Buch lesen: «Злые птицы с темными глазами»

Глава 1

Меня зовут Алина, и я родилась двадцать пятого ноября. Как я потом узнала, дата рождения определила мою дальнейшую жизнь. В детстве мне казалось, что жизнь прекрасна, мама самая красивая, а папа самый сильный. Я была любимым и единственным ребенком своих родителей. Весь мир крутился вокруг меня. Единственное, что я не любила, так это каждый год ездить к бабушке в деревню на лето. Но тут папа, как бы я не плакала и не упрашивала, был жестко последователен и неумолим: к бабушке ехать обязательно, она скучает и всех нас очень любит. Мне казалось, что если бабушка нас любит, то она должна желать нам только хорошего и не требовать ездить к ней так далеко, чтобы жить в деревенском доме, где нет современных удобств, туалет на улице, вода в колодце, а еще вместо удобной ванны – баня. Но, папа вбил себе в голову, что его мать, она же моя бабушка, сильно скучает и очень нас ждет, поэтому вариантов отвертеться от поездки не находилось ни разу. А мама с ним не спорила, мир в семье ей был дороже. Кроме нас туда еще приезжал брат отца со своей семьей: женой, сыном с дочерью. Моя двоюродная сестра была на пару лет старше, а брат на пару лет младше. Не могу сказать, что мы как-то радовались встрече, но они, в отличие от меня, искренне любили поездки к бабушке.

Я не очень помню свои визиты до того времени, как мне исполнилось восемь лет, помню только свое общее нежелание ехать в деревню, а потом нежелание оттуда уезжать, потому что за лето успевала сдружиться с деревенскими мальчишками и девчонками и оставлять друзей уже не хотелось. Ярким событием того деревенского лета, не только для меня, но и для моих родителей, стало то, что у меня внезапно начался лунатизм. Все бы ничего, но в это лето волки почти каждый день заходили в деревню, и если хозяева оставляли собак во дворе, а не забирали в дом, то утро приносило жертвы среди собак. Сезон охоты на волков открывался только осенью, поэтому сельчане были вынуждены закрывать плотнее свои хозяйственные постройки с домашним скотом и птицей, а собак забирать в дом.

И вот на такой нехорошей картине я со своим внезапным лунатизмом. Родители по ночам почти не спали, потому что я вставала и шла к входной двери из дома, открывала засов, запирающий дверь из дома в сени, а из сеней открывала очень тугой замок входной двери, ведущей на улицу. Так могло быть несколько раз ночь. Что интересно, днем я засов на двери из дома в сени открыть не могла – сил не хватало, а с дверей из сеней на улицу пружина была всегда снята, потому что никто из нас, малышей, не мог с ней справиться. А ночью я подставляла стул, для того чтобы достать до запоров, и силы на их открытие откуда-то у меня появлялись. Проснувшись утром, я ничего не помнила. Но моим двоюродным брату и сестре это не мешало дразнить меня "лунатиком" и не хотеть со мной играть. Это в том возврате воспринималось с большой обидой. И вот, в очередной раз, ночью я все-таки сбежала из дома: родители не слышали как я встала и открыла двери, другие родственники не слышали тоже ничего. Поэтому я беспрепятственно открыла-таки засов на одной двери, отжала пружину на другой и вышла во двор. На мне были только белые трусики и маечка, обувь я не надела. Дорога в деревне была глиняно-гравийная, но я не чувствовала камней под ногами. Мне казалось, что мне идти мягко и удобно. Я все время слышала какой-то голос, который меня звал, и я понимала, что это он будил меня и вел за собой. Я понимала, что я обязательно должна прийти туда, куда меня он зовет. Ну, так вот, я бегу по дороге по острым камням не знаю куда, меня зовет голос, вокруг, мне кажется, очень-очень светло, и мне все нравится. В этот момент какое-то седьмое чувство толкнуло мою мать, и она проснулась. Не обнаружив меня, она подняла всех взрослых, и они пошли искать, куда же я убежала. Чтобы было быстрее, взрослые разделились. А надо сказать, что рядом с домом была река с крутым обрывом, что тоже добавляло забот: а вдруг я туда убежала и со мной что-то случилось. Кроме того, проблема волков никуда не делась.

