимать комнату именно у бабушек. Пусть они и надоедливо лезли с расспросами, вполне удовлетворялись выдуманными ответами. Зато беспорядок не устраивали. Хотя бы работать и отдыхать было возможно.

«Здесь точно нужно продержаться побольше, – пообещал себе Эдгар, доедая бутерброд. – А зависит это только от того, не стану ли я болтать попусту с незнакомцами и не натворю ли чего и рисунки не буду ли малевать, как в прошлый раз! Ну и, само собой, не буду ли бегать на поводу у очередной избалованной особы…»

С таким настроем он, взгромоздив на себя пальто и не забыв портфель, отправился в тёмное осеннее утро. Идти было далеко, автобусы-то в Домишке не ходили… Только поезда, которые проносятся и проносятся, воют и воют… Надоели!

Идти предстояло мимо путей. Домишко, где довелось поселиться Эдгару, или Эдгару Львовичу, как его теперь чаще будут называть, было тремя пятиэтажками возле станции. Ближайшая школа находилась в селе, дальше по путям. Туда Эдгар Львович и пошёл, включив в проводных наушниках французский мотив. Заснуть можно, да и хотелось окончательно оставить за спиной всё старое… Об этом нельзя вспоминать. Иначе Эдгар опять будет рисовать на полях тетради с конспектами уроков всё, что с ним происходило.

…

Лилит стояла, расправив чёрные вьющиеся волосы навстречу ветру. Шёл дождь, и казалось, будто она – разноцветная тучка, которая спустилась на землю. Осенние холода ещё не наступили, и Лилит сняла кожаную куртку, которую разрисовала закатом, прячась под ней от обстрела водяными иголками. Дождь был единственным поводом, разрешавшим учительнице распускать волосы и ходить в кожаной разрисованной куртке. Так считали все, кроме самой Лилит: она была согласна с дождём.

Тензи наконец выбежала из подъезда. Без зонтика. С блестящим, словно подтаявшая льдинка, лицом и растрепанной, обычно такой аккуратной, причёской. Светлое платье с вышитым воротничком тот час покрыли тёмные точки-капли.

– Опять плачешь, у дождя хлеб отбираешь? Хоть бы зонтиком прикрылась, а то он ещё разозлится и сильнее пойдёт. Живо под куртку!

Тензи рухнула в объятья Лилит. Ноги почти не держали, голова жутко болела, хотелось спать. Она прижалась к плечу старшей подруги:

– Он опять расстроен. Папа… Никогда себе этого не прощу, Лилит! Никогда! Он… он даже ушёл, когда я сказала «прости»! Даже не хочет со мной разговаривать!

И Тензи расплакалась ещё больше.

– Ну, ну, тише, – Лилит гладила растрёпанные светлые волосы, обнимая подругу теплом куртки и сердца, – клянусь своими красками, ты всё опять… приукрасила. Настоящая художница!

Лилит уставилась на озябший пустырь, вдоль которого проходила железная дорога. Пусть Тензи поплачет, и потом они снова поговорят.

Тензи и Лилит жили в этом доме около станции, словно ждали, что кто-то скоро к ним приедет. Очередной поезд грохотал сквозь дождь, кто-то спешил кого-то обнять. Лилит смотрела вслед проносящимся вагонам. Она могла обнимать только Тензи, свой лучик света. И никуда не нужно ехать: счастье уже рядом!

Из окна дома Эдгара повалил дым.

– Вот же бывают родители-паровозы, честное слово! Если этот товарищ продолжит в том же духе, таким и станет. Настолько утонет в сигаретном дыму, что собственных детей со стульями будет путать! Ещё не видела новенького учителя литературного чтения у малышей? Это кошмар! Дымит как паровоз, лицо, будто пепельница под носом, потому и хмурится хуже бабки на лавочке. Те хоть детям улыбаются, а он… и с детьми работает! Прямо подошла бы и сказала: счастье не высиживают! От того, что будешь просто на попе сидеть и хмуриться, оно не появится.

– Может, он просто кашу готовит, а она у него убежала.

– Ага, – Лилит чуть отстранилась и поправила подруге шарф, который чуть съехал во время обнимашек. – И тефтели печёт.

– Тефтели же не пекут…

– А я о чем!

