Через несколько дней я выхожу из клиники[2] и тогда с готовностью выполню Вашу просьбу – в уверенности, что она не имеет ни малейшего отношения к Вашему желанию «подурить».
Леонид Андреев
2
14 сент<ября> <1>910
Я не скажу тебе, к<а>к жадно с тобою встречи я ищу[4] – ты все равно не поверишь, Надеждочка! А это приблизительно верно, почти факт. Не знаю почему, но последнее время я упорно галлюцинирую твоими глазами – ты очень хорошо смеешься, Надеждочка! Будь это по телефону – я попросил бы тебя засмеяться, а будь ближе, напр<имер>, в Орле…
То сегодня мы поехали бы в Нарышкино[5]. По-е-хали!
Может же быть такая потребность: время от времени видеть тебя, хорошенькая моя прелесть, – это ужасно верно, хотя я и шучу. Вот говорю «моя», а ведь это же чепуха! Должно быть притяжательное, а только оно притязательное, и больше ничего. Но к<а>к бы это устроить: при посредстве только бумаги и только чернил поцеловать тебя?
Обещания свои я исполняю скверно, это правда, но не все и не всегда. Не писал тебе потому, что все лето был болен и, кроме того, была тоска. Ты знаешь, что это за штука? Скверная штука. Сейчас она прошла к<а>к и нездоровье (относительно, конечно), я работаю и живу. А живу – значит хочу поцеловать тебя, к<а>к не верти, а все к тому же приходишь. Может быть, ты хочешь, чтобы я писал о деле – но ей Богу, не могу. Это не легкомыслие, а самый сердечный, самый широкий тебе привет.
Скучное и тяжелое было у меня лето, Надеждочка. Один еврейчик описывал в сочинении, к<а>к проводил лето: «Лето провел скучно, а если раз ездил на лодке, – так что?»
Ну и я так же. Целых три лета пошли у меня к дьяволу, провалились в преисподнюю. И вот приходится переводить жизнь на зиму – это грустно. Влюбляться в комнатах, грустить в шубе, клясться перед люстрою – нет, когда приеду в Москву, мы отправимся кататься на Воробьевы. Или не хочешь ли в Петровско-Разумовское? Возьмем бутерброТов[6].
Газеты врут обо мне во всех направлениях: киевско-харьковском, московском, психиатрическом[7]. Но в Москву я приеду – это факт[8]. Когда? Должно быть в октябре. Тогда буду делать все полезное, ты удивишься. И не потому, что потому – а потому что с детства верю в твой талант. Это не шутка. И мне так нравится, что ты работаешь, действуешь. Постараемся, Надеждочка!
В деревне я сейчас один – ежели не считать семьи в 15 душ. Один в том смысле, что жена[9] за границей, будет лечиться месяца полтора – два. Конечно, навещают добрые женские души, но ты поверишь – я ни в кого не влюблен! Разве только в тебя немножко, но ты этому не верь. Пожалуйста, не верь мне ни на грош!
Ах, Надеждочка! Если бы взор мой был магнитен (от слова магнит), я навел бы его на тебя, и ты по проволоке прилетела бы сюда, и я взял бы тебя и немедленно, даже не распечатав, отослал бы назад! – Вру, голубчик.
Напиши мне получше что-нибудь. Скажи, что тоже влюблена немножко, а я тоже не поверю – и будет так весело!
«Твой» Л.
О Якове[10] не хочу говорить, очень печально. Много думал о нем, и хорошо, что ты мне написала о нем.