Планета по имени Ксения

Он скорее сбежал сам, чем был изгнан, на Паралею и возрадовался. Там был тот самый полигон, куда он и смог бы приложить свои усилия преобразователя, применить свой воспалённый ум. Они, то есть социум Паралеи, взрастили в себе страшную и часто смертельную болезнь – касту социальных паразитов. Паразиты эти и были причиной хронического воспаления их коллективного ума, приведшего их к окончательному безумию – мировой войне. Тон-Ат с трудом, но сумел положить конец их многочисленным войнам, приведшим к исчезновению большой части их обитаемого пространства. Для этого он, используя наши невероятные достижения, просто уничтожил всю воинственную и растленную элиту, и воевать стало некому. Обосновавшись на островах Архипелага, где раньше были курорты для каст правителей, и где жило полудикое население, он стал готовиться к обустройству планеты под себя, решив сделать её своим детищем, решил стать Демиургом этого мира. Но на Паралею вторглись земляне! Они, несовершенные сами, но самоуверенные и одержимые Вселенским величием, решили присвоить себе его Паралею! Он ждал землян в горах. Их звездолёты ему довольно часто удавалось сбивать с их курса, но его ресурсные энергетические Кристаллы истощались, а в них и была заключена его мощь. И когда люди стали обустраиваться в горах, он развязал против них бесполезную борьбу, больше уже от отчаяния. Их было множество, а он один. Не считать же его окружения из местных дикарей? Их он презирал и не верил им никогда.

Звездолёт «Змеелов» был самым первым. Он пробился сквозь внешнюю границу, водородную стену ударной волны Ихэ-Олы, преодолел гелиопаузу, пояс раскалённого газа, астероидов, комет. Он был затянут в гравитационное поле внешней планеты системы – замороженного газового гиганта, едва не был разорван ею, потому что он выпал из режима нулевого пространственного перемещения, но добрался всё-таки до Паралеи, внутренней планеты земного типа. А потом по его пути последовали уже и другие. Вся эта героическая эпопея не всегда приводила к добру членов экипажа. Паралея не для всех была главной любовью жизни, но разве был у них выбор? Тон-Ат выжидал, наблюдал за их деятельностью в горах. Они отлично сумели обустроиться на благодатной по своей природе планете. А уж в горах-то и вовсе царила первозданная безлюдность, обитатели селились на роскошных равнинах, где для богатой и изобильной жизни было всё. Но, как тебе известно, ваша жизнь там не была ни богатой, ни изобильной. Пришельцы-земляне обустроились в горах непостижимо быстро. У них были все навыки для выживания и в более агрессивных средах, а тут в безмятежности и красоте гор они расслабились. А этого делать было нельзя. Та, кто была матерью твоей уже матери стала, в сущности, заложницей Тон-Ата, ведь он не собирался уступать планету никому. Он отринул свою цивилизацию, породившую его, не ради того, чтобы войти в соглашение с пришельцами, посягнувшими на его мир, каковой и была Паралея в его мнении. Наши поначалу дали ему шанс для исправления. Он же, как ты понимаешь, он этот шанс отбросил, куда подальше от себя. Он не собирался возвращаться. Тем самым он стал преступником перед своими, но ему было всё равно. Они были бессильны, как он считал, покарать его тут, на Паралее.

А тем временем женщина с Земли, захваченная Тон-Атом, родила девочку в неволе, твою матушку, которую впоследствии считали местной. Насколько далеко шли планы Тон-Ата, настолько он и ненавидел землян, конкурентов себе, так он считал. Свою воспитанницу-сироту он полюбил безмерно и не хотел отдавать её никому, и ревность тоже была одной из множества причин, по которой он не пожелал спасти твоего отца. Таков был этот субъект! Властный и не желающий ни с кем делить свою власть над планетой, которую избрал себе и считал своей собственностью. У него не было путей назад, и он пошёл на то, что впоследствии обернулось против него же. Он недооценил землян, их настырность, их сплочённость, их целеустремленность, их непостижимую смелость. Ведь столько звездолётов пропадает звездолётов в межгалактических пучинах, бесследно испаряются, где-то захлопываются в неизученных гравитационных капканах, просто теряются, выбрасываемые в необозримые рукава, лабиринты и коловращения холодных туманностей, а также пронзаются смертоносными лучами беспощадных гамма-излучений, против которых защиты нет ни у кого из живых.