– Бедный… Мой папа, наверное, так же грустит. Он так меня любит, а я…

– Так, ну всё. Я не для этого тебе рассказала. Смешить тебя пытаюсь, а ты с дождём турниры устроила. Обыграла уже, утонем сейчас. Ну-ка улыбнись.

– Я хочу помочь папе. Он много работает и едва может ко мне выбираться раз в месяц, приезжает сюрпризом – а я не в универе. Ругается, что прогуливаю. Говорит, исключат, и я потом зарабатывать не смогу. А я к этому иду, ты понимаешь? Мне уже одно издательство ответило, они готовы рассмотреть мои иллюстрации. На творчество нужно столько времени и сил, особенно если оно – и работа тоже. Я просто не могу и учиться, и реализовываться! Пусть и так больно от того, что огорчаю папу…

– Бывают родители-паровозы, а бывают ходячие неврозы… Боится он, что ты разленишься и не сможешь стать самостоятельной, а значит, и счастливой быть. Ну разве не видит, что ты за девочка? Разве не понимает, что ты талантище и большая молодец, на творчестве пытаешься зарабатывать. Одни за дымом ничего не видят, другие за нервами…

– Ты не понимаешь… Он бросил трубку и ушёл!

– Конечно, врать-то не получается. Сам небось в такое попадал, и не раз. Ещё и себя грызёт, что ты из-за его психозов внутриголовных так убиваешься. Смотри, скоро курить вместе с Эдгаром начнёт, они превратятся в паровозы и уедут далеко-далеко.

Тензи улыбнулась и обняла подругу. Она больше не плакала. Однако Лилит знала: они снова будут стоять и обниматься, снова Тензи выбежит навстречу плачущему небу без зонта, снова придётся прошептать эти слова. Без них Тензи не выстоит. И Лилит – тоже.

– Ты главное пообещай, что в этого паровоза не влюбишься. У него скоро дым из задницы повалит, не хочу, чтобы ты улетела…

– Не улечу, – ответила Тензи. – Да и папе это не понравится. Ну, разве что с тобой.

Глава 2

День не задался. На учёбе Тензи хотелось спать, других она слушала вполуха. Из головы не лез сон, который так часто посещал. После этого сна просыпаться, видеть белый пустырь с зубчиками елей вдали и серые панельки Домишка, а потом ещё и идти по морозу до станции, ждать грохочущую электричку и ехать до города на неудобном сидении было особенно грустно. Но Тензи держалась, потому заплетала косички и укладывала их в изящную корзинку. Надевала бордовое платье, к которому пристёгивался белый воротничок с вышивкой и брошь с балериной в прыжке, которая держала в серебряных ручках кварцевую звезду. Однокурсники насмешливо на неё косились, считая недостойной их «элитного общества». «Таких же дремучих провинциалов», – хотелось добавить Тензи. У неё есть Лилит и творчество, а большего для счастья не нужно. Так она хотела думать.

Даже недовольный взгляд преподавателя, который он бросал на нее весь семинар, испарялся, стоило Тензи встретить Лилит вечером. Или сесть рисовать.

Включив любимые французские песни, Тензи рисовала свой сон. Французскую музыку и литературу она особенно любила: воркующие звуки будто переносили в другое измерение, оставляя позади учебу, работу и страх перед отцом.

Тензи снова приснилась её сказка. Она возвращалась в неё, как в спасение от филфака, работы в магазине, папы, словно каждый раз закрывала дверь с прочным замком. За той дверью не было ничего. Только море, солнце, краски и книги.

Сон начинался так. Тензи шла по широкому пляжу, теплый песок грел стопы, ветер раздувал белое платье и наполнял запахом моря распущенные волосы, и она чувствовала, будто парит. Внезапно на оранжевой акварели неба начинал проступать силуэт. Мужчина в лёгких белых одеждах – накидке и чалме – медленно ходил от воды к отдалённой части берега. Там лежали большие раскрытые книги в толстых переплётах. Каждый раз мужчина брал новую книгу из стопки рядом, шёл к воде, заходил по щиколотку, раскрывал переплёт и водил страницами по персиковой глади. Затем возвращался, клал раскрытые тома на песок.

Тензи спешила к нему. Он словно был посланником заката и наполнял и пляж, и море безмятежностью. Хотелось подбежать как можно ближе, обнять, сидеть рядом, пока он зачем-то раскладывает свои книги, и никогда никуда не уходить.

– Что вы делаете? – спросила Тензи, оказавшись рядом с незнакомцем.

– Послушай, – отвечал он и улыбался, указывая на одну из книг.

Тензи присела и наклонилась ухом к страницам, которые пахли солью и песком. На её удивление, они почти не были влажными. Шуршали, касаясь друг друга и ее волос, не хуже сухих.

– Ууу, ууууу… мммм… – Послышалось откуда-то между строк. Гул был тихим, но настолько глубоким, что вибрировал в груди.

– Как красиво. Что это?

– Это песня души. К берегам этого моря приходят разные люди со всех концов планеты и доверяют ему свои слёзы, мечты, а порой и любовь. Книги способны их передать, но только в виде такой мелодии, – ответил мужчина, с улыбкой смотря вдаль.

– Но как же им быть? – Спросила Тензи, – Тем, кто сидит один у моря, наверное, очень больно и одиноко. Я думаю, они хотят, чтобы их кто-то услышал и понял, поддержал. А в этой мелодии не слышно ни единого слова, мы даже не можем узнать, кто это поёт и откуда! Это же крик о помощи, крик души, а никакая не песня. Разве нет более… понятного способа его поймать и услышать?

– Конечно, есть. У лбдей есть ноги – они могут подойти и попросить, сказать, пожелать что угодно. Даже если нет ног и голоса, они могут позвать кого-то. Попросить. Раз смогли оказаться в печали у моря.

– Но над ними же могут посмеяться. Их могут прогнать, или, того хуже, ударить, – снова возразила Тензи.

– Могут, – Капитан посмотрел на нее, и голубые глаза слегка окрасились персиковым закатом. – Но могут, пусть и не сразу, найтись те, кто подарит любовь. Ты скоро узнаешь, что это стоит всех предыдущих ран.

– Наверное… Пусть же у всех у нас это случится скорее. Как вас зовут?

– Я Капитан Книжного Моря, – улыбнулся незнакомец. – Я наделяю истории, заложенные в книгах, жизнью через любовь, звучащую в солёных водах. Такие истории смогут вдохновлять, но остальное люди должны сделать сами.

На этом сон обрывался. Тензи давно нарисовала и персиковый закат, и розовый песок, и море с волнами цвета лепестков огня, и – особенно отчетливо – портрет Капитана Книжного моря. Его тёмную бороду и добрые голубые глаза она всегда помнила. Ей хотелось поскорее придумать, что будет дальше и отправить эту сказку в издательство. Вдруг предсказание того мужчины сбудется и много-много людей вдохновится на то, чтобы открыть сердце.

Тензи любила рассказывать о своих снах Лилит. Та всегда слушала, добавляя смешные комментарии. Однокурсницы и соседки считали ее странной: вместо учебы зачем-то работает в магазине, вечно ходит измазанная в краске и бормочит под нос. Ещё и одета как в 19 веке: длинные платья и юбки нежных цветов, блузки с воротничками, кардиганы крупной вязки, корсеты, высокая причёска… Зачем-то постоянно таскается в школу, оттуда – к своей подруге, учительнице начальных классов Лилии Вольдемаровне. «Одно другого страннее, – думали все». А Тензи думала, что одно другого прекраснее.

Вообще-то, был ещё кое-кто, кто охотно слушал рассказы Тензи. Герман, сын хозяйки магазина, где Тензи работала. Как-то так получалось, что в ее смены он оказывался не просто в Домишке (он работал где-то в большом городе), но как раз «случайно» проходил мимо магазина. Заходил что-то забрать или проверить. Обычно серьёзный, стоило ему увидеть Тензи, сразу улыбался. Даже деловой костюм не делал Германа строгим. Его пшеничные волосы, свободно торчащие, как ни укладывай, и смеющиеся голубые глаза выдавали открытого и счастливого человека. Он каждый раз приносил ей чашку с дымящимся кофе. Герман привёз своей маме кофемашину, потому мог спокойно его делать в неограниченных количествах. На расспросы Тензи он отвечал, мол, знал, что ты здесь будешь, ты же все равно работаешь, наверное устала, вот и решил заранее захватит для тебя кружечку.

Сегодня Тензи бежала к Лилит, на ходу поднимая ботинком вороха листьев. Одетая в розовый твидовый бирет, кремовое пальто и шоколадные полусапожки, она напоминала куклу с французской открытки. И даже синее пятно масляной краски на рукаве не портило вид, а делало образ Тензи милее.