Пока отец проявлял чудеса здравомыслия и искал лопату в сарае, потому что никакого оружия в доме не было, мать решила, что и так слишком много времени потеряно, побежала со двора на дорогу. Где-то вдалеке, почти в километре от ворот дома, на дороге, ведущей к перекрестку сельских улиц, ей показалось, что мелькнуло что-то белое. И она побежала в ту сторону. О волках она думала в последнюю очередь. А надо сказать, что освещение в деревне отсутствовало, вернее, несколько фонарей работало до десяти вечера, а потом отключалось – в деревне спать ложатся рано. Как она заметила что-то белое так далеко – загадка. С того места, где она была, на таком расстоянии – это было сделать невозможно.

Ноги взрослого, конечно, шагают быстрее и делают шаги шире, поэтому она меня сумела догнать. За ней следом бежал мой отец с лопатой наперевес, на случай встречи с волком, так сказать. Хотя, что он мог противопоставить волку, скорее это было средство для самоуспокоения, что хоть какая-то защита. В общем, родители меня догнали: когда мать ко мне подбежала, я была уже в воротах сельского кладбища. Я открыла калитку и собиралась туда зайти. Мать меня схватила, когда я уже одной ногой заступила на кладбищенскую землю. Я начала вырываться, при этом продолжая спать. В итоге, домой меня нес отец, а мать тащила лопату. Дома мне протерли ноги влажной тряпкой и уложили в кровать. Будить меня побоялись, потому что местная фельдшер сказала, что не вовремя разбуженные лунатики могут сойти с ума, лучше дожидаться, когда они сами проснутся. И ей поверили.

Потом мать осталась дома со мной, а отец пошел искать своего брата с его женой на берег реки. Тогда мобильных телефонов не было, и даже просто стационарный домашний телефон был роскошью. Поэтому только идти и лично искать. В общем, вернулись они спустя несколько часов. Мать уже успела прореветься, на нее запоздало накатил страх того, что могло случиться. Но до утра она так больше не заснула. Утром я проснулась: простынь местами грязная, ноги сбиты до крови и исцарапаны, руки в ожогах крапивы. О том, что происходило ночью, я помнила смутно: бегу куда-то, свет, пятна, что-то большое, теплое и сияющее, к которому я приближаюсь. Брат и сестра снова отказались со мной играть, заявив, что от меня одни проблемы, что я не только своих родителей, но и их родителей на уши поставила. До конца отпуска родители приняли решение спать по очереди: днем кто-то один контролирует, чем я занята, а ночью другой контролирует, чтобы я никуда не сбежала. Вот так они сменяли друг друга. Но после того ночного забега было еще одно последствие, на которое мои родители не обратили внимания, а вот я почувствовала и запомнила: моя бабушка с того дня сменила ко мне отношение из нейтрально-дружелюбного в настороженно-негативное. При моих родителях она старалась сохранить видимость прежнего отношения, но когда их не было рядом, я видела, как она зло на меня смотрела. Незадолго до отъезда я подслушала разговор между моим отцом и бабушкой:

– Сергей, когда меня не станет, то ты должен забрать себе инструмент отца, а дом оставить брату.

– Мам, ну что ты опять, ты еще долго будешь жить.

– Нет, мне осталось от силы лет десять.

– Мам, не выдумывай. И вообще, почему ты хочешь так разделить свое наследство? Почему мне только инструмент, а Витьке дом?

– Витенька хоть и старше тебя, но ты живешь лучше, вы семья, ты должен помочь брату. Инструмент ты возьмешь на память, а дом Витенька продаст и, наконец, сможет купить себе трехкомнатную квартиру. Где это видано, что они в двушке-хрущевке в старом доме ютятся. У него дети разнополые и им комнаты отдельные нужны. А ты в трешке живешь: у тебя и спальня, и зал, и комната у Алинки, и санузлы раздельные, и лифт, и дом-многоэтажка новый. Ты живешь в большом городе, а он – в райцентре.

