Buch lesen: «Развод. Чужой ребенок», Seite 2

Глава 3

При виде сестры и жены вошедших в мою палату я чувствую, что меня отпускает состояние какого-то внутреннего беспокойства и раздрая.

Инну я не видел уже пару месяцев. А рядом с ней почему-то всегда наступает покой. Может, это обуславливает наша связь как двух близнецов, не знаю.

Они обе садятся по обе стороны от моей кровати, поставив пакеты с продуктами на тумбу. Мила улыбается, Инна что-то болтает без умолку, как всегда. Не хватает только дочери.

Я чувствую… чувствую, что могу дышать, хотя бы сейчас.

– Ты приехала надолго? – устремляю взгляд на сестру, чуть подтянувшись на подушке.

– Точно смогу сказать только завтра. Потому что сорвалась внезапно. Если все на работе решится и начальство не будет против, то пару недель точно с вами проведу.

– Отлично. А то пока выйду ты уже уедешь.

– Ты главное – скорее поправляйся, – улыбается Мила и берет в свои руки мою ладонь. Смотрит доверчиво и с беспокойством.

– Это я могу, – делаю все возможное, чтобы ответная эмоция была настоящей.

Когда они обе уезжают, время снова замедляется и наступает тишина, в которой мне быть невыносимо.

Но меня снова спасают. Сначала коллеги. Потом родители и снова Мила, которая приехала с дочерью.

Когда Оксана прослезилась и обняла, эмоции переплетались с чувством вины за свои мысли до этого, но и остаточным горьким привкусом гари, которое не выветришь, открыв настежь окна.

– Папа, ты скоро домой?

– Думаю да. Может, пару дней заставят поваляться.

– Хорошо, – она поднимает глаза и смотрит внимательно и так по-взрослому для своих восьми лет. – Страшно было, пап?

Я сжимаю ее плечи и хмурюсь непроизвольно.

– Я в тот момент страха не испытывал.

– Значит, ты герой, папочка, – снова опускает свою голову на мою грудь, а я сталкиваюсь взглядом с женой.

Возможно, она видит мой протест. Или же понимает, что я думаю по поводу этого слова. Именно поэтому она начинает говорить.

– Конечно, твой папа герой, дочка. Как же иначе? Расскажи отцу, что за конкурс у тебя намечается в школе.

– Я буду учить большое стихотворение про солдат. Приедут все-все школы с района.

– Надо же. Я тобой очень горжусь.

– Но я же еще ничего не сделала.

– Но я знаю, что ты будешь лучшей, независимо от результата.

В больнице меня оставили на три дня. Ушиб ноги был не таким сильным. Поясница тоже подлежала восстановлению. Остальные ссадины и синяки вообще не имели значения.

Я не смотрел все эти дни новости. Не слышал ничего о последствиях и не спрашивал ничего у других. Мне требовалось время.

Но когда я приехал домой, то столкнулся с той самой женщиной… той самой матерью, ребенка которой не спас и не знал, что ей сказать.

Я просто не знал, кого она видит перед собой.

Это была невысокая, лет тридцати пяти женщина. Ее глаза были пусты, а на голове повязан черный платок.

Мила говорила мне, пока я был в больнице, что видела ее. Что вспомнила и маму девочки и самого ребенка соответственно. Да и СМИ об этом трубили. Поэтому сейчас знала кто перед нами. Я тоже знал.

– Здравствуйте, – опираюсь на здоровую ногу и стараюсь стоять ровно, пока что мне это удается не очень хорошо. – Простите… Я…

– Спасибо, что попытались, – говорит, всхлипывая.

– Я пытался… клянусь…

– Я знаю… – сипло отвечает она и развернувшись уходит.

Не говоря ни слова, я опираюсь на временную трость и ухожу в подъезд.

Дома была тишина. Я попросил Милу не устраивать званые обеды. Она даже Оксану отправила к своим родителям на выходные, потому что сегодня пятница.

Жена с сестрой ходят где-то в гостиной, я же запираюсь в спальне и не планирую выходить.

Потому что перед моими глазами ее глаза. И я не верю, что там не было обвиняющих проклятий. Не верю в то, что она сказала «спасибо».

Это ложь.

Это проклятая ложь, которая мне не нужна.

Мила

На этот раз именно я проснулась оттого, что Герман ворочался во сне.

Он стонал протяжно и так больно, что у меня сжалось сердце.

– Дорогой, – не прикасаюсь к нему сразу, чтобы не усилить ужас, который он испытывает. – Герман, прошу, проснись… слышишь? Это просто сон, милый.

Но он зажмуривается все сильней и этот кошмар его не отпускает.

Мои руки опускаются на его плечи, которые я сначала поглаживаю, затем приобнимаю.

Его дыхание исходит из сжатых челюстей. Словно он его выплевывает из себя.

– Все… все… Герман, это я Мила. Возвращайся ко мне. Возвращайся.

Конечности мужа ощущаются будто стволы деревьев. Толстые и твердые. Впервые я ощутила что-то подобное. Но было не время пугаться и показывать свой страх.

И когда он медленно стал успокаиваться, я тоже сбросила с себя первичный ужас и расслабилась.

Его руки оплели меня и расположили на своей груди.

– Как ты?

– Будто все происходит заново в очередной раз.

– Ох, – испускаю тяжелый вздох. – Ты ведь скажешь об этом на работе?

– Если не скажу, сойду с ума. Которую ночь одно и то же. Я не могу спать долго. Максимум час спокойного сна и все по кругу, – признается Герман.

– А врачи тебе что говорили?

– Я им не сказал. Скажу штатному психологу. Она выпишет что-нибудь.

– Уверен, что это правильно?

– Конечно, я уверен, – отвечает немного резко, но я не реагирую на его тон, я понимаю.

Мы погружаемся в слишком тягучую тишину. Словно болото из гудрона, которое нас затягивает в себя и не планирует отпускать.

– Все будет хорошо, Мила, – шепчет он, поглаживая меня по спине.

Я не думала о чем-то таком. Но его слова… попытка помочь мне поверить в хороший исход… это пугает. Потому что если я не думала, то он точно об этом размышляет.

– Конечно, будет. Ведь иного ты не допустишь, – приподнимаю голову и целую его в губы.

Глава 4

Герман

Приехав на работу в понедельник, я не ощущал себя героем. Откуда бы взять силы голову держать все еще поднятой вверх?

Те, кто каждую смену со мной плечом к плечу смотрели с пониманием, жали руку, хлопали по плечу и желали скорейшего поправления.

Даже отвечать на вопрос о своем состоянии казалось неправильным. Но все это я оставлял глубоко внутри, отвечая и говоря все то, что принято в данных ситуациях.

У полковника надолго не задержался. Все по протоколу. Никаких отступлений.

– Мне эти писульки, – показывает на документы из больницы, – не ответят на вопрос о твоем состоянии, Ахматов, – на этот раз палец указывает на голову.

– Я понимаю.

– Понимаешь, это хорошо. Тогда скажи как есть.

Взгляд начальника становится более суровым.

Мужик он хороший, но если что-то почувствует Шмелев, то не отцепится, пока не убедится в том, что все реально поправлено и налажено. Поэтому я не решаюсь на обман. Это не поможет мне ни в каком из вариантов. Здесь нельзя прийти на работу и принять таблетку от головы, чтобы здравомыслие было на первом месте. Так просто не проходит.

– Помимо физического, сны беспокоят.

– Мне тебя направить к Ларисе Анатольевне?

– Да, – утвердительно отвечаю.

Самое глупое, это обманываться и отрицать очевидное. Я знаю, что мне нужна помощь. И я должен ее получить.

– Тогда, – он смотрит в календарь на столе, – две недели на восстановление ноги и поясницы, одновременно с этим приходишь к психологу. Допустить к работе не смогу, пока что поработаешь с инструктажем. Ясно?

– Так точно.

– Не теряй головы, Герман. Ступай.

Выйдя из кабинета, я стараюсь не воспринимать это, как что-то постоянное. Но не могу сказать, что я в восторге. Однако все же лучше, чем если бы меня отправили в принудительный «отпуск».

Кабинет нашего штатного психолога находится в отдалении от остальных комнат.

Стучусь и получив утвердительное «Войдите», прохожу внутрь.

– Добрый день, Лариса Анатольевна.

– Здравствуй, Герман Валерьевич. Что там у тебя?

Подхожу ближе и кладу на стол бумаги, которые отдал мне начальник.

Лариса на пару лет младше меня. В штате лет пять точно работает, может, чуть больше.

– М-гу, – рассматривает выписку и делает копии. – Садись на диван, я сейчас только блокнот возьму, – говорит она и я тут же поворачиваюсь в сторону серого двухместного диванчика, напротив которого стоит кресло.

Заняв удобный угол, я наблюдаю за тем, как она достает черный блокнот, берет из органайзера ручку и встав направляется в мою сторону.

– Итак, расскажи мне для начала, что тебя тревожит? Там в основном твое физическое состояние.

– Не стал рассказывать им, что в голове творится.

– Ясно. И что же там происходит?

Втягиваю ноздрями воздух, пропитанный древесным ароматом диффузора, по типу таких, как моя жена покупает в квартиру.

– Сны тревожат.

– Ты можешь о них более подробно рассказать?

Я хмурюсь. Потому что возвращаться в это все сложно.

Пальцы непроизвольно сжимаются в кулак.

– Не торопись, – доносится голос женщины.

– Это либо просто огонь, который разъедает кожу. Крики, которые в голову ввинчиваются. Иногда, – зависаю на этом слове. – Иногда я пытаюсь снова спасти ребенка.

На этом она отрывает голову от блокнота и смотрит внимательно.

– Такое с тобой впервые?

– Да.

– Вина?

Я с трудом умудряюсь держать лицо, чтобы ответить.

– Я должен был ее спасти.

– Несмотря на то что сделал все возможное?

Мои глаза впиваются в ее, и непроницаемая маска трещит и рассыпается.

– Ребенок погиб, значит, я сделал не все возможное. Она была на моих руках.

Лариса смотрит в бумаги.

– Насколько мне известно, тебя придавило обрушенным куском.

– Что говорит лишь о том, что пошел по неверному пути.

Шариковая ручка скользит по странице и, мне кажется, я ощущаю это. Будто по барабанным перепонкам.

Пальцы рук начинают потеть, и я испытываю желание сломать чертову ручку. Попросить остановиться.

Это злость. Снова.

– Герман, послушай, твои мысли, это знакомое в моей практике состояние. Трагедия случается в нашей работе. И главное суметь понять, что есть вещи, которые предотвратить невозможно. Вы ребята проделали огромную работу в тот день.

– Огромную, – злой смех срывается с губ, в то время как внутри все горит тем самым пламенем.

– Так и есть. Даже в обычной рутине мы находим моменты, которые можно было исправить, но ведь не крутим это в голове как карусель. Это важно Герман.

– Я понимаю.

– Правда?

– Да. Но как отключить эту карусель не знаю.

– Поэтому ты пришел ко мне, – на ее губах играет улыбка. – Для этого дня достаточно эмоций. Твое время будет по понедельникам и пятницам в два часа. Устроит?

– Да.

– Если у тебя будет желание поговорить, ты можешь позвонить заранее, и я посмотрю, что могу для тебя сделать.

– А мой сон, выпишете мне что-нибудь.

– Конечно.

Она протягивает мне листок с назначением.

– Это не снотворное. Принимаю по таблетке два раза в день. Я все написала в рецепте.

– Спасибо.

Мы оба поднимаемся со своих мест, и Лариса подходит чуть ближе. Затем опускает руку на мое плечо в качестве поддержки.

– Ты не один, Герман. Это самое главное.

Кивнув, я выхожу и прихрамывая направляюсь к выходу.

Сев в такси, я называю водителю адрес. Но это далеко не мой дом.

Я хочу кое о чем еще раз подумать.

Глава 5

Место пожара до сих пор было ограждено желтой лентой, но рядом никого. Выгоревшие почти на восемьдесят процентов несколько этажей. На одном из которых я и застрял.

Перед глазами стояли картинки того дня. Было ощущение, что огонь жалит меня по новой, кусает спину и торопится поглотить. Вместе с этим ощущением боли и заживо плавящегося тела, страх пробирался под кожу. На моем теле достаточно ожогов, я знаю, что это за чувство. И сейчас оно было ярким. Но я сумел избавиться от этого наваждения.

Обошел по краю здание, дойдя до того самого окна, куда я так и не смог добраться.

Глаза стали сканировать остальные окна, менее поврежденные и мозг заработал в ином русле. Я начал видеть пути, которые сразу не распознал и чем больше думал об этом, тем сильнее начинал злиться.

Мне стоило увидеть все это сразу… Мне стоило просто посмотреть по сторонам.

Руки затряслись от гнева, бурлящего в крови.

Что, если бы пошел не я спасать ребенка? Что, если я не просто не спас, а виновный в этой гибели?

Телефон стал разрываться от входящего звонка, который я до этого и не слышал.

Вытащил и, заметив имя Милы, не решился поднять трубку. Не хочу говорить с ней в таком состоянии.

Отошел к лавочкам, которые располагаются прямо перед зданием, и сел, чтобы отдохнула нога, да и спина тоже. Сколько прошло времени с момента, как я выпал из реальности, без понятия. Даже не помню, во сколько я сюда приехал.

Вызвав такси, я поехал на этот раз домой, где меня встретила жена, стоило открыть дверь.

– Герман? – Мила выскочила в прихожую и потрясенно посмотрела на меня.

Оглядела так, будто была уверена, что со мной должно было что-то случиться.

– Господи, – бросилась на шею и сжала в своих руках. – Где ты был?

– Со мной все в порядке. Успокойся.

– Я надеюсь, – услышал, как она всхлипывает, и поцеловал в щеку, отодвигаясь.

Заглядываю в ее глаза и ощущаю вину.

– Я правда в порядке, не стоило так беспокоиться, Мил.

Ее мягкие руки, на которых виднеется не смытая краска после работы, берут мое лицо. А глаза смотрят с огромной любовью.

– Ты не можешь так со мной поступать, Герман. Прошу тебя, не делай так больше, – слезы в ее глазах отражают свет лампы, горящей в коридоре.

Карие глаза, кажутся песочными и потерянными.

– Не буду. Клянусь, – губами касаюсь ее губ. – Прости.

– Хорошо, – шепчет в ответ и тянет за собой.

Помогает снять куртку, потому что все еще холодно на улице в этом апреле.

– Голоден?

– Ужасно.

– Отлично. У меня уже готово мясо.

– А где, Оксанка? – замечаю тишину в квартире и оглядываюсь.

– У Лены. Отпросилась недавно.

– Которая одноклассница?

– Да.

– Ясно, – сажусь за обеденный стол и наблюдаю, как Мила суетится с поздним обедом. – Как на работе дела?

Спрашиваю, желая заполнить этот момент ее голосом.

Что в моей жене присутствует и не меркнет, так это ее тяга к живописи и искусству.

Если у нее день рождения или праздник, связанный с дарением подарков, то она постоянно просит одно и то же. Главное, чтобы это было вплотную с ее любимым делом взаимосвязано.

Ухожу в свои мысли. Слушаю ее веселый голос, но затем все сменяется неожиданным вопросом.

– Так где ты был?

– На работу съездил. Встретился с психологом.

Замолкаю, не знаю почему. Мила останавливается у стола с тарелкой в руках и внимательно смотрит, явно понимая, что я молчу не просто так.

– Прошу, поговори со мной, родной, – гладит мое плечо, и я решаю, что она должна понять меня.

– Я ездил на место пожара, – сдаюсь и тру ладонями лицо.

– Что? Господи… зачем?

Ее вопрос заставляет резко открыть глаза.

– Я… Ты не понимаешь. Я должен…

– Герман, я прошу тебя, не нужно себя винить. Не нужно…

– Мила, хватит, – перебиваю ее, встав из-за стола. – Не надо лезть… Ты не понимаешь, что я испытываю.

Смотрю на нее строгим взглядом, подбирая такой же тон. Я не хочу грубить жене, но если она не собирается меня слушать и слышать, то мы не будем и вовсе говорить на эту тему.

– Я понимаю, может быть не до конца, но Герман, тебе нужно прекратить истязать себя за то, в чем ты был не властен, – ее руки тянутся ко мне в попытке сгладить острые углы, но я уже не властен в своих мыслях.

– Твои слова и подтверждают, что ты ни черта не понимаешь, – ухожу из кухни с пропавшим аппетитом и скрываюсь в спальне.

Мила

Меня пригвождает к полу его отстраненность, злоба и что-то черное, что источала его аура, пока Герман стоял передо мной.

Тон голоса, что больно ранил каждым словом. Затем шаги через всю квартиру и громкий хлопок дверью.

Мой муж… сейчас мало походил на человека, которого я знала еще пару недель назад.

Но все что я могла сейчас сделать это оставить его в покое.

Как бы мне ни хотелось пойти и выслушать, обнять и просто быть рядом, этого не хотел он. И я не знала, как правильно справляться с этой его болью и виной, что засели в сердце моего Германа.

Но в одном я была уверена, сдаваться я не стану, как и ему не позволю.

Оставлять обед на столе я не стала. Поэтому убрала обратно.

Прошлась по квартире, тихо ступая на носочках практически. Посмотрела на часы, что показывали лишь три часа дня.

Дочь будет у подруги долго. Герман тоже нескоро выйдет и будет готов говорить со мной, поэтому я ухожу в небольшую комнату, которую оборудовала для своего творчества. Ставлю холст на специальную подставку. Любимые кисти уже ждут своего момента. Палитра. Валик. Краска.

В голове рождается небольшая буря. Я выхватываю из нее элементы и объединяю их в одно.

Убираю лишнее. Создаю дополнительные цвета. А когда понимаю, что это то самое. То чуткое и важное, что я ощущаю и хочу низвергнуть, то беру валик и заполняю полотно оттенком зеленого мха с примесью красного моря.

Это не однородная основа. Она бугрится от слоя краски. Идет наплывами и сплетается в темном танце. Убрав в сторону первый инструмент, я смотрю на черный цвет.

Раньше в своих работах я бы не допустила таких оттенков. Но сегодня я нуждалась в этой тьме.

Глаза вновь закрылись. А когда картинка повторилась, мои руки вновь принялись создавать образы на холсте.

Рисовать что-то, это особый транс. Особый вид слияния с болью или радостью, с любовью и страстью. Это выход всего, что ты желаешь донести и прожить полностью за раз, даже если при этом твоя рука нарисовала простую линию или же смешивая цвета, вышла обыкновенная клякса для других. Для тебя это будет иметь смысл и это самое главное.

Когда я заканчиваю, у меня кончаются силы, даже просто стоять на ногах и потому я ложусь на пол, оставив кисточку на столике, и смотрю вверх.

Картина под углом и многие линии образов искажены, но я вижу… Я все вижу.

Черное пламя на темнеющей траве предстает в образе человека. Оно тянет в свои объятия боли молодую женщину, перехватив обеими руками за талию, стоя за ее спиной. Сама она тоже словно испачкана сажей. Черные волосы развеваются на ветру и слегка подпалены.

Я ставлю точку в своих образах и мыслях, закрываю глаза и просто умиротворенная эмоционально, остаюсь на полу.

Мне кажется, успеваю задремать, потому что голос мужа, который зовет меня, разрываясь на весь дом, заставляет подскочить от испуга.

– Мила, – снова кричит он и я выбегаю сломя голову, всерьез испугавшись.

– Что? В чем дело, я рисовала, потом легла и, кажется, уснула, – мы сталкиваемся с ним в коридоре между моей мастерской и кухней.

Мой высокий муж выглядит сурово, его брови хмурые и тянутся к переносице, мне это не нравится.

– В чем дело? Ты издеваешься? Хочешь нас всех тут убить? – его слова приводят в полнейший ступор, снова все запутывая.

– Ты о чем? Что такое-то, объясни для начала, – не тушуюсь.

Он кивает и, схватив меня за предплечье, тянет на кухню, при этом забывая, что мне может быть больно, потому что это так и есть. И в данный момент я не об эмоциональной боли от нашего последнего разговора или даже тона его голоса сейчас. Он сдавливает мою руку очень сильно.

– Мне больно… больно, – кричу и вырываюсь, отскакивая в сторону, но Герман не реагирует на мои слова.

Мы уже на кухне и стоим напротив друг друга у варочной плиты.

– Ты знаешь статистику пожаров из-за невыключенных сразу электроприборов? – вопрос, который я слышу, приводит в состояние совершенного непонимания.

– Что?

Моя голова разрывается от хаоса, который он там учинил и продолжает это делать.

– Ты не выключила плиту, – тычет пальцем в сторону предмета раздора.

– Может быть, – соглашаюсь, кивая. – Иногда я забываю и…

– То есть тебя не волнует, что могло произойти? – голос мужа становится будто выше и упрямее.

– Послушай…

– Это ты послушай, Мила, черт возьми. Что с тобой такое? Это ответственность, Мила. Ты не можешь сказать в случае опасности «Я иногда забываю выключить долбанную плиту».

– Но так и было. Я просто забыла. Или вообще просто не докрутила ручку. Там что на шестерку стояло? Очень сомневаюсь.

– Какая разница? – выкрикивает он в очередной раз и позади, за моей спиной слышится детский всхлип.

Мы оба разворачиваемся и видим Оксану, которая слышала, видимо, всю эту ссору, смотрит на нас потерянная и напуганная.

– Солнышко, – подхожу к ней и обнимаю дочь, трясущимися руками. – Тише, милая. Все хорошо.

Мы ни разу не ругались с мужем так сильно, так громко и уж тем более на глазах Оксаны.

– Вы ругаетесь? – спрашивает она, смотря в мои глаза, запрокинув голову, но также крепко прижимаясь ко мне.

– Мы скорее… – поворачиваюсь к Герману, который снова стоит потерянный и не сводит глаз с нас обеих. – Мы просто громко обсуждали важность эксплуатации электроприборов.

– Как это? – шмыгая носиком, спрашивает она.

Хочу ответить, но он не позволяет мне это сделать, говоря сам.

– Твоя мама не выключила плиту, из-за чего мы все могли оказаться в опасности.

Никогда в жизни, столько укора и осуждения я в свой адрес не слышала в одном предложении.

– Правда? – дочка поворачивает голову от Германа и смотрит на меня, в то время как я чувствую и вину и что-то тягуче щемящее в груди от его слов и срыва в целом.

– Мамочка просто забыла, дорогая. Просто забыла, когда пошла встречать папу, проведя в ожидании его три часа, – не выдерживаю и пытаюсь уколоть в ответ той же иглой, но это не приносит никакого облегчения.

– Ничего страшного, мама, – она гладит меня по спине, продолжая обнимать. – Да, папа? Это ведь не страшно?

Когда я понимаю, что Герман не ответит, я вывожу Оксану из кухни и направляю нас в ее комнату.

– Пойдем-ка, займемся домашним заданием.

– Мне задали дописать цифры на листочках по математике, – в нетерпении дочь достает школьный рюкзак и вытаскивает книгу.

– Надо же. Этим и займемся значит.

Когда мы заканчиваем и выходим из детской, Герман сидит, как не в чем ни бывало на диване и смотрит телевизор.

На кухне чисто, но я понимаю, что он все же поел, судя по убранной в раковину грязной посуде.

Оксана ела еще в школе, перед дополнительными предметами, но я все равно зову ее, накрыв на нас двоих.

Пока мы едим с дочерью, к нам в гости входят приехавшие родители Германа, Инна, которая все-таки осталась на эти самые пару недель и на разговор между нами двумя не остается времени. А к ночи не остается уже желания.

Посреди сна меня будит снова кошмар мужа.

Несмотря ни на что я его успокаиваю. Обнимаю и жду, что он снова уснет.

Но Герман опрокидывает меня на спину и нависает.

От обиды, мои глаза тут же наполняются слезами.

– Сегодня я был неправ в выбранном тоне и словах. Я очень виноват, Мила. И прошу у тебя прощения.

– Мне было страшно и больно. И я не хочу, чтобы наша дочь участвовала в твоих срывах. Это неправильно.

– Клянусь, я буду говорить с тобой. Буду сдерживаться… Просто сейчас я вижу опасность кругом… Я переживаю за вас. Мила, я не со зла, клянусь, – упирается в мой лоб своим и его голос такой ломкий, что я не выдерживаю и обнимаю его сама.

– Ты можешь сомневаться в каждом, кто тебя окружает, но не во мне, родной. Я очень тебя люблю и готова быть рядом постоянно, даже если ты не вымолвишь ни слова.

– Знаю… Знаю, прости, – говорит, целуя губы, опускаясь к шее. – Я чертовски перед тобой виноват… И заглажу свою вину перед вами обеими.

– Меня не нужно подкупать ничем, – улыбаюсь, ощущая, как бретельки топа от пижамы сползают по плечам.

– Это не подкуп. Это попытка улучшить твое настроение, – бормочет, прикасаясь губами к моему телу.

– Тогда я сдаюсь в твою власть, – окунаюсь в омут страсти, веря, что мы все преодолеем вместе.