Мишаня и сам засёк Марусю, головы в ее сторону не повернул и смотрел на рабочих. Машка отошла подальше от гадского босса и встала между мужиками.
– Не, парни. Снимай для начала с середины. – Мужики не вняли, но Машка настырная. – Хренли уставились? Расчет тяжести балки вам предъявить? Лупанете с краю, на фиг все послетает, если смесь не затвердела. Среднюю снимай!
Ну, сработало. Начали тянуть среднюю опору. Машка затаив дыхание, смотрела и уже понимала инжеренским своим догоном, что все отлично. Мост стоял крепко. Опорные балки держали надёжно.
Еще час возни и мата, и все закончилось.
– Михал Андреич, тест через три дня. Гоните машины.
Машка уже не слушала, зачем? Развернулась уйти, но не дал ей Волохов:
– Маш, сюда иди, – вот те и «здрасти», и «извини».
– Слушаю.
– Это я тебя слушаю. Зачем явилась? Мост не твоя зона ответственности.
– Ответ неверный. В мою зону ответственности входит принятие, оценка и корректная архивация технической документации объектов населенного пункта. Мост – объект. Сейчас проверю все документы, заберу и отнесу в администрацию. Время арихвации не ограничено, если только объект не принадлежит, согласно классификатору к оборонно-промышленному комплексу. Вы, барин, на мосту не собираетесь пушки размещать? Нет? Тогда архивировать буду по мере надобности.
– Объект еще не готов. Не выпендривайся.
– А документы готовы и сейчас их передают вашему заму Зазулину. Разрешите идти проверить?
– Проверяй и уходи.
– Что так? Видеть меня не хотите?
И Мишка закипел! Он целый час поглядывал на Кан, пока та буравила взглядом мост, и ни разу на него, Мишку, не посмотрела. Мало того, что он извелся за ночь, получил от Кан по морде, так эта фифа еще и моську воротит! Ишь, на «вы» величает, будто и не договорились вчера перейти на «ты».
Вдобавок, выглядит сегодня особенно хорошо. Волосы блестят, гладкая, смугловатая кожа сияет и глазищи ярче звезд. И попка такая …такая… Тьфу, наказание!
– А если не хочу, сгинешь? – началась «вторая часть Марлезонского балета».
– Да и сгинула бы, вы же сами позвали!
Точно, сам, и от этого Мишаньке не стало веселее:
– Проверяй документы, забирай и иди.
– Слушаюсь, барин.
А тут еще как назло нарисовался Мазур:
– Маш, ну как? Помощь нужна?
– Нет, Алька. Сейчас документы заберу и пойдем, – и правда, забрала, проверила, и ушли они с Альбертиком, мило беседуя.
Под руку Мишке не вовремя подлез фельдшер Федюня:
– Михал Андреич, пора повязку менять.
– Сгинь, Федь. Дела у меня.
– Никак не могу. А если рана загниёт? Не…надо поменять.
– Сгинь, сказал! – рявкнул Мишка и пошел домой.
Поспать не получилось толком, спину драло. Почитать уселся, не смог. Вытерпел пытки фельдшера, который прибыл на дом для перевязки и снова не находил себе места. Так и валандался, бедняга, пока глубокой ночью не сморило его прямо на диване в гостиной.
Машулька провела субботу прекрасно: и шторки-то они с Еленкой повесили, и чаю наглотались, будто бы с запасом на целый год. Вечерком пришел Альберт, и хоть и был он недоволен Еленкиным присутствием, но смирился, и все трое отправились гулять. К слову, Бабья коса, это нечто! Корабельные сосны, широкий разлив реки и песчаный пляж. По апрелю все виделось не так ярко, но летом, уж точно, будет райское место.
Воскресенье прошло в домашних хлопотах и помощи деду Самбрере. У того «сверзился» со «шкапа» старый проигрыватель, и Машульке снова пришлось починять допотопную вещь, наподобие утюга бабки Палны прямо на пороге дома деда. Мазур крутился рядом и потешал ее и Самрберу веселыми историями из жизни села. Если бы не хмурое лицо Волохова, который проходил мимо в момент, когда Альберт принялся шептать Машке на ухо анекдот, то день можно было бы назвать приятным во всех смыслах.
Понедельник Кан отметила ударным трудом. Удалось ей, хоть и отчасти, разобраться с линией новой. А вот вечером случилось кое-что.
На подходах к своему дому, приметила Маша собрание у порога Администрации. Председательствовал фельдшер Федя, рядом стояли Зазулин, Самбрера и Бекасов-младший.
– Не дается. Я и так и эдак. Орёт! В субботу еще куда ни шло, рычал, но давался, а с воскресенья, как чёрт в него вселился. Может, у него уже сепсис начался? И температура повысилась? С того и бесится.
– Не в духах, Андреич, это точно. Илья, пойди, потрынди с ним, – Самбрера предлагал хороший дипломатический вариант Бекасову.
– Я ему звонил сегодня, так он обругал меня и трубку бросил. Не…не пойду. Давай ты, дед. Андреич стариков не больно убивает.
Дедок поморщился и полез на порог. Минут через пять всем стало понятно, что миротворческая миссия провалилась. Машка наблюдала за всем этим со своего крылечка. И знаете, что? Слегка волновалась…
Самбрера почесал в затылке под кепкой своей вязаной и увидел Машку:
– Маня, подь сюды.
Машке не улыбалось участвовать в собрании, но отказать не смогла:
– Что, деда? – подползла медленно, с неохотой.
– Давай ты, теперича.
– Я?! Да он меня в окно выкинет! – Судя по лицам, мужики тоже так считали. – Вы что, народ?!
– Марья Сергевна, иди. Тебя он послушает. Что случилось, не знаю, но такого концерта от Андреича я еще не видал. Может, горе какое? Письмо получил, а? Или телеграмму? – Федя искал любые варианты помощи капризному пациенту.
– Не приносила я ему ничего, – ввязалась в разговор, проходящая мимо собрания почтальон Нина Протасова. – Может, звонил кто, а?
Теперь все, включая Нину, смотрели на Машку.
– Не пойду я никуда. Вы что, не видели, как он меня гонял?
– Машка, иди. И давай там…погромче. Может, психанет и выдаст что там у него?
– Василь Иваныч, вот вы придумали. Меня на амбразуру?
– Не тронет он тебя. Иди, сказано! – И все согласно забубнили, однако в глазах селян ясно читалось: «Прощай, Маша».
Пришлось идти. Машка сама время от времени вспоминала и пощечину Волохову, и слова его подлые, но злости особой уже не чувствовала. Прав был Самбрера. Отходчивая. Машуля никак не могла понять, с чего тогда у Волохова «кукушка улетела»? Сидели, тихо, мирно… И на тебе.
Потопталась у кабинета, потом рискнула дверь приоткрыть и заглянуть одним глазком. Волохов стучал по клавиатуре и лицо его … Да и фиг с ним! Машка обозлилась совершенно. Подумаешь, барин какой. Народ за него беспокоится, а он вздумал капризничать!
– Михаил Андреевич, добрый вечер, – смелость Кан убывала по мере того, как глаза Волохова темнели от злости.
– Не вызывал.
– Я сама вызвалась.
– Что нужно?
– Нужно, чтобы вы дали возможность доктору сделать перевязку.
– Это к работе не относится. Можешь быть свободна, – Мишка старался не кричать.
– Я и так свободна, – ну, не поняла она состояния босса и получила по полной.
– Правда? Ну, давай, поведай о своей свободе. Все ли нравится? Как там Бабья коса? Альбертик не оплошал? Нет?
Вот хамло!
– Это не твое собачье дело. Еще раз по морде захотел? Запросто, – почти по слогам произнесла смелая Кан.
– Руки переломаю, если еще раз ко мне прикоснешься! – взревел Волохов.
– Да конечно! А чего же еще от тебя ждать?! Самодур! У тебя в голове что, взрыв что ли? Мозги разнесло по углам?! Тебе повязку надо сменить. А я так и быть, по причине твоей безмозглости, не стану обижаться на твои хамские замечания и пошлые двусмысленности, – понесло и Машульку!
Мишка взвился с кресла и ринулся к Машке: навис и выплюнул злую речь:
– Я не желаю слушать нотаций от какой-то залетной дешев…– и остановился, заткнулся, захлебнулся словом неприличным и оскорбительным.
Машка поняла, что он хотел сказать, и сама замолчала, правда ненадолго:
– Ну, давай…говори. Дешевка? Шалава? – глаза подняла на него до того огромные, что у Мишки дыхание сбилось. – За что, Миш? Что я такого сделала, чтобы вот эти слова в меня летели?
Мишка и сам понимал, что творится с ним странное, необъяснимое. И Кан тому причиной. Так же понимал, что орёт он и пугает девушку вовсе ни за что. Гнев слетел, как осенний лист с дерева и …
– Машка, извини, – тяжело произнес, вязко так.
Вот они, бруталы и властелины. Есть в них и привлекательность, но больше горя и разочарования. Да и сами они, такие вот несгибаемые мужики иной раз маются собственным характером. Извиниться, запросто и душевно, это же целый подвиг.
Маша услышав голос, которым сказаны были эти два простейших слова, поняла кое-что. Может именно сейчас и снизошла на нее мудрость? Человеческое что-то? Характер свой она уняла и приняла искренние, тяжелые слова грозного босса.
– Миш, может я тебя обидела чем-то? Ну…то есть, обидела, даже наверняка. Я-то не обижаюсь, ты просто скажи, что случилось? У тебя горе? Может, помощь нужна? Ты только намекни. Не молчи, пожалуйста.
Волохов даже глаза прикрыл. Ну, что ей ответить? Как ей объяснить то, чего он и сам толком не понимает? Мишке было совершенно ясны только две вещи: ему НЕ нравятся шуры-муры Кан и Мазура и он, определенно, НЕ влюблен в Машу. Отсюда вопрос, с чего он так бесится, а? Вчера увидел, как парочка миловалась у деда Самбреры на крыльце и чуть не разогнал их обоих. Федюня еще взбесил – лечись, лечись… Совесть грызла за то, что обидел Машку. А в башке постоянно крутилась мысль, что Кан его Заноза и больше ничья. С фига ли? Вот загадка. Ладно бы Заноза в сердце, так ведь не в нём, а совсем в другой точке организма, той, что начинается на букву «ж».
И вот стоит перед ним сейчас эта Заноза и больно жалит взглядом своим бархатным сочувствующим. Тревожится за него? Да что ж такое, то?!
– У меня тоже…личная причина, – с одной стороны солгал, а с другой нет. Ведь это в его, личной, голове творится и множится хаос, а значит, причина личная и точка!
Машка наблюдала за выражением лица босса своего и ощущала буквально физически, его душевные терзания. Ну, по крайней мере, ей так казалось. Его женщина бросила?! Та самая, которая «не в пример ей, селёдке»? А если изменила, а? Тогда у ее босса полный кирдык. Машка могла понять, как никто другой, что такое разбитое сердце, потому и прониклась к Волохову и принялась утешать. Сочувствовала искренне, и совершенно не осознавая, сделала то, что делала обычно ее мама, помогая отцу преодолевать мелкие и крупные жизненные трудности: подошла поближе и положила узкую ладошку ему на грудь, погладила, потом поправила воротничок рубашки.
– Мишенька, ну и бог с ней. Подумаешь, бросила. Дурочка она! Ты классный парень, честно. Ну, характер у тебя не сахар, зато ты умный, сильный и управленец из тебя первый сорт. И красивый даже. По тебе половина села сохнет. Мне рассказали!
Волохов с трудом не уронил «челюсть на грудь»!
– Меня никто не бросал, – только и смог выдавить из себя очешуевший Мишаня.
Такой Кан он еще не видел: и голос-то у нее ласковый, и ладошка-то у нее нежная, и говорит-то так сладко, аж слипается всё, включая слово на букву «ж».
– Вы расстались? И тебе плохо, да? – тут Машка чуть не прослезилась, разом вспомнив Юру и свою ситуацию непростую.
– Не расставались, – Мишка прислушивался к собственным ощущениям, понимая, что ему очень даже нравится такая вот Маруся и ее ручка на его груди.
– Изменила? – шепотом спросила Машка.
– Нет.
Оба застыли, буквально примерзли к месту. Маша очнулась первой и выдавила из себя еще один вопрос, который задавать не стоило:
– У тебя со здоровьем что-то приключилось, да? Ну… в смысле…не можешь? – Машка не понимала в чем дело.
Волохов сказал, что причина личная, и она, как настоящая женщина, сделала вывод, что это как-то связано с делами сердечными. Если не бросала, не расстались и не было измены, то дело в его мужской состоятельности и это помеха его любви. Что тут скажешь, иногда даже самые адекватные девушки забывают о логике.
Когда до Волохова дошел смысл заданного вопроса, у него чуть пар из ушей не пошел, а одновременно захотелось смеяться. Выбрал он второе. Заржал, простите, так, что Машка подпрыгнула от децибелов.
– Ты что ржешь?! – отскочила от него на метр, поняла мигом всю глупость свою, потому и рассердилась, как чёрт! – Мозги мне пудришь?! Урод! Иди к чёрту! Пусть спина твоя сгниёт до костей! Не хочешь лечить, подыхай тут один! – и ринулась на выход.
– Маш, стой, подожди, – Волохов смеясь, как не в себя, поймал за руку Занозу и уйти не дал. – Ох…
И ржет! Машка изворачивалась, руку пыталась выдернуть, дергалась, да куда там? Хватка медвежья.
– Отпусти! Отпусти, сказала! Гад полоумный!
– Все, все… – Мишка постарался сдержать свой идиотский ржачь. – Маш, вот не думал, что в тебе столько человеколюбия. Прямо, мать Тереза.
– Еще и издеваешься? Знаешь что, Волохов, не буду я с тобой работать. Завтра же свалю отсюда на фиг! Достал ты меня по самое некуда!
– Так, стоп! Прекрати истерику. Никто никуда не свалит! Маш, послушай меня и не перебивай, ладно?
– Ага, щаз! У меня и так лапша твоя с ушей падает! Некуда больше вешать!
– Никакой лапши я тебе не вешал. Ты сама решила все и поняла так, как смогла. Маш! Да, прекрати дергаться! – Мишка притянул Кан к себе поближе и ручищами своими цапнул ее за плечи, встряхнул, заставляя посмотреть на себя. – У меня, действительно, личная причина. Но она не связана с ба…в смысле, с женщиной. Хотя…. Короче, суть не в том.
– Да мне по фиг, с чем и что у тебя связано!
– Я обидел тебя. И чувствую себя паскудно. Никаких таких слов ты не заслужила, тут ты права.
Машка дергаться перестала и разглядывала теперь яркие серые глаза босса. И брови такие, вразлет…
– Паскудно? Так тебе и надо, – уже без всяких там негативных эмоций произнесла Машка.
– Лучше не надо. В общем так, Кан, я больше не говорю тебе таких слов, а ты больше не говори, что я импотент. Накаркаешь еще, Заноза черноглазая, – и снова фыркнул смешливо.
– Ты точно, больной, – Машку уже отпустило совершенно и она аккуратно стряхнула барские руки со своих плеч. – Миш, дай Федюне повязку сменить. Люди за тебя переживают, а ты тут дурью маешься. И вообще, у меня рабочий день закончился. Я есть хочу и на диван хочу.
Волохов улыбнулся и отпустил Занозу. Она ушла, а он еще продолжал улыбаться. И вот что характерно, никакой больше депрессии и самоедства. Как бабка отшептала. Чудеса!
В это время собрание у порога администрации грызло ногти от переживаний и нетерпения. Когда Машка вошла к Волохову, было тихо, потом крик и ругань, потом молчание (страшное, между прочим) потом дикий ржачь Волохова и снова крики, но уже Машкины. Слов не разобрали, но эмоции прочухали в полной мере.
– Глянь, не убил! – Бекасов-младший толкнул локтем Самбреру, завидев Машутку.
– Я ж говорил, а вы не верили! – радовался дед.
– Слава те господи! – выдохнула Ниночка.
– Так чё…идти или как? Повязку-то менять… – фельдшер Федя не был уверен, что его не прибьют, он же не смелая Заноза.
Машка спустилась с крыльца:
– Иди, Федя, получай своего пациента. На твоем месте я бы ему еще и голову проверила вместе со спиной, – и ушла в свой чудо-домик.
– Она ему череп раскроила что ль? – фельдшер обращался к собранию.
– Да н-е-е-е… Мозг маненько вправила, – Самбрера был близок к истине.
– Вот девка, а? Страху совсем нет, – Ниночка прониклась восхищением.
– Народ, давайте закругляться. Федь, иди к Андреичу. Дед, пойдем до дому провожу, мне по дороге. Нинка, тебе в магазинку надо? Идем нето,– подвел итог Бекасов и все разошлись.
Глава 8
– А ежели рухнет? – Сельские мужики толпились у нового моста. – Прощай машина, да?
– Да с твоей машиной проститься надо было еще лет десять тому назад, Митяй! Ты и езжай, избавься от рухляди своей!
Подошел Волохов и примолкли все:
– Так, народ, я поеду первым. Потом едем двумя машинами. Бекас, давай грузовики снаряди, опробуем сразу на двух и посмотрим, как разъедутся две грузовые.
Оно, конечно слово барское, но боязно все равно.
– Ни в коем случае! – ввинтилась в разговор Машка! – Только легковая. А я проверю деформацию. Если градус превысит, закрою! Грузовики пускать сегодня нельзя никак!
– Марья Сергевна, помолчи, – Волохов насупился. – Мост надо открыть как можно быстрее. Горим по срокам.
– Михал Андреич, это элементарная техника безопасности.
– Марья Сергевна, давай сначала тест проведем, а потом начнем панику, – Мишка не сердился и говорил спокойно, даже тихо, прячась в капюшон куртки от дождя.
Погода испортилась. Уже дня два шли дожди, и небо хмурилось, свинцовело. Из-за погоды, вероятно, люди загрустили и ждали дурного. Вот, как с мостом сейчас. Машка была не в настроении, потому, что просидела два дня безвылазно на птичьей ферме. Там электричество «психануло». Щиток взорвался фейерверком, и пришлось налаживать. Мазура командировали на фабрику: он тянул провода к новой линии с поправкой на скачки напряжения и увеличение мощности.
Маруся не видела Волохова со дня того пресловутого вопроса о мужском бессилии, и еще бы век его не видела! Взглядом прожигает, бровь презрительно изгибает и явно настроен поругаться.
– Никакой паники. Всего лишь разумная предосторожность, – Машка намерена была отстаивать мнение свое.
Мишаня подгреб по лужам в Машутке и уставился барским, грозным оком:
– Панику мне тут не сей, ясно? – прошептал злобно.
– И не думала. Но отвечать нам обоим, если что, – Машка все еще была ответственной за технику безопасности.
– Кан, вот где твоя смелость, когда надо, а? – громче шептал Мишка.
– Где, где… Миш, тут вопрос о жизнях, – шептала Маруся.
– Уймись. Все будет хорошо.
Маша кивнула, но всем своим видом показала, что не верит ни грамма.
Мишка сел за руль своего адски большого внедорожника и поехал к мосту. Маня спешно наладила оборудование и принялась отслеживать показатели. Волохов поехал с нормальной скоростью и ничего такого страшного не произошло. На той стороне моста он выглянул из машины и увидел Машкину руку с поднятым вверх пальцем. Значит, все норм? Постарался не смеяться, глядя на Кан, которая между дюжими мужиками смотрелась малой птахой, промокшей, но очень воинственной.
Вернулся обратно и полез в грузовик. Ко второму двинулся было Пронин-младший, водила с большим стажем и опытом, но Маня выдвинула протест:
– Я поведу.
– Чего?! – мужики забубнили, а Волохов аж молнию из глаз метнул.
– Сказала, сама поведу. Петь, отойди, – и лезет, глупая, в машину.
– Вылезай. Никуда ты не поедешь, – Мишка подскочил и давай тянуть за руку неуемную девчонку.
– Миш, у Пети двое детей. А я одна. Мало ли что? – шептала ему Машка, помня о договоренности не подрывать реноме прилюдно.
– Офигела?! – Волохов даже думать не хотел о том, что Машка утонет, потому вытащил ее из грузовика и вручил Горе и Жоре. – Держать насмерть.
Машка вырывалась, ругаться начала, но ее уже никто не слушал. Грузовики пошли на мост. Дышать перестали все, даже склочная Кан умолкла и затихла в руках близнецов.
Ну…прошло все успешно. На втором тесте Маня уже проверяла показания приборов и отклонений не нашла. Прогнали грузовики еще раз пять, и радостно разошлись по домам: сушиться и гонять чаи с вареньем, оставшимся с прошлого ягодного года.
– Вот значит как? Петьку тебе жалко, а меня можно в расход?
Маруся собирала оборудование, и не заметила, как Волохов подкрался.
– А чего мне тебя жалеть? Даже если бы ты и упал в Краснуху, то не утонул бы.
– С чего такие выводы?
– Кое-что в воде не тонет, – не могла простить Машка прилюдного унижения ее инженерского достоинства.
Еще несколько дней тому назад, Мишка бы залпанул по Кан, но сегодня никак не смог. Он прекрасно знал, что Маша проторчала под дождем два дня на столбе фермы. Выглядела она уставшей, промокла и вообще… Маленькая же, жалко стало.
Выхватил из рук Занозы баул с приборами, цапнул за шкирку Махлю и потащил к своей машине:
– Садись, довезу.
– Обойдусь!
– Сиди, сказал! – Волохов втопил, и у Машки уже не было никакой возможности оказывать бесполезное сопротивление. – Как на ферме? Туго?
– Наладила. Миш, только на ферме дел по горло, и нагреватели издыхают, и инкубаторы того… Я там посижу еще день, другой. Пошурую. Мазур пока наладку проведет. А на следующей неделе займусь линией. Я понимаю, что горит у тебя, но на ферме дела похлеще. Вот смотри, если навернется там все, куры подохнут и амба. А у тебя на фабрике работа идет прежним порядком. Короче, решать тебе, но я думаю, ферма важнее.
– Согласен. Жги, Кан.
– Чё, прям сразу и согласился? В чем подвох?
– Почему обязательно должен быть подвох, а?
– Да потому, что это ты! – Подъехали к Машиному домику, и она выскочила, прихватив сумку и не прощаясь.
Мишка только посмотрел вслед мокрой Занозе и поехал домой. Высушился, побродил по поместью своему ненаглядному и решил приготовить еды. Картошки сварить? Или пельменей? Ну, пельменей проще! Полез в шкаф за кастрюлей и увидел контейнеры, в которых Заноза приносила ему харч. Идея родилась мгновенно и вот Волохов, помахивая пакетом с пустыми контейнерами, уже шел по Свияжской в надежде поесть домашнего у Занозы. Почему он попёрся к ней? Ну… А к кому еще?
– Что надо? – Кан, в футболке, джинсах и белых носочках, стояла на пороге и удивлялась появлению барина.
– Контейнеры вернуть. Войти можно?
– Нельзя. Доброй ночи.
– Еще не ночь. Выгонишь, реально? Даже чаю не нальешь? – Волохов нагло влезал в домик.
– Ты питаться пришел?!
– А тебе жалко, да? – нахальствовал.
Мишаня влез в коридор и уже куртку мокрую снимал. Маша задохнулась от такой наглости:
– Барин, я так понимаю, ты дома еды не держишь. Бродишь по холопам и питаешься, да? Это типа оброк такой или барщина?
– Я не только за едой, Маш. Попрощаться и ЦУ тебе дать, – это он уже ошалевшей Кан из «горницы».
– Попрощаться? Ну, изложи все в завещании. Я подумаю.
– Не. Тебе так не повезет, Заноза. Я еще поживу, нервишки тебе потреплю, – уселся за стол и так многозначительно посмотрел в кухоньку, мол, что сегодня на ужин?
– Ну, ты вообще…
А что делать-то? Пришлось разогреть барину ужин – макарошки с мясом и подливой – выдать огурьев и накидать салатцу на скорую руку.
– А хлеба? – Мишка уже вовсю набивал рот домашней вкуснятиной.
– Хлеб с макаронами?
– Тебе жалко?
– Тьфу! – Машка «порушала» хлеба толстыми ломтями и сунула под нос Мишке.
Тот, пока не доел, не сказал ни слова.
– Спасибо, Маш. Теперь я сыт и благодушен. А ты слушай мою команду, – и выложил Марусе свои планы на ближайшую неделю с цензурой.
Мишка собирался провести неделю до майских с Мариной с загородном отеле. Они вдвоем часто выезжали на отдых: Турция, Испания, Греция. В этот раз не получилось поехать к морю, Марину не отпустили надолго, потому и решили они дней на пять в спа отель под Москвой. Разумеется, об этом он Машке рассказывать не стал, вот и вся цензура.
– Машка, я уеду дней на пять. Ты тут посматривай. По фабрике – Бекасов, по коммерции – Зазулин. В бухгалтерии я все, что смог подписал и печатей налепил. На тебе ферма, линия. Если посоветоваться, то к Илье или к Пронину-старшему. Село не спали. Не подерись ни с кем тут. Приеду, проверю. Ты определилась, кого тебе в помощники?
– Мазур и оба близнеца.
– Серьезно? Гора и Жора? – про Мазура Миша не хотел говорить…
Аж прям передернуло его, но сдержался и психовать не стал.
– Да. Я обозначила ранее, что нужны трое. А теперь думаю, четверо надо. Гусанов Игорь.
– Он отстранен до поры до времени, – Мишка принял серьезный вид.
– Мужик стоящий.
– Уверена?
– На все сто!
Волохов и сам знал, что Игорёк не дерьмо, но… А и ладно! Если что, разберется по ходу пьесы.
– Ладно, Маш. Бери.
– Ой, спасибо, – ехидно так, издевательски, – Четыре холопа подарил, прямо щедрый, как земли Кубани!
Мишке очень нравилось, как Машка говорит. Он и подзудил ее ответным едким замечанием. Она отозвалась и пошла полубеседа, полуругань. В итоге перешли к другим темам и трещали до поздней ночи.
Волохов несколько раз ловил себя на том, что смотрит на Кан и улыбается. И как он раньше не замечал, что она так симпатично нос морщит? Что улыбка у нее такая яркая, заразительная. Лицо интересное, не только красивое. Мишка никак не мог определить, что ему больше нравится красота или интересность, решил, что в совокупности. Еще он все время хотел дернуть ее за косу. Та черной, толстой, замысловатой змеей вилась по груди, четко обрисованной футболкой. Грудь высокая, тугая… И локти у Машки такие… И сама она вся, ладная. А глаза так вообще, смертоубийство.
– Миш! Миша, ты уснул что-ли? Умеешь с открытыми глазами, да? Очнись и домой иди. А то будет, как в сказке: «Хозяйка, дай попить, а то так есть хочется, что переночевать негде».
– Я бы и поспал тут. Но, Маш, завтра тебе от сельских баб отбрёхиваться. Я то, вроде как, герой получусь, а ты дамочка лёгкого поведения.
– Не то, чтобы я настаивала на твоей ночевке, но поверь, барин, я смогу отбрехаться так, что ни у кого сомнений не останется, есть у тебя проблемы с нижней частью твоей драгоценной анатомии.
Подумали, подумали и посмеялись весело. Мишка пошел к выходу, а по дороге понял, что уходить совсем не хочет. И уезжать тоже…
– Маш, ты давай, аккуратнее здесь.
– Это с чего такая забота, барин? Боишься, если со мной беда произойдет, харчеваться не у кого будет?
– Именно так, Заноза, – прежде, чем нырнуть в дождливую ночь, Мишка все же дернул Махлю за косу.
Пока бежал к дому под дождем, все ладонь сжимал. Будто остались в ней теплые, мягкие, черные локоны.
Глава 9
– Мишенька, вставай, – шептала в ухо Марина, прижимаясь теплым обнаженным телом к его плечу. – Все проспишь.
– Еще минутку, Марин…– и снова провалился в сон, который очень хотелось досмотреть.
Заноза Кан во сне снова гладила ладошкой его грудь и шептала что-то очень нежное, а потом и вовсе поцеловала. Мишка обнял ее крепко, ответил на поцелуй горячо и проснулся.
– Ну, ты и спишь! – Марина смеялась.
Она поднялась уже, «причипурилась» и готова была ко всему, что предлагал роскошный спа отель. Бассейны, сауны, соляные гроты, ресторан, бары, танцы. Правда, все это Марине предстояло в последний раз. С Мишкой.
Фельдшер Нефёдова девушкой была привлекательной, неглупой, были у нее и ухажёры и романы, а вот с Мишкой закрутилось надолго и ничем хорошим кончиться не могло. Хорошее – это брак. Маринка знала, что он не женится, но надеялась, ждала. А годы идут. Звоночки в голове звенят: «Бросай, ищи мужа, семью лепи, детей рожай». Звоночки Маринка игнорировала поначалу, потому, как была влюблена в Волохова и радовалась, что выбрал ее этот шикарный мужик. А теперь в ее жизни замаячил реальный кандидат, который готов был и на семью, и на дом, и на детей. Зам главы районной Управы, и это весьма неплохой вариант. Да, в летах, но так оно и лучше. Когда жена моложе, муж меньше на сторону смотрит.
Ехала она с Волоховым в роскошное место, и опять надеялась на что-то… Любовь горячая прошла, но осталась привычка, радость секса (недурного, честно) и щедрость Волохова. Мишка красивый смелый, но совсем не муж. И вот в этот последний раз Маринка заметила в нем отстраненность. Такого не было никогда! В отпуске Мишка был весь ее. И ухаживал, и внимателен был, а теперь… Может, чувствовал, что она его бросить собралась? Сегодняшний день был последним в их кратком побеге из деревни, поэтому и готовилась Маринка к разговору. Но где-то глубоко внутри, надеялась, что услышав ее слова о разрыве, начнет удерживать и остановит ее, а потом и предложение сделает.
На завтрак сходили, побродили по парку, потом искупались в большом бассейне. После обеда легли в постель, и Маринка совсем погрустнела. Мишка то ли думал о чем, то ли совсем она ему безразлична стала. Обиделась и начала разговор раньше, чем задумывала. Хотела вечерком, под ужин со свечами и прочим, романтичным.
– Миш, – Маринка устроила голову на его груди. – Я хотела сказать тебе… Ты только не сердись. Мы давно уж с тобой обсудили наши отношения, и я согласилась со всем. Тогда еще ты сказал, что отпустишь меня, смиришься, если я найду достойного человека.
И замолчала, проверяя реакцию. Ничего не произошло, кроме того, что Мишка поднялся с постели, накинул одежду.
– Я понял, Марин. Не продолжай. Кто хоть он?
Маринка не сдержала слез легких, поняв, что это конец:
– Зам главы, Федоров.
Мишка кивнул и оба замолчали. Вымораживало обоих. Марину, потому, что рухнули все ее робкие надежды. А Мишку, потому, что вспомнил он отца и мать.
Отец женился по любви. Только не по своей, а по любви матери. Горячей до такой степени, что хватало этого ее чувства на них обоих. Волохов-старший кобелировал напропалую, но всегда возвращался домой к вечеру. Никогда не оставлял жену и сына. А мать любила. Мишка малой совсем был, а уже чувствовал, что отец не только «мамин», но еще и «всехний». Стал старше и понял кое-что. Отцу нужна была мать, как воздух. Купался он в ее любви, плавал там очумевшим дельфином. Принимал ее чувства и горд был тем, что его так сильно любят. И сколько себя Мишка помнил, относился к матери покровительственно, словно царь, позволяющий любить себя. До сих пор видел перед собой Мишаня глаза матери, сияющие нестерпимой нежностью к отцу. Она ведь и погибла так же. Любя. Когда доставали из машины отца, труп матери лежал на нем пластом. Прикрывала собой любимого.
Накатило на Волохова, скрутило тоской и осознанием, что он как отец, позволял любить себя и пользовался женщиной, совершенно беззащитной перед ним и любовью к нему же.
– Маринка, прости меня. Тварь я. Мне на том свете за многое придется ответ держать, но больше всего за тебя. Прости, слышишь? – Маринка зарыдала, а Мишку вынесло вон из номера и долго болтало по парку.
Не сговариваясь, решили уехать вечером, не дожидаясь утра. К девяти Мишка подвез Марину к Зябликам и высадил за околицей по давней привычке.
– Миш…Ты хоть любил меня? Немножко.
– Да, – не задумываясь, соврал Мишка, хлопнул дверью, сел за руль и по газам.
Остановил машину в поле, вышел и глубоко вздохнул. Понял, что май рядом: теплом веяло, деревья успели листвой покрыться на неполную неделю, птицы еще щебетали песни свои вечерние.
Постоял еще минут с десять, очухался и поехал в Красные Орлы. Он точно знал, что село цело и невредимо. Машка ничего не спалила, никого не побила. Фабрика работает. Даже полуавтоматическая линия сделала первые свои движения. Бекасов-младший докладывал ежедневно. Да и Машка писала. Мишаня забил ее телефон в свои контакты и отписался в первый же день отпуска. Мол, привет, не шали там, Заноза. В ответ получил смайлик с рожей чёрта и глубоко прочувствованное сообщение об одном бестолковом барине, решившем самостоятельно наладить линию. Долго смеялся, пока Маринка принимала душ.
Въехал в свою вотчину и первого, кого увидел, был Кутя. А что это значит? А это значит, что минут через десять все село будет в курсе, что Волохов вернулся.
Машке донесли, что барин на месте уже ночью. Мазур сообщил. Ночь теплая, ароматная, почему не посидеть на скамеечке, а? Вот и посидели вдвоем. Правда, недолго. Пятничный вечер, на работу не нужно. И не нужно еще долгонько. Майские с понедельника! Копать, сажать. Вот и подгребли к парочке «Мазур – Кан» близнецы и Еленка. И пошло у них веселье. Гора на гитарке поиграл, Еленка спела. Мазур тоже, но голос у него был так себе, потому принял эстафету Жора. И полилась над селом песня! До чего хорошо пел, душевно, плавно. Соседи вышли послушать. Бабка Пална пришла: навещала кого-то на Сивяжской.