– Мам, с одной стороны ты, наверное, права, но ты забываешь, что ведь я же это заработал. Мы с Марией почти восемь лет кооператив оплачивали и во всем себе отказывали, жили с родителями жены. Мне никто ничего не дарил.

– Вот-вот, ты сам говоришь, что у Марии есть родители, она единственная дочь, вот они и оставят вам наследство. А этот дом был наш с отцом. Отец уже не с нами, поэтому я сама решу, кому и что после меня останется. А ты и так получил от меня много. Сколько будешь жить, столько и будешь смотреть на мою копию: твоя Алина – копия я. А Витеньке будет от меня дом. Ты в меня пошел, такой же жесткий, смелый, упрямый, а Витенька в отца: мягкий и добрый. Ему нужна помощь. И еще обещай мне, что после моей смерти ты будешь помогать семье брата. Он сам без меня не справится. А вы с ним родная кровь. Вы с ним самые близкие люди друг другу, ближе уже не будет

– Ладно, мама, давай потом поговорим. И, вообще-то у меня еще дочь есть.

– Нет, обещай мне, Сергей. Я должна знать, что мои дети не пропадут, что они не оставят друг друга. А дочь, что дочь? Ты, может, еще не раз женишься, и будут у тебя другие дети, а брат останется.

– Хорошо. Я обещаю тебе.

– Вот и молодец, ты всегда меня радовал.

На этом разговор отца и бабушки завершился. Я не очень понимала, как это у отца будут какие-то еще дети? И как это он еще раз может жениться. А мы с мамой?! Я, было, уже хотела открыть дверь и потребовать объяснений, но каким-то образом поняла, что никто не должен знать о содержании этого разговора, поэтому тихонько отошла от приоткрытой двери. Когда отец вышел, то я уже я сидела в другой комнате и делала вид, что читаю. Лицо отца мне показалось хмурым. Значит, ему не понравились слова бабушки, подумала я. Через два дня мы уехали домой. В городе приступов лунатизма у меня не было. Это лето и тот разговор постепенно утратили остроту в моей памяти. Но приезжая каждое лето к бабушке, я чувствовала, что я там лишняя. Бабушка очень любит своих внуков – детей дяди Вити и очень не любит меня.

Лет с тринадцати родители перестали со мной ездить в деревню и отправляли меня туда одну. С бабушкой мы жили как бы параллельно друг другу. В этом возрасте я вполне умела готовить. Поэтому готовила на себя и на нее. А днем бегала окрестным лесам собирала грибы и ягоды. Я обожала одна ходить в лес, я всегда чувствовала там себя как дома, потеряться я не боялась, потому что во мне как встроенный компас всегда четко работало направление. Поэтому, как бы далеко я не уходила, всегда приходила четко к дому. А если день был дождливый, то читала. В деревенской библиотеке было много интересных книг. Общение с деревенскими мальчишками и девчонками свелось почти к нулю: у нас были разные интересы. Я была сугубо городская, а они были по уши загружены работой, которую им оставили родители, уходя на работу. Поэтому с деревенскими подружками я могла пообщаться от силы пару часов в день и то не каждый день. Поэтому я развлекала себя сама. Писать домой о том, что мне тут скучно и хочется домой было бессмысленно, все равно я тут буду ровно в то время, которое определил мой отец, считая, что так он делает приятное и мне, и бабушке. Мои робкие объяснения и попытки достучаться, что мне тут не очень-то и не рады, никогда не находили понимания с его стороны. Нет, меня намеренно не обижали, не оскорбляли, но и такого тепла в отношениях как с другой бабушкой, маминой мамой, у меня тут не было. Меня терпели. Это, наверное, будет самое верное определение отношения ко мне. Терпели из-за отца. Но это не радовало, ни ее, ни меня.

