Анна – королева франков. Том 2

© Лариса Печенежская, 2023

ISBN 978-5-0059-5995-9 (т. 2)

ISBN 978-5-0059-5993-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть IV

Глава 25

Столицей королевства оказался большой скученный каменный город, спрятавшийся за крепостными стенами. Он был чудовищно грязным, с кривыми улочками и грубыми домами.

Они въехали в Париж, когда осенний туман поднимался над Сеной, призрачными клубами наплывая на берега и обволакивая улицы, которые и без того превращались в лабиринт в тусклом исчезающем свете.

Город делился на Правобережье и Левобережье. На правом берегу Сены была построена защитная городская стена до двух тысяч метров, насчитывавшая около тридцати башен и пяти ворот. Гораздо меньшее население, расположившееся на левом берегу реки, было незащищенным.

Париж, убогий и неорганизованный, шокировал Анну своей городской грязью и нищетой. Не таким она представляла его, собираясь ехать во Франкию и с восхищением произнося таинственное название этого города.

Окраинные улицы, по которым они проезжали, походили на грязный лабиринт, кишевший домашними животными и крысами, заполненный мусором и фекалиями, образовавшими кучи между ветхими строениями.

Да и центральные были в основном узкими, а переулки шириной около двух метров. По середине улиц тянулись сточные канавы, в которые сплошь и рядом вываливали бытовой мусор вперемешку с требухой, испражнениями и падалью, а с обеих сторон канав на каждом шагу попадались лошадиные лепешки.

На отдельных улицах все ещё сохранились остатки галло-римских построек. Их развалины стали частью стен и площадей города. Его дома, лавки и церкви изрядно обветшали. Париж во многом проигрывал Киеву, что неприятно удивило Анну.

Наконец, преодолев деревянный мост, они добрались до острова Сите, въехав на территорию дворца через укрепленные северные ворота. Весь дворцовый комплекс был обнесен высокой каменной стеной с башнями.

Чудесный парижский дворец, как о нем рассказывал супруг, ужаснул Анну. Он своими мощными стенами и узкими окнами больше напоминал хорошо укрепленную крепость. Каждый камень в толстых стенах дышал недоверием и холодом. Еще более мрачность дворца усиливали три круглые башни под высокими остроконечными крышами из свинцовых плиток.

Дворцовые помещения были обширны, но неуютны. В холода приходилось топить очаги с утра до утра, чтобы хоть немного избавиться от сырости каменных залов.

Пройдя главные двери, король и королева вошли в обширный коридор, который протянулся вдоль всего главного фасада здания.

– Как называется эта светлая галерея? – спросила Анна.

– Loggia¹, – ответил Генрих.

Свет обильно проникал в нее через большие окна. Анна оглянулась: в стене, противоположной окнам, находились двери – и она пошла к ним. Оказывается, они вели в огромную залу.

Какой же она оказалась мрачной по сравнению с лоджией! Первое впечатление еще более усилилось, когда Анна скользнула взглядом по толстым стенам из темно-серого камня и небольшому количеству узких окон, представлявших собой глубокие ниши с витражными стеклами, задерживавшими дневной свет.

Пол залы тоже был каменным, но не серым или коричневым, а составлен из разноцветных плит, правильно чередующихся между собою и несколько ослабляющих то впечатление мрачности, которое угнетающе подействовало на неё при входе.

Вся зала была разделена на три части колоннами с причудливыми капителями. Потолок плоский. Поперек него шли ряды балок, частью расписанных разноцветными красками.

Стены местами были разрисованы водяными красками, местами увешаны рогами, щитами, копьями. Фрески не отличались изяществом и были весьма грубы, к тому же краски на них были однообразны.

По причине возвращения во дворец короля и королевы по стенам развесили ковры, на которых были изображены рощи с животными, сюжеты древних историй, герои и героини рыцарской поэзии.

Посредине комнаты стоял громадный дубовый стол, покрытый скатертью. Вокруг него, как и вообще по стенам залы, находились скамьи, обтянутые холстом с подушками красного и синего цвета. Во главе стола красовались два кресла с высокими спинками и ручками под шелковыми пурпурными чехлами, расцвеченными золотом. Как и во дворце Санлиса, на стене был прикреплен большой медальон с гербом Капетингов.

На самой длинной стене находился камин, встроенный в стену. Это было целое сооружение, помещенное между двумя окнами. Основанием его внешней части служили прямые колонны в человеческий рост, облагороженные ониксом. Его портал был изготовлен из мрамора. Над очагом располагался разукрашенный мозаикой шатер дымовой трубы.

Все помещения, огромные, однообразные и нарезанные прямоугольниками, были расположены анфиладой: глухая стена впереди, глухая стена позади, окна в стене справа, окна в стене слева. И если надо было пройти из одного конца этажа в другой, не было иного способа, как миновать одну за другою все сообщающиеся между собой залы…

Однако общее впечатление портил запах! Ни огонь в гигантских каминах не мог выжечь его, ни свежий ветер с Сены, проникавший сквозь щели в окнах, были не в состоянии избавить от него.

– Вы ничего не чувствуете, ваше высочество? – спросила она у супруга, шедшего рядом с ней.

– Что я должен почувствовать, mon coeur?²

– Запах…

– Не понимаю, о чем ты, mon amour.³

Молодая королева брезгливо поморщила нос:

– О неприятном запахе.

– Да неужто, мa douce?⁴

Анна убежденно кивнула:

– Он весьма противный!

Король повел длинным породистым носом:

– А мы привыкли, mon âme⁵

– Разве это возможно? Привыкнуть можно только к хорошему.

Анне почему -то пришло в голову, что король посмеивался над ней и оглянулась на придворных, которые сопровождали их. Они действительно не замечали отвратительных запахов, о чем свидетельствовали их умиротворенные и спокойные лица. Наверное, действительно привыкли.

И тут она вспомнила, какая вонь стояла на улицах, по которым они проезжали. По сравнению с ними, во дворце дышалось еще довольно легко.

Анна обратила внимание, что по сторонам главной залы находились еще подобные ей, но гораздо меньших размеров.

– Что это за комнаты? – поинтересовалась она.

– Канцелярия и архив, где находятся секретарь и архивариус, комната для дам и малая гостиная, где я встречаюсь с придворными и пью вино…

Ma chérie, в королевской резиденции разбит сад, обнесенный крепкой стеной, чтобы королевским особам не докучал простой люд. Так что весной и летом ты сможешь с удовольствием проводить в нем свое свободное время.

– А где находятся королевские опочивальни?

– На третьем этаже.

– Мой супруг, ты можешь проводить меня в мою. Я очень устала и хочу отдохнуть после трудной дороги.

Генрих подал супруге руку и повел к ее опочивальне, рассказав по дороге, что она была оформлена по заказу его матери.

– Ты сможешь в ней все изменить, если тебе не понравится, – заверил он Анну. – Думаю, ваши вкусы не совпадут.

Против ожидания, они не сразу прошли в нее с верхней площадки каменной лестницы. Пришлось идти по коридору, в конце которого находились две двери.

– Левая – вход в твою опочивальню, а правая – в мою. Они соединены между собой дверцей.

– Как в Санлисе?

– Да.

Анна кивнула головой и прошла в свою комнату. Она освещалась очень скудно дневным светом, который с трудом проникал сквозь цветное стекло. Да и глубокая ниша, в которой находилось окно, не способствовала этому.

Таких окон было два, а между ними расположился камин, такой же формы, как в большой зале, но меньших размеров. Перед ним были брошены на каменном узорчатом полу звериные шкуры.

Две двери вели в дополнительные комнаты: в одной располагалась гардеробная с сундуками вдоль стен и стержнями для одежды на стенах, а в другой – умывальная, в которой стояло такое же неприглядное медное корыто, как в Санлисе, сундуки для белья, столик с серебряным тазиком для утренних омовений и серебряным кувшином для воды, а в углу стоял стульчак с дыркой сверху и вынимающимся изнутри горшком. Все сооружение было украшено деревянной резьбой, тканевой драпировкой и позолотой.

Стены также были раскрашены и покрыты шпалерами с сюжетными рисунками: рощами с животными и античными героями. Было и несколько картин на библейские темы. Пол был застелен коврами.

При входе в опочивальню Анне бросилось в глаза поставленное изголовьем к стене высокое и широкое ложе на точеных ножках и окруженное низкой решеткой с бархатным пологом пурпурного цвета. На нем резко выделялось богатое горностаевое одеяло. Высоко друг на друга были сложены сшитые из шелка подушки.

Рядом с кроватью находились большой канделябр с толстой восковой свечой и горизонтальный стержень, предназначенный для того, чтобы вешать снимаемое на ночь платье и белье. Вблизи постели на подставке, прикрепленной к стене, стояло изображение Иисуса Христа.

Вдоль стен были расставлены скамьи с подушками, кресла, кое-где прямо на полу разбросаны подушки, предназначенные для сиденья. У стены стояло два сундука с фигурными деталями из серебра и украшенные драгоценными камнями. Над одним висело начищенное до блеска бронзовое зеркало, позволявшее видеть себя в полный рост.

На столе, недалеко от камина, стояли два ларца: один круглый из серебра и второй четырехугольный из слоновой кости с золотыми вставками. Оба они были закрыты.

– Там хранятся наши фамильные драгоценности, – сказал Генрих, перехватив взгляд супруги. В основном серьги, перстни с драгоценными каменьями, браслеты и колье.

Тебе будет нравиться здесь жить, mon âme? – спросил он.

– Если ты не против, я со временем кое-что здесь поменяю.

– Все в твоей власти. Ты в этом дворце хозяйка. Можешь менять, где угодно и что угодно, кроме моей камеры, канцелярии и моей опочивальни, к которой я привык и ничего не хочу в ней менять.

– А здесь есть Королевский зал, где ты принимаешь послов, вершишь суд и проводишь королевские мероприятия?

– Да, и не только. Есть еще Королевская палата, где я провожу заседания курии. Но их посмотрим, когда ты отдохнешь. Я спущусь вниз, так как меня ждут кое-какие дела, и пришлю к тебе Марьяну. Какая-то из фрейлин нужна тебе?

– Нет. Пусть располагаются в своих комнатах. Мне будет достаточно одной Марьяны. И скажи, чтобы принесла мне поесть. И еще пусть заберут из умывальни корыто и вместо него поставят большую деревянную кадку для купания.

Оставшись одна, Анна подумала о том, что ей предстоит много работы, чтобы привести дворец в порядок. И начнет она с наведения чистоты, наняв дополнительно городских девушек. Вот прямо с завтрашнего дня удалит из помещений на первом этаже всех собак, поставит служанок выбросить все провонявшиеся псиной ковры и тряпки и вымыть каменный пол, на котором в разных местах попадались ей лужи и кучи собачьих испражнений. А потом подумает, как избавиться раз и навсегда от человеческих, которые тоже попадались ей на глаза, когда они с Генрихом поднимались на третий этаж. После этого, по ее мнению, значительно уменьшится неприятный запах, которым во дворце, кажется, пропитались даже каменные стены.

Она вспомнила, как, проходя мимо повешенных на стену ковров, провела рукой по одному из них, подняв пыль, заставившую ее чихнуть, и скривилась. Значит, в ближайшие дни их все надо вынести на улицу и хорошенько вытрясти. То же самое надо будет сделать и со всеми коврами, которые лежат на полу… Словом, работы непочатый край, но это Анну не испугало, а вызвало довольную улыбку, поскольку ее деятельная натура требовала выплеска скопившейся от бездействия энергии.

Рауль де Крепи изнывал, находясь в своем замке Крепи-ан-Валуа, главной резиденции графов Валуа. Он, сидя у камина в своей опочивальне, едва шевельнулся, тем самым как бы откликнувшись на стук в дверь. У него не было никакого желания посмотреть, кто вошел, поэтому даже не открыл прикрытые веками глаза.

Находясь в полной безопасности своего замка в абсолютной тишине и роскоши, Рауль не имел привычки вздрагивать от каждого звука. Он был одет в темно-желтую верхнюю тунику, а под ней виднелась коричневая. На плечи граф накинул черный плащ на меховой подкладке, так как в комнате было холодно.

Тщетно целая армия истопников таскала полные короба хвороста и поленьев из одной комнаты, где стоял камин, в другую такую же… Поодаль от огня приходилось мёрзнуть, а если огонь пылал, под навесом камина можно было сомлеть от жары.

Опочивальню, где находился хозяин, отгородили от большого зала графского дома, возведенного внутри крепости и со всей роскошью обставленного еще его родителями. Пол возле огромного камина, сделанного из двухцветного мрамора, в котором ярко горели и потрескивали дрова, покрывали два больших ковра, привезенные торговцами с Востока. Правда, их бьющая в глаза пестрота уже несколько поблекла, но все еще горела алыми и синими красками с блестками золотых нитей.

По бокам камина висели нарядные шпалеры, сплетенные из шерстяных нитей под руководством его матери Адельгайд, которую он похоронил несколько месяцев назад. Они не только украшали помещение, но и ограждали от холода каменных стен. В комнате, кроме огня в камине, других источников света не было, а потому было темновато, и рисунки на шпалерах просматривались плохо. Однако Рауль и без света знал их до мельчайших подробностей.

Левее двери стояло просторное ложе под синим бархатным пологом, вышитым золотыми нитями. Таким же покрывалом была застелена и постель, на которой были раскиданы небольшие подушки из золотой парчи.

– Что тебе нужно, Бастиан? – спросил он своего постельничего, застывшего возле дверей, словно деревянная статуя.

– Уже очень поздний час. Я пришел, чтобы помочь вам раздеться.

– Воду для купания в кадку наносили?

– Давно. Боюсь предположить, но, наверное, она уже остыла.

– Тогда добавьте горячей.

– Сейчас распоряжусь, мой господин, и тотчас – обратно.

– И не задерживайся.

Бастиан вернулся довольно быстро и стал помогать графу снимать одежды. Затем провел его в умывальную комнату и помог забраться в огромную кадку, от которой поднимался различимый пар.

– Помой мне спину и пойди прочь. Вернешься, когда позову.

Постельничий бесшумно, словно тень, выскользнул из комнаты, оставив графа наедине со своими мыслями.

А они были об Анне, этой золотоволосой колдунье, которая украла у него сердце. Его душа все дни, прошедшие в разлуке с ней, маялась от любви, которую он не мог разделить с женщиной, ставшей его наваждением.

Для него было наградой просто видеть ее каждый день, любоваться красивым лицом, тонуть в омуте ее голубых глаз, вдыхать аромат, исходивший от неё… И при этом не сойти с ума.

В самом начале, как только он понял, что безнадежно попал под чары киевской принцессы, пытался сам сбежать от Анны. Уехать в самый свой дальний замок, уединиться там, попытаться выкорчевать ее из своего сердца, но мысли о том, что ему придется коротать свои дни без неё, что было для него хуже всех мук ада, заставили остаться при дворе.

И вот теперь он вынужден жить вдали от неё по приказу короля. Если бы кто знал, насколько сильно он ненавидел его! Сколько раз умирал от ревности, представляя, как его загрубевшие руки ласкают по -девичьи нежное тело, которое должно было принадлежать ему! И только ему.

Образ прелестной Анны витал в его сознании – и вдруг сменился образом его жены, от некрасивого лица которой даже вздрогнул: настолько разительными были отличия этих двух женщин.

Одержимый идеей расширения своих владений, он сознательно женился на непривлекательной внешне графине, которая к тому времени уже была дважды вдовой – Рено де Семюр-ан-Брионне и Роже I де Виньори.

Её крупный нос, большое расстояние между блекло-водянистыми глазами, несколько оттопыренные уши, неопределенного цвета тусклые волосы и то, что Аэлис была старше него, мужского вожделения у него не вызывали, но два графства – Бар-сюр-Об и Витри-ан-Пертуа, которые он получил в качестве ее приданого, перевесили. И Рауль решил, что, поскольку все мыши ночью серы, сможет в темноте после нескольких кубков вина исполнить свой супружеский долг исключительно в целях продолжения рода и рождения наследника.

Слава Господу, что Аэлис бысто понесла и уже на следующий год родила первенца, которого назвали Готье. Малыш был слаб здоровьем и часто болел. Поздно начал ходить и разговаривать, был излишне худ, капризен и слабоволен.

Пришлось вновь посещать ложе жены, поскольку особой надежды на родившегося сына не было. Вторым родился Симон. Он был покрепче, лучше развивался, но характер имел никудышний. Уж слишком был мягкотелым, задумчивым, трусоватым и сострадательным. Твердости и настойчивости в нем не было никакой. И уже в его детские годы Рауль понял, что защитника имеющихся земель и завоевателя чужих владений из него не получится.

И ему не оставалась ничего другого, как вновь засеивать лоно Аэлис своим семенем. Но, словно бы в насмешку, она родила ему подряд три дочки. После того, как на свет появилась Адель, последняя из них, он больше ни разу не посетил опочивальни жены.

Годы не просто старили Аэлис, а усиливали ее непривлекательность. Её громкий голос с мужскими нотками в голосе, тяжелые руки, которыми она раздавала подзатыльники слугам, – всё отталкивало его от своей жены. Поэтому он старался проводить все свое время или на войне, или при дворе короля, где было много молодых симпатичных служанок. Лишь подальше от Аэлис, которая то и дело жаловалась на свое здоровье и последние десять лет постоянно сидела на ушах, что её вот-вот заберет к себе Господь, но до сих пор так к нему на встречу и не собралась.

Детей своих Рауль не любил. Никто из них не был на него похож ни внешностью, ни характером. Что касается сыновей, ничего общего у него с ними не было.

Готье вырос маменькиным сыночком, с плачем учился ездить на коне, истерил, когда отец забирал его с собой на охоту. Рауль хотел отдать его в научение к родственникам жены, но она воспротивилась – и он отступил. Что касается Симона, он подумывал отдать его ко двору Вильгельма Нормандского, поскольку Матильда была ему дальней родственницей.

Казалось, жизнь графа Валуа вошла в наезженную колею, как вдруг в неё ворвалась киевская колдунья, которая своей славянской красотой свела его с ума. К тому же его внутреннее отчаяние усилилось еще и тем, что она тоже была к нему не равнодушна. И хотя всеми силами старалась это скрыть, взгляды, которые она бросала на него, убеждали Рауля в ее ответных чувствах.

Серые, безрадостные будни, которые он влачил в своем замке, сделали его не просто раздражительным, а неистовым в своем гневе. Его все выводило из себя: и жена, на которую глаза бы его не глядели, и ее постоянное шмыганье носом, и старший сын, не способный даже в малом противостоять отцу, и дочки, которые росли такими же некрасивыми, как и их мать, из-за чего придется давать за ними большое приданое, чтобы их согласились взять замуж титулованные синьоры.

Когда Рауль де Крепи услышал, что Генрих собирает армию из войск своих вассалов, чтобы идти на помощь Вильгельму Нормандскому, он обрадовался и стал готовить своих рыцарей к походу. Но требования прибыть со своим войском в Париж от короля так и не получил. По-видимому, все же тот опасался, что строптивый вассал сведет с ним счеты в одном из боёв.

За своими мыслями, которые заполонили его голову, граф Валуа даже забыл, что сидит до сих пор в лохани. Об этом ему напомнила остывшая вода, от которой он почувствовал озноб, пробежавший по телу.

Позвав Бастиана, он закончил купание и лег в расстеленную постельничим постель, приказав ему укрыть себя поверх покрывала еще и медвежьей шкурой.

Неожиданно нахлынули воспоминания, и Рауль погрузился в те времена, когда он был при дворе Эда II де Блуа, пасынка короля Роберта II, который приближался к своему тридцати пятилетию и казался ему старым. Сейчас с высоты своего возраста, когда уже разменян пятый десяток, он понимал, что граф был в то время довольно молод.

Однако постоянные походы по завоеванию других графств, битвы, победы и поражения отпечатались на его лице морщинами и огрубевшей кожей, которые его очень старили.

С семилетнего возраста он вынужден был поселиться в семье графа Блуа в качестве пажа, чтобы пройти практическую школу куртуазии,⁶ где постигал азы вежливости и светского обращения, формируя в себе качества, которыми должен обладать придворный.

В двенадцать лет его подвели к алтарю в храме отец и мать с зажженными свечами в руках, и Рауль получил из рук священника благословенный меч. С того момента он стал оруженосцем и долго нёс эту тяжелую службу.

Он стремился к свободе, к подвигам, но повседневная рутина затягивала, как болото. Благо, что он был не один: у графа Блуа было несколько оруженосцев, и это хоть отчасти скрашивало его жизнь.

Трудился он в те дни тяжело. С постели поднимался с криком первых петухов и тотчас принимался за работу.

Начало дня встречал в конюшне, поэтому несмелые после ночной тьмы лучи солнца заставали его за чисткой хозяйского коня и оружия. Весь день наполнялся хозяйственными заботами. Частые гости, приезжавшие к сеньору, тоже добавляли работы: приходилось служить им и ухаживать за их конями. Естественно, что такая загруженность всевозможными делами не позволяла скучать.

Однако в свободное время, когда наступал час отдыха, успокаивалось только тело. Что касается души, то она работала с большим напряжением: грусть, думы и мечты не давали ей покоя.

Каждую ночь, когда небо уже было усеяно звездами, а темень окутывала землю, приходилось вместе с другими пажами обходить замковые стены…

В памяти вдруг ожил один из многих моментов. Однажды ранней весной, стоя на замковой стене и рассеянно глядя оттуда на широко развернувшуюся окрестность, он отдыхал телесно, погрузившись в приятные мысли о рыцарских подвигах. И вдруг звуки рога у подъемного моста заставили его вздрогнуть и вернуться в реальность.

В ответ им понеслись такие же звуки с высокой замковой башни. Свесившись вниз, увидел гонца на взмыленном коне. Зазвенели цепи, опустился мост… Крики, суета, разговоры… Пришлось забыть об отдыхе и вновь приняться за работу.

А через три дня Эд де Блуа отправился со своим войском в Лотарингию, чтобы захватить у герцога Тьерри I часть его владений. Военный поход оказался успешным, и, чтобы закрепить его, он построил крепости Бурмон и Вокулёр.

В этих сражениях принимал участие и Рауль: он повсюду сопровождал графа Эда и не только защищал его в бою, но и сам принимал в нём участие, получив от наставника похвалу.

В шестнадцать лет он прошел посвящение в рыцари, и сеньор собственноручно опоясал его рыцарским мечом, который всю ночь до этого пролежал на алтаре в храме, подал ему щит с изображением герба Валуа и копье. Это несложное торжество закончилось турниром, где он показал высокое военное мастерство, выиграв несколько поединков.

Поскольку в равной ему среде процветал культ силы, в периоды между военными походами Рауль де Крепи тренировал свое тело во дворе замка, устраивая ежедневные сражения своих рыцарей и принимая в них участие. Жизнь, связанная с частыми военными действиями, требовала от него постоянной активности. Благодаря ей, несмотря на свои сорок один год, он выглядел физически красивым и привлекательным. Таков был идеал этого воинственного времени, в которое он жил и которое прославляло телесную мощь.

Любовь к войне и привычка к насилию провоцировали жестокость. Поэтому безжалостность возводилась в ранг достоинства. Граф был опьянен кровавым вином сражений, привыкнув к этому, как к сильнодействующему наркотику.

Ему нравилось ломать копья, протыкать щиты и разрубать вороненые шлемы, бить и получать удары. Ничто не доставляло ему такого удовольствия: ни еда, ни питье, ни сон, как возглас «Вперед!», раздававшийся с двух сторон…

Рауль прекрасно понимал, что в мире пожаров и крови, христианскому милосердию и состраданию места нет. «Сражаться и любить» – вот кредо, которому он следовал все свои сознательные годы.

Размышления не для него. Его натура была импульсивна, он действовал быстро и решительно, особо не раздумывая. Его рыцарский идеал совершенно не согласовался с христианским, как не согласовались гордость и смирение, месть и прощение, ублажение плоти и аскеза. Тем не менее, это ничуть не мешало графу Валуа считать себя хорошим христианином. В своих грехах он каялся регулярно, а замаливал их строительством часовен и монастырей.

Рауль редко бывал дома, предпочитая подвиги и сражения жизни в семье. Славу ему как воину приносили и его победы, и смелое поведение в бою. Поэтому весьма заслуженно он получил прозвище Рауль IV Великий. Гибели в сражении он не боялся, считая, что она достойна и благородна и более возвеличивала воина, чем долгая жизнь и спокойная смерть от старости и болезней.

Если не было войны, он посвящал свое свободное время охоте. Далеко не все ее виды годились для его охотничьих забав. Ему нужна была трудная добыча, так называемый «черный зверь»: кабан или медведь – тот, кто опасен, с кем можно было сразиться, иногда даже один на один.

Для этого у него в замке специально готовили охотничьих собак, лошадей, оружие и одежду. Все это было дорого, но, будучи очень богатым, граф Валуа мог позволить себе это. Псовую и соколиную охоту, травлю диких зверей считал «наукой», и «искусством». Им предавался он с подлинной страстью. Как и во всём остальном.

Генрих устало сидел на троне, стоявшем на возвышении в Королевском зале. К нему вели шесть мраморных ступенек. Само сиденье состояло из четырех мраморных пластин, скрепленных бронзовыми зажимами. Высокая спинка была сделана в виде медальона, на котором был изображен герб Капетингов с буквой «С» посередине в круге с широким золотым ободком.

Трон покоился на четырех мраморных столбах. Два первых вверху венчали золотые шары. На сиденье лежала плотная подушка голубого цвета, изготовленная из темно-голубого бархата с орнаментальным шитьем шелковыми и золотыми нитями.

Под троном пол был выложен в итальянском изобразительном стиле из белого мрамора, шпинатно-зеленого и красного порфира.

В зал вошла Анна и подошла к супругу.

– Ты выглядишь очень усталым, Генрих. Тебе надо бы отдохнуть.

– Надо бы, – повторил король, – но не получается.

– Что тебя так гнетет, мой супруг?

– Монахи из Осеруа, Лангруа, Дижонне и Оксуа завалили меня жалобами. Конечно, в своих требованиях они правы, но я не знаю, как утихомирить Роберта. Он неуправляем и самоуправен.

– А что случилось? – удивилась Анна. – Он производит впечатление внешне уравновешенного человека.

– Вот именно, что производит. Внешне. Это ты верно подметила. Но все это фикция. А на самом деле он жесткий и даже жестокий. К тому же не всегда подчиняется моим требованиям, пользуясь родством между нами.

Генрих потер лоб и замолчал, глядя перед собой.

– Может, ты все же расскажешь мне, что так угнетающе на тебя подействовало?

– Зверства герцога, совершенные против церквей и аббатств, многочисленны. Он отобрал посевы у церковных крестьян, забрал десятину, положенную церкви, захватил монастырские подвалы с вином, лишив монастыри дохода. Монахи требуют от меня принятия справедливого решения, так как подобные преступления не должны оставаться безнаказанными.

– Ты разговаривал об этом с Робертом?

– Не раз. Но он все равно поступает по-своему. К тому же с каждым разом он неистовствует сильнее и сильнее. Вот игумен Себастьян из аббатства Лангруа поведал мне сегодня, что войско Роберта во главе с ним бесчинствовало на его землях. Его рыцари, разоряя все вокруг, проявляли бесчеловечность значительно большую, чем все варвары, вместе взятые, не страшась ни гнева Божьего, ни людского.

Они убили и мужчин, и женщин всех возрастов, разграбили монастырь и деревню, подожгли часовню. Отец Себастьян, чудом спасшийся, ибо ушел с десятком своих монахов по подземным ходам под монастырем, дрожащим голосом утверждал, что они в своих мрачных деяниях находили удовольствие и пронзали мечами и копьями каждого, кто попадался им на пути, не щадя даже самых малых и беззащитных.

Мирные жители хотели избежать встречи с войском Роберта, покинув свои жилища, но многие, не успев уйти, все-таки погибли: бургундские рыцари по мере своего продвижения в звериной ярости истребили бесчисленное число людей, грабя и убивая.

– Даже не верится! – воскликнула Анна. – Как же он может так лицемерно себя вести: убеждать в своей добропорядочности в одних ситуациях и показывать звериную сущность в других!

– Волк в овечьей шкуре, – буркнул Генрих. – Впрочем, Роберт весь в нашу мать. Королева Констанция была мстительной и чрезвычайно жестокой.

Мой отец женился на ней вынужденно. В своих двух предыдущих браках у него не было детей. В надежде все же получить наследника престола он расстался с Бертой Бургундской, брак с которой папа Григорий V из-за близкой степени родства не признал и отлучил его от церкви. Поэтому был вынужден взял в супруги Констанцию Арльскую.

– А почему ты решил, что Роберт в своей жестокости походит на вашу мать?

– Да ведь примеров тому множество. После женитьбы отец стал открыто жить в двойном браке, не переставая любить свою вторую жену.

Вскоре после свадьбы Констанция родила дочь и несколько лет после этого больше не рожала. Друг нашего отца Хью де Бове попытался уговорить его расстаться с ней, однако вскоре оказалось, что та на сносях. Отец ожидал появление долгожданного наследника. И он родился. Это был мой покойный брат Гуго Магнус.

– И что? Я не усматриваю в ситуации жестокости.

– Да, пока я не сказал того, что моя мать, будучи королевой, приказала рыцарям графа Анжу Фулька Нерры убить Хью де Бове с особой жестокостью: ему вырезали язык, а потом четвертовали.

Анна от ужаса закрыла глаза, представив себе эту бесчеловечную казнь.

– Это был единственный случай? – тихо спросила она.

– Мне было четырнадцать лет, когда состоялся процесс над обвинёнными в ереси клириками. Среди обвиняемых оказался бывший исповедник матери. После завершения процесса, когда еретики покидали помещение, где проходил суд, она собственноручно ударила бывшего исповедника скипетром в глаз, пробив ему голову, и заявила, что так будет со всеми, кто попытается подорвать авторитет короны.

Когда мы с моим старшим братом были бродячими рыцарями, отец разослал своих людей, чтобы нас отыскали, передав через доверенных лиц, что готов простить нас и помириться. Мне и Гуго Магнусу надоела жизнь, которую нам приходилось вести, и мы решили вернуться: брат во дворец, а я в Дижон. По пути к нам присоединился рыцарь, назвавший себя Артюром Д'Оревильи. Он был хорошо одет, выглядел мужественно и был лет на десять старше нас, что позволило ему быстро войти к нам в доверие.