Buch lesen: «Завещание майора Пронина»

Schriftart:

Тайный фронт

Лев Овалов

К читателям

Писатель Лев Сергеевич Овалов завещал нам дружбу с асом советской контрразведки – Иваном Николаевичем Прониным. В этой книге мы расскажем об одном из самых опасных приключений чекиста, который и в преклонные годы оставался настоящим героем. Его последнее громкое дело долгое время оставалось секретным. Оно во многом связано с отзвуками далекого прошлого…

Майор Пронин уходит в монастырь
Повесть

1

В последние годы Лев Овалов нечасто заглядывал к своему старому другу, генералу Пронину. Суматоха Перестройки разрывала на части, общаться они успевали только по телефону, и разговоры получались односложные. «Слышал?» – «Да» – «Каково?» – «Плохи дела». Но осенью 1991 года, когда Советский Союз совсем дышал на ладан, Пронин пригласил к себе Льва Сергеевича «на чай». И показалось, что они не расставались, что виделись и общались каждый день. Только шутки звучали печальнее, чем в прежние времена. Оба поседели, помрачнели, но не сгорбились, не превратились в немощных старичков.

В пронинском кабинете всё оставалось по-прежнему – и книги, и гитара на стене, и текинский ковёр. Память о минувших делах, которые вошли в тайную историю спецслужб.

– Ну что, выпьем кооперативного чайку? – спросил Пронин. – Сейчас всё кооперативное. Говорят, новый НЭП. Но я-то помню времена нэпманов. Это была сложная политика, компромисс государства с обществом. Людей от голода спасали и все понимали, что это временная мера. А сейчас идеализируют НЭП, как будто Ленин только и мечтал об укреплении частных хозяйчиков.

– Много нынче вранья. И в прессе, и с высоких трибун.

– Думаешь, случайно? Думаешь, никто этим не дирижирует?

Овалов усмехнулся:

– Да я уж и не знаю, что думать, чтобы не сочли выжившим из ума параноиком.

– Если вас преследуют – это еще не значит, что вы параноик. Так, кажется, говорят англичане. – Пронин подлил себе чаю. – Конечно, мы имеем дело с продуманным проектом. Вспомни 1985 год, даже 1986‑й. Не было недостатков? Враньё. Мы по мере сил пытались с ними бороться. Но логика развития не прерывалась. И людей не дурачили, не превращали в порох для подрыва государства. Сейчас же атакуют сразу по нескольким направлениям. Первое – по их мнению, всё было плохо. И война, и наши стройки, и то внимание, которое мы уделяли обороне и оборонной промышленности. Второе – утверждают, что мы проиграли в экономическом соревновании, напрочь отстали от Запада. О преимуществах нашей системы – а они есть – теперь не пишут и не говорят. Как по команде. И Запад очень разный, вовсе не лучезарный. Об этом тоже нынче помалкивают. Третье – бацилла сепаратизма, которая опасна в любой большой стране. У нас ее намеренно прививают. Обрати внимание, каждому народу доказывают, что он стал жертвой русского или советского империализма. Высасывают из пальца факты, которые очень сильно действуют на эмоции. Для русских придумали особую демагогию. Что нам невыгодно большое государство, что нужно отбросить этих «нахлебников». Хитрая технология: дают щепотку правды на килограмм лжи. Плюс натравливают народы друг на друга, расковыривая старые раны. Уже горит Карабах, Таджикистан. Разгораются конфликты в Чечне, в Молдавии. Еще опаснее то, что творится на Украине, хотя они ещё не готовы проливать кровь. До поры, до времени. И это – на пороге ХХI века, когда думать нужно совсем о другом, когда мы можем и должны решать сложнейшие экономические задачи. Ведь фундамент построен! И человеческий потенциал у нас замечательный. Только не нужно сводить людей с ума грязными информационными потоками. Против этого советский человек оказался почти бессилен. Мы же привыкли верить газетам, видим в них перст государства. Ты согласен?

Овалов кивнул и осторожно спросил:

– Думаешь, это глупость или диверсия?