Глядя на мир уже глазами подростка, я поняла, что мою бабушку в деревне не любят. Уважают, слушают, но не любят. Можно сказать, что сторонятся. Мне казалось это странным. На мой вопрос, почему так происходит, бабушка ответила, что завидуют и выдумывают себе разное, чтобы я не обращала внимания. Меня удивляло как это может сочетаться: мою бабушку боялись ослушаться, если она велела что-то сделать, то выполнялось беспрекословно, от колхоза она всегда получала дрова самая первая и самые лучшие стволы деревьев, так же от колхоза ей их пилили и складывали в поленницу, продукты односельчанами ей всегда, если не отдавались даром, то, как минимум, продавались с очень большой скидкой, да еще и домой приносились, на крыльцо, при этом проходя мимо нее и отойдя на несколько шагов за ее спину сельчане шептали: "свят-свят-свят" и крестились.

А еще она любила делать тканевые ковры и половики из ветоши с разными рисунками, похожими на славянские обереги, всякие олени, кони, зигзаги, кресты, мужчины, женщины, цветы и все такое подобное. Она пыталась научить меня этому, говорила, что ее учила мать, а ту – ее мать и это умение у нас из поколения в поколение передается в роду, но я не хотела этим заниматься, отговаривалась тем, что меня уже учит вторая бабушка вышивать гладью и крестиком, и мне вышивать нравится больше. На что мне всегда говорилось, что я потом еще не раз свой отказ вспомню, но уже ничего будет не исправить.

Поскольку мы очень мало разговаривали с бабушкой, то редкие разговоры я запомнила. Например, я от нее узнала, что счастливая примета нашего рода – это увидеть двух воронов вместе. Это значило, что в такой день вся возможная удача будет на моей стороне. Для меня тогда, что ворОны, что вОроны – особой разницы я между ними не видела и была уверена, что это одна и та же птица, поэтому видя двух ворон, я каждый раз ждала какую-то особую удачу, но ее не было. И только потом, узнав, что это разные птицы, я поняла, кого надо на самом деле искать. И, надо сказать, воронов я видела очень редко, но в эти дни мне всегда сказочно везло.

Еще я от бабушки узнала, что сороки, оказывается, приносят вести с того света. Она так и говорила, когда видела сороку из окна дома: "Вот сорока прилетела, от твоего деда мне весточку принесла или от твоей прабабушки весточку принесла". Бабушка делала вид, что прислушивается к стрекоту сороки, а потом обычно делала какое-то сообщение про погоду: что пойдет сильный дождь или будет неделю палить солнце. Что характерно, ни разу не ошибалась.

Был у бабушки и кавалер, дед Митяй, который часто повторял: "Вот женился бы я на Калерии Петровне, да только она мне всегда отказывала. Пока холостыми-молодыми были трижды мне отказала и за Павла пошла, а потом как овдовела – уже восьмой раз мне отказывает. А ведь я ее одну всю жизнь любил, и если бы выбрала меня, то жила бы не тужила. Гордячка твоя бабка, Алина. Ты на нее похожа, не повторяй ее судьбы". Я спрашивала деда Митяя – как это он одну мою бабушку любил, если дважды женат был и у него семеро детей и пятнадцать внуков. На это он мне отвечал, что выросту и пойму, а пока мала еще я для таких взрослых вопросов. Что только когда буду взрослой, и буду иметь жизненный опыт, то пойму, почему любят одних, а женятся на других, что ему было все равно на ком жениться, если не на ней. А в большое хозяйство жена нужна была, чтобы дом держать и за скотиной ходить, да и дети опять-таки, тяжело одному в деревне. Мне казалось это очень непонятным: я была твердо уверена, что если любят, то ждут и других не замечают. А дед Митяй надо мной смеялся, но так, по-доброму.

А потом, когда мне исполнилось семнадцать лет, мать моего отца заболела. Отец привез ее к нам и потащил по всем знаменитым-именитым докторам. Вердикт врачей был однозначен и страшен – онкология, рак матки, метастазы пошли по всему организму, четвертая стадия, оперировать поздно. Отец сразу как будто постарел на двадцать лет. Он изо всех сил пытался продлить жизнь матери, нанимал сиделку, массажиста, купил лично бабушке огромный телевизор, чтоб она его могла смотреть, когда захочет, любое ее желание выполнял. Но ничего не помогало, она постепенно угасала. Мы тоже помогали с матерью. Но основную заботу о своей умирающей матери он взял на себя. Лично моей задачей было приходить и развлекать бабушку разговором. Мне даже показалось, что она немного смягчилась ко мне, во всяком случае, резкость из ее речи в разговоре со мной пропала. Я многое узнала о ней за это время: о ее молодости, об отношениях с дедом, а еще она призналась, что жалеет, что плохо меня знает и мало со мной общалась. Я смотрела на нее и мне казалось, что у нее уже перед глазами не наш бренный мир, а небо и Бог, что она уже ушла в иной мир, а тут просто тело, которое на полном автопилоте еще что-то говорит. Во всяком случае, мне хотелось думать, что она уходит к свету, потому что ее жизнь не назовешь легкой, она многое перенесла в своей жизни.

Бабушке становилось хуже, и она становилась все капризнее. Как бы отец не старался, но угодить бабушке не мог. Она хотела то одно, то другое. Брат отца приехал к нам с женой всего один раз, сказал, что часто приезжать не сможет, потому что на работе не поймут частых отлучек, да и дорого это из райцентра часто в город мотаться. Пробыв три дня, они уехали. И с тех пор бабушка почти каждый день требовала от отца, чтобы он звонил брату и оплачивал его поездку из района в город. Отец исправно звонил, но брат отговаривался какими-то срочными делами сейчас, но обещал в будущем приехать. Тем временем я сдала экзамены в школе и поступила в институт. Восемнадцать лет мне исполнилось тогда, когда я была уже на первом курсе института. Бабушка уже не вставала. Вместо поздравления она мне сказала, что самое важное – это здоровье, чтобы я берегла себя и что жизнь мне предстоит долгая. Брат отца обещал приехать к нам навестить свою мать на новогодних праздниках, но опять не смог. Бабушка начала терять разум и все больше впадать в забытье. Обезболивающие уколы уже почти не помогали. Мы тоже почти не спали, потому что когда действие укола заканчивалась, то бабушка начала кричать и плакать от боли. После уколов ей ненадолго становилось легче, и она начинала требовать от моего отца привезти к ней ее второго сына. Попрощаться, как она говорила. Но брат отца так и не успел приехать до ее кончины. Бабушки не стало в конце февраля.

За несколько дней до смерти бабушка пришла в себя и потребовала от отца помнить о том, что он ей пообещал: "Сергей, ты помнишь, что ты мне обещал?" Тебе – инструмент, Вите – дом. И еще, найди мои сережки, те которые я получила от своей прабабки, ты помнишь, такие как полумесяцы. Их отдашь Алине. Они только для нее. С остальным поступайте как хотите. Хоть по селу раздайте. И помни, Сергей, ты поклялся. Эту клятву я с тебя и с того света спрошу". Отец ей пообещал. После бабушка впала в беспамятство и до своей смерти больше в себя не приходила.

Хоронить бабушку семейным советом отец и брат решили на сельском кладбище, в деревне, там, где она прожила всю свою жизнь. Она часто при жизни говорила о том, что у деда на кладбище в ограде место для нее, чтобы, когда она умрет, то ее похоронили бы рядом с ним. Она хотела быть с ним как в жизни, так и в смерти вместе. Говорила, что так быстрее его найдет на том свете.

Я не думала, что поеду на похороны, потому что в машине, которая должна была вот-вот подъехать, чтобы везти тело бабушки в деревню, места для меня и матери не было. Кроме того, они должны будут еще по дороге заехать к брату отца, чтобы забрать его собой. Автобусы в это время года в деревню от станции электрички ходили раз в неделю. Да и потом у меня был еще институт, где плохо смотрели на отсутствие на занятия. В общем, я хотела попрощаться с ней. Я зашла в комнату, где лежало ее тело. Мне показалось, что ее лицо разгладилось, даже появилась улыбка. Страданий на ее лице больше не было. Как скажут в деревне: "Отмучилась, матушка". Я не знала как начать свою речь о прощании. Это была первая смерть и первый мертвый человек, которого я видела в своей жизни. Я решила, что вслух говорить ничего не буду, что ее душа и так услышит мое обращение. Свое прощание я начала с того, что мысленно сказала о том, как я сожалею, что мало времени ей уделяла при жизни, жаль что у нас с ней были такие холодные отношения, просила прощение за нелюбовь, за то, что она мне так и не стала близкой, что мне жаль, что она так болела и сейчас умерла. Я много чего ей сказала, я старалась вспомнить все моменты, где была не права и попросить прощения. Свое мысленное обращение я закончила словами: "Ну, ты же понимаешь, тебе же сейчас виднее что происходило и что у меня в душе. Сейчас ты все знаешь". После того, как я закончила свое прощание, одна из бабушкиных сложенных на груди рук, упала на кровать. Я в этот момент решила, что она меня услышала. Это был знак. Вскоре приехал отец и забрал тело.

Я ушла на учебу, хотя о занятиях в этот день мне думалось меньше всего. Вечером, когда я вернулась домой, мать мне сказала, что завтра мы с ней уезжаем в деревню, что отец договорился, к электричке за нами приедет трактор, мы должны помочь отцу подготовить поминки, продукты он в деревне купит. Жена брата тоже приедет. И деревенские женщины помогут. В общем, на следующий день мы ехали в промерзшей электричке в райцентр, из которого нас должны были забрать в деревню. Когда мы подъехали, то "транспорт" уже ждал нас. Полтора часа и с горем пополам по заметенным дорогам мы доехали до деревни. Я никогда не была зимой в деревне, все было совсем другим, чем летом.

В доме бабушки уже были дядина жена и его дети. А кроме них еще пятеро женщин из деревни, которые помогали готовить дом к прощанию с бабушкой. Поскольку в деревне все мероприятия масштабные: все село приходило и на рождение, и на свадьбы, и на юбилей, и похороны, то и поминки должны были быть масштабными. Я узнала, что хоронить будем завтра. А сегодня нас ждет приготовление еды на всю деревню. А жило там не много, ни мало, а около пятисот человек. Конечно, все они не придут, но старики, а их по предварительным подсчетам было человек двести, явятся обязательно. Местный сельский клуб отдал свой актовый зал под проведение завтрашних поминок после похорон. Еще несколько женщин согласились готовить, если им выдадут или оплатят продукты. Поэтому мой отец и его брат в этот день были на разрыв: они помогали копать могилу и отогревали землю, потому что она промерзла вглубь на полтора метра, потом ездили в райцентр за продуктами, потом раздавали их по деревне и договаривались с женщинами кто и что приготовит и на сколько человек. Варить овсяный кисель и печь рыбные пироги в русской печи вызвались деревенские женщины, потому что мы с этим точно бы не справились.

В доме у бабушки мы перечистили два мешка картофеля точно. Конечно, были еще какие-то овощи, потому что варили на завтра суп, жарили мясо и рыбу с гарниром. Но в моей памяти отложился только бесконечный картофель. Спать мы ложились совершенно без сил – у нас, у всех троих внуков, руки были в мозолях от ножа. А ночью мне приснился сон: как будто я разговариваю с бабушкой, она стоит рядом со мной молодая, но я знаю, что это она. А вокруг солнце и лес. Я снова начала извиняться. А она мне говорит: "Я все слышала, все твои "знаешь-понимаешь". Ерунда это все. Нет у меня обид на тебя. Твоя жизнь будет долгой. Помогай отцу. Ты теперь у него единственная радость. А я тут буду за тебя просить". И как-то мы так с ней говорили и тихо шли. И вдруг я вижу, что мы подходим к черте, где лето заканчивается и резко начинается зима: лежат сугробы снега и метет вьюга. Я недоуменно оборачиваюсь к бабушке, она мне улыбается. Я оглядываюсь и вижу, что мы с ней стоим на деревенском кладбище. И тут она меня толкает рукой в спину и говорит: "Тебе пора, потом поговорим". Я делаю шаг с летнего кладбища в зиму и тут же просыпаюсь. Ранее утро. Все еще спят. Я немного полежала. Меня еще не отпустило видение сна. Но в целом, мне показалось, что сон хороший.

