Buch lesen: «Абьюзер»

Глава 1. Пока ты думаешь, что ты сумасшедшая

Я проснулась от собственного рывка – как будто падала. Опять. Сколько уже этих снов, где я бегу, а земля уходит из-под ног? Где за мной следят? Где кто-то кричит, но слов не разобрать, только чувство – жгучее, липкое, будто кто-то рядом, слишком близко.

Я села на кровати. Сердце колотится, грудная клетка будто вибрирует от удара, как после пробежки. Но я не бегала. Я почти не выхожу из дома. Он говорит, что мне не стоит. Что мне небезопасно. Что мир стал жестокий. Люди – злые. И мне надо быть осторожной.

– Ты опять не спала? – его голос звучит спокойно, даже мягко. Я слышу, как он возится на кухне. Стучит ложкой по чашке. Я знаю: через три минуты он зайдет с кофе. Без сахара. Потому что "сладкое тебя возбуждает". Потому что "ты потом вся дерганая и раздражаешься".

Он прав. Я ведь правда часто нервная. Наверное, из-за сахара. Или… из-за того, что я стараюсь не ошибиться. Стараюсь держать в голове все, что он говорил, все, что он не любит. Папка с его правилами в моей голове каждый день обновляется.

Он заходит с чашкой, улыбается и протягивает ее, как будто ничего не произошло.

– Попей. А потом я расскажу, что мне приснилось, – говорит он, садясь рядом. Его рука ложится на мое бедро – слишком крепко, слишком точно, чтобы это можно было принять за ласку. Это якорь.

Я делаю глоток. Горький. Без сахара, как он любит. Он смотрит, как я пью. Я знаю, он будет смотреть до тех пор, пока я не проглочу весь напиток. И не поблагодарю.

– Спасибо, – говорю тихо.

Он кивает. – Молодец. Вот так хорошо. Видишь? Когда ты слушаешься – все спокойно.

Я киваю. Внутри – что-то гудит. Тонкий, едва уловимый протест. Но я придавливаю его. Он ведь прав. Он заботится. Он готовит мне кофе. Он не кричит. Сегодня.

***

Я протираю полки в зале, вжимаюсь в пыль, вжимаюсь в дыхание. Я уже дважды прошлась по тумбе под телевизором, но вдруг… вдруг я пропустила уголок? Я не слышу, как он заходит. Только ощущаю.

– Ты считаешь, это чисто? – его голос тихий. Это хуже, чем если бы он кричал. Я вздрагиваю, оборачиваюсь, смотрю туда, куда он указывает – микроскопическое пятнышко пыли возле рамки с фото.

– Прости. Сейчас… – я хватаю тряпку, вытираю, дышу быстрее.

– Ты устаешь, когда надо просто делать нормально? Я ведь просил: дом должен быть в порядке. Разве это много? – он смотрит так, как будто я его предала. Как будто я сделала это назло. Я чувствую, как подступают слезы.

Но я сдерживаюсь. Я не плачу. Потому что он говорил: "Ты плачешь, чтобы манипулировать. Не надо. Я тебя вижу насквозь".

Он уходит. Я слышу, как он громко закрывает дверь на кухню. Через час он приносит мне цветы. Букет лилий. Мои любимые. Заворачивает в теплую улыбку и говорит:

– Я же знаю, что ты у меня лучшая. Просто иногда ты устаешь. Я рядом, слышишь? Не бойся.

Я киваю. А в горле вяжет. Не от счастья. От ужаса, что я снова поверила.

***

Он называет это любовью. Говорит, что его строгость – это потому, что он не может иначе. Потому что он боится меня потерять. Потому что "мир слишком грязный, и ты слишком чистая".

Я смотрю на него. У него красивые руки. Чистые ногти. Он моет руки чаще, чем я. Он говорит, что все, что делает – только ради меня. Он хочет, чтобы я стала лучше. Чтобы я научилась молчать, когда надо. Чтобы я перестала суетиться. Перестала истерить. Перестала думать, что у меня есть способности.

– Ты не ведьма, ты просто впечатлительная. – он говорит это, когда я в третий раз за неделю угадываю, кто позвонит. Или когда песня, о которой я думала, начинает играть сама.

Он смеется. Но не как весело – как снисходительно. Как будто я ребенок, который нарисовал убогую каляку и ждет аплодисментов.

Я смеюсь в ответ. Чтобы не показать, что больно. Я хочу рассказать кому-то. Но кому? Мама давно замолчала, подруги "заняты", с работы я ушла "по его просьбе". Зачем тебе там работать, когда я тебя обеспечиваю?

Иногда я думаю, что если бы у меня осталась работа, я бы не стала такой… мнительной. Или наоборот – я бы раньше поняла, что сижу в золотой клетке. Он гладит мне волосы вечером. Говорит:

– Ты у меня как фарфоровая. Хрупкая. Ты не создана для шума, суеты. Все, что тебе нужно – это я.

Я засыпаю под это. И не знаю уже – боюсь ли я его, или люблю. Или и то и другое. Или просто путаю привязанность с подчинением.

Если будешь хорошей – все будет хорошо

Сегодня он ушел на работу. Я включила телевизор – и наткнулась на фильм, который мы с ним смотрели в первую неделю знакомства. Там была та же фраза, которую он мне когда-то сказал:

– «Если будешь хорошей – все будет хорошо».

Я вздрогнула. Переключила. Но следующая песня на радио была та, что играла в кафе, когда он впервые сказал, что любит меня.

Я смотрю на окно. Вижу свое отражение. Бледное, спокойное. Но внутри – кто-то шепчет. Очень тихо. Почти неслышно.

"Ты не сошла с ума. Ты просто начинаешь просыпаться."

Я быстро выключаю телевизор. Убираю комнату. Готовлю ужин. Надеваю платье, которое он любит. Если я буду хорошей – все будет хорошо. Ведь правда? Ведь он меня любит. Ведь он купил мне цветы. Ведь я сама выбрала остаться.

Глава 2. Истерика как метод

Он вернулся позже обычного. Вошел в квартиру, как всегда, беззвучно. Я услышала, как защелкнулась дверь, и замерла с ножом в руке – резала перец. Сердце вздрогнуло.

– Ты готовишь? – голос без эмоций.

– Да. Через десять минут будет готово.

– Ужин должен быть в семь. Не в 19:14, не в 19:20. В семь.

Он не кричал. Он просто смотрел на меня. Губы сжаты. Челюсть напряжена. Я стояла и кивала, как школьница. Хотела сказать: «Прости», но вспомнила, как в прошлый раз это его разозлило еще больше. Он кинул куртку на пол.

– Что ты теперь? Немая? Или думаешь, что если не отвечаешь, то не виновата?

Я опустила глаза. И тут он ударил по стене. Кулаком. Рядом со мной. С посудой. Со стеклом. Я вздрогнула. Он выдохнул и вышел на балкон.

Я дрожала, но продолжала резать овощи. Через пятнадцать минут он сел за стол. Как будто ничего не случилось. Посмотрел на тарелку, похвалил:

– Ммм, вкусно. Спасибо, солнышко.

Я кивнула, и впервые за вечер вдохнула свободно.

Ты без меня – никто

Он говорил это не прямо. Слишком умный. Он выбирал слова мягко. Заворачивал их в заботу.

– Тебе тяжело с людьми. Они не понимают тебя. А я понимаю. – Ты такая ранимая, а этот мир жрет таких. Я защищаю тебя. – Если бы не я – где бы ты сейчас была? Сломанная? Брошенная?

Я сначала думала – он заботится. Он спас меня. От родителей, от одиночества, от себя самой. Он дал мне дом. Еду. Покой. Но чем больше он говорил это, тем больше я чувствовала: я не человек рядом с ним. Я – проект. Объект.

Он контролирует, что я читаю. Он не любит, когда я ношу распущенные волосы. Говорит: «Ты же не та, кто выставляется. Ты же не как эти». Однажды я надела рубашку с узким вырезом. Он просто посмотрел. Минуту. Потом пошел в спальню и закрыл дверь. Я стучалась. Он не открывал.

Через день он вышел и сказал:

– Делай, что хочешь. Видимо, ты уже не та, кого я выбрал.

Я умоляла. Я плакала. Я снимала рубашку, дрожала, извинялась. Он обнял меня, поцеловал в лоб и сказал:

– Вот. Вот теперь моя девочка вернулась.

Тишина – лучшее оружие

Иногда он просто молчит. Часами. Днями. Не уходит, не скандалит – просто выключает себя из моего пространства. И это хуже крика.

Он ложится на диван. Не отвечает. Не смотрит в глаза. Не трогает меня. Я хожу по квартире – как призрак. Каждое движение – в тишине.

Я сама начинаю извиняться. За то, что не так посмотрела. За то, что пошутила не вовремя. За то, что дышала не в такт. А потом, на третий или четвертый день, он «оттаивает». Кладет руку на плечо. Говорит:

– Ну что ты, глупышка. Я не злюсь. Просто мне больно, когда ты становишься другой. Я скучаю по той тебе, которая была раньше.

И я – как идиотка – радуюсь. Что он снова меня «видит». Что тишина закончилась. Я больше не знаю, кто я. Я только учусь угадывать, какой я должна быть.

Но иногда ночью я слышу музыку. Песню, которую я напевала про себя – и она включается по радио. Или в телефоне случайно. И я замираю. Потому что это значит, что я все еще живая. Что кто-то где-то, как будто, отвечает мне.

Маленькая я и его холод

Иногда я думаю – все началось раньше. Гораздо раньше.

Мне пять. Я в коридоре. Платье мятого синего цвета, бабушка гладила его перед сном. Я стою босиком и жду. Папа пришел с работы. Он прошел мимо. Не обнял. Не посмотрел. Просто снял обувь и пошел на кухню. А я ждала его. Почему? Не знаю…

Я стояла и ждала, что он обернется. Хоть что-то скажет. Хоть кивнет. Но он уже наливал себе чай.

Я сжимала пальцы ног в ковер и не дышала. Все тело звенело: заметь меня. Вот я здесь. Я ждала тебя… Скажи, что я хорошая. Скажи, что ты меня любишь…

Он любил моего брата. Улыбался ему. Шутил. А со мной был холодный. Как будто я делала что-то не так, просто существуя.

И с тех пор что-то внутри меня стало как тонкое щупальце – все время тянущееся к теплу. Я чувствовала, когда кто-то смотрел на меня с одобрением. Когда что-то в тоне человека было мягче. Когда случайное слово было знаком. Я искала подтверждение, что я есть. Что меня видят.

Отсюда пошли мои сны. В них я чувствовала то, чего не хватало в реальности. Там на меня смотрели. Обнимали. Говорили, что я важная. Иногда кто-то в этих снах говорил фразы, которые я потом слышала днем – по телевизору, от случайного человека, в рекламе. И я замирала. Как будто мир со мной разговаривает, когда люди – молчат.

Я часто ловлю себя на ощущении, будто я уже была в этом месте. Видела этот взгляд. Слышала эту фразу. Дежавю стали для меня утешением. Как будто я не одна. Как будто внутри меня есть кто-то еще. Более чувствительный. Более настоящий.

Я выбирала мужчин, которые были похожи на папу. Закрытых. Строгих. Молчаливых. Тех, перед кем нужно было заслужить улыбку. Я чувствовала себя дома рядом с холодом. Хоть это и парадоксально. Просто я привыкла к нему. Тепло – пугает.

Как Влад. Он тоже проходил мимо. А я каждый раз – замирала в ожидании.

Глава 3. Его хорошее лицо

После той тишины, что длилась почти неделю, он стал другим. Или притворился. Я не знаю.

Он принес теплые булочки из той самой пекарни на углу. Пахли детством. Сказал, что просто шел мимо и подумал обо мне. «Ты ведь любишь с корицей, да?» – сказал он так нежно, что мне стало стыдно за все свои мысли. За подозрения. За обиду.

Потом мы сидели на балконе. Он держал меня за руку, а я смотрела на его пальцы и думала: неужели это все действительно происходит? Он говорил негромко, как будто боялся спугнуть тишину:

– Я в детстве боялся темноты. Прям до коликов. Мне казалось, что если я закрою глаза, то кто-то придет и утащит меня. Прятался под одеяло и ждал рассвета… Я кивнула. Он продолжил:

– А мама… она не любила такие вещи. «Ты же мужик», – говорила она. – «Хватит ныть. Иди уроки делай». И если у меня были плохие оценки, она просто… просто переставала разговаривать со мной. На несколько дней. Игнор полный. Это было хуже наказания. Я слушала. И внутри все переворачивалось. Он был сейчас… не Влад, который ломает. А ребенок. Маленький. С огромными глазами. Мне хотелось обнять его. Хотелось простить все.

Я кивала, слушала, прижималась к его плечу. И где-то внутри меня все снова рушилось – но в другую сторону. Я чувствовала вину. Как я могла думать о нем плохо? Он же такой… настоящий сейчас. Такой живой.

Но вдруг – воспоминание. Вспышка. Я снова маленькая, стою в углу кухни, босая, испачканная, с разбитой губой. Бабушка кричит на меня:

– Кто тебе разрешал есть этот шоколад?! Это не для тебя, это было для Коли.

Сам Коля стоял на заднем плане и бил кулаком по спинке дивана, воя как сирена. Я снова обратила внимание, что так он ведет себя только при своих сестрах и при бабушке, при мне он совершенно другой… Может быть, он и правда притворяется? Хотя, сомнительная выгода притворяться шизофреником, разве что только для того, чтобы тебя все жалели и покупали мешки сладостей…

Я не знала, что сказать. Просто хотела попробовать, хотя бы кусочек – как нормальный ребенок. Коле постоянно покупали шоколадки, конфеты, мороженое. Ему все позволялось. А мне… мне оставалось лишь наблюдать, как он обжирается сладким до тошноты, потом блевал, и все повторялось.

Я смотрела на него, на эти завалы вкусностей, и никак не могла понять: разве взрослые не видят, что ему плохо потом? Он иногда несколько дней не встает с кровати и его рвет чернотой. Моя соседка говорит, что это у него потому что он – чистое зло, ну это между нами, как он всегда добавляла. Что желчь выходит у него, ему бы в церковь сходить, вздыхала баба Нюра. А я видела связь шоколада, после пяти или десяти шоколадок, которые он съедал буквально за час, его потом просто выворачивало нещадно.

И тогда я задавась мысленно вопросом… Почему они снова и снова тащат ему эти пакеты с шоколадом, как будто платят дань какому-то идолу? Родственников было много – и каждый считал своим долгом принести Коле горы сладостей. Не каждый день, но довольно регулярно.

Впрочем, мне как бы тоже кое-что перепадало. Не особо баловали, конечно – так, по мелочи. Иногда дарили что-то из вкусняшек, но бабушка тут же отнимала. Говорила, что Коле нужнее. Что он особенный, больной, а я – обычная. И вот в этом "обычная" я тонула, как в грязной луже: незаметная, неважная, лишняя. Иногда Коля сам протягивал мне обгрызенную конфету – с видом благодетеля. И я брала. Потому что другого не было. Потому что это была единственная крошка внимания, которую мне разрешали.

Бабушка считала, что я не заслуживаю. И не было такой шкалы, по которой я могла бы заслужить. Шизофрения – вот пропуск в мир сладкого. У тебя нет диагноза – сиди и молчи. Я тогда еще шутила сама с собой, что, возможно, мне стоит симулировать безумие, чтобы получить хотя бы одну шоколадку.

А потом… Потом начались чудеса. Люди появлялись в моей жизни как по команде свыше. Будто ангелы. Зауч Таисия Ивановна, которая меня, беспризорницу, выбрала из всех детей – звала на чай, приносила бутерброды, защищала от унижений. Потом – кружки. Танцы, вышивка, хор. Уроки, где взрослые впервые обращались со мной по-доброму, с уважением. Меня записали туда не просто так – кто-то вложился душой. Я чувствовала: я кому-то важна.

И вот они – мои первые по-настоящему близкие. Мои взрослые, которые любили меня просто так. Я не понимала, почему. Ведь я не была благодарной. Я убегала, устраивала сцены, хамила. Я была дикаркой, кусающей руку помощи. Но они не сдавались.

Я долго не верила. Думала: бросят. Как отец. Он любил меня – до рождения брата. До пяти лет. А потом… исчез. Ушел душой в другого ребенка. И я поняла: его любовь была ненастоящей. Как только появился кто-то «лучше», я стала ненужной. Поэтому, когда бабушка в очередной раз орала на меня за попытку съесть шоколад, внутри звучал знакомый рефрен: "Ты недостойна. Ты всегда недостойна. Даже если стараешься. Даже если хорошая."

Я не была плохой. Но меня убедили, что я – лишняя. А это намного страшнее, чем быть плохой.

“Ты опять лезешь, как таракан!” – кричит бабушка. А я дрожу, прячу руки за спину. Губа пульсирует болью. На полу крошки и капли крови. А в животе – пустота. Не от голода. От стыда.

Потом снова спышка воспоминания. Флешбек – другое лицо. Дядя. Его пальцы на моих ребрах. Он сжимает их, медленно, с наслаждением, словно проверяет, сколько я выдержу. Я не кричу. Я просто не могу дышать. В груди – огонь. Глаза мутнеют. А он смотрит и шепчет: – Ты – ошибка природы. Тебя не должно было быть.

Я снова вспоминаю, как он прижимал меня к полу, шепча гадости. Как ловко запирал дверь ванной, притворяясь, что моется, а сам ждал, пока бабушка уйдет. Как выжидал, пока я одна. Он был как хищник. Его взгляд – не человеческий. Хищный. С животной, холодной радостью в глазах.

И снова этот момент с долбаным шоколадом, когда я съела то, что не должна была. Как мой дядя псих стоял на заднем плане и выл, его удары кулака равномерные и монотонные по спинке дивана. Словно часы…

Я снова вспомнила, что так он вел себя только при родных, а без них он типа нормальный… Если так можно назвать…

И теперь Влад. Его рука на моей. Его голос, будто нежный:

– Ты знаешь, тебе ведь просто повезло, что ты встретила именно меня, – начал он мягко, почти ласково. – Другой бы давно плюнул и ушел. А я увидел в тебе то, чего никто бы не заметил. Слишком ранимая, слишком нежная, с этой твоей тонкой душой, как фарфор. Ты цепляешься за любую доброту, потому что тебе ее не хватало. И кто, если не я, мог это понять? Я был твоим спасением. Без меня… ты сама знаешь, ты бы не справилась. Ты бы развалилась. Тебе ведь нужна опора. И я ею стал. Признай это. Неужели ты не видишь, как сильно тебе повезло? Ты же сама это чувствуешь, признай.