Мой истинный враг

Глава 1

8 лет назад

Чарли-Марли, придурочная Энни и ботан в очках, имени которого Мэтт не то что не помнил – знать не знал, – все они собрались вокруг парты Рози своей шайкой задротов-переростков, облепили ее со всех сторон, как муравьи, и Мэтту пришлось бесцеремонно растолкать их для того, чтобы, наконец, добраться до своей девушки. Чарли-Марли широко открыла свой рот размером с гараж и выдавила звук, отдаленно похожий на тот, что издает ее любимый гобой после того, как парни из команды поиграют им в «собачку», перекидывая из рук в руки и смеясь.

– С ума со… – Мэтт злобно глянул на нее, и она заткнулась.

Рози посмотрела на него разочарованно, от этого в животе в ту же секунду сдох кто-то склизкий и по ощущениям похожий на змею.

Рози обладала особым взглядом. Иногда она смотрела на него с такой нежностью, что он невольно вспоминал их знакомство полгода назад, когда первым, что он увидел, посмотрев на нее, были глаза. Яркие и живые, глаза человека, тонко чувствующего мир, глаза человека, которого хочется оберегать, и от которого хочется беречься. Она тогда просто посмотрела, и Бен запал. Вот так это и случилось.

– Мэттью, я сейчас не в настроении разговаривать.

Она откинула свои длинные волосы на одну сторону, открыв часть шеи и мочку уха, что он так любил целовать, наслаждаясь реакцией девушки. Нежная, как лепесток, тоненькая, прекрасная, естественная…

– Ты не пришла на игру вчера.

– Да, не пришла, потому что не люблю баскетбол.

Он прищурился. Ботан и Энни дружно хихикнули за его спиной. Чарли-Марли высокомерно фыркнула, а Рози встала, чтобы собрать свои вещи в сумку.

– Ты серьезно, детка? Я ведь капитан команды. И это важно для меня, ты знаешь, насколько это важно.

– Да, а для меня важно, чтобы моих друзей не трогали.

– Я и не трогаю твоих придурочных друзей!

Он даже не сразу понял, что не так сказал, пока она не развернулась и не посмотрела в глаза так, словно знать его не желает.

– Да ты издеваешься. Сара в больнице с воспалением легких после того, как вы сбросили ее в бассейн!

– Я ее не трогал! Меня там даже близко не было, спроси у Филипа, он забрал меня после второго урока, потому что ему нужна была помощь дома! И кто бы из парней ни сделал это – я ни при чем.

Рози устало вздохнула и повесила сумку на плечо. Он потянулся, чтобы привычно погладить ее по щеке (такие прикосновения всегда его успокаивали, а сегодня, в полнолуние, в ночь, когда его волк рвался с цепи и жаждал власти, касаться ее было необходимостью), но девушка опустила голову, закрываясь.

«Не прячься от меня…»

Он подхватил ее под подбородок, приподнимая ее лицо до уровня своего. Заглянул в глаза.

– Ты не веришь мне, правда?

– Мэтт, они тебе в рот смотрят, особенно Коллинз. Это Коллинз сбросил Сару в бассейн, и если бы ты хоть однажды сказал ему… сказал, чтобы они не задирали моих друзей, чтобы не делали того, что они делают… Но тебе плевать.

– Мне не плевать, Рози.

– Как зовут этого парня?

Она кивнула в сторону очкарика. Мэтт покосился на него и закусил губу, вздыхая.

Коллинз – кусок дерьма, но Мэтт за него не отвечает. Он не может контролировать все вокруг, он подросток, он сам еще нуждается в контроле.

– Рози, прошу, давай не сегодня?

– Его зовут Эрик, – наверное, если бы люди могли умирать от направленного в их сторону осуждения, то Мэтт уже валялся бы у ног этого… Эрика, выхаркивая собственные кишки. А тот бы, вероятно, подленько хихикал, пиная его в довесок.