Необычная заложница вошла в его сердце помимо его кристаллической воли, и он выдал её новорождённую девочку за свою дочь. Никто из его подданных, тех, кого он сумел в таковых превратить, не знал, что маг-владыка не был наделён репродуктивной способностью. Заложница, хотя и не была к тому времени невольницей, вскоре угасла, хотя он и поместил её в райских плантациях дивных цветов и рощ. От психологического слома, от местных инфекций, от всего в совокупности, от чего он был не способен её исцелить. Горевал ли он, не знаю, ибо та история скрыта за пеленой времени. Странная штука время! Оно как вода, течёт и кажется прозрачным, когда смотришь на прошедшее событие с расстояния нескольких дней, а чем глубже, тем более плотным и непроницаемым оно становится.

К тому времени, как подросла твоя матушка, он сумел создать целую агентурную сеть для равнинной страны, которую мечтал захватить полюбовно, так сказать, без кровопролитий. Кровопролития были ему невероятно тяжелы, невыносимы, а на убийства землян он пошёл, повторюсь, из-за крайней необходимости, чтобы сохранить планету себе, и только себе. Здоровье его начало сдавать, своё бессмертие он оставил в прошлом, и теперь подлежал, как и все местные, воздействию и болезней, и старости. Да и утратившая праведность душа, придавленная непомерной кровавой ценой за власть, была у него угнетена. Пусть они были и пришельцы, но люди, живые и развитые, разумные души! Не отличимые от него самого.

У него тоже были устроены тайные базы в горах, и там действовала его охранная структура, а земляне к тому времени посыпались сверху, как горох из рваного мешка, всё больше и больше! Агентура Паука – Тон-Ата была выбита из гор быстро и молниеносно. Горы являлись самой удобной и совершенно безлюдной частью планеты, тут и стали земляне строить свои базы. Они проявляли беспощадность к лазутчикам Паука, а островитяне отвечали им тем же. Им тоже удавалось разрушать время от времени объекты землян, поэтому те вынужденно прятали значительную часть своих построений под поверхностью. Убивали и те и эти, поэтому впоследствии Рудольф, захватив твою матушку в плен, посчитав её за шпионку, пошёл на серьёзный проступок против своих. А у них было на этот счёт железное предписание – шпионов не щадить! Если бы был жив тот Шандор, он понял бы по браслету твоей матери, кто она, вернее, чей потомок, это же был опознавательный знак землян звездолета «Змеелов». Но Рудольф об этом ничего не знал. Он был новичок. А психически разбалансированный Шандор погиб внезапно и не успел никого толком ввести в курс дела. Там шла скрытая война и лютовали обе стороны. Он же отпустил её, но всё вышло так, как оно и вышло. Неудачное место, неудачное время. А если бы отпустил раньше? Если бы доставил до самого дома? Но он сбросил её на опушке леса у кромки пустынного поля, где она и попала в эпицентр перестрелки уголовников и службы охраны порядка Паралеи.

Тон-Ату, как я говорил, удалось войти в структуру внешней разведки равнинной Паралеи, он не только имел там агентурную сеть, но и выдал свою подросшую приёмную дочь за военного аристократа-вдовца, твоего будущего отца. Вот так вы и появились на свет, твой брат и ты. Прочие события тебе известны и самой, хотя и не в их полноте. Да чего теперь к ним возвращаться.

Можно ли верить Хагору?

– Где же теперь Тон-Ат? Твои соотечественники простили его? Ведь простили же тебя за все твои преступления.

– Не тебе судить о моих преступлениях. Никто не давал тебе таких высших полномочий. А твой защитник и учитель как был, так и остался на Паралее. Чего хотел, то и получил. Он вовсе не был убит твоим Рудольфом, как ты и сама поняла потом. Поскольку Рудольф не знал, что лишить его жизни на той планете можно было только изъятием Кристалла из его головы. Тон-Ат вскоре пришёл в себя, очнулся, поразмыслил и понял, что надо менять весь проект для своего желаемого будущего. Он скрылся в горах Архипелага, а горы там такие, что затеряться в них не составило и труда. Там полно скрытых и заброшенных городов после погибшей цивилизации. Он взял с собою только твоего сына и ту женщину, что его воспитывала, и ушёл только ему одному ведомыми тропами. Взял он также и дочь твоего брата, которой он дал имя Инара, что означает «другая». Ты ему уже была не нужна. И девочку, и мальчика как родных детей воспитывала местная женщина– его преданная слуга. А твоему сыну он дал имя Руднэй. Он включил его в свой замысел будущего и также одержимо работает теперь над его воплощением. Но с учётом прежних ошибок и уже окончательно оторвавшись от нашего созвездия. Никому уже нет до него дела. Ни Инэлия, ни Хор-Арх, заброшенные своими соотечественниками, забытые ими на далёкой и маленькой, неблагополучной планете, не составят ему конкуренции. Да и будут ли они к тому стремиться? Я не думаю. Они вполне себе счастливы обретением друг друга. Создали себе воображаемое подобие сияющего кристалла из своего дома и сада Инэлии, и счастливы там счастьем двух птиц на одной ветке. Правда, надо добавить, что там и третья юная птаха щебечет, но им только веселее от этого. Они дарят окружающим своё сияние и учат их обретению гармонии и ладу с прекрасным миром, в который вселил их Всевышний, за это местные и прочие, приходящие за исцелением душ, их почитают, охраняют, кормят и поят. А чего им ещё надо?

– Дочь Нэиля? А ведь я не забыла, как Мира на Паралее рассказывала мне об этом. Только я тогда решила, что она заговаривается. Подумала, не вымысле ли это несчастливой женщины, хлебнувшей напитка Мать Воды… Так Тон-Ат выкрал ребёнка Нэиля?

– Разве мог Тон-Ат допустить, чтобы его потомство, – а он считал тебя и Нэиля своими потомками, – пропадали без его опеки? Правда, ни тебя, ни тем более твоего брата, ему так и не удалось сделать действующими персонажами своего вымысла. Поскольку его прошлый замысел не воплотился, следовательно, он так и остался вымыслом – всего лишь мысленным романом для его собственного прочтения. Может, иногда в непогоду, когда в горах воют ветры, стонут камни и хлещут ливни, размывая все тропы и руша старые искрошенные породы, он в своём пещерном городе и читает его, перелистывая страницы своей души и обливаясь слезами. Как знать.

– Как бы я хотела увидеть своего Руднэя!

– К чему тебе? Твой сын никогда уже не полюбит тебя, не поверит тебе, даже если бы ты смогла ему всё рассказать. Он счёл бы тебя за полупомешанную выдумщицу того, чего и быть не может. Ты выбрала необратимые пути. Не обратимые в том смысле, что возврата на Паралею тебе нет. Ты уже не нужна Тон-Ату, как не нужен ему и Рудольф. Вы так и остались его неудачей, и этого он никогда ни тебе, ни ему не простит. Он стоял на той самой площадке в хрустальной обсерватории на вершине горы и смотрел вслед твоему мужу, когда тот с тоской удалялся прочь, и горько усмехался над его самонадеянностью, над его недалёким умом. А он всегда считал его ограниченным, поскольку слишком уж далёк он был от праведности, твой Рудольф. Но мстить ему он не стал. Не потому, что был настолько великодушен, а потому, что не мог. Ты, его родная составляющая часть, не давала ему возможности свершить месть. Твой Руднэй дорог ему как никто в целой Вселенной. Тон-Ат ещё в бытность твоего пребывания на Земле не терял надежды на твоё возвращение. Хотел, чтобы твой сын узнал о тебе. Обиды и гнев прошли, а его любовь к тебе осталась. И если бы ты выбрала тогда, ещё живя на Земле, старого доктора, то и отбыла бы с ним на Трол. Так и хотел доктор, мечтая увезти тебя подальше от Рудольфа. Разумов звал доктора Франка к себе на Паралею. Только ты презрела его любовь, посчитав её за старческую. А зря! Это если для тебя лично.

– Если у меня тут родилось четверо детей, как ты можешь говорить о том, что всё было зря? А как ты сам тут очутился?

– Я прибыл сюда в своём каменном корабле – межзвёздном скитальце. Я опустил его в районе Чёрных гор, тех самых, что видны из твоего окна. Я не могу покинуть своё кристаллическое прибежище, поскольку у меня нет способов существовать на этом объекте. А строить такие волшебные города под сферами, как делают это земляне, я не умею. Но, у нас же есть с тобой канал связи.

– Тон-Ат… – произнесла она задумчиво, – он был таким же путаником, как ты сам. А мнил себя праведником…

– Испытания, выпавшие на его долю, были подобны эрозии, раскрошившей и его каменную душу. Он утратил праведность, поэтому его ущербная нравственность и давала ему ложные подсказки во всех его действиях на будущее. Он многое осознал с той поры, и я думаю, что он изменился, как изменился и я сам. Ибо ничто не стоит в неподвижности, и всякий живой процесс куда-то и течёт – или в сторону своего усложнения и качественного преображения, или противоположно. Любая же злокачественность пресекается свыше, рано или чуть позднее, а неизбежно…

– Перестань своё монотонное гудение, как ветер над безлюдными пространствами. Тоскливо слушать тебя! Ты напомнил вдруг, как же тоскливо мне, недоразвитому существу, было рядом с премудрым Тон-Атом. Как же тосклив, по-видимому, ваш мир, населённый такими вот мудрецами. И сбежав из вашего мира, Тон-Ат так и не сумел исцелиться от собственной окаменелости. А вот Хор-Арх был совсем другим! Инэлия тоже была душевной женщиной, хотя и странной. Но как же мог мой Нэиль быть таким беспутным гулякой, если бросил свою крошечную дочь.

– Он был всего лишь продукт своей среды, хотя и напичканный премудростью воспитателя. А поскольку тот не был праведником, потому и все его уроки прошли впустую для Нэиля. Творческая среда, сама знаешь, полна соблазнов. Красивые и распущенные в своих нравах девушки не давали ему прохода. И Гелия оказалась самым сильным и самым опасным соблазном для него. И как ни корёжился он от страданий, доставляемых ею, он так и не сумел её покинуть, как хотел едва ли не каждый день своей жизни. Он знал о том, что Тон-Ат взял его дочь к себе в Архипелаг. Это дало нужное успокоение его совести, он в отличие от своего дружка Реги-Мона не был настолько уж бесчувственным к последствиям своих действий. Он считал, что обретёт в горах Архипелага полноценную жизнь, став открытым и действенным соратником воспитателя в деле освобождения планеты от окончательной погибели. Гелия висела на нём необоримой гирей. Она губила и его, и себя своей врождённой глупостью, своей неодолимой красотой для всякого, кто хоть однажды прикоснулся к её прохладной шёлковой коже, кто заглянул в прозрачную глубину её магических глаз. Всё это, и красота и глупость достались ей по наследству от матери Инэлии. Единственное, что она не унаследовала от матери, так это её похоти к мужчинам. Конечно, и Инэлия сделала выводы для себя впоследствии и выдавила из себя эти животные комплексы, принесшие столько горя и ей, и её дочери Асии. Она сумела стать стерильной и прозрачной как дистиллированная вода. Чистейшей и настолько же безжизненной. Она способна, конечно, утолить жажду тех, кто к ней тянется, но дать им что-либо иное и ценное, – нет. И если она настолько нужна бедному и убогому Хор-Арху, то что же, он обрёл то, что искал всегда. Тишину и прохладу, сияние для созерцания, любовь без ответа. Пустышку вместо подлинного млека.

– Ты ревнуешь его к Инэлии? Она вовсе не является пустышкой. Она добра и сострадательна к любой живой душе. И Гелия не была глупа. А ты был ревнивым и недобрым. Ущербным.

– Может, ты и права. Да что мне теперь Инэлия, предавшая меня. Что мне Гелия, не оценившая моей любви. Я принёс своё приглашение тебе.

– Куда? В мир безумия?

– Не повторяй жестоких слов Тон-Ата. Я никогда не был безумным. Запутавшимся и заблудившимся, – да! Заброшенным и никому не нужным, кроме беспомощной малютки Икринки, – да! А теперь я приглашаю тебя в Созвездие, прозванное землянами «Раем». Тебе будет подарен мир, который ты сможешь раскрасить красками своего воображения, наделить образами своей мечты. Мир, полностью сотворённый из того, чем грезит всякая возвышенная душа. Такой мир даётся всякому доброму человеку после его испытаний в проявленной вселенной. И только представь, из какого материала строится посмертный мир злодея, из каких чёрных закопчённых обломков и бессвязных обрывков его деяний, невнятных мыслей и порочных чувствований. Представила, каков он, ад, и что есть рай? А ведь раем может стать даже малый глоток свежей воды для путника, тень под цветущим и раскидистым деревом для скитальца. Мы – живые и разумные существа в Мироздании – дети Всевышнего. Только думать об этом для многих очень уж хлопотно и отвлечённо.

Его рассказ только подтвердил те откровения Тон-Ата, что он и озвучил ей в том страшном древнем метро. Не такой уж он и фантаст, кем всегда считал Хагора Рудольф. И всё же, смысл его прихода в чём? Не ради же просто «поболтать по душам» он и явился, заточив себя ради этого в какой-то загадочный каменный объект, как делали джинны в древних земных сказках?

– Почему же и не ради такой встречи? – Хагор уловил её не озвученные мысли и дал ответ. – Если я любил тебя в Паралее наравне с Гелией? Вы обе были моими прекрасными возлюбленными после Инэлии, отвергнувшей меня в такой страшный период моего существования, моей потерянности, в моём кромешном одиночестве, когда её любовь стала бы для меня спасением. Моя живая разумная душа не могла существовать без любви! А Инэлия, вырвав меня из моей безмятежной жизни на Родине, бросила в пучине бедствий чужого и враждебного мира! Я заболел там, я был несчастлив и никому не нужен, как грязный шелудивый котёнок в чужой подворотне… Я помню до сих пор твои шёлковые ладони, твой тёплый аромат… У Гелии, к сожалению, были всегда прохладные руки, безразличие ко всем без исключения, хотя красотой она тебе и превосходила…

– Пришёл зачем? – перебила его Нэя.

– За тобой, моя возлюбленная, моя незабываемая! Уже столько раз я озвучил тебе своё намерение. Только оказавшись вдали от тебя, понял я, что ты лучшая. И там, где увидишь ты моё истинное лицо, ты поймёшь, что и я достоин твоего ответного расположения… Помнишь, я показывал тебе свой Кристалл? Так вот, он вовсе не умер. Он ожил! Как вернулся я окончательно на Родину после длительного исцеления на одной из периферийных планет под живительным излучением Красной Звезды, он засиял прежней своей красотой и засияет вдвойне, как я приведу тебя под его своды. Мы будем уже сдвоенным существом. Приходи к Чёрным горам. Я буду ждать. Ты сможешь дойти туда в скафандре, а я встречу тебя. Вход в Созвездие «Рай» будет открыт только несколько земных дней, а там… Тебе решать. Твоя воля, твоё и действие.

– Безумцем был, безумцем и остался. Если ты вообще есть хоть где-то.

– Конечно, я только отражение, но отражение не может существовать без того реального объекта, что и даёт ему иллюзорное лишь по виду существование. Что тебя ожидает? Ну, вернёшься на Землю. Одна, но с кучей детей, которым ты полностью посвятишь себя, но у которых вскоре будет отдельная от тебя жизнь. А твоя собственная жизнь что же? Кто сможет полюбить тебя так, как люблю лишь я один? Моё внешнее уродство было преградой для того, чтобы ты мне ответила взаимностью, а в том совершенном мире ты будешь сражена моим совершенным обликом!

– Чего ж ты не поразил меня прямо сейчас? Своим совершенным обликом, – засмеялась она. Хагор взирал на неё вовсе не с обидой, а с обожанием.

– Инерция восприятия. Тут задействованы уже особенности твоих наличных структур. Ты так привыкла меня воспринимать, и явись я в настоящем виде, ты бы меня не узнала. Не поверила бы ни за что. Если бы к тебе в данную минуту вошёл неизвестный человек и, бросившись к тебе, сказал, что он твой муж и явился с раскаянием и любовью, ты сказала бы ему, невзирая на его внешнее, но чуждое для тебя, совершенство, иди ты прочь!

– Иди ты прочь!

И тут Хагор внезапно прикоснулся своим, зловеще мерцающим будто бы радиоактивным сиянием, Кристаллом к её животу.

– Теперь уже ничто и никто не связывает тебя с этим захватчиком чужого! Я избавил тебя от самой возможности физической боли. Чтобы ни случилось, тебе не будет больно…

И будто раскалённая игла коснулась её тугого, как барабан, живота… и что-то, вроде камушка, ухнуло тяжестью вглубь. Она ахнула и, ощущая этот миг как прелюдию собственного умирания, села на постель…

Помощи просить не у кого…

Но ничего ужасного не произошло. И боли она не почувствовала, кроме мимолётного укола и последующего внутреннего как бы онемения.

– Мама! Кто это? С кем ты разговариваешь? – закричала старшая дочь Альбина, незаметно войдя в помещение.

В ту же секунду Хагор померк, также быстро, как и местное светило, называемое землянами «Регина». Нэя поспешила закрыть панорамное окно привычной голографией, лишь бы избавить утомлённое зрение от вида наступившей ночи, захватившей всё зримое пространство снаружи, но укрыть устрашённую душу ей было нечем. Привычный обман вернул привычное самоощущение, сознание отвергало только что услышанное и увиденное. Она не желала, не имела сил и думать уже о том разладе, что намечался у них в семье. Она подошла к Альбине и обняла её, – Нет никого.

– Кто-то стоял… там, – девочка со страхом смотрела на то самое место, где и стоял только что Хагор. – дядя… старый, чёрный.

– Тебе показалось. Это была тень от необычного светового явления из-за мощного электромагнитного выброса Регины. Смотри, вспыхнуло и пропало! А я всего лишь разговаривала по связи с Викой, и она указала на свой браслет, незаметно для дочери активировав вызов Вики.

– Нэя, ты ужинать идёшь? – спросила Вика.

– Я не могу прийти, а вот Альбина придёт. Пусть Нелли упакует мою порцию и передаст её Альбине. Я дома поужинаю.

– Ты не ужинала, мама?

– Ты же слышала. Иди, принеси мне то, что Нелли и передаст.

– Но ведь уже поздно…

– Ты же не хочешь спать, если играла так поздно с подружками? А я есть хочу, только в кафе мне не хочется, устала. Иди!

– Тогда я и себе выберу что-нибудь повкуснее.

– Как захочешь.

Девочка послушно вышла. Нэя пошла в детскую. К младшим детям.

Близнецы спали, убаюканные не в меру взрослой Альбиной, а Андрей осваивал новую игру, тихо бубнил что-то и раздражался, не понимая её, водя пальчиком по маленькому плоскому экрану, лежащему на столике.

«Бедные мои дети»! – так мысленно воскликнула Нэя, впервые применив к ним это определение, – «бедные мои затворники, звёздные изгои! С чего началось мытарство моей бабки, той, кого я никогда не знала, тем и заканчивается участь её внучки, моя, а именно, тусклое существование под чужими звёздами, под лютым враждебным светилом, под обесцвеченными давящими небесами, в личном одиночестве, в отрыве от родной поверхности. Зачем, для чего я покинула Паралею, уж коли родилась там? Чего я искала и что обрела за годы блужданий? Каков итог моих странствий? Да. Дети. Мои дети», – утешила она себя.

Подошла и поцеловала в нежную щёку сына, прижалась губами и носом в светлые вихры, пахнущие отчего-то сыроежками, теми грибами, которые они собирали с Еленой на Земле. Андрей не любил мыть голову, и Нэя тянула до последнего это взаимное мучительство. Он орал от нежелания закрывать глаза, а она злилась на его капризность. Он будто боялся, что, закрыв их, ослепнет навсегда, такая была у него фобия, и спать он не любил, до последнего тараща глаза в ночник – сферу, бывшую и их межкомнатной связью. И только Рудольфа он боялся, сразу притворялся спящим, но, когда тот выходил, глаза снова были бодры и открыты. Зато спал он до обеда. Самый разболтанный её, в смысле режима, ребёнок. Она ему рассказывала перед сном много сказок, историй. И вот уже Альбина засыпала под её бормотание, и даже сама она клевала носом, не всегда понимая, что плетёт, а он всё бодрствовал и бодрствовал, пока не входил Рудольф и не нажимал ему особую точку на спине, после чего он и засыпал мгновенно. Рудольф тоже хотел спать, а без Нэи засыпать не любил. Да когда это было? После рождения близнецов эта его привычка сошла незаметно на нет.

Он всё чаще и чаще оставался спать у себя. Говорил, что ему мало надо времени для сна, а думается лучше всего по ночам. И это стало происходить уже до появления Ксении-Клариссы на спутнике. И намеки Ксении на Нелли смешили Нэю. Нелли однажды сама рассказала, как мечтала в юности о единственной и чистой любви на всю жизнь, которой ей не было дано, а появившийся в облике Рамона просвет в хмурой облачности её жизни быстро был затянут прежней беспросветностью. И детей она не хотела. Считала, что не нужны они ей, нечего ей передать им в наследство. Ни талантов у неё, ни ума, ни радости от своего существования, а только вялая лень и покорность любым увлекающим её течениям. И вечно они несут её, не понять в какую сторону, в солнечную мягкую бархатистость песков, где можно отлежаться, или на очередную беспощадную скалу, готовую ударом без жалости отшвырнуть её в мутную пену. Нелли была безмерно уставшим человеком. Быть соперницей она не могла, имея склонную к апатии, поникшую душу. Но детей тех обитателей, кто жили в городе под куполом, Нелли любила, готовя им невероятные пирожные, целые кулинарные города и башни из песочного теста, чтобы их радовать, а также песочных человечков и зверьков, разыгрывая целые спектакли во время их пиршеств. Дети, понятно, отвечали ей взаимностью.

А вот Кларисса не обращала на детей ни малейшего внимания, даже избегала их, как будто ей было невыносимо сознание того, что у кого-то существуют они, дети. Смотрела на них, как на некое недоразумение, и даже затеяла разговор однажды в кафе с одним из мужчин, что рожать тут детей это расхлябанность на грани преступления, обрекающая детей на такой чудовищный риск и эксперимент по выживанию в неземной среде. Неужели нельзя предохраняться? Спрашивала она аудиторию, прислушавшуюся к её громкой речи, а явно не того одиночку, с кем вела разговор, уж если в ваших телах кипят такие гейзеры страстей, и вы не желаете элементарно усмирять свою животную природу? Женщины отвечали ей кипящей, но молчаливой ненавистью, мужчины прохладной и тоже молчаливой усмешкой. И после этого, когда произошло её явление народу с оттопыренной, легкомысленно-подростковой и короткой кофточкой на пузе, все дружно, не сговариваясь, заулыбались. Мужчины весело и насмешливо, женщины – язвительно и с презрением. К «расхлябанной», по её же определению, шлюшке, не сумевшей притормозить выброс своего потайного гейзера навстречу тому, кто и впихнул ей то содержимое, которое теперь уж и не скрыть. А ведь как обличала! Как выступала против детей, обличительница чужой несдержанности! Никто из женщин не порадовался за Клариссу, под каковым именем она тут себя преподнесла им, а мужчины отнеслись с добродушной снисходительной поддержкой к той, которая назвалась в их среде Ксенией. Что им было и за дело до их с Ксеном судьбоносного решения заиметь ребенка в опасном и непредсказуемом мире, не они первые, не они и последние. Да и где человеку не опасно, где предсказуемо живётся? Мало ли и на Земле несчастий и трагедий?

Разговор по душам, преисполненный ненависти

Никогда Нэя не поступала так прежде, никогда не входила она в его рабочий отсек по ночам. Без приглашения и днём не приходила, а тут? Нешуточный страх возможного безумия толкал её к нему на исповедь, чего не было уже давно. И она опять не удивилась тому, что увидела, как не удивилась у Вики в мед. отсеке распахнувшим себя тайнам.

В боковом помещении, за рабочим отсеком, созданным для отдыха, слышались голоса. Нэя нажала панель, она не была заблокирована, никто её не ожидал, да и никого тоже, и увидела то, что и было ожидаемо. В этой обители отдохновения «космического воителя» на узкой довольно постели для отшельника-одиночки сидела Кларисса, она же Ксения, а сам «воитель» валялся рядом с выражением довольного кота, обнимающего свою брюхатую кошку с надутыми полушариями грудей, сливочно-белыми, с торчащими нахально и победно в сторону Нэи сосками, пигментированными её беременностью. Живот ничуть не мешал их любви, так это было, по-видимому, и Ксения не стыдилась своей пузатости, считая себя прекрасной всегда, в любом положении, сидя до бёдер голенькая и гладенькая, как речная белейшая галька. Стройная юная нога так же победно попирала грудь чужого мужа, будто она, как и положено победителю, припечатала своей стопой того, кого повергла ниц.

Они оба воззрились в сторону внезапно открывшейся панели. Кошка спокойно и безмятежно, как и обычно, а кот ничего не успев толком понять. Нэя улыбнулась им буднично, как будто она вошла в столовый отсек, припозднившись, а все уже доедали свою, созданную в пищевых лабораториях сметанку. Кошка нервно лизнула узким языком пересохшие губы. Это был единственный знак её смятения. Улыбка же Нэи полностью оправдывала её прозвище, часто даваемое ей Рудольфом: «Дурёха»!

Жену он «тревожить не хочет», а эту продолжает любить и с арбузом. Или уж она ему настолько в новизну, что пузо там не пузо, ему всё равно. Временный изъян, а вернее, неэстетичное дополнение к фигуре соперницы не могло отменить факта неудержимого влечения к ней этого «эстета».

Нэя поражалась своему отстранённому спокойствию, едва ли не безразличию.

«Может, Хагор прав, и я тоже остыла»? – так спросила она себя, ожидая, когда же из глубокой скважины души прибудет её страдание обманутой жены. Но ничего не прибывало. Было пусто и тихо. Или это Кристалл на её руке всё ещё нёс в себе отголоски слов Хагора, всё ещё глубинно мерцал, чем и давал ей спокойствие, укрывал незримой сферой от человеческих переживаний, как имело это место у безутешного Антона при его встречах с потусторонней Икринкой? Подавлял колебания её ошарашенной души?

Нэя вспомнила браслет матери – змею, который подложила в его ботинок на пляже, где он купался с Нелли перед отлётом на спутник. А тот, который он сломал в хрустальной пирамиде, был второй. Тогда она не знала, что браслеты разные, а сейчас поняла спустя столько лет.

«И чем тебя обогатило такое вот знание»? – спросила она у себя самой. Да ничем, кроме того, что мысли вертелись вокруг прошлого и отвлекали от всей этой настоящей мути непотребной. Почему так произошло, что мама попала на базу землян именно в руки Рудольфа? Тут прослеживался очевидный сюжетный ход игрока, скрытого за декорацией по имени жизнь. По этому же самому замыслу и Хагор явился, как тот самый джинн, но не из лампы, а из какого-то камня – космического скитальца, именно сейчас, когда ей так захотелось сбежать от неисправимого мужа. Но куда можно было сбежать здесь? За декорацию, изображающую жизнь, невозможно выскочить. А Хагор сказал, можно! И протянул руку. Наверное, страшную, но это был жест любви…