– Римляне в таких случаях спрашивали – кому это выгодно? Очень правильный вопрос. Эти поцелуи Горбачева с Бушем – ведь это позор. Он же всё сдает. Сдает за копейки то, что стоит миллиарды. Под шумок о свободе. Его, конечно, используют вслепую, играют на мелком честолюбии. Любит наш генеральный аплодисменты, премии, международные почести. Вот они и используют его слабину.

– Они…

– Да, они. Прямые агенты западных спецслужб используют слабые стороны характера наших руководителей. Страх перед инициативой, тщеславие, алчность. Многие понимают, что творится неладное, но молчат. Не все, конечно. Вот Борис Щербина, человек, который открыл для страны большую сибирскую нефть, написал в ЦК письмо. Очень честное и правильное письмо. Он не боится, у него неоперабельный рак. А ты слышал, как выступил на съезде Ваня Кожедуб, летчик наш легендарный? Всю правду сказал. Но его просто не услышали. Враги создают такой мощный информационный шум, что слово правды просто невозможно расслышать.

– Что же это за враги такие? – спросил Овалов не без скепсиса.

– У них тоже бывают удачи с вербовкой агентов. И действуют они подчас точно и осторожно. Так, что агент не проявляет себя десятилетиями. Кто у нас стоит во главе прессы? Человек с безупречной биографией. Сын ярославского крестьянина, фронтовик, получивший тяжелое ранение. Ты прекрасно знаешь, что он долгое время был нашим послом в Канаде. И вел себя тихо. Пресмыкался перед всеми секретарями ЦК. Очень осторожные человек. И он научился влиять на Горбачева. Еще до того, как Михаил Сергеевич возглавил страну. Это я знаю доподлинно. А потом – кампания в прессе. Сначала против Сталина, потом – против всех наших устоев. Полное преклонение перед Западом, готовность всё отдать господам Рейгану и Бушу. Товарный дефицит, который в последние годы дошёл до предела – тоже дело рук добрых друзей нашего героя, чиновников и кооператоров. Он оказался фантастически способным агентом. Отличный организатор, вербовщик, мастер игры вслепую. Всё это, конечно, на фоне демагогии о свободе, о лучшей жизни. И он открыто говорит о наших реальных недостатках. Правда, примешивает к этому провокационную ложь. Убийственную ложь, которая сводит с ума миллионы людей. Все главные редактора приезжают к нему с отчетами. Всех он поставил на посты лично. Они просто выполняют его приказы. Некоторые из них – очень немногие – знают контуры истинного замысла. Другие просто пашут за деньги и должности. А он дёргает за ниточки. В такой ситуации Горбачёв уже не нужен. Как бы он ни рыпался, ничего не получится. И та неудачная операция, которую журналисты назвали путчем, тоже не могла привести к успеху. Потому что пресса работает против нас. И это прессу создал…

– Яковлев… – тихо сказал Овалов самому себе.

– А знаешь, почему я его разгадал еще несколько лет назад? У меня была аналогия. Я уже сталкивался с чем-то похожим перед войной. Правда, тогда нам удалось победить. Хотя враг был силен и тоже умел гримироваться под преданного борца за советскую власть. Это тоже был замороженный агент, которые долгие годы чистенько работал на нас. А потом, получив приказ, пустился во все тяжкие.

– Кого ты имеешь в виду? – Овалов приподнял очки в ожидании интересной истории, которую он не знал.

2

Это было в сентябре 1940 года. Случайных встреч, конечно, не бывает. Но Пронин тогда посчитал, что случайно встретил в ресторане «Москва» одинокого Наума Эйтингона, которого называли «королём советских нелегалов». Совсем недавно он провёл операцию по устранению Льва Троцкого в Мексике, был награждён орденом Ленина и получил месячный отпуск.

Эта гостиница, этот ресторан навевали Ивану Николаевичу разнообразные воспоминания. Не столько романтические, сколько профессиональные. Когда-то с убийства в гостиничном лифте, здесь, в «Москве», началось одно запутанное и важное дело, на память о котором Пронину достался патефон марки «Хиз мастерс войс».

Эйтингон первым заметил Пронина в ресторанном полумраке, махнул его рукой, приглашая за свой столик.