– В любой другой день… Но не сегодня, пожалуйста, Рози…

Не сегодня. Только не сегодня…

Не уходи.

И снова этот осуждающий взгляд самых любимых на свете глаз…

Она ушла, покачав головой, как будто жалела, что вообще когда-то с ним познакомилась. Мэттью сжал кулаки. Это будет самое чудовищное полнолуние в его жизни.

Сейчас

Когда они въезжают в Кломонд, фонари отбрасывают бледные рыжеватые тени на слегка присыпанный снегом асфальт. Серое небо за счет плотно прилипших друг к другу туч кажется почти черным, отчего создается ощущение, что сейчас не сумерки, а как минимум середина ночи.

Филип пытается говорить с ним.

Он уверенно ведет машину, болтает о маме, отце, о своей работе в клинике, показывает рукой направо, а потом налево, рассказывая о том, как сильно изменился город, но Мэтт не верит ни единому его слову, потому что все, что есть в его голосе – чужое. Он чужой, и винить его в этом глупо, потому что они не виделись восемь лет, так что… Он хотя бы старается.

Восемь лет. И его старший брат Филип окончил университет, интернатуру и стал врачом. Восемь лет, а у младшей сестренки Эстер уже есть парень, хотя, когда они виделись в последний раз, она водила велосипед с корзинкой на руле и второстепенными колесами. Восемь лет, за которые изменился Мэтт, изменился Филип, изменился когда-то родной и любимый Кломонд. От этого не тоскливо и не погано – так случается. Но он больше не может представить себя, спокойно кивающим мистеру Флинту, когда он приносит почту, или перепрыгивающим через невысокий забор Мэйсонов, чтобы позвать Джордана поиграть в футбол. Хотя бы потому, что Джордан уже давно живет в другом конце города и работает помощником шерифа. И вряд ли они все еще считаются друзьями, ведь Мэтт не уверен, что узнает его при встрече.

– Мэтт, – интонация Филипа становится мягкой, как будто он осторожничает, прежде чем заговорить. Мэттью поворачивается к нему, разглядывая его жесткий, четко очерченный профиль. Они так чертовски похожи. Особенно сейчас, когда оба – взрослые мужчины. – Ты только не жди многого от Эстер, ладно?

У него замирает сердце.

– Хорошо.

Филип поворачивается и бросает на него обеспокоенный взгляд.

– Не подумай, она не злобная или капризная, просто ей шестнадцать. И она тебя вечность не видела, дай ей время, ладно?

– Без проблем.

И он не собирается злиться на Филипа за то, что он только что на корню обрубил все его мечты о том, как он прижмет к себе свою сестренку, стискивая в объятиях. Потому что он, черт побери, скучал. Восемь лет назад Эстер была единственной, кто мог вламываться в его комнату рано утром, и кому было позволено таскать с его тарелки бекон во время завтрака. Она приходила смотреть его игры, закутавшись в форменную куртку команды, а после того, как Мэтт с треском громил соперников, Эстер была первой, кто запрыгивал на него, облепляя худыми конечностями.

Светофор пару раз подмигивает желтым и врубает красный, они стоят на полупустом шоссе и молча смотрят перед собой. Он не знает, о чем думает Филип. Он хочет спросить, есть ли у него девушка или парень (когда Мэтт уехал, брат был на стадии определения своей ориентации при помощи каких-то сумасшедших беспорядочных экспериментов), а если есть, то нравится ли он/она отцу, потому что Джозеф всегда был придирчив к партнерам своих детей (достаточно вспомнить знакомство с Рози и ее тихое «Мэтт, он меня ненавидит» на ухо). Мэтт хочет спросить о многом, но решается лишь на один вопрос:

– Как насчет Ребекки?

Сердце брата издает тревожное «тук-тук-тук», замирает на одну секунду, а потом начинает биться размеренно. Прекрасный самоконтроль.

– Ребекка учится в местном колледже.

Он постукивает ногтями по обивке руля.

– И?

