Buch lesen: «Улыбка Адикии»
Часть I
В удивительно чистой, светлой и уютной комнате за столом перед распахнутым окном сидела девочка. Ее свежее и румяное личико на фоне бледно-розовых обоев выглядело так же очаровательно и нежно, как цветы герани, стоявшей тут же на столе. Умиление, которое возникало у всякого, кто впервые видел ее, всегда сменялось удивлением, стоило только встретиться с девочкой глазами – для четырнадцати лет взгляд у нее был неожиданно осознанным.
Откинувшись на спинку стула она раскачивалась на его задних ножках, придерживалась руками за стол, задумчиво смотрела вдаль и грызла карандаш. Делать уроки ей совсем не хотелось, ее отвлекала приятность бытия – по крайней мере, она сама так говорила – и она эту приятность с удовольствием впитывала.
Теплый весенний ветерок чуть шевелил накрахмаленные, еще бабушкины, кружевные занавески, раздвинутые по бокам окна, и приятно касался Олькиных щек. В комнату вливался аромат цветущей вдоль стены дома сирени, и девочка по-кошачьи жмурилась и водила головой, с наслаждением вбирая в себя воздух.
Окно выходило на улицу, отгороженную от дома красивым палисадником с пестрой клумбой и затейливым невысоким заборчиком. За заборчиком был тротуар, мощенный брусчаткой лет сто пятьдесят назад, одинаковый для всех трех улиц и переулков старой части городка. Затем красовался ряд высоких тополей, про которые отец говорил, что они посажены руками школьников тридцать лет назад, и лично он сажал эти, возле их дома. Потом шла дорога, на которой не так давно из асфальта уложили лежачих полицейских такой ширины, что, оберегая днище автомобилей, водители переезжали их наискосок. С другой стороны улицы на девочку смотрели так же распахнутые окна соседских домов с непременными палисадниками и заборчиками, тоже отделенные от дороги тополями и тротуаром. К этой картинке Олька привыкла с рождения, и она ей нисколько не надоела, даже наоборот, всякий раз вызывала щемящее чувство сознаваемой любви к отчему дому и родине.
Сейчас, глядя в окно, она испытывала весеннюю радость. Небо было безоблачным, бесконечно высоким и лазоревым. В природе царила та взбудораженная радость и нарядность, какие всегда бывают в начале любого праздника. Тополя ровно побелены и одеты в сильную, молодую, еще не запыленную листву. Заборчик она сама недавно красила вместе с отцом, и эмаль еще не утратила глянцевого блеска. Занавески постираны, окна вымыты. В косых лучах закатного солнца сновали недавно прилетевшие ласточки и золотилась пыль. Весна! Внутренние соки у всего живого бурлят, не дают усидеть на месте, поэтому и Ольке совсем не до учебы. Да и что там учить, одно повторение и закрепление материала пошло!
Из задумчивости ее выдернул букет сирени, который стал появляться из-под подоконника. Сирень была необычного густого пурпурного цвета, такая росла только у тети Кати, проживающей в конце их улицы. Тетя Катя своими кустами очень гордилась и дорожила, никому не давала отростков, зато с удовольствием рассказывала, что это маджентовая сирень сорта «Леди Линдсей», и не знать этого в их городке мог разве что глухой. Однако глухих не было, и тетю Катю за нежелание делиться красотой все считали вредной, а парни почитали обязательным воровать у нее сирень на букеты девушкам.
Олька широко и радостно улыбнулась и потянулась к окну:
– За Колькой повторяешь, да? – упрекнула она того, чье лицо скрывалось за цветами. Колька, восемнадцатилетний брат Ольки, регулярно обрывал все соседние клумбы для своей подружки. – Доиграешься ты, Русик! Оторвет тебе тетя Катя руки!
– Не оторвет! – за букетом явилось лицо Руслана и влюбленными карими глазами уставилось на Ольку.
Вообще-то, воровать цветы или обносить сады, как это принято среди мальчишек с Октябрьского района, в котором проживала Олька, было не в правилах Руслана. Он жил в восточной части городка, в Татарском местечке, сразу за мечетью, там были другие нравы, которые Руслан обозначал коротко: «Позорить отца я не буду». Но в данном случае он, действительно, повстречал Кольку и пошел с ним за компанию – оказалось, воровать сирень. Русик только обреченно вздохнул и уныло, без Колькиного озорства и веселья, обломал несколько веток.
Девочка взяла цветы, погрузила в них лицо и глубоко и с наслаждением вдохнула аромат, потом без всякой утайки влюблено посмотрела на гостя.
– У тебя так вкусно пахнет! – подтянулся на подоконник Руслан, заглядывая в комнату.
– А! Залазь! Мама сочников напекла. Вот тарелку принесла, горячие еще. Только разуйся и кружева не испорть!
– Почему мама, а не ты?
– Потому что мамам так полагается! А я еще ее дочечка, которую она хочет побаловать! Когда я буду мамой, то буду сама все делать, понял, зануда?
Зануда промолчал, лицом выражая несогласие и осуждение. Его сестры уже взяли на себя дом, мать только готовила по будням, пока все были в школе. В душе ему не нравилось, что Олька живет как попрыгунья-стрекоза, будет ли она хорошей хозяйкой, если ничего не делает?
– И вообще, я же на танцах была. Репетируем много, на Последнем звонке будем танцевать. Знаешь, как красиво придумали! – От подобного объяснения Руслан покачал головой. – Я уже так уверенно сальто делаю и на воздушный шпагат в поддержке меня поставили, классно?
– Класснее некуда! Скачете в трусах, не стыдно?
– Нет, а должно быть стыдно?
– Женщины не должны показывать себя.
– Женщины! – фыркнула Олька. – Не придумывай ерунды и залазь давай, сочники стынут!
За два года, что Русик знал Ольку, она не раз запросто предлагала ему забираться к ней в комнату через окно. Он видел, что таким образом и Колька, и его друзья оказываются внутри своих домов и «ходят в гости» друг к другу. Русика эта манера смущала, он не мог привыкнуть к такой простоте. Обычно он отказывался и шел через дверь, обязательно сначала подходил к Олькиным родителям, здоровался и докладывал, что пришел к их дочери. Олька смеялась и называла это дворцовыми церемониями, а папе с мамой нравилось.
– Правильно себя ведет! – говорил отец.
– Да, показывает уважение дому и родителям, – соглашалась мама. – Красиво и приятно. Да и просто воспитанно.
– У мусульман так принято, вам, обормотам, поучиться бы!
Руслан с малолетства был полон внутреннего достоинства, как будто впитал его с молоком матери, и обычно вел себя степенно. Лишь иногда он все же позволял себе дерзость залезть в окно и потом все время волновался, что будет неудобно, если вдруг его увидят в комнате девушки. «Девушка» смеялась и призывала не беспокоиться из-за ерунды:
– Это же прикольно! Этим детство и отличается! Взрослым уже не полазаешь! А почему ты меня все время называешь девушкой? Мне кажется, я еще на девушку не тяну. Посмотри, какая тощая! – Олька подбегала к зеркалу и смотрела на себя. – Если, конечно, губы накрасить и каблуки надеть…
Руслан густо краснел и не смел сказать, что его сестры уже с двенадцати лет одели хиджабы и считались девушками, потому что у них появлялись месячные.
– Не надо красить, ты итак красивая.
Русик вздохнул и принял приглашение лезть в окно. Про кружева он знал, что имеются в виду не занавески, а тонкая резьба деревянных наличников на окнах. Дом Румянцевых был сказочно красив: богато украшен резьбой еще прапрадедом Ольки и старательно поддерживался всеми поколениями семьи. Этот дом фотографировали заезжие гости, и он являлся визитной карточкой их городка. Русик сам несколько раз видел таких любопытствующих туристов, в душе возмущался и даже испытывал что-то вроде угрозы. Разве это нормально, что в твой двор, дом заглядывают чужие люди? Кто знает их мысли и намерения? Вдруг сглазят или недоброе замышляют? Дом его родителей, как и все дома в их районе был обнесен высоким глухим забором, и это правильно, защита от чужих. Руслан не мог постичь удовольствия, с которым Олька, ее отец или мать при виде глазеющих чужаков принимались рассказывать о своем доме, предках. Он смотрел на их улыбающиеся, открытые лица и сторожился: как бы не вышло беды. Если у Мануровых оказывался чужой человек, после его ухода читали специальную оберегающую молитву. И то часто, то скот начинал болеть, то у матери поясницу ломить, то молоко после дойки быстро скисало. Открытость Румянцевых Руслана пугала и в то же время вызывала любопытство как нечто диковинное.
Он уже знал, что от прапрадеда Румянцевы свой род и вели, дальше корней не знали. Предок был краснодеревщиком, делал мебель на заказ и деревянные украшения для облицовки домов и внутреннего убранства. Женился он на мастерице-вышивальщице и оба, умелые и работящие, хорошо зарабатывали заказами, построили этот просторный и светлый дом и жили в достатке. Их выцветшее фото висело на стене среди других старых черно-белых портретов в Олькиной комнате. На каждом снимке безошибочно определялся кровный родственник Ольки, потому что в роду Румянцевых все были на одно лицо: востроглазые, курносые, пухлогубые, румяные, с чуть заостренным выдающимся подбородком и крутым лбом, как у прапрабабушки. У Русика это вызывало что-то вроде презрения: все похожи на женщину! По какой-то причуде природа не допускала даже малейшего отступления в чертах лица из поколения в поколение, все рождались как под копирку. Вдобавок, все как один были кудрявыми. Олька смеялась, что девчатам в их роду иметь подобную внешность весьма нравилось, а парням нет – разве возможно выглядеть мужественно и сурово, если у тебя крошечный вздернутый носик, яркий круглый рот и румянец во всю щеку? Все парни из семьи стригли свои кудри почти в ноль и радовались расквашенному в драке носу: хоть неделю, а более-менее крупным он все-таки был.
Румянцевы являлись столпами местного общества, так повелось еще от прапрадеда, который был яркой и сильной личностью. Он приехал и прижился здесь до революции, говорили, что бежал из Питера по политическим мотивам, но точно никто ничего не знал, да и давно уже не задавался таким вопросом. Единственное, что всех всегда интриговало, родится ли у очередного новобрачного из этой семьи ребенок, не похожий не них. Гены их были так сильны, что и у дочерей, и у сыновей рождались дети с одинаковыми чертами. Неважно, какая у них была фамилия – Семеновы, Богатыревы или Огневы – про них говорили: «Румянцевская порода! Все на одно лицо» и называли их просто румянцевскими внуками. Не в пример другим жителям городка, детей у них всегда рождалось мало, один или два. Даже если девчата Румянцевы (они же Огневы, Семеновы или Богатыревы), выходя замуж, в свадебных обещаниях и собственных желаниях клялись и стремились обзавестись многочисленным потомством, ничего у них не получалось. То же и у сыновей Румянцевых. Услышав про это Русик победно улыбнулся: когда он женится на Ольке, детей у них будет много и все похожи на него. Иначе и быть не может. Просто у русских мужчины слабые, а на самом деле кровь по мужской линии передается, так считается испокон веков и неважно, что пишут ученые. У Мануровых все четверо детей пошли в отца, черноволосые, кареглазые, ширококостные. Мать Руслана была светлой и сероглазой, с тонкой белой кожей, сквозь которую просвечивались голубые жилки. Руслан помнил, что она, будучи беременной последним ребенком, иногда вслух мечтала, чтобы хоть он родился похожим на нее. И помнил, как отец взял на руки новорожденного сына и с гордостью сказал: «Мой!»
– Мне всегда почему-то жалко бывает сорванные цветы, как будто бы их убили, – сказала Олька, глядя на роскошную пурпурную сирень. – Ты больше их не рви, пусть цветут.
Русик пожал плечами и скрылся с глаз – разуваться. Потом аккуратно подтянулся и влез в комнату.
– С молоком? – спросила Олька.
– Ну да.
Она придвинула ему стакан и тарелку с теплыми сочниками. Сколько Олька его знала, Руслан всегда был очень сдержан, в гостях ел и пил только чуть-чуть.
– Если не хочешь, то скажи, что не хочешь, мол, спасибо за предложение и все. А то тебе понаставят всего, а ты только клюнешь! – несколько раз говорила она.
– Нельзя отказываться, это уважение к дому и хозяевам.
– Мама дорогая, а проще нельзя? И что это за логика? Напрасно заставлять хозяйку суетиться, бегать туда-сюда – это вежливо? Потом же еще и убирать!
Такие замечания приводили Руслана в возмущение, он не понимал, почему Ольке не стыдно говорить подобное и не знал, что ответить, твердил, что так полагается, что это святая женская обязанность.
– Вот бы святой мужской обязанностью было не утруждать женщин понапрасну! – зубоскалила Олька.
Больше всего Руслана огорчало в Ольке отсутствие всякого желания доставлять мужчине удовольствие и неумение смолчать. Как такую представлять родителям? Он так и видел, как каменеет лицо отца при виде неугомонной и вертлявой девицы. Отцу все равно, что сердце Руслана горячо и трепетно бьется только для нее, он не знает, какой нежной и мягкой она бывает, он бы заметил только ее неуемность и независимость. Еще бы и посмотрел на сына презрительно: мол, не умеешь ты, сын, женщин выбирать. Нет, не научена Олька вести себя с мужчинами, сама себе вредит, всегда что-то да скажет поперек! Руслан надеялся, что это по малолетству и скоро пройдет. Его мама была тихой, уступчивой и услужливой, а сестры, по крайней мере, умели вовремя замолчать и не спорили ни с ним, ни с отцом.
***
До знакомства с Олькой и всеми Румянцевыми Руслан искренне считал, что женщины считаются хорошими, только если они такие же, как его мама и сестры – живут и интересуются исключительно домом и не знают другой радости, кроме как накормить семью и заслужить похвалу мужчины. Олька, которая ни разу на его памяти не подумала угодить ему или отцу, или брату, которой вечно было дело до всего на свете, которая обязательно всегда чего-то хотела и не стеснялась заявлять об этом, участвовавшая во всех событиях и мероприятиях школы, часто побеждавшая мальчиков, вызывала у него недоумение и опасение: зачем и отчего она такая, как будет жить и куда смотрят ее родители?
Отношения между Олькиными родителями и их отношение к детям Руслан тоже находил странными. Оказалось, что он знал Нину Петровну, потому что она работала в городском музее, и несколько раз вела экскурсии для их класса. Руслан помнил, что она произвела на него такое же впечатление, какое производили все русские женщины, одетые в костюмы и накрашенные: что они, такие умные и деловые, наверное, никудышные жены и хозяйки, и лично он на такой женщине никогда бы не женился, как и его отец. Однако, бывая в доме Румянцевых, мнение Руслана изменилось, хотя окончательно одобрить Нину Петровну он не мог, потому что она была лишена подобострастия перед своим мужем и этим ставила Руслана в тупик: как мужу быть с такой женой?
Нина Петровна, улыбчивая и словоохотливая, никогда не бездельничала и вкусно готовила, Руслан у них попробовал много такого, чего раньше не ел. Сидящей без дела Руслан видел ее только по вечерам, когда они с Николаем Николаевичем смотрели вечерние новости и обсуждали их. Нина Петровна удивила тем, что была в курсе всех событий на свете, имела обо всем свое мнение, иногда не соглашалась с Николаем Николаевичем и, бывало, он ей уступал, и не упускала возможности поговорить и посмеяться. В кухне у нее всегда работало «Веселое радио» и ее смех не смолкал. При появлении Николая Николаевича Нина Петровна и Олька не затихали в почтении, а, наоборот, будто только его и ждали, тянулись к нему совершенно по-свойски, не стеснялись обниматься, подшучивали, забыв спросить, не устал ли, не голоден ли. Все это было совсем не похоже на взаимоотношения в его семье, где отец представлялся мудрым и снисходительным патриархом, а остальные пребывали в послушании и смирении перед ним.
Руслан не мог понять, воспитывают Румянцевы своих детей или нет. Его отец при любой возможности поучал и наставлял свою семью, читал им из Корана и судил о всех их поступках с точки зрения шариата. Не дай бог, чтобы кто-либо из детей огорчил бы отца! Этого они боялись больше всего. А Олька и Колька, казалось, вольны были делать все, что им хочется, они не боялись рассказывать родителям о своих проказах и неудачах, не боялись вызвать их недовольство. Руслан сам слышал, как Колька им объявил, что снова влюбился, ему только улыбнулись и погрозили пальцем: ну-ну, вертопрах, не забывай о достоинстве девушки, а то с тебя как с гуся вода, а с нее нет! Лишь пару раз Руслан слышал, как Николай Николаевич, чуть сведя брови, говорил Кольке:
– Ты берега определяй! – и все, но было очевидно, что Колька видел в этом осуждение, неодобрение и требование быть благоразумным, и это имело для него значение – он тушевался.
С одной стороны, Руслан немного завидовал Колькиной свободе, но и пугался ее: как определять эти самые берега, если тебя не учат этому каждый вечер?
После знакомства с Румянцевыми Руслан часто думал, смог бы он жить так, как они. И выходило, что не смог бы, отсутствие руководства отца вызвало бы у него растерянность, а отсутствие у женщин демонстративного почитания и возвеличивания мужчин лишило бы его веры в свои силы, свою ответственность за семью.
Руслан размышлял, смогла бы его мама быть такой же, как Нина Петровна и что из этого вышло бы? Он приглядывался к матери, и она вызвала у него щемящую нежность, потому что в отличие от я-калки Ольки и инициативной Нины Петровны, никогда не проявляла своих желаний, как будто бы их у нее не было. Она всегда угождала отцу и детям.
– Мам, а ты сама чего хочешь? – спросил он ее однажды, когда ей заказывали обед.
– Я? – удивилась и немного растерялась мама. – Да мне важно, чтобы вы ели, а я уж так, после вас.
– Что ты любишь? Сама любишь?
– Не помню уже…Я любила кыстыбый с зеленым луком.
– Фу! С зеленым луком! Гадость какая! – скривились сестры Руслана.
– Мам, приготовь нам с тобой на двоих. Я хочу попробовать.
С какой улыбкой посмотрела на него мать! На следующий день Руслан бежал со школы домой, ему не терпелось узнать, что же любила мама. Вдвоем, как заговорщики, они ели горячие лепешки, запивая их прохладным молоком, и счастливо смеялись. Мама смеялась! Почти хохотала. Такого Руслан никогда прежде не видел. Он смотрел ей в глаза и как будто видел впервые: мама, оказывается, может радоваться не только их хорошим оценкам и отменному аппетиту. У нее есть свои радости, личные. Руслан был удивлен. Для него мама всегда была принадлежностью их дома, обеспечивающей им всем удобства. Никого никогда не интересовало, что она любит и чего хочет – не интересовало отца, и, значит, их тоже. А тут такое открытие! Руслан стал разговаривать с матерью. Она сначала отмахивалась: «Ты голодный? Тебе что-то надо?» Он улыбался: «Нет, мам, ничего не надо. Просто хочу с тобой поговорить» Постепенно она раскрылась, и Руслан был поражен тем, что мама, оказывается, умница и много знает. У нее было свое мнение и свой взгляд, неожиданно свежий, прогрессивный, с юмором. Она не хуже Нины Петровны знала мировые новости и прекрасно помнила школьную программу. Почему же она обычно молчит?
Будучи у бабушки, он попросил посмотреть ее детские фотографии и не поверил своим глазам: его молчаливая мама, скромница в длинных платьях и платках, плескалась в море, ходила в походы, ездила в лагеря, участвовала в конкурсах и высоко поднимала победные кубки. Она играла в большой теннис! Руслан был взволнован до глубины души.
– Мам, почему ты стала другой? – прибежал он домой и протянул ей фотографии. Сверху лежал снимок, на котором она в майке и джинсах сидела у костра и вытаскивала из ноги занозу. Это было в походе в выпускном классе.
– Потому что я вышла замуж, – поняла его вопрос мама.
– И что?
– И все.
– Что все?
– По-твоему, папе понравилось бы, если я оставалась прежней?
– Мне кажется, ты была такая здоровская! – Руслан подумал, что их семья была бы похожа на семью Румянцевых, если бы мама оставалась прежней, и у них всегда было бы весело.
Мама улыбнулась.
– Здоровская девушка с этих фотографий и хорошая жена для твоего отца это разные понятия, они совсем не совпадают.
– Почему? – Руслану подумалось, что Нина Петровна и в девчонках была такой же, как сейчас.
– У папы свои представления о хорошей жене. Мне пришлось под них подстроиться.
– Ты ему нравишься вот такой?
– Никакой другой он не признал бы.
– Но… ты же все время молчишь! Даже непонятно, какая ты.
Мама улыбнулась.
– Я молчу, чтобы слышен был папа. Женщина не должна заглушать или затмевать мужчину.
– А он каким был? Ну тогда, в детстве.
– Таким же, как сейчас. Он всегда был молчаливым и задумчивым.
– Почему он не подстроился под тебя?
– Это ты у него спроси.
Руслан спрашивать не стал, он побаивался всегда важного, чуть отстраненного отца, думал сам.
Метаморфозы мамы произвели на него глубокое впечатление и вызывали несогласие. Он долго размышлял над этим, представлял, каково было бы ему, если вдруг пришлось подстраиваться под кого-то и стать другим. Менять себя так кардинально, как мама, ему совсем не хотелось, ведь тогда это был бы уже не он, а какой-то другой человек. Зачем это? Он это он, а не кто-то там еще. И вообще, как так можно стать другим? Ему казалось, что можно только притворяться. Как противно! Неужели мама притворяется, обманывает их всех? Руслан мучился от этого подозрения, ведь тогда выходило, что их семья держится на обмане и не является лучшей семьей на свете, как он всегда искренне считал.
Однажды вечером, когда все уже ушли спать, а мама все еще была в кухне, он спросил:
– Мам, а ты притворяешься другой, да?
Хотя прошло уже два месяца после их разговора о том, какой была мама до замужества, она поняла сына.
– Нет, мой дорогой, не притворяюсь, – погладила она его по голове. – Я просто простилась со своими девичьими мечтами и желаниями и смирилась, что в замужестве они не исполнятся, им тут нет места. Я сосредоточилась на своей новой жизни и искренна в ней.
– Почему именно ты должна была измениться? Было бы лучше, если бы папа стал веселее, тоже играл в теннис.
– Потому что так велел Аллах. Жена подчиняется мужу.
– Даже если он в тысячу раз глупее и хуже ее? – шепотом уточнил Руслан.
– Да. Папа считает, что женщина не может быть умнее или лучше мужчины, – потрепала мама его волосы.
– Разве это… справедливо?
Мама обняла его.
– Спасибо тебе, мой дорогой, за этот вопрос. Возможно, скоро он перестанет тебя волновать.
– Почему?
– Потому что мужчинам нравится возвеличиваться за счет женщин.
– Разве возвеличиваются не сами по себе? Обязательно за чей-то счет?
– За чужой счет проще, не особо нужно самому стараться.
– А счастье? Как же женщинам быть счастливыми?
Мама снова прижала Руслана к себе.
– Я счастлива счастьем детей. Думаю, и другие женщины так, других вариантов у нас нет, ты ведь уже знаешь, у нас женщине воздается честь и хвала только за материнство и заботу о других. Ничего другого нам отмерять не пожелали.
Руслан ушел чрезвычайно взволнованным. По выражению Кольки, Олькиного брата, у Руслана плавился мозг от всего того, что он услышал от мамы и над чем думал в последнее время. Его первые впечатления о подоплеке построения взаимоотношений между мужчиной и женщиной, между мужем и женой были не самыми приятными.
Он присматривался к отцу, сравнивал его с матерью. Теперь, когда он знал, какой она была, ему было жалко маму, почему-то казалось, что она в проигрыше. Отец, напротив, всегда выглядел довольным собой и своей жизнью. И они, дети, были счастливы. Из всех них только маму можно назвать обделенной, ограбленной. Получалось, они светились за ее счет. Руслан довольно долго переживал по этому поводу и чувствовал, что в долгу перед матерью. Он пытался придумать, как устранить несправедливость по отношению к ней. Ничего толкового в голову не приходило, потому что при любом варианте недовольным стал бы отец.
Однако скоро, как мама и говорила, переживания Руслана сошли на нет, потому что в октябре отец записал его на воскресные занятия в мечети и дополнительно сам начал интенсивно обучать Корану и Суннам и, спустя полгода, Руслан уже не помнил своего сочувствия матери. Она такая, какой должна быть. Его родители идеальны. Если мама несчастна, то виноваты дедушка с бабушкой, что воспитали свою дочь не в духе шариата. Девочек следует с рождения готовить к роли жены, они не должны ни знать, ни хотеть чего-либо другого. Не с чем сравнивать – нет горя. Это Руслан понял крепко и поэтому сильно переживал за Олькино воспитание, за перспективу их отношений, за ее неприятие тесных рамок, но в чувствах к ней был не властен над собой.
***
Русик взял сочник и принялся жевать. Сегодня у него было унылое настроение, отец сказал, что на все лето отправляет его к дядьке и прабабушке в деревню: «Ума наберешься, на земле поживешь, посмотришь, как крестьяне хлеб свой добывают. Да и поможешь им, а то все к ним только отдыхать ездят» Целых три месяца он не увидит своей любимой Ольки, своей неугомонной звездочки!
Олька тоже притихла, расслабилась, неспеша ела, улыбаясь ему. Такой, притихшей и смиренной, он любил ее больше всего, до боли в груди, до слез. В такие моменты он чувствовал в ней таящуюся женскую мягкость, мудрость, покладистость. В таком настроении она никогда не говорила дерзостей, не спорила, не тараторила без умолку и не хохотала. Она заглядывала ему в глаза, слушала, вникая и не перебивая. Руслан чувствовал себя значительным и главным для нее. Наконец-то все ее внимание и мысли сосредотачивались на нем! В такие моменты ему хотелось говорить ей что-нибудь невозможно умное и важное, с чем она должна была согласиться и признать его превосходство. Но что сказать, он не знал. Его отец в кругу семьи обязательно говорил что-нибудь назидательное и поучительное из Корана или высказываний Пророка, мудрецов. Например, сейчас можно было бы сказать Ольке, что он очень доволен ее поведением. Его сестры были бы счастливы услышать такие слова, потому что делать мужчине приятное высшее благо для женщины. Вот только поймет ли это Олька? Он сомневался, а насмешек или тысячу вопросов слышать не хотел.
– Я уеду на все лето, – тихо сказала Олька.
– Я тоже.
– Наверное, мы вырастем и не узнаем друг друга.
– Я тебя узнаю в любом виде.
– В деревне нет интернета и зона покрытия отсутствует, представляешь? Звонить можно только с почты.
– Я тоже буду вне связи. Когда ты возвращаешься?
– К школе. У тебя уже остается последний класс. Быстро время бежит.
– Снова я пропущу твой День рождения!
– Да, и снова я его отпраздную в кругу семьи. Да даже если бы я тут была, все равно в августе никого еще нет. Да и тебя угораздило родиться на майские праздники! Мы всегда уезжаем.
– Давай после школы всегда праздновать вместе!
– Давай!
– Я серьезно.
– Я тоже.
Они снова притихли, взяли еще по сочнику. Олька задумчиво ела, смотрела на крошки, собирала их пальцем и отправляла в рот.
Она поглядывала на Руслана как полагается смотреть влюбленной барышне – стыдливо, любуясь им. В последнее время она ловила себя на том, что ее тянет прикоснуться к нему, к его лицу, плечам, груди. Ей хотелось ощущать его и от этого было неловко. На Восьмое Марта в школе в актовом зале устроили дискотеку, Олька впервые танцевала с Русланом, именно в эти моменты к ней пришли новые чувства. Его горячая кожа под тонкой рубашкой, приятный и какой-то очень юношеский запах из-за расстегнутого воротника, напряжение мышц при каждом движении и дрожь, часто пробегавшая по его телу, пробудили в ней новые чувства. С того вечера Олька часто испытывала томление в себе и в такие моменты смущалась Руслана.
Сейчас она тоже почувствовала подступающую слабость и прятала нарастающее смятение за опущенным взглядом, лишь иногда посматривая на него. Его от природы смуглая кожа к маю уже успевала сильно загореть, отчего белки глаз и зубы казались невероятно белыми и нарядными. Нос с небольшой горбинкой, крупный рот, покатый лоб, красивые скулы и – самое главное! – мощная шея под невероятно нежной тонкой кожей. Его шея волновала ее больше всего, хотелось уткнуться в нее носом. С четырех лет Руслан занимался борьбой, был невысоким, широким в кости, мускулистым, обманчиво неповоротливым. В свои семнадцать лет в белой рубашке с расстегнутым воротником и подвернутыми рукавами, отутюженных брюках, с густыми смоляными волосами, достающими до плеч, и темной тенью над верхней губой он выглядел умопомрачительно. Олька, идя с ним по улице, уже несколько раз замечала, что на Руслана обращают внимание и даже оборачиваются вслед взрослые женщины. Если они заходили в магазин и там были женщины, они замолкали, смотрели на Руслана, некоторые смущались и даже розовели, как будто перед ними был не юноша, а взрослый. Олька удивлялась, ведь назвать Руслана красавцем было нельзя – у него же короткие кривые ноги! Он брал чем-то особенным, отчего все замолкали и сглатывали внезапный спазм в горле.
После Восьмого Марта для Ольки тоже все в нем стало прекрасно, даже кривые ноги. Она считала, что он создан для нее. Когда он молчал, не поучал и не одергивал ее, у нее было чувство, что есть такая сторона человеческих отношений, в которой они задуманы природой составить единое целое. В остальном же, общаясь с ним, она уставала от противоречий в их характерах и надеялась, что, повзрослев, он изменится, хотя бы ради нее, и тогда они никогда не будут доводить друг друга до белого каления. Однако Руслан, взрослея, все больше давил на нее, делал множество замечаний и недовольно хмурился. Он хотел, чтобы она перестала быть собой и стала другой. Какой именно Олька не знала, только чувствовала, что вряд ли сможет быть такой, как ему нужно. В такие моменты возникало понимание, что Руслан другой, чужеродный ей и никогда не изменится. И она никогда не изменится.
Олька посмотрела на Русика, как неторопливо он ел, исполненный прямо-таки царского достоинства. Улыбнулась тому, что всегда у него был такой вид, словно он оказывает одолжение, соглашаясь на угощение, и почувствовала, как жар любви разливается в ее груди к этому сдержанному, воспитанному юноше, не терпящему дерзости, мата, курева и алкоголя.
– Ты непростой, да, Мануров Руслан?
– Отец у меня непростой, – секунду помедлив, ответил Русик.
Олька чуть кивнула, она видела его отца в школе, он был похож на царей библейских времен, какими их рисовали в иллюстрациях, и догадывалась, как много подразумевают слова его сына.
– А ты сын своего непростого отца.
Руслан повел плечом, мол, куда же деваться?
***
Мануровы являлись одной из самых уважаемых и влиятельных семей в татарском сообществе городка. Их высокий авторитет и влияние заработал отец Руслана, Раиль Ринатович.
