Buch lesen: «Трамвай «Иллюзия»»

Вместо предисловия

Дорога из Москвы в Петербург, равно как и обратная, каждый раз не похожа сама на себя. Петляя по Пулково или Ленинградскому вокзалу, прыгая с оранжевой столичной на оранжевую северную ветку метро, я отчетливо слышу голос Александра Васильева. Кажется, иной раз даже Бог не в силах сказать наверняка, сколько дорог ведет из дома домой.

Отношения с обеими столицами провели меня через все стадии принятия, все крайности от ненависти до бесконечной любви. Города и люди в них подарили мне огромное количество воспоминаний, чувств, мыслей – всего, что хочется сохранить в сердце и памяти. А нет способа лучше, чем облечь все это в буквы.

Я посвящаю эту книгу Лиле и Кондуктору, которых никогда не было и которые были в моей жизни последние десять лет – а значит, были всегда.

P.S. Все совпадения неслучайны.

Пролог

Лучшие в Москве закаты – на ВДНХ. Ни набережная напротив Сити, ни бесчисленные парки и мосты не собирают над собой столько красок и огненных всполохов. Солнце бликует на скулах Рабочего и Колхозницы, отражается от арки главного входа, того и гляди – стечет прямо в ладони жидким золотом и осядет на коже бронзовым загаром. Да, все-таки переехать сюда было славным решением. Почти таким же логичным, как в один прекрасный день бросить старую жизнь и начать все с нуля.

Вообще бытует мнение, что Москва – город нервных и злых. Все куда-то вечно торопятся, несутся по головам и пробивают собой бетонные стены. Еще и не добиваются ничего. Расшибают головы в кровь и возвращаются в отчий дом с пустыми руками, кошельками и сердцами. Абсолютно стереотипная картина, с которой я в корне не согласна.

Столица может дать ровно то, чего ты от нее хочешь. Ни больше, ни меньше. Популярность и укрытие от любопытных глаз, миллионы и «лишь бы на еду хватило», бесконечную любовь и бесконечное одиночество, красоту и уродство, лоск и грязь. Но есть нюанс: она обязательно попросит что-нибудь взамен. Ничего критичного: время, силы, упорство, амбиции – словом, какое-то доказательство, что тебе это правда нужно. И это вполне равноценная сделка.

Есть, правда, и фрики – как и везде. Они отдают самое ценное: сердце, душу, любовь. Чаще всего это совершенно покалеченные люди, которые считают, что благодаря этой жертве смогут жить спокойнее. Смогут больше не чувствовать боль. Я когда-то поступила так же. Москва меня пожевала, пренебрежительно выплюнула, но подарила свободу. И с этой свободой в сердце я смотрю на самый красивый закат в городе, если не в целом мире, и жду трамвая.

Мой любимый маршрут – одиннадцатый. Многие восхищаются двадцать пятым: идет через лес, разве что ягод да сосновых иголок не хватает. Но лично по мне коротковат. Трамвай тем хорош, что создает ощущение полного безвременья, пока везет тебя из пункта А в пункт Б, мерно кренится на поворотах, покачивается на рельсах. Есть только ты, твои мысли и мелькающий за окном город. А еще в трамваях обычно сильно меньше людей, чем в метро, даже в час пик. Можно спокойно занять сиденье по левому борту – из тех, которые я называю местами для интровертов – и ехать час, а то и полтора, пока не окажешься на другом краю города. Эдакое маленькое путешествие, еще и очень бюджетное.

Одиннадцатый трамвай – самый редкий гость на ВДНХ. Один за другим мелькают семнадцатые, даже пара двадцать пятых уже пронеслась мимо. Но ожидание всегда стоит того: этому меня тоже научила Москва. Я улыбаюсь внутри себя, когда двери разъезжаются с электронным писком и салон встречает отрезвляющей прохладой. Да, кондиционеры – еще один неоспоримый плюс московского транспорта, как ни крути. Доведенным до автоматизма движением протягиваю правую руку с «Тройкой» к терминалу, сажусь, смотрю в окно. Закат не унимается и, если сильно повезет, самый красивый переход из розового в синий я застану уже в Измайлово. Делаю музыку громче. Делаю глубокий вдох. Медленно выдыхаю. Это моя персональная медитация длиной в тридцать четыре остановки. Никто и ничто меня не потревожит. Никаких уведомлений из соцсетей, никаких пустых разговоров, никаких мыслей о работе, знакомых лиц…

Когда надо мной нависает фигура в темно-синей форме и фуражке, я вздрагиваю. Сто лет не видела в трамваях кондукторов. В автобусах – да, особенно когда они под конец месяца выходят на рейды по отлову безбилетников. А вот в трамвае – это что-то чуть ли не диковинное. Особенно если человек не просто стоит со своим черным терминалом, а залез на переднее сиденье, как залезают излишне любопытные дети: сам на коленях, локти поставил на подголовник, одной рукой подпер подбородок. Поведение настолько неподобающее, что я не удивлюсь, если это просто городской сумасшедший, который спер форму в каком-нибудь депо.

Кажется, я пялюсь на него уже секунд пятнадцать. С открытым ртом. Медленно вытаскиваю один наушник, смотрю вопросительно. Кондуктора это, впрочем, только веселит. Не скрывая улыбки, спрашивает:

– Билетик есть?

Тянусь к сумке, воюю с замком, чертыхаюсь, еле как нахожу «Тройку» – и понимаю, что парень в форме отмахивается, а следом достает из нагрудного кармана маленький, чуть пожелтевший прямоугольник бумаги.

– Вот теперь верю, что есть. Билет здорового человека в трамвае здорового человека.

Верчу билетик в руках: сто лет такие не видела. В детстве, когда ездили с бабушкой по Ставрополю на автобусах, она научила меня искать счастливые номера. И вот я, без малого тридцатилетняя бабища, вглядываюсь в какую-то бумажку, а на ней «110011».

– Это розыгрыш какой-то? Скажите, куда смеяться, я посмеюсь, – рука с наушником уже почти касается уха, но в последний момент я замечаю, что взгляд человека напротив поменялся. Стал оценивающе-серьезным. – В чем дело?

– Скоро узнаешь, Лиля.

– Откуда…

Я не успеваю договорить: трамвай с сильным рывком останавливается. Впиваюсь в спинку кресла впереди, оглядываюсь и понимаю… Нет, пожалуй, я все-таки не понимаю. В салоне пусто: нет никого, кроме меня и Кондуктора. Вид за окном не похож ни на один из пейзажей вдоль одиннадцатого маршрута. Да что уж, он вообще мало на что похож.

– Добро пожаловать в трамвай «Иллюзия».

Растерянно смотрю в глаза, и где-то на самом краю сознания мелькает мысль: я их уже видела. Но где? То, с какой скоростью меня прошибло током, удивляет и непрозрачно намекает, что об этом пока лучше не думать. Да и в глаза не смотреть от греха подальше.

Глава 1. Конечная

То ли на стекла кто-то наклеил пленку со светофильтром, то ли все вокруг покрылось внушительным слоем ржавой пыли. Абсолютно постапокалиптичный пустырь. Тут и там из земли торчат куски арматуры, по земле разбросаны листы металла. Вдоль горизонта тянутся силуэты бесконечного количества трамвайных вагонов.

– Знакомься, это кладбище трамваев.

– Это вообще не то место, где я планировала сегодня оказаться. Да и вообще в обозримом будущем. – Двери шипят, нехотя разъезжаются в разные стороны. Кондуктор жестом приглашает к выходу, а я украдкой щипаю предплечье, но почему-то не просыпаюсь, хотя хотелось бы. Это какой-то бред. Как там в заезженных стихах было? «Это абсурд, вранье: череп, скелет, коса…» ¹

– Трамваю не важно, что ты планировала. Все происходит так, как должно.

Нестерпимо жарко и нечем дышать. Пыль оседает в легких, я закашливаюсь, закрываю нос и рот руками, глаза слезятся. Сухой воздух пышет смертью и безвременьем. Так чувствуешь себя посреди калмыцкой степи, когда знаешь, что в тени сейчас плюс пятьдесят, но на километры вокруг нет не то что деревьев – даже захудалого кустика. Только седой ковыль щекочет ноги и шепчет, что времени нет. Не потому, что закончилось: его попросту не существует. Вот только в степях моего детства никогда не было кладбища трамваев. Да и в целом я кладбища недолюбливаю.

– Где мы вообще? – В нос бьет резкий табачный запах, и я морщусь. Кондуктор делает затяжку, нарочито медленно выдыхает.

– Не все ли равно?

– Не люблю людей, которые отвечают вопросом на вопрос.

В облике этого человека было что-то необъяснимо притягательное. Каждый его жест, едва заметные морщинки у глаз, улыбка, движения пальцев – все это буквально срывалось в моем сознании на крик. Я знаю его. Я видела его десятки раз. Я слышала этот голос. Мозг сопротивляется, с грохотом опускает железный занавес, не пускает в воспоминания. Прогоняю ситуацию по классическим вопросам. Мне что-то угрожает? Возможно. Могу ли я прямо сейчас что-то изменить? Вряд ли. Достаю из кармана телефон: сети нет, батарея почти на нуле. Странно, но, по всей видимости, у этого места какие-то свои законы. Значит, придется подчиниться, но быть начеку.

Ловлю на себе любопытный, немного даже вызывающий взгляд. Из всех вопросов, гулко бьющихся об черепную коробку, выуживаю самый логичный:

– Тебя как зовут-то?

– Зови меня Кондуктор, не ошибешься, – очередное облако дыма растворяется прямо перед лицом. Я не сдерживаю усмешку.

– Потрясающе. Просто десять из десяти. А мое имя откуда знаешь?

– Работа такая.

Кондуктор подмигивает и улыбается. Бесит. Такой спокойный, расслабленный, напыщенный, что хочется хорошенько вмазать. Желательно трижды, чтобы наверняка. Но надо держать себя в руках: раз он меня сюда притащил, то должен знать, как выбраться. Непонятно только, что такое «сюда» и куда выбираться. Но ладно, если это какая-то игра, я приму правила, даже если играет в первую очередь – и только – воображение. Разумная часть сознания подсказывает, что с этим всем надо разбираться, но загвоздка в том, что разума во мне ровно один процент. Остальное пространство занимают интуиция, шило в заднице и смертельная скука. А раз уж мне скучно, можно и поразвлечься. Даже таким… Нетривиальным способом. Непонятно только, с какой стороны подступиться и как добывать информацию. На этой наглой морде лица русским по белому написано: просто так ничего не расскажет. Впрочем, стоит хотя бы попробовать.

– Спрашивай уже, я не кусаюсь.

– Мысли читать – тоже твоя работа, серьезно? – Нестерпимо хочется закурить. Держу себя в руках: бросила все-таки. Не первый год терплю.

– Возможно. Но тут по глазам видно. Да и вообще, – Кондуктор забавно кряхтит и садится прямо на землю, – было бы странно, если бы у тебя не было вообще никаких вопросов.

– Ну, тут не поспоришь, что уж, – сажусь рядом с ним. – Где мы, нахрен, находимся? – едва парень открыл рот, я его тут же перебила: – Ответ «На кладбище трамваев» не принимается.

– А ты хороша, Лилечка. Не сомневался в тебе ни разу, – он подпирает рукой щеку, словно собрался слушать какую-нибудь восхитительную историю. Вот только рассказывать мне совершенно нечего, да и ситуация не самая подходящая. – Знаешь, как раньше назывались конечные остановки одиннадцатого трамвая?

– Останкино и Восточное Измайлово, нет?

– Это названия для нормальных. А есть правильный маршрут – мы сейчас как раз по нему и двинем. И на нем конечные называются «Жизнь».

От такой иронии сводит скулы.

– Звучит… Жизнеутверждающе.

Кондуктор смотрит так, как прожженые воспитатели в детском саду смотрят на подопечных, с аппетитом поедающих песок. А я ненавижу снисхождение так сильно, что воздух вот-вот заискрит: уже чувствую, что искры пытаются пробиться через кожу на волю. Сжимаю кулаки и зубы. Пытаюсь дышать. Он все еще смотрит, и эта чертова улыбка-ухмылка выводит меня из остатков равновесия:

– Так а в чем прикол-то? Откуда взялся какой-то там правильный маршрут, как мы здесь оказались, я здесь вообще при чем?!

– Тише, тише. Успокойся, – вкупе с выражением лица елейный голос Кондуктора только усиливает ощущение непрекращающейся пытки. – Постепенно все поймешь. Но, так скажем, это единственный способ вернуть то, что ты хочешь.

– Ты не помогаешь, ты в курсе? Я вообще хотела просто совершить традиционную тупую прогулку для тупого ментального здоровья, а не что-то там возвращать.

– Правило первое, – парень встает, отряхивается, протягивает руку. Хватаюсь за нее – с чего бы вдруг? – как за спасательный круг. – Если ты оказываешься в трамвае «Иллюзия», так и должно быть.

С каждой минутой ситуация все больше походит на нелепую игру, а мой мозг все хуже переваривает происходящее. Будь это все книгой, автор – явно не самый здоровый на свете человек. За ручку бы к психологу отвела, честное слово. И сама бы следом записалась. А лучше сразу к психиатру, чтобы уж наверняка.

– А еще правила будут? Ну, пальцы в розетку не совать и все такое?

– Хотел бы сказать, что по правилам нельзя ерничать, но не могу. Но посоветую расслабиться и получать удовольствие.

Я останавливаюсь, в очередной раз окидываю спутника взглядом с головы до ног. Он совершенно точно какой-то городской сумасшедший. Нет, я вообще уснула. На жаре разморило, всякое бывает, и не такое может присниться.

– Подожди, давай еще разок. Ты предлагаешь мне расслабиться и получать удовольствие непонятно где, непонятно с кем и непонятно для чего. Я правильно уловила суть?

– Не прикидывайся, что никогда так не делала.

Он уходит вперед, насвистывает что-то под нос. Не понимаю, идти за ним или вернуться в трамвай – хотя какой толк, если больше никого нет. Даже водителя. Ни одной живой души на километры вокруг, только пыль, сухостой и груды железа. Это выбор без выбора.

– Слушай и запоминай, – он не сбавляет шаг, и мне приходится ускориться, чтобы хоть что-то расслышать. – Обе конечные остановки трамвайного маршрута И-11 назывались "Жизнь". И – потому что иллюзия. Одиннадцать – потому что начало и конец до невозможности одинаковые. Если заглушишь мысли, услышишь голоса. Трамваи повторяют кое-что важное. Не правило даже, скорее саму суть. «И вечно жить нам, и вечно плыть нам»², знаешь такое?

– Знаю, как же, – голос сбивается из-за внезапной одышки. – Сокуров, конечно, гений, но я не осилила.

– Ну, тройка тебе. Исключительно за знание первоисточника. Если посмотришь под ноги чуть внимательнее – сможешь рассмотреть рельсы. Точнее, следы для них. Чисто технически, – он немного наклоняется ко мне, как будто не хочет, чтобы нас подслушали, – трамвай летит.

– Чего?

– Ну, смотри, – Кондуктор садится на корточки рядом с покореженным вагоном. – У трамвая есть колеса, правильно? – киваю. – И ему нужны рельсы, по которым он поедет, правильно? А как можно проложить рельсы, если трамвай сам понятия не имеет, куда едет?

Я не могу сдержать нервный смешок:

– Нет, ты точно издеваешься! В смысле, блин, трамвай не знает, куда едет? А кто тогда знает, Пушкин?

– Лучше, – собеседник, будь он трижды неладен, уже даже не пытается скрыть превосходство. – Единственный человек, который знает точный маршрут – это ты.

Из горла вырывается стон, я обмякаю, прислоняюсь спиной к ржавой железяке. Хватаюсь за голову – совершенно конкретно, не метафорически. Я же даже не пью, это не может быть белая горячка. Подсыпали что-то? Да вряд ли, в последний раз ела и пила перед выходом из дома. Так какого черта тогда вообще происходит?

Кондуктор сидит рядом, но выдерживает дистанцию. Очень любезно с его стороны.

– У тебя нет других вариантов, кроме как пройти по маршруту до самого конца. Придется смириться, Лиля. Так вот, колеса трамвая…

– Заткнись на пару минут, ладно? А лучше дай сигарету.

Он учтиво протягивает пачку, чиркает колесиком дешевой зажигалки. От первой затяжки я с непривычки закашливаюсь, но процесс удивительным образом успокаивает. Дело даже не в запахе и вкусе, скорее в глубоком дыхании. И в иллюзии – кажется, я уже ненавижу это слово – хоть какого-то контроля.

Мы молчим минут пять. Смотрю вдаль, туда, где садится солнце. Картина одновременно завораживает и вгоняет в тоску. То там, то здесь над землей поднимаются оси с колесами, очень отдаленно напоминая могильные кресты. Размаха, конечно, не хватает, но если дать волю фантазии – самое то.

– Ладно, что там с полетами было?

– Если вкратце, – кажется, Кондуктор тоже увлекся созерцанием пейзажа, – для движения трамваю нужно время. Точнее, физическая его форма. Там, где мы находимся, это чаще всего паутина. Она наматывается на колеса, создает своеобразную подушку, и трамвай поднимается над землей. И топливо – тоже паутина, в общем-то.

– Вообще нихрена не понятно.

Спустя время он снова закуривает. Я тяну руку, в пальцах оказывается уже прикуренная сигарета. О гигиене и правилах приличия отчего-то хочется думать меньше всего. Глубокий вдох, второй, третий. На фоне едва различимо бубнят мертвые трамваи. Солнце висит над горизонтом, но не касается его – и словно даже не планирует.

– Чего задумалась?

– А что в этом всем иллюзия? Жизнь, смерть или все, что между?

– Девочка, да ты начала понимать смысл игры, – снова встает, снова отряхивается, снова протягивает руку. Я поднимаюсь следом. – Здесь как раз припасено кое-что, что поможет найти ответ.

Не знаю, сколько мы уже бродим среди трупов. Кондуктор периодически что-то бормочет, выискивает, высматривает в горах рухляди. Внезапно дергает меня за рукав, ускоряется, а потом вообще переходит на бег. Когда я наконец оказываюсь рядом, протягивает пожелтевшую фотографию. На ней совершенно непримечательный двор пятиэтажки, деревья, бордюры с облупившейся побелкой. Края местами растрепались в бахрому, на обороте ничего нет.

– Узнаешь?

– Хочешь сказать, это какой-то выдающийся типовой двор?

– Так, я понял. Приготовься, сейчас немного тряхнет.

Быстрым и словно отточенным движением он забирает фотографию, бросает на землю, наступает в самый центр. Хватает меня за руку – и в тот же миг мы проваливаемся в пустоту. Чувствую себя Алисой, летящей вниз по кроличьей норе: пространство и время стираются, то там, то здесь всплывают картинки из прошлого.

Мы оказываемся в том самом дворе с фотографии, я быстро понимаю, в чем дело. Перед подъездом стоят люди. Все в черном, кто-то с цветами, венками, сигаретами в дрожащих руках. Разбились на кучки и молчат каждый о своем, но все об одном и том же.

«То есть смерть – это когда вот так?»

Я молчу вместе со всеми, чувствуя себя чужой. Точно так же, как в тот треклятый день. Именно тогда я возненавидела кладбища окончательно и бесповоротно. Одно дело – приезжать на чьи-то могилы уже постфактум, но смотреть, как кто-то отправляется в яму без возможности откатиться к предыдущему сохранению – совсем другое.

– Вспоминай. Ты уже знаешь ответ на свой вопрос.

Кондуктор говорит в полный голос, но никто не обращает внимания. Понимаю, что нас никто не видит. Да и вряд ли это полноценное путешествие во времени: их же не бывает. Мы просто нырнули в мое воспоминание, от которого я предпочла бы избавиться навсегда.

Если верить этому типу, я уже в курсе, что такое иллюзия. Значит, ответ где-то здесь. Поиски рядом с покойником отметаю сразу же. Тогда не подходила до последнего и сейчас тоже не собираюсь. Пусть хотя бы здесь останется небольшая надежда, что никакой смерти нет и не было никогда. Хотя бы до отправления на кладбище. Всеми силами отвожу взгляд от гроба – и случается озарение. Я помню, что поразило меня сильнее всего.

В тот день на четвертом этаже соседнего дома было открыто окно. Девчонка лет одиннадцати широко улыбалась и махала рукой каждому, кто был внизу. Болтала ногами, разгоняя огромный шар под ними. Будто не понимала, что происходит. Прямо как сейчас.

– А теперь ответь, – проводник кладет руку на мое плечо, – что из этого – смерть?

Обвожу взглядом толпу в трауре:

– Вот же она. В каждом взгляде, в каждой слезе, бьющейся об асфальт, в этой черной одежде. В гробу, в конце-то концов. Смерть повсюду, нависла над каждым из нас, и от нее попросту некуда деться.

Кондуктор смеется, но почему-то я даже не пытаюсь его одернуть.

– Вот это и есть иллюзия. Похороны – торжество жизни. А смерть, – он подмигивает девчонке с четвертого этажа, – просто наблюдает. И, кстати, успешно прикидывается важной частью жизни.

Ловлю себя на том, что улыбаюсь. Как бы сильно меня не раздражал этот парень, здесь и сейчас он прав. У меня ушел не один год, чтобы смириться с этой мыслью, а он говорит об этом, как о чем-то банальном и разумеющемся. Возможно, у него стоило бы поучиться. Многому и многим.

– Пора возвращаться, трамвай скоро отправляется. Сколько нам открытий чудных, моя хорошая, ты даже не догадываешься!

– Если ты хотел меня подбодрить – у тебя не получилось, извини.

Берет меня под руку, подпрыгивает. Пару секунд – или три вечности – спустя мы снова оказываемся на кладбище трамваев. Солнце не приблизилось к горизонту ни на миллиметр, и я окончательно убеждаюсь: времени здесь попросту не существует. Пока мы возвращаемся к нашему трамваю, пытаюсь хоть как-то уложить в голове происходящее.

– То есть мы будем мотаться по моим воспоминаниям, правильно?

– Говорю же, – голос Кондуктора звучит даже слишком бодро, – ты быстро вникаешь в суть, Лилечка.

– Не называй меня Лилечкой, пожалуйста, – вздрагиваю и морщусь. – Это… Не для всех.

– Прости-прости, больше не повторится, – парень прикладывает руку к груди и коротко кланяется. Трамвай со всхлипом открывает перед нами двери. – Так или иначе, ты права. Нам предстоит кое с чем разобраться, пока будем ехать. Точнее, разбираться будешь ты, я просто рядом постою.

– И все это, чтобы… Чтобы что, не напомнишь?

Резкий рывок – и я инстинктивно хватаюсь за поручень.

– Говорил же: чтобы вернуть то, что ты хочешь.

Не знаю, хочу ли я прямо сейчас чего-то сильнее, чем просто вернуться домой или проснуться.