– Что «и», Мэтт? Она в колледже. Она умная, она в команде по лакроссу, водит машину и дружит с девочкой Эммой – дочерью моей коллеги, что? Что еще ты хочешь знать?

– Успокойся. Ты знаешь, о чем я.

– Не переживай, с ней поговорили о том, что ты вернешься. Она не ждет тебя с ружьем наперевес или вроде этого. По сути, ей плевать на тебя. Она, кстати, так и сказала.

Он нажимает на газ, трогаясь чуть быстрее, чем они ехали прежде. На лобовое стекло падают редкие снежинки, мгновенно исчезая под прессом дворников.

Мэтт решает молчать и дальше, наблюдая, как за окном все реже и реже мелькают крыши домов, в конце концов, сменяясь плотной стеной деревьев, из-за которых не видно просвета.

Глава 2

– Джордан, шериф у себя?

Ребекка садится на стол помощника и болтает ногами до тех пор, пока вышеупомянутый помощник не дает ей подзатыльник. А потом тыкает ручкой в лоб.

– Убери свою задницу с моего стола.

Ребекка обиженно пыхтит, спрыгивая на пол:

– Не очень-то и хотелось. Так что с шерифом?

– Ее нет.

Джордан прячет взгляд. Ребекке становится смешно. Он серьезно думает, что она не выучила его наизусть за все те годы, что приходит сюда? Он всерьез думает, что Ребекка не чует своим курносым носом, когда тот покрывает эту старую преступницу, именующую себя шерифом? Ох, Тара. Если ты жрешь там бургер, прикрываясь папкой с нераскрытым делом, тебе не жить!

– Ладно, – подыгрывает она и делает вид, что собирается уйти… А сама проскальзывает в узенький коридор, ведущий к кабинету шерифа города.

Джордан орет вслед:

– Бекка, я же сказал, что ее нет!

– Да-да, я поняла! Я тут просто… погуляю!

И она припадает ухом к шерифской двери. Отчетливое копошение и шелест бумажных пакетов сменяются тихими матюками, когда Ребекка выкрикивает:

– Тара! Эй, я знаю, что ты там, я слышу, с какой скоростью твои челюсти пережевывают очередную гадость! Я слышу, как счетчик уготованных тебе судьбой лет отматывается вперед с каждым укусом, ты знаешь, сколько калорий в той булке, которую ты съела на завтрак? Да-да, у меня есть шпион в твоем участке! Выплевывай эту дрянь и выходи!

Она опирается о стену, скрещивает руки на груди и ждет. Несколько сотрудников проходят мимо, осуждающе мотая головой. Бекка лишь подмигивает им, улыбаясь. На какую-то минуту в кабинете повисает такая глухая тишина, что она раздумывает, уж не пришло ли в голову этой строгой и во всех смыслах немаленькой женщине вылезти в окно? За тишиной следует чертыхание. Ребекка сгибается пополам, хохоча, но тут же выпрямляется, когда дверь распахивается, и пышная темнокожая женщина с жутко недовольным лицом выходит в коридор.

Она смотрит на Ребекку так, словно готова ее убить. Та в ответ улыбается и хлопает шерифа по круглой щеке.

– То, что ты не пролезла в окно, только подтверждает мои слова о том, что тебе категорически запрещено есть ту мерзость, которую ты пыталась съесть тайком от меня.

– Ты говоришь с шерифом Кломонда.

Эх, Тара. Если бы твои слова хоть раз действовали.

– Сегодня четверг. По четвергам мы ужинаем вместе. Это происходит уже целых восемь лет, не пора ли тебе смириться с этим?

Она подхватывает ее под руку и ведет к выходу. По пути Тара благородно дарит Джордану ночное дежурство, а Джордан дарит Бекке проклинающий взгляд. Не то чтобы она к таким не привыкла.

– Что я сделала в своей жизни не так, если ты свалилась на мою голову?

– Дай подумать. Ты подружилась с моей мамой, когда тебе было десять. Потом, в колледже ты подружилась с моим отцом. Ты познакомила их друг с другом, была подружкой невесты на свадьбе и, собственно, позволила мне родиться.

– Это была самая большая ошибка в моей жизни.

Они заказывают два вегетарианских бургера, смузи для Тары и диетические котлетки для Бекки. На все это богатство на их столе Тара смотрит чуть брезгливо, чем очень сильно потешает Ребекку, которая нападает на свой бургер с завидным энтузиазмом.

– Видишь? – прожевывая и отхлебывая холодный чай из бутылки, говорит она. – Я ем траву. А мне восемнадцать, мой организм априори не приспособлен есть траву в этом возрасте. Давай, у тебя получится!

Она протягивает руку и подбадривающе хлопает шерифа по плечу.

Тара закатывает глаза и цепляет вилкой полоску капусты из салата. Жует, не скрывая своего отвращения.

Ладно, она капризничает. На самом деле Ребекка знает, насколько важны для нее эти ужины по четвергам, потому что они похожи. Потому что Бекка потеряла родителей, а Тара потеряла ребенка пару лет назад. У них кроме друг друга никого нет, так что ужинать вот так вместе раз в неделю – все равно что на целый час возвращать себе семью.

– Как дела в колледже?

– Сучий Харрис! – начинает Ребекка, получает скомканной салфеткой в лицо и извиняется. – Ладно-ладно, не выражаться при шерифе, я помню! Но никто не просит его быть таким мудаком! Прости. Серьезно, он три раза за эту неделю заставил меня переписать эссе! Даже говорить о нем не хочу!

Она присасывается к чаю, Тара смеется, наконец расслабляясь и заставляя себя откусить от отвратительного бургера крошечный кусочек.

– А еще сегодня Сэлмонский сынок приезжает, – Бекка заглядывает в пустую бутылку и, удостоверившись, что там ничего нет, отставляет ее от себя.

Тара промокает губы салфеткой.

– Это тот, что младший? Как там его? Мэтт?

– Угу.

– И?

– Ничего. Мне все равно. Пока есть ты, скайп, Эмма и рябиновая дверь в мою комнату.

Она улыбается уголком губ. Тара накрывает ее руку своей.

– Нож, что я тебе подарила на прошлый День рождения, все еще у тебя, верно?

Мэтт не рассчитывал, что ужин пройдет так хорошо. Он ожидал неловких пауз между стандартными вопросами, которые заданы чисто из вежливости. Ожидал настороженности, взглядов исподтишка и хотя бы небольшой доли холода в голосах родных. Но все проходит на удивление спокойно, отец с интересом слушает о его работе, о том, как в Лондоне обстоят дела с ценами на продукты и медикаменты, мама расспрашивает о колледже и девушках, Мэтт немного смущен, но рассказывает о том, что, расставшись с Дженнифер год назад, так никого и не встретил. Единственная, кто не проявляет энтузиазма в разговоре – это Эстер. Мэтт и не ждет от нее ничего, потому что Филип предупредил, но не может на нее не смотреть, ведь она так сильно изменилась и выросла. Из маленького остроконечного ребенка превратилась в яркую, современную девушку.

– Ты ходишь в частную школу? – наконец решается он.

Эстер роняет вилку, как будто сам факт того, что Дэн обратился к ней с вопросом, наводит на нее ступор.

Она отвечает однозначным:

– Да.

– А твой парень?

– Тоже.

Мэттью не дурак и прекрасно понимает, что более развернутого диалога с младшей сестрой ему в ближайшее время не полагается. Поэтому он кивает и поворачивается к Филипу, чтобы расспросить его о работе в больнице и о том, какова сегодняшняя статистика болезней на взрослую долю населения Кломонда.

Примерно к десерту со стороны улицы раздается гул подъехавшего автомобиля, а еще через пару минут входная дверь распахивается и с силой захлопывается, сменяясь шумