Buch lesen: ««Акушеры». Первый сезон», Seite 2
8
Звонок местного телефона в родильном доме настроен так, что его слышно наверняка. Отвечает тот, кто ближе.
Мальвина строчила истории после обхода и не собиралась отвлекаться на посторонние разговоры, но ближе оказалась именно она.
– Здравствуйте! – мужской голос прозвучал мягко.
– Здравствуйте, – ответила Мальвина, прижав телефонную трубку плечом и продолжая писать.
– Я хотел бы поблагодарить Ваших маму и папу за то, что у них родилась такая чудесная дочь… – продолжал голос. – От Вашего взгляда день становится солнечным, а ночь звёздной. Говорить с Вами, видеть и слышать Вас – это счастье, о котором можно лишь мечтать…
Мальвина ни в коем случае не страдала заниженной самооценкой, но от такого монолога слегка опешила. Прежде чем она сообразила что-либо ответить, звонивший положил трубку.
Мальвина была в замешательстве. Поклонник – это, конечно же, почетно. Но она как-никак верная мужняя жена! Происшествие настолько ошеломило, что требовалось незамедлительно с кем-то поделиться!
Подходящий человек материализовался из ниоткуда, как, впрочем, и всегда: в ординаторскую вошла Фитера.
По лиричности звучания слово Фитера могло бы стать настоящим именем, но это было не оно. Количество коек в родильном доме позволяло иметь штатную единицу – физиотерапевта. Так вот, с лёгкой руки или языка Палыча, физиотерапевта сократила до Фитеры, что «а» – было очень даже благозвучно; «б» – соответствовало должности; «в» – нравилось всем, включая саму Фитеру.
Это была высокая молодая женщина с узким и всегда красным лицом, как будто на нём только что проводили какое-то физиолечение. Возможно так и было. Она шествовала царственно и повелевала ультразвук на молочные железы всему послеродовому отделению. Кроме того, Фитера была крайне любознательна и активна. Чтобы узнать или распространить какую-нибудь новость, лучшей кандидатуры не требовалось. Начальство и некоторые рядовые сотрудники иногда использовали это бесценное качество Фитеры.
Мальвина кратко, но близко к тексту пересказала «разговор», и Фитера в изумлении закатила глаза:
– Однако… Слушай, а есть предположения, кто бы это мог быть?!
– Я не уверена, – замялась Мальвина, – но не исключено, что это был кто-то из анестезиологов.
– О, ну тогда тебе и карты в руки! Ты же их там всех наперечёт знаешь! Чаще всех в операционной пасёшься! Давай, колись, кто из них на тебя запал?!
– Это так неожиданно… Я даже не знаю… Служебного романа мне только не хватало сейчас! Мы ведь беременеть пытаемся!
– Да ты что?! Вот так новость! Поздравляю!
– Так не с чем пока поздравлять-то… Полгода уже ничего не выходит…
– Ну иногда в этом деле помогает поменять партнёра! На ловца и зверь, как говорится!
– Фитера!!! Я приличная женщина!!!
– Да ладно, ладно… Я же пошутила…
В это время в отделении реанимации заступивший на смену анестезиолог гипнотизировал телефонный аппарат. Ему показалось? Или он перепутал девушек?
9
Объектом обожания анестезиолога была вовсе не Мальвина. Молчание в трубке его несколько насторожило, но не настолько, чтобы прекратить начатую партитуру. Речь он готовил самозабвенно: переписывал, зачеркивал, рвал бумагу, снова писал и учил наизусть. Выбор пал на телефон. Ему казалось, что для начала так правильнее.
Не то что бы он не верил в собственные силы (список побед был весьма убедительным), просто на этот раз, было не просто желание. Сердце волнительно стучало за грудиной. И это не имело отношения к нарушению ритма.
Она была особенной, но вовсе не потому, что моложе. Она не была красивой в классическом понимании. Зато как радар транслировала и одновременно принимала такую мощную энергию, что спокойно пройти мимо было просто невозможно.
Даже облачившись в бесформенную операционную робу и водрузив на голову несусветный марлевый шлем, она была царицей. Не принцессой, именно царицей! Он ни разу не видел её в гражданской одежде, но последние пару месяцев мечтал об этом. Вернее, в том числе об этом. А ещё вернее, предпочёл бы совсем без.
Смуглая кожа контрастировала с белым халатом. Босоножки на высоких каблуках подчёркивали тонкие лодыжки и не шли ни в какое сравнение с работящими зелёными тапочками. Чуть восточные черты лица не были правильными, но им и не надо было. Сексуальность – вот что выделяло её из всех.
Он был женат, но это не мешало его многочисленным служебным (и не только) романам. Он всегда оставлял себе место для манёвра и старался не заводить отношения слишком далеко. Но на этот раз чувствовал, что «пропал», хотя бы потому, что взялся за дело с утроенным рвением.
Была одна маленькая неловкость: предыдущая пассия. Надо было поскорее избавиться от неё как можно изящнее. Но не по причине утонченной натуры девушки, а как раз наоборот. Девушка работала поварихой на пищеблоке, что до определенного момента было крайне полезно, особенно на дежурствах. Последнее время он стал тяготиться как её вниманием, так и усиленным меню. В его интересах было разойтись полюбовно, потому что горячность натуры бывшей возлюбленной и тяжелые кухонные принадлежности не сулили в противном случае ничего хорошего.
Этот вопрос занимал его сейчас намного больше, чем ошибка с адресатом звонка. Девушки отделения патологии беременности, как ни крути, не были так импульсивны, как девушки пищеблока. Хотя и те и другие в совершенстве владели «холодным оружием»: одни в виде скальпеля, другие в виде столовых ножей.
Размышления анестезиолога прервал телефонный звонок. И на этот раз с адресатом не ошиблись:
– Во сколько освободишься, тюленчик мой? – замурлыкала она.
– Пока дел по горло.
– А я тебе бефстроганов из печёнки приготовила. С лучком, как ты любишь… И греночки с чесночком… Могу сама принести, если тебе не вырваться…
– Нет-нет, нести не надо! Мне не до еды сейчас! Полна коробочка народу! Как освобожусь, сам приду. Отложи мне пока, – ответил он, чувствуя слюноотделение как собака Павлова.
Про путь к сердцу через желудок – истинная правда. У поварихи в этом смысле всё ещё сохранялись преференции.
10
Не прийти на утреннюю планерку в родильном доме – это всё равно, что пропустить службу в монастыре, если ты послушник. Лишь один человек мог себе это позволить на законных основаниях. Нет, не главный врач. Его присутствие было тоже обязательным. Палыч! Как раз в это время он исполнял непосредственные служебные обязанности диетврача – снимал пробу на пищеблоке. Война войной, а качественный завтрак беременные и родильницы должны получить вовремя. Так что Палыч старался для общего блага.
Всё бы ничего, если бы планёрка – просто планерка – рабочие, как говорится, моменты. Но родильный дом был клинической базой, поэтому на планерках присутствовала «кафедра».
И без того умотавшийся за ночь дежурный врач держал ответ перед великим собранием не только за своё дежурство, но и за всё, что произошло в родильном доме за минувшие сутки.
Доктора выдыхали, если по каким-то уважительным причинам не присутствовал Профессор. Его пылкий темперамент был хорошо известен. Каждый, кто имел несчастье быть причастным к «спорным» событиям, познал, как летят искры, когда Зевс мчится своей на колеснице. Приходилось уворачиваться не только от искр, но и от самой колесницы.
– Да как вы смеете?! Я же женщина! – воскликнула однажды, «обожженная» профессорским вниманием.
– Закройте свой фонтан! – был ответ.
Дмитрийсаныч иногда выходил за пределы красноречия, но никак не мог остановиться. О том происшествии он не посмел рассказать даже жене. Вернее, «клинический случай» он, конечно же, рассказал, но умолчал о фонтане. Жена охала и обещала молиться.
В этот раз, несмотря на то, что дежурство было не её, ответ за сутки держала Ирина Фердинандовна. Она предусмотрительно отослала «по делам» коллегу, который до крайности был рад такому повороту событий и даже мысленно поблагодарил Профессора за вчерашний «косяк». Ирина Фердинандовна «держала марку» и доложила всех «заслуживающих» так, что комар носа не подточит. Желающих задавать лишние вопросы не оказалось. Что-то пробурчало «детство», вернее, заведующая детским отделением, поскольку «острая гипоксия» и «тяжелая медикаментозная депрессия» пошли и в их статистику.
После планёрки Ирина Фердинандовна постучалась и одновременно открыла дверь в профессорский кабинет.
– Можно, Дмитрийсаныч? – спросила она учтиво.
– Да-да! – был ответ.
– Ну что… Нам с Вами, надо сказать, повезло… – сказала она по-свойски, усаживаясь на диван. – Новорожденный чувствует себя удовлетворительно. Насколько это возможно в данной ситуации.
Профессор резко вскинул вверх подбородок и стал крутить головой то влево, то вправо. В такие моменты он напоминал петуха, сидящего на насесте и инспектирующего свой гарем.
– Сняли с ИВЛ? – коротко спросил он.
– Пока не сняли, но ребёнок стабилен, и есть небольшая положительная динамика.
– Давайте решим, что говорить маме. Я предлагаю – тугое обвитие пуповины.
Профессор заложил руки за спину и принялся расхаживать по кабинету. Он думал.
11
У Ирины Фердинандовны не было подружек. У нее были только подчиненные или вышестоящие руководители. Даже о своем семействе она рассказывала с точки зрения организатора: «Вот решила я, например, засолить десять банок огурцов. Значит один у меня огурцы моет и укладывает, второй рассол варит, третий закручивает. А кто всех организовал?!» В этот момент она вопрошающе-победоносно оглядывала слушателей.
Всем, конечно же, было ясно, что это не дочка – ученица выпускного класса. И уж тем более не муж – заведующий отделением реанимации в другой больнице. Зная крутой нрав жены, он ни за что бы не согласился работать с ней под одной крышей, тем более в таких «конкурирующих» специальностях. А вот дома подчинялся ей с удовольствием.
Начальство Ирина Фердинандовна принимала как начальство де-юре, но не де-факто. Оно, начальство, и само это признавало, поэтому заведующую отделением патологии не трогало. Начмед и главный врач прекрасно понимали, что в случае любой (ну мало ли) рокировки Ирина Фердинандовна окажется (не дай Бог!) на их месте и будет чувствовать себя вполне органично.
В общем, Ирина Фердинандовна не дружила ни с кем. А вот с ней дружили все. Но с одним человеком она всё-таки общалась чаще других – с заведующей родовым блоком. Хоть и трудно было представить людей более разных.
Вторую заведующую звали Рита Игоревна. Из уст Палыча она звучала как Ритатигровна. Придумав такое удачное, на его взгляд, прозвище, он каждый раз радовался как ребёнок, хоть и получал очередной нагоняй от Риты Игоревны.
– Я когда-нибудь тебя, Палыч, пришибу! – вопила она.
С копной коротко стриженных рыжих волос и веснушчатым мальчишеским носом, она и правда походила на молодую тигрицу, которой палец в рот (пасть) класть не стоит. На шее у Риты Игоревны всегда болтались несколько совершенно не связанных общей идеей украшений. Родовое отделение было её родным домом.
Самая обыкновенная картинка родового блока, когда все три родовых стола заняты уже «ушитыми» и укрытыми одеялами родильницами, а между ними в длинном, до пола акушерском фартуке, иногда босая дрейфует Ритатигровна. Случайные капли крови на лице почти не отличаются от веснушек.
Нет-нет, ничего кровожадного она не совершала! А к женщинам, наоборот, относилась очень даже уважительно. Просто ночная страда выдавалась иногда такой жаркой, что дежурившая Рита Игоревна едва успевала принимать пополнение. «Уделав в конец» рабочую обувь, она разувалась и шлёпала голыми пятками по серому мраморному полу.
– Да как же вы, Рита Игоревна?! Это же кровь! Гепатиты и всё такое…
– У меня все женщины обследованные! – убедительно возражала она. – Ноги помою!
Передав по смене родильниц вновь пришедшим ординаторам и самой себе (естественно, что заведующая оставалась работать в день), она действительно отправлялась в душ, а потом в личную ординаторскую Ирины Фердинандовны. Там можно было заварить кофе, раскрыть окно и спокойненько покурить.
12
Анонимный любовный звонок продолжал будоражить воображение. При каждой встрече с Мальвиной Фитера заговорщецки улыбалась, а в отделении реанимации немедленно преврашалась в глаза и уши, в надежде раздобыть дополнительную информацию. Фитера обожала любого рода интриги, слухи и пикантные обстоятельства, а зачастую сама им способствовала.
К большому сожалению, пока не удалось получить ни подтверждения, ни опровержения того, что звонок был сделан одним из анестезиологов. Но Фитера не теряла азарта и теперь направлялась в отделение патологии за свежими новостями от Мальвины.
В ординаторской она застала не только подругу, поэтому разговор тет-а-тет пришлось отложить.
Был один из дней относительного спокойствия, когда коллеги могли «ходить в гости» в соседние отделения, как по рабочим вопросам, так и для чаепития. Спокойствие для родильного дома – понятие очень зыбкое и относительное. Но всё же.
Предположить возраст заведующей послеродовым отделением никто не решался. Крашеные в натуральный блонд волосы были безупречно уложены, словно она только что вышла из парикмахерского салона. Белоснежный брючный костюм, вероятно, был сшит на заказ и выглядел дизайнерским нарядом.
– Даже на смертном одре я не признаюсь своим домашним, сколько стоит моя новая сумочка!
Из домашних у Марият, так звали заведующую, был молодой муж и ребёнок школьного возраста, значительно старше последнего брачного союза. Она поощряла, чтобы пациенты и коллеги, особенно молодые, называли её без отчества. Палыч настаивал, что это тоже один из способов «подмолодиться».
– Что я вижу?! У тебя штопаные колготки?! – воскликнула Марият, обращаясь к Мальвине.
– А что такого? – ответила та, но на всякий случай сняла зеленый тапочек и подтянула капрон так, чтобы скрыть шов.
– Женщина не должна позволять себе ходить в штопаных колготках! Никогда и ни за что! Ещё раз увижу такое – перестану брать с собой на операции!
Оперировала Марият прекрасно, поучиться было чему. И конечно же Мальвина не собиралась лишаться возможности ассистировать из-за каких-то там колготок.
– Больше не буду! – пообещала она.
– Выброси их немедленно!
Мальвина выскочила из ординаторской, едва не столкнувшись с Палычем, который, сняв обеденную пробу на пищеблоке, двигался в сторону десерта «где дадут». Из-за большого количества молодёжи в отделении патологии шансы были выше. Рачительная Марият, например, с полученными благодарностями расставалась неохотно. Даже если это была коробка конфет.
– Весь цвет нации собрался! – воскликнул Палыч, завидев среди прочих Марият. – А где прекрасная Ирина, владычица сердец? И куда столь стремительно прогарцевала молодая кобылка Мальвина?
– К своему тайному поклоннику, наверное! – ничуть не смущаясь, выдала Фитера.
На неё тут же обратилось несколько удивленных взглядов.
13
– Ну… Фитера, не томи! Давай подробностей! Желательно грязных, – хохотнул Палыч.
– Я чужих тайн сроду не выдаю!
Фитера, конечно же, лукавила. В родильном доме ходило негласное поверье: хочешь, чтобы информация дошла последнего рядового – поделись с Фитерой. Была всего лишь одна провальная ситуация, когда Фитера не справилась со сбором информации и наваляла по-крупному: день рождения главного врача!
На вопрос Фитеры о том, какие цветы предпочитает босс, секретарь главного врача, женщина серьёзная, односложно ответила: «горшечные!». Не настояв на уточнениях, Фитера незамедлительно организовала сбор денег.
Когда «делегация» явилась в кабинет с сердечными поздравлениями и горшком душистой азалии, глаза и рот именинницы расширились. Но не от восхищения, а от ужаса.
– Немедленно выйдите! – завопила она.
Даже когда главный врач стал беспрестанно чихать, вынужденно вдыхая аромат азалии, а секретарша выталкивала Фитеру с горшком в руках из кабинета, она продолжала выкрикивать поздравительную речь.
Два с половиной часа босса откапывали и обкалывали анестезиологи, а Фитера «учёным котом» ходила взад и вперед по приемной, чтобы принести извинения.
Азалию немедленно унесли в пищеблок, а вопрос с подарком пришлось решать экспромтом. Фитера, однако, провернула дело так, что деньги сдали повторно. Даже у Палыча не получилось отвертеться. Историю с горшком он припоминал ей при каждом удобном случае. И даже без него.
Воспользовавшись заминкой с рваными колготками и отсутствием Мальвины, Фитера как на духу выложила информацию о звонке во всех деталях.
Смуглянка, возможно, не придала бы никакого значения трепу Фитеры, да только осознав свою ошибку с адресатом, анестезиолог в тот же день перезвонил и повторил свой монолог слово в слово, он ведь был записан на бумажке, но уже нужному адресату.
Смуглянка удивилась флешбэку, хотя не подала виду.
Фитера совершенно случайно снизила шансы незадачливого поклонника. Но он ещё об этом не знал.
Мальвину встретили восхищенными взглядами, а некоторые даже аплодисментами.
– Ну что сказать, моя же школа! – воскликнула Марият. – Умеешь, когда захочешь!
Сама Марият мужчин любила и искусно с ними флиртовала. Количеством историй «из любовной лирики» она могла бы посостязаться с самим Палычем. Из любимых была про «красную дорожку»: «И он почему-то решил, что я одинокая женщина, которая пытается подцепить себе кавалера! Ну, это, в общем-то, для меня не проблема! Я решила его не разубеждать. Только представьте его удивление, когда у трапа меня встречали с шикарным букетом роз, а потом подхватили на руки и понесли по красной дорожке!»
В рассказе Марият всё было чистой правдой, кроме красной дорожки. Но это совершенно незначительная деталь.
– Я что-то пропустила? – недоуменно спросила Мальвина.
– В операционную пока никого не вызывали, – съязвила Смуглянка.
– А что тут у нас за великое собрание?
Следом за Мальвиной в ординаторской появились Фердинандовна и подружка.
– Паровоз летит, колёса стерлися… – запел Палыч мелодично. – Входите, Ритатигровна… О, и Вы здесь, прекрасная Ирина!
– Палыч, я когда-нибудь тебя все-таки пришибу! – незамедлительно ответила одна из них.
14
Ирина Фердинандовна, когда хотела, была милейшим человеком и приятным собеседником. Она даже считала себя «демократичным» руководителем, готовым к диалогу и компромиссам.
На работе, конечно, она могла вводить коллег в заблуждение по этому поводу, но только не дома.
Муж Фердинандовны, услышав что-нибудь подобное за чтением вечерних газет, поглубже вжимался в кресло и пошире закрывался печатным изданием. Он, как ни кто другой, знал, что ни о какой демократии не может идти речи. Ярко выраженный холерический темперамент совершенно этому не способствовал. Ирина Фердинандовна могла вспыхнуть как спичка сама, а потом сжечь прилегающие территории со всеми обитателями.
Успокаивалась она также быстро, как воспламенялась. Чего нельзя было сказать о попавших в зону бедствия. Не один литр валерианки был выпит коллегами после встречи в маленьком кабинете.
В этом было их несомненное сходство с Профессором. Но только отчасти. Да, он тоже был способен моментально выйти из себя, а после «профессорских планерок» в ход, бывало, шла не одна валерианка. На этом сходство заканчивалось. Профессор сам был раним и переживал после не меньше тех, на кого орал пять минут назад.
Фердинандовна не переживала никогда. И это помогало ей быть эффективным руководителем. Вопросы семьи она решала с этих же позиций.
«Самая большая моя ответственность – это работа. Дома – всё просто. Организовать процесс – главное там и там».
Если на работе у коллег выбора никакого не было, попадать ли под темперамент Фердинандовны, то у домашних он был. И муж был сознательно согласен попадать. Он любил жену, а в опасный момент просто закрывался газетой.
Разного рода шуры-муры на рабочем месте Фердинандовна ни в шутку, ни в серьез не одобряла. К институту брака она относилась уважительно, как и к собственному мужу. Она не замечала его трюк с газетой, но не замечать самого «Фердинандыща» не могла. Она любила своего мужа.
Рассказ Фитеры на бис об анонимном любовном звонке Ирина Фердинандовна восприняла настороженно. Всё, что могло хоть как-то отрицательно сказаться на рабочем процессе, подлежало тщательной инспекции.
Рита Игоревна, хоть была и деятельным акушером, натуру имела более романтичную и поверхностную. Ничего опасного в назревающей интрижке она не усмотрела ни для общества, ни для себя лично. Претензии она высказала только к Палычу, да и то ровно до того момента, пока он не преподнёс ей чай с конфеткой.
Итак, все сидячие места в ординаторской отделения патологии были заняты.