А дальше начался долгий и печальный день. Через двадцать минут прозвенел будильник и все мы встали. Нужно было все еще раз проверить, еду унести в клуб, там была возможность ее подогреть. Расставить тарелки и разложить приборы на столах в клубе, чтобы желающие помянуть садились уже за накрытый стол. В клубе было прохладно, потому закуски из мяса и рыбы так же поставили на столы. Потом мы матерью вернулись домой. Гроб для прощания стоял в зале у бабушки. Уже начали сходиться люди, чтобы попрощаться. Не все они потом пошли с нами на кладбище. Рядом с гробом сидел мой отец и его брат. Люди старались вспомнить что-то хорошее. Но у всех выходили примерно одинаковые истории: им нужен был совет, бабушка его дала, и все получилось хорошо. Не скрывая слез, рядом с гробом встал дед Митяй. Он еле ходил, но не прийти не мог. Ему так же принесли стул. Так что у гроба сидело их трое: два сына с черными от горя лицами и плачущий дед Митяй.

Когда все желающие простились, то гроб закрыли и погрузили в автобус, который довез членов семьи и наиболее старых сельчан на кладбище. Когда гроб опустили в землю и по его крышке застучали комья земли, которые бросали все, кто пришел на кладбище, тогда до меня со всей кристальностью дошло: вот так выглядит конец. Вот теперь действительно все и дальше не будет ничего. Мне стало страшно.

В этот момент дед Митяй попытался броситься в яму на гроб. Но его успели схватить. А он орал и требовал, чтобы его отпустили к Коре, что он хочет к ней, потому что кончилась его жизнь. Я посмотрела на него, все его разговоры о женитьбе и любви к моей бабушке я всегда воспринимала скорее как шутку. А оказывается, он и правда ее любил. Почему же тогда у них все так получилось? Я знала, что бабушка в браке не была очень счастлива: она деда любила, а дед ее – нет. И женился он на ней потому, что она забеременела старшим сыном. А во времена их молодости без брака рожать нельзя и вот пришлось ему на ней жениться. Со временем дед начал гулять, что сильно било по чувствам бабушки, но сделать она с этим ничего не могла: выяснять отношения с любовницами деда было ниже ее достоинства. Дед был легкий и веселый человек, умел многое, не пил вообще, что в деревенской жизни не часто встретишь. Дома всегда все было отремонтировано, вся мужская деревенская работа была на нем и он ее делал. Но бабушку не любил. Жил с ней просто потому что, и не разводился, потому что: а что люди скажут. А она жить без него не могла, с ума по нему сходила. Для моего деда она всегда была Калерией, а деда Митяя – Корушкой, Корой. И глядя на деда Митяя, я думала, почему же бабушка не заметила такой любви к себе, а выбрала равнодушного к ней человека и, фактически, вынудила его жениться на ней. Ответа не было, бабушка забрала свою правду с собой.

Поминки прошли, односельчане долго сидели в клубе и вспоминали Калерию Петровну. Убирать со столов мы стали почти в двенадцать часов ночи. Остатки еды раздали, а посуду замочили, оставив мытье на завтра. Сил мыть посуду сегодня не было. Собрали только все столов и вытерли все крошки. Домой вернулись почти в два часа ночи. Сразу легли спать. Мне казалось, что я только уснула, но резко проснулась как от толчка. Я спала на кресле-кровати, возле двери в комнату, передо мной на стене висели часы. У стены стоял шкаф, где хранилась бабушкина одежда. Недалеко стояла кровать, где спали моя тетя и двоюродная сестра. В окно светила яркая луна. Я не могла понять от чего я проснулась. Вроде все в порядке, все тихо. Вдруг я поняла, что часы тикают с каждым движением стрелки все громче и громче. И это тиканье прямо ввинчивается мне в мозг. Внезапно под окном заскрипели шаги. Кто-то идет по направлению к крыльцу. Но ведь за окном ночь, все в деревне спят, к нам не может никто идти. Вдруг сквозь доски из подполья начал пробиваться свет. Этого точно быть не могло, доски на полу подогнаны так, что никакого света из подполья, которое находилось под всем домом, быть не может. Я почувствовала ужас. В этот момент, в тишине я услышала, как скрипят ступеньки крыльца, как будто по ним поднимаются. Скрипнула дверь, ведущая из крыльца в сени. Ведь дверь была закрыта на замок. Я была в стоянии ужаса. Холодный пот потек по спине. Все спят. Я попыталась закричать, но горло перехватило, и я не смогла издать ни звука.

Тем временем кто-то начал ходить в сенях. Я слышала, как скрипят доски. От ужаса я заплакала, я слышала как кто-то из сеней дергает ручку двери, уже ведущей в дом. Между мной и этим неведомым посетителем оставалась только кухня и одна дверь. В этот момент раздался крик "ПРИМИ! ПРИМИ ИЛИ УМРЕШЬ!", часы тикали все громче и быстрее. Мне казалось, что от ужаса мое сердце сейчас разорвется, как- будто в него вгоняют иглу. Я попыталась перекреститься, но поняла, что не могу пошевелиться. Вообще никак. В этот момент, непонятно откуда идущий свет, на секунду высветил лица моей тетки и сестры: они выглядели как мертвые. От ужаса я не могла уже дышать. Тиканье часов из тик -так, тик-так , превратилось в прими-умри, прими -умри. Очередной рывок дверь в дом открылась. Я слышала тяжелые шаги. Внезапно открылась дверца шкафа, на которой было зеркало. Я могла видеть дверь, ведущую в комнату. Я думала, что страшнее быть просто не может, но тут в зеркале увидела, что ручка двери, которая отделяет комнату от кухни, стала поворачиваться. Часы просто кричали свое прими-умри и, теряя сознание от ужаса, я прохрипела: «Принимаю…" и отключилась.

Утром я проснулась от звона посуды в кухне. Тетя и моя мама уже встали и готовили завтрак. В окно светило солнце и ничего не напоминало о том ужасе, что я пережила ночью. Видимо я переволновалась, и сильно расстроилась, поэтому мне приснился кошмар. Я встала, оделась и пришла на кухню. Села за стол и, получив свою порцию завтрака, принялась за еду. Родители и дядя с тетей обсуждали что будут делать сегодня. В планах была раздача вещей, оставшихся от бабушки. Вчера всем желающим было предложено прийти и выбрать себе что-то на память. Договорились к одиннадцати часам. Тем временем обсуждение перешло на то, что кто из братьев получит. Отец подтвердил, что на дом претендовать не будет. Но дядя Витя попросил оставить ему еще и инструмент деда, все равно он ему в городе не нужен, а дяде Вите пригодится. На что мой отец сказал, что как мать сказала, так и поделим. И еще бабушка обещала мне сережки, которые он не может найти. Тетя и дядя переглянулись. Стало понятно, что сережки уже у них. Отец сказал, что если брат хочет получить дом и, чтобы в дальнейшем он получал финансовую поддержку от него, то сережки сейчас же лягут на стол. В противном случае все будем делить совсем не так, как дяде Вите хотелось бы. Дядя с тетей пытались спорить и требовать, взывали к совести моего отца, что нам эти серьги не нужны, а им такое никогда не купить, но отец был тверд: или все выполняют волю матери, или никто. В итоге тетя принесла серьги и бросила их на стол. Отец посмотрел на это и сказал: