Buch lesen: «А зачем нам вообще чья-то любовь?»

Сказки тётушки Эльфриды

Земля и Дубовое Зёрнышко

25.02-30.03.2000

"Всякое слово дано

для назидания, наставления и утешения"

Восточная мудрость

Вы думаете про что эта сказка?

Про любовь. Да. Про то, что сущность мужской любви описывается словами: "Люблю так, что убью". А сущность женской любви в том, что "Люблю так, что умру". Хотя сущность жизни и тех и других – возлюбить Бога своего всем сердцем своим и возлюбить ближнего своего как самого себя.

Поэт сказал: "Сказка – ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок". И хотя девки радуются, а бабы плачут, – бабы, давайте верить в то, что добрые молодцы смогут понимать намёки сказок. И нам не придётся, время от времени, охаживать их половничком. Чтобы знали: чьи титьки их выкормили, и чьи руки вытаскали. Чтоб спокойно жили сами и других не дёргали.

Итак. Висит жёлудь. В шапочке. Весь на понтах. На мир смотрит, бровки преломив, ручки подбоченив. – Хорош. При таком отце ещё и не быть хорошим. – В общем, пацан хоть куда. Как ни взглянь.

У отца под боком пристроились тут яблоня, да рябина. Девченки у них такие, ничего себе. У яблони, конечно, такие тёлки…Нет, конечно, румяные и всё такое. Но ведь такие дуры… Это ж такое тело прокорми. – Только что глазами смотреть. Какая из неё хозяйка?

У рябины?… Ну… красные. Мелочь всё. Да и столько родственников. Это ж будет не дом, а проходной двор. Никакой личной жизни.

В общем, висит. Наливается. Ума-разума набирается. На девок пялится. Тут батька ему вопрос в лоб:

– Ну что, созрел?

Желудёчек встрепенулся от своих мыслей. Поприжался. Прокашлялся. – Отец спросил.

– Да.

– Ну так вали. Сколько ещё сосать меня будете?

– Вали? Я? Папа… Я? – С отцом спорить будешь? Что делать? – Пора не пора – иду со двора. – Перекрестился наш герой на дорожку. Посмотрел вниз: Господи! Хоть бы не убиться. Глаза зажмурил. А тут его сойка подхватила. – Клац. – И он у неё в клюве.

– Пришёл мой конец, – думает жёлудь. – Это ж такой клювяра. Железо.

Вёзет же некоторым: у них отцы, как отцы. Вон рябина. Сколько ртов? А разве скажет дочкам своим: "Вали"? И Всю зиму висят, пока не сгниют. А этот… Дуб он и есть дуб.

Летит сойка, радуется жизни. Сыта. "Этого закопаю, – думает, – запас карман не трёт". Тут какой-то воробей в поворот не вписался, и прямо ей в пузо:

– Ой, барышня, простите.

– Тьфу, паразит. Барышня! Учиться надо в школе, как правильно летать. Небось, всю школу только на девок и пялился. А теперь одни аварии на дороге. Паразит. Добычу из-за какого-то бича уронила. – Отругала.

Жёлудь-то, как вылетел из клюва сойки, даже обрадовался маленько. Да только радость-то долгой не бывает. Хряпнулся башкой о камень, чуть все мозги не вывалились. Хорошо, Бог дал крепкую голову. А то бы погиб. Точно, погиб бы.

Очухался немножко. От того, что холодно стало. Холодно, мерзко. Видит – ногами дна не достаёт. Понял, что тонет: вода вокруг. Как заорёт: "Спасите, помогите! Спасите, помогите!" Тут у лужи ворона на камешке рядом стояла: "Чего орёшь, придурошный?"

– Тону, тётенька.

– И что?

– Помогите…

Она своей соседке:

– Видала? Народ у нас пошёл. Помогите. За что тебе, сынок, помогать? С тебя ж ничего не возьмешь. Ты, вообще, кто такой-то?

– Я жёлудь.

– А что такое жёлудь? Ты знаешь, что такое жёлудь?

– Не знаю. И знать мне недосуг. На мясо не похож. Орёт громко, а съедобный или нет… Да и мал. Что ты, подруга, с ним связалась? Тут воробью-то на зуб положить нечего. Да и то в лужу лезть надо, на таком ветру ноги мочить – простуду ловить.

Соседка, однако, была женщиной любознательной. Ну и, опять же, сочувствие проявить к ближнему… – Она же дама добропорядочная: Христа знает.

– А отец-то твой кто?

– Мой отец дуб.

– О! Великий человек. Знаю, знаю. Сколько мне помогал! Помню, помню. Значит, ты – жёлудь. Значит, сын дуба – это жёлудь…

– Жёлудь? – Услышала свинья. – Где?

– Да вот, в луже. Ванну принимают.

– Жёлудь? – Уточнила свинья. – Где?

– Да вот же, Матушка.

– Один? – Стала свинья по луже топать с надеждой рассмотреть добычу, да втоптала жёлудь в землю.

Очухался наш бедолага. Тепло. Мягко.

На голову тихонько покапывает. Струйки живительной влаги, нежно касаясь тела, поднимают настроение. Хочется жить! Потянулся. Плечики распрямил.

– Как хорошо! Господи, как хорошо!

Мечты и сладкие сны закружились в голове поэта. Тело наполнилось соком жизни. Сердце запело:

– Эх, мне бы, буйну молодцу,

гитару семиструнную…

Там, где темно, ночь и день меняют друг друга лишь временем, когда ты понимаешь, что ты не спишь. Но видевшему свет хочется света. И вскоре наш герой затосковал:

– Где ж ты, где ж ты,

Солнце красное…

И – тебе никаких проблем. Как сказано в книгах мудрецов Востока: "Проси у Бога, но проси нисколько не сомневаясь, ибо сомневающийся уподобится морской волне, поднимаемой и развеваемой ветром".

Вот, наш герой не сомневался. И получил то, чего просил.

Хотя, на самом деле, его желания никого не волновали. Видеть, конечно, солнца он не видел, но ощутил его присутствие скоро. – Жарко стало. И главное – сухо. А это живому человеку не всегда в радость. Оказывается.

И вот сидит наш герой в этой богом забытой дыре. В этой тюряге. В отчаянии пинает стены своей темницы. Куда ни взглянь – не видно ни зги. – "Господи, да за что ж наказание такое? За какие такие грехи ты, Господи, раба своего так мучаешь?" – Пинал. Рыдал. Волосы на голове рвал. Ногти кусал. Кричал. Звал. – Да кричи не кричи, а только здесь нет никого.

Там-то, в луже, хоть ворона, живая душа была. Было с кем перед смертью словом обмолвиться. А здесь?

Усох наш горемыка. Охрип. Уснёт, проснётся… Уже сон – не высокий полёт мечты, а глубокий обморок ужаса.

Открыл глаза, как в последний раз, и простонал перед смертью последнее желание:

– Пить… Господи, дай воды.

Голос вдруг такой:

– Воды? – На.

Да как рухнула вода… как снегом на голову. Так говорят. Не скажешь же: "рухнула ведром". А сказать: "Полилась, как из ведра", – тоже нельзя. Потому что она рухнула на голову несчастного.

Очухался наш герой. По уши в воде. – Вернее, с носом в воде. Понял, что это не в луже, а в ящике. Там хоть до дна не достать, да воздуху хватает. А здесь – и на полу стоишь, а дышать нечем. Только тихонько подумал, что нужно спасаться. И быстро-быстро стал пить воду. Быстро. Быстро.

Воды стало поменьше. Силы стали покидать, но дышать стало хоть чем-то.

– Ну, я молодец. – Передохнул жёлудь. – Буду жить.

– Э, пацан, типа… Ты чего тут в натуре нарисовался? – Червяк от обилия воды стал из земли выползать да нарвался на жёлудь.

– Меня, вообще-то, свинья сюда впихнула.

– Тебя впихнула, а я сам здесь копаю, так что рули помалу. Отсюда. Пока цел.

– Я не могу.

– Что такое? У нас нет слова "не могу". Не хочешь – научим, не можешь – заставим. – Хрясь за бочину жёлудь. – Ты чё, камень что ли говорящий?

– Я не камень, я – жёлудь, – простонал, скривясь от боли, наш страдалец.

– Какой только твари в этой земле не встретишь… Ну, живи, живи. Пока… Жёлудь.

– Ты жёлудь? Сын дуба? – вдруг услышал Голос убитый горем, одиночеством и человеческим бессердечием наш герой.

Услышал и выдавил из себя признание своего родства с таким отчаянием, что даже слёзы у самого полились ручьем от безысходной жалости к себе.

– Ну, чего плачешь? – Голос был таким мягким и добрым, внимательным, заботливым, родным и до боли знакомым.

– Да, вот…

– Значит, скоро дубом будешь?

– Откуда я знаю, кем я буду?

– Если жёлудь, значит будешь дубом.

– А ты-то откуда знаешь?

– Я?! Да, я … много чего знаю. И не твоего ума дело откуда. Знаю – и всё.

– А кто ты?

– Я?! – Догадайся с трёх раз.

– Что я, ребёнок какой, загадки разгадывать? Не хочешь говорить, так и не говори. Мне-то что с того?

– О, о, о… Какой обиженный.

– Никакой и не обиженный.

– Ладно, Федуд, чего губы надул?

– Я не Федул… – Заулыбался желудёчек.

– Ну, теперь вижу.

– А чего ты видишь?

– Что ты хороший парень.

– Да, уж не совсем плохой.

– Ну, скажем, и совсем неплохой.

– Нормальный.

– Хоть куда.

– Да, уж никому не уступлю.

– Я думаю.

– Ты меня видишь, а я тебя нет. Хоть бы показался, что ли.

– Зачем тебе?

– Просто интересно.

– Просто интересно не бывает.

– Это ещё почему?

– Потому что потому – всё кончается на "у".

– Интересная ты штучка: как звать тебя не говоришь, показаться не хочешь. Какая-то сплошная загадка.

– Да, такая вот я. Кокетка.

– Так ты девушка?

– Даже свободная.

– Красивая?

– Да, уж не крокодил.

– Ну, не обижайся, я просто так спросил. Я не хотел обидеть.

– Меня обидеть?! – Обидчик сыскался.

– Ну, не заводись.

– Очень надо.

– Эй, а как звать-то тебя?

– У червя спроси.

– Ну, ведь его нет. Эй! Эй! Не исчезай. Поговори со мной.

Вот так женщины разбивают мужские сердца. Все они такие: сперва ласковые, внимательные, заботливые, а потом вдруг – раз, – ветер поменялся, – и их уже не узнать. Ни слова, ни полслова от них не услышишь. – Обиделись. И всё забыли. И никого, и ничего знать не хотят. Ох уж это женское непостоянство! Ох уж эта женская ветреность и несерьёзность!