– Ну, здравствуй, товарищ Пронин.

– Рад приветствовать, Наум Исаакович!

– Надолго из Риги? – Эйтингон сразу показал свою осведомленность, хотя работу Пронина курировал не он.

– Две недели уж в Москве, а дней через пять – обратно.

– Такая у нас работа. Я вот только что из Мексики. Понимаешь, что к чему, – лысеющий чекист многозначительно посмотрел на Пронина.

– Блестящую операцию провели, поздравляю. И с наградой поздравляю.

– О твоих успехах тоже наслышан. Не называй меня на «Вы», ни к чему это. Мы соратники. Оба со времен Дзержинского служим. Да и почти ровесники. Я заказал коньяк – армянский. Не отвергаешь?

– С удовольствием.

Они наполнили рюмки.

– Сейчас не в наградах дело, – задумчиво сказал Эйтингон. – Наши агенты вовсю действуют и в Лондоне, и в Штатах. Я уж не говорю про Китай или, к примеру, Польшу.

– Знаю. Тут твоя заслуга немалая. Старания никогда не остаются напрасными. Я это правило давно проверил на собственной шкуре.

– Да я не об этом. Мы никогда не должны забывать о законе аналогий. И недооценивать противника – самое последнее дело. Если мы сумели опутать их такими сетями – то и они, надо думать, не спят. Поверь, Пронин, я с тобой откровенен. Без провокаций обойдёмся на этот раз, – Эйтингон усмехнулся. – Мы оба знаем, что война неизбежна. Через год, три, может быть, через пять или десять лет, но это будет войны пострашнее Империалистической. Полмира в нее втянется. Мы будем по одну сторону, Гитлер – по другую. Несмотря на все пакты, так рано или поздно будет. Согласен?

– С этим трудно спорить. Пакт – это только передышка.

Им принесли какие-то пышные пирожные. Эйтингон улыбнулся официантке. И, когда она удалилась, продолжил разговор:

– Правильно. Необходимая передышка. А потом – бой. Но ты посмотри, что творится с нашей армией. Мы строим оборонную промышленность, вкладываем в это дело миллионы, народ недоедает. И это обоснованно. Но постоянные преобразования разрушают армию. И доносы… Есть, конечно, враги, есть троцкисты, заговорщики. Но сколько невинных жертв! Тут трудно не увидеть руку врага. Руку агента и, скорее всего, не одного. Их проверяют, а они ускользают. Только что закончилось следствие над генералом Рокоссовским. Его по этапу отправили. А я Костю с Гражданской знаю. Это наш человек, настоящий командир, без политических уклонов. Обвинения я читал, следствие смотрел – всё шито белыми нитками. Его называют польским шпионом. Польские дела я знаю досконально. Никаких связей с ними у Рокоссовского нет. Об этом мне и наши агенты в Варшаве докладывают. Надежные, проверенные агенты, которые в войну нам ох, как пригодятся. Это последняя капля для меня. Надо заниматься верхушкой РККА. Там вражеская агентура, которая играет на нашей борьбе с троцкистами, на нашей бдительности. Да и не только на ней. По части перевооружения, переформирования воинских частей тоже многое можно сказать. Нет, наша армия не стала слабее. Но она могла быть в два раза мощнее, если бы не эти постоянные реформы. Поверь, я изучил вопрос. И не в одиночку. Товарищ Берия тоже в курсе дела. Он тоже считает, что там черти знает, что творится – и надо искать врага. Ворошилов чист. Но он не всесилен. На него в решающий момент можно будет опереться, когда у нас аргументы будут. Да, Иван, я говорю – «у нас», потому что знаю, что ты поможешь нам в этом деле. В святом деле!

Пронин смотрел на Эйтингона с сомнением, тот сразу это уловил.

– Я всё знаю. Твоей работе в Риге это дельце не помешает. И даже очень хорошо, что враг уверен: ты увяз в прибалтийских делах. Нужен неожиданный ход. Ты на него способен. Стоп. А, может быть, ты сомневаешься в вине Рокоссовского и вообще считаешь, что я несу бред? Тогда так и скажи. И забудем о нашем разговоре без последствий.

Нет, Пронин примерно так же оценивал положение дел в армии. Просто его удивляла неожиданная откровенность Эйтингона. И – сразу такое предложение.

– Да нет, Наум, не горячись. Просто дай мне время на раздумья.

Официант принес кофейник и две чашки. Эйтингон ухаживал за гостем.

– Тебе нужно время? – спросил он немного разочарованно. Вообще, для опытного разведчика Эйтингон оставался слишком эмоциональным. Или просто устал и «развинтился» после муторного мексиканского дела? Всякое может быть. – Я думаю, ты сразу бросишься в бой. Но соглашусь, пожалуй. Тут требуется подумать хотя бы несколько часов. Нам встречаться в ближайшие дни, пожалуй, больше не стоит. Это могут неправильно понять. Завтра к тебе на Кузнецкий в 10 утра заглянет молочница. Если заплатишь её десяткой без сдачи – значит, ты согласился. При всех остальных вариантах – мы забываем сегодняшний разговор.

Пронин кивнул.

– А кофе здесь замечательный! Не хуже, чем в Латинской Америке, – сказал Эйтингон.

– И гораздо лучше, чем в Риге. Хотя там хорошие рестораны.

Эйтингон кивнул:

– Я там бывал. Симпатичный город. Один из лучших в Советском Союзе. С недавних пор.

Оба не без лукавства улыбнулись. Пронин сыграл определенную роль в том, что Латвия почти без жертв стала советской, как по мановению волшебной палочки.

Вечером Пронин ужинал дома, на Кузнецком мосту. Агаша приготовила жареные пирожки с мясом и с капустой, раздобыла свежих огурцов – из числа последних в этом году, припасла к угощению и бутылку армянского коньяку. И, конечно, чай заварила во вкусе Пронина – крепкий, прямиком прибывший из Индии.

Он задумчиво поглощал пирожки. Конечно, предложение Эйтингона – это и предложение товарища Берия. И дело явно не обойдется оперативными консультациями. Это настоящее расследование, тайное, которое, возможно, потребует продуманной легенды. Одно удивляло Пронина – смелость Эйтингона. Неужели он давно всё продумал и выбрал его, Пронина, для этой роли? Если у нас есть противники – они, конечно, засекли эту встречу в ресторане. Ведь агент в генеральном штабе или в числе заместителей Ворошилова, наверняка, имеет какую-то поддержку и в нашей конторе. По крайней мере, я имею право так предполагать.

У Пронина быстро проносились в голове комбинации, в которых действовали противники Берия в ЦК и в НКВД. Таковых имелось немало. Но и Лаврентий Павлович, конечно, умеет сковывать своих оппонентов. В таких делах он профессионал.

Пирожки со свежими огурцами – что может быть вкуснее? Пускай европейские диетологи считают такой ужин вредным. Гораздо важнее, что он создает хорошее настроение.

Насытившись, Пронин на скорую руку принял душ и уснул, обернувшись в вафельное полотенце. За последние дни он переутомился… Осеннее солнце, пробившееся через окно, разбудило его только часов в девять. Пронин отхлебнул морса, немного размялся и вспомнил про молочницу. У Эйтингона всё работало как часы: ровно в десять она позвонила в дверь. Пронину как раз недавно провели электрический звонок.

– Вы хотели нашенского молочка?

– Да, немного.

Она протянула ему крынку.

– Восемь целковых.

Пронин нашёл в бумажнике десятирублевку, сонно протянул ее женщине, улыбнулся – мол, сдачи не нужно.

– Благодарствуем, – она кивнула и исчезла.

Значит, решение принято, и игра началась. Что дальше? Это они с Эйтингоном не обсуждали. Пронин принял душ, позавтракал. Принесли утреннюю газету. И снова – звонок в дверь. На этот раз – долговязый молодой человек.

– Товарищ Пронин?

– Так точно. С кем имею честь?

– Павел Лавров. Я от Котова.

Пронин, конечно, знал, что Котов – это один из псевдонимов Эйтингона.

– Прошу в кабинет.

Они расселись в креслах. Лавров немного смущался, но говорил складно.

– Я передам вам слова товарища Котова. Ваш непосредственный начальник, товарищ Ковров, даст вам задание, вполне официальное, проверить прибалтийский отдел Генерального штаба. Вы знаете, что он организован год назад. У вас будет командировка на две недели. Разговор с Ковровым – сегодня в 16.00. Остальное пока по ситуации. А завтра вечером с вами встретится сам товарищ Котов.

– Ну что ж, всё понято. Послужим.

Прибалтийский отдел возглавлял бывший заместитель главного редактора «Правды» Льва Мехлиса, Семен Наконечный. Он недавно получил звание дивизионного комиссара и начал служить в Генштабе. Пронин знал его по Риге: Наконечный нередко приезжал на Балтику, его принимали на высоком уровне.

На Пронина он смотрел с проблесками страха в глазах.

– Прошу вас, Иван Николаевич, ни в чем себя не стеснять. Весь мой аппарат к вашим услугам.

– Расскажите, пожалуйста, о ключевых фигурах вашего отдела. Кто откуда, кто сколько лет служит в РККА.

– Отдел молодой. Из армейских старожилов у нас – только Скаченко. Павел Иванович Скаченко, ветеран Первой Конной. Он у нас за конницу отвечает и за артиллерию заодно.

– А чем он занимался после Гражданской войны?

– Окончил училище, академию. Служил в Полтавском округе, потом на Кавказе, с 1938 года – в Москве, в штабном аппарате. Человек общительный, веселый.

– Общительный? И каков у него круг знакомых, приятелей?

Наконечный пожал плечами.

– Да весь отдел! Он хлебосольный человек, широко отмечает праздники. Среди его друзей – артисты театра оперетты.

– Ишь ты!

– Да, Скаченко любят везде.

– А связи с иностранцами? – спросил Пронин напрямую.

– В глаза не бросаются. Но прихода Гитлера он командовал учениями, в которых участвовали немецкие офицеры. С одним из них – фамилии сразу не назову – подружился, несколько лет переписывался. Но потом бросил это дело. И даже после Пакта не возобновил.

– Разумно.

– Да, он не дурак. Не такой простак, каким кажется. И в политике разбирается.

Пронину понравились ответы Наконечного. Он явно не готовился к разговору, но неплохо знал подноготную своих подопечных. Сказывалась школа Мехлиса! Но Иван Николаевич не сомневался, что задание Эйтингона связано не только с Прибалтийским отделом. Этот отдел – только ширма, благовидный предлог, чтобы проникнуть в Генеральный штаб. Хотя… Интересующий нас объект вполне может действовать и в этом отделе.

Домой Пронин возвращался во тьме тьмущей, после десяти вечера, по пустому Кузнецкому. Ни души вокруг. Даже кошки московские куда-то подевались. Только слышно, как где-то вдали шуршат по дорогам последние автомобили. И все-таки Пронин расслышал чьи-то осторожные шаги. Подозрительные шаги. Иван Николаевич спокойно повернул в сторону, нырнул в арку, чуть прибавил шагу и остановился возле стены дома так, чтобы его невозможно было увидеть с улицы. Он сразу увидел преследователя, который остановился возле арки, огляделся – и пошёл вслед на Прониным. Молодой, лет двадцати, спортивный, в рабочей куртке и кепке. Пронин на всякий случай приготовился к драке.

– Пронин? – тихо спросил «спортсмен», шагнув во двор.

– Прошу вас представиться, молодой человек.

– Иванов, Петров, Сидоров. Какая разница?

Борзый парень!

– Значит, знакомиться не хотите?

– Познакомиться успеем. А сейчас я должен вас предупредить. Работаете в Риге и работайте. А из штаба уходите. Для Коврова объяснение сами придумайте. В противном случае головы вам не снести. Здесь серьёзные дела. А вы в нашей области, увы, не профессионал.

– Ты-то когда профессионалом стать успел?

«Спортсмен» достал из кармана ствол.

Пронин улыбнулся. Нервный всё-таки паренёк. Нет, он не направил пистолет на Пронина, но на всякий случай держал его в руке – в открытую.

– Ты меня до смерти напугал, Иванов-Петров-Сидоров. Но запомни одно. В Генштабе я выполняю поручение своего руководства. Это моя служба. Если руководство прикажет мне отбыть в Ригу – я немедленно это выполню.

– Мы вас предупредили, Пронин.

«Спортсмен» быстро ретировался.

«А ведь он меня испугался. Иначе не достал бы свою машинку. Испугался, что я могу его убить или скрутить, отвести куда-нибудь на допрос. Значит, парня послали без прикрытия. А, может быть, это Эйтингон решил таким нехитрым способом меня проверить на вшивость? Он, конечно, человек изобретательный, а такие нестандартные способы прощупывания соратников в нашем деле совсем не лишние». Пронин прошёлся по двору. Два шага до Лубянки, рукой подать до Кремля, а здесь только гусей не хватало. Пейзаж почти деревенский. Он присел на деревянную лавку, закрыл глаза. Просчитывал варианты, пытался разгадать ход этого странного парня.

Дома Пронина ждала не только Агаша. На кухне в позе мыслителя сидел над чашкой кофе Эйтингон.

– Заходи, Иван, присоединяйся! – низким, сипловатым баритоном окликнул он Пронина. – Кофе Агаша варить умеет.

Быстро этот находчивый товарищ освоился в его квартире! И машину во дворе я не заметил. Неужели пешком пришел товарищ Эйтингон?

– От пирожков он отказался, – обиженно сказала Агаша.

– В другой раз пирожки продегустируем, – ответил баритон. – Ну что, Иван, осваиваешься на новом месте?

Пронин присел рядом с Эйтингоном.

– Вовсю работаю с Наконечным. Сегодня обсуждали товарища Скаченко.

– Знаю, знаю его. И, кстати, он мне давно не нравится. Не знаю, на кого он работает, но мозгов у этого бывшего кавалериста для такой работы маловато. А хочешь совет?

– Давай.

– Обращай внимание на тех, кто чаще выступал с инициативами, писал начальству со всякими предложениями. Конечно, не только в прибалтийском отделе. Маловероятно, что враг окопался именно там.

– Рокоссовский. Если мы с вами уверены, что его оклеветали, думаю потянуть за эту ниточку.

– Хорошая идея. Хотя раскрутить её будет непросто. Предчувствую, что там многое запутанно. И найти инициатора в два счета не получится. Я, честно говоря, пытался, но так и не распутал этот клубок. Правда, у меня почти не было времени. Пришлось уплывать в Мексику. И еще одну идею тебе подкину. На этот раз – не просто мысли, а вполне реальная разработка. Ты понимаешь, что я не просто возглавлял группу, которая занималась устранением Троцкого. Я немало занимался троцкистами у нас в Союзе. Из ответственных чинов Генштаба таких осталось трое. Досье на них – на твоем столе. Это Харченко, Голдовский и Буров. У каждого из них – сравнительно незаметная должность. Бумажками занимаются. Но в армейском хозяйстве это немаловажные бумажки. Харченко на артиллерии специализируется, Голдовский и Буров – больше по политической части и по стратегическому планированию.

– И они все троя – убежденные троцкисты?

– Ну, без вождя стало трудно исповедовать троцкизм. Движение обезглавлено. Но они все работали с Троцким, все поддерживали его во время НЭПа и потом только номинально пересмотрели свои взгляды. Ради карьеры. Я тебе гарантирую, что они хотели бы видеть именно Троцкого вождем СССР. И как можно скорее поджечь костерок мировой революции. Есть еще тысяча мелочей и важных вопросов, по которым они близки к троцкизму. Кроме того, ты же не будешь отрицать, что до недавнего времени у нас действовали подпольные троцкистские кружки?

– В Москве? – спросил Пронин недоверчиво.

– Правильный вопрос. В Москве их уничтожили давно. Но в тех областях, где в партийных организациях оставалось немало троцкистов, такие кружки действовали. В Сибири, как ни странно, на Северном Кавказе. И эти товарищи посещали такие кружки достаточно регулярно. Раз в два – три месяца. И в остальное время держали связи с ними.

– Как же им удалось пережить чистки?

– Чистки – это суматоха. Гибнет немало непричастных, а главные агенты часто остаются невредимыми. А иначе у нас с тобой была бы очень простая работа. В контрразведке не бывает прямолинейных решений. По крайней мере, на длительном отрезке времени. Борьба идет, как у Алёхина, параллельно на ста досках, причем, вслепую. И каждый ход должен быть непредсказуемым. Понимаешь?

Пронин неопределенно покачал головой. Кажется, он задал слишком наивный вопрос. Возможно, Эйтингон теперь будет считать его простодушным дурачком. Ну, да ладно, работа покажет.

– Что, ребятушки, может, все-таки пирожков? Или картошечки пожарю, с луком?

– А нарежьте-ка нам бутерброды, глубокоуважаемая Агаша, – предложил Эйтингон. – У тебя найдется сыр или ветчина?

– Есть свежайшая ветчина из Елисеевского, – ответила Агаша. – И свежих огурчиков порежу.

– То, что надо, отлично. Просто замечательно.

Ветчина действительно была свежайшая. Кухню тут же заполонил её сладковатый запах, перебивая аромат кофе.

– Ты хорошо начал. Наконечного нужно испугать. Он не годится на главную роль, но через троцкистов вполне мог стать агентов американской разведки. Это мои домыслы, уж прости. Но ты сумеешь его прощупать. Он просто начнет совершать ошибки. Мои люди следят за ним.

– А за мной?

– Я еще не получал отчетов. Сегодня что-нибудь случилось? – Эйтингон изучающе посмотрел на Пронина.

– Был один странный до полного идиотизма уличный разговор.

– К нашим делам не имеющий отношения?

– Имеющий. И самое прямое. Меня запугивали. Такое почему-то каждый раз случается, когда берусь за новое дело. Еще с Гражданской войны.

– Ладно, с угрозами мы разберемся. Да ты и сам разберешься. А вот одного помощника я тебе выделю. Он побудет недели три твоим водителем, вполне официально. Завтра познакомитесь. Молодой парень, но способный. Отличный стрелок, спортсмен, по боксу первый разряд и прочее. При этом – не дурак. Зайцев Никита. Завтра с утра он за тобой заедет. Думаю, вы подружитесь, и он тебе понадобится. Доверять ему можешь вполне. Как мне. Ты ведь доверяешь мне?

Пронин засмеялся.

– Эх, товарищ Эйтингон, любишь ты всех проверять… И психологией слегка злоупотребляешь. Извини, но мне так показалось.

После этого они разговаривали только на равных: Пронин показал ему, что вторым номером быть не собирается. И Эйтингон смирился. Слишком нужен был ему Иван Николаевич в этом деле.

– Завтра встречаться не будем. Осваивайся там. О послезавтра вечером – сбор. Я тебя найду. Где будешь, там и найду.

Перед сном Пронин долго ворочался на подушке. Ему казалось, что водителем Зайцевым окажется Иванов-Петров-Сидоров. Это было бы эффектно, во вкусе Эйтингона. И проверка, и намек на доверие… Спал Пронин беспокойно, всё ворочался.

А утром его действительно ожидала черная эмка (собственно говоря, они и бывают только чёрными). Пронин познакомился с водителем. Нет, это был не тот незнакомец из подворотни… Тоже спортсмен, но пониже ростом и другой масти: слегка цыганистый брюнет.

– Давай, Никита, в Генштаб. Там и подождешь меня, и пообедаешь. Часов в 19 будь наготове. Больше заданий на сегодня не будет.

– Хорошее дело! – Зайцев широко улыбнулся.

Они плавно двигались по полупустым утренним московским улицам. Изредка можно было увидеть гремящий трамвай или передвигавшийся рывками ранний троллейбус.

Этот день Пронин решил посвятить товарищу Скаченко. Он встретил товарища из НКВД пирогами с вареньем и крепким чаем. Всё правильно, так про него и говорили: хлебосольный, общительный. Но поседевший и располневший кавалерист поглядывал на Пронина с опаской, рассуждал осторожно, немного суетился.

Над письменным столом висела большая раскрашенная фотография, на которой Скаченко – молодой командир – гордо сидел в седле, подняв над головой шашку. С тех пор он порядочно изменился.

– Много у нас ещё неразберихи, товарищ Пронин. Освоение нового вооружения идёт медленно. Командиры не всё понимают. Нужны оперативные курсы – на месяц-полтора, не больше. Просто для изучения новых орудий. Технические моменты, тактические… Не удаётся! Текучка заедает. Вот и товарищ Пономарев предлагает полугодичные школы для артиллеристов. Но как на полгода оторвать людей от службы? Вы думаете это возможно?

– Трудно.

– Вот и я говорю, что трудно. Совершенно с вами согласен, товарищ Пронин.

Скаченко нервно улыбнулся.

– А что, у этого Пономарёва много новых идей?

– Да полно! Он не в нашем отделе работает, уж года два как в центральном аппарате. Говорят, друг самого Ворошилова.

– Любопытно.

– Влиятельный человек, образованный. Мы-то учились в спешке. Главный мой университет был на Кубани, под Харьковом – когда белых били. Ворошилова я тоже знаю, но его другом себя назвать, конечно, не могу. Я тогда мелкой сошкой был.

– Насколько я знаю товарища Ворошилова, он с чинами не считается.

– Это верно. Он внимательный командир, всегда узнает, руку пожимает.

– А Пономарёв, говорите, к нему близок?

– Говорят. Говорят, он сейчас его первый советник. Причем, неофициально. А это иногда важнее любых должностей.

Скаченко тяжело вздохнул.

– А вам случалось общаться с этим Пономарёвым в дружеской обстановке? Так сказать, за рюмкой чаю?

Карие, немного выцветшие, глаза Скаченко сверкнули:

– Не тот человек. Он даже на банкетах одну рюмку цедит по два часа. Это что касается водки или коньячку. Винами тоже не интересуется. Баптист. Или больной. Или, скорее всего, просто большая скотина. Извините, товарищ Пронин, за прямота. В вас-то сразу масштаб виден. А Пономарёв из штанов вылезает, чтобы начальству понравиться.

В эту минуту Скаченко и сам вылезал из штанов, чтобы понравиться Пронину – и откровенничал напропалую.

– У нас из пяти первых маршалов трое оказались врагами народа. Так? Это правильно, партия и народ проявили бдительность. Но Пономареву такая ситуация очень даже выгодна и он надеется ею воспользоваться. Не для страну или партии, а для себя лично, понимаете? – Скаченко всё больше и больше обвинений навешивал на своего недруга. Это вызывало сомнения в его объективности. И все-таки Пронин отметил, что завтрашний день имеет смысл посвятить товарищу Пономареву – как говорил Скаченко, без пятнадцати минут красному маршалу.

На всякий случай, ближе к вечеру, Пронин осторожно порасспрашивал о Пономареве еще двоих штабистов. Один из них, судя по всему, почти ничего не знал об этом «великом интригане» – или слишком сильно шифровался. Второй назвал Пономарёва способным военачальником, высоко отозвался о его эрудиции:

– Он не сидит на месте, как многие из нас. Пономарёв всегда в работе. У него по каждому вопросу готово предложение. И ведь действительно Красную армию нужно реформировать. К большой наступательной войне мы ещё не готовы, об этом и товарищ Сталин говорил. А Пономарёв и в задачах промышленности разбирается. Грамотный товарищ, грамотный. Жаль, мало у нас таких.

Пронин нисколько не удивился столь противоположным оценкам. Скаченко – парень горячий, эмоциональный. Он и танцует от своих субъективных впечатлений. А молодого полковника больше интересует профессионализм Пономарёва. При этом оба могут ошибаться. Потому что, если Пономарёв работает на врага – он знает толк и в конспирации. То, что он – не дурак, уже ясно. Даже по завистливым монологам Скаченко.

Пономарёв принял Пронина не сразу. Иван Николаевич, по обыкновению, явился неожиданно – и адъютант продержал его в приёмной минут пятнадцать. Что ж, тут обижаться не приходилось. Зато Пономарев с открытой улыбкой вышел навстречу Пронину по ковровой дорожке своего внушительного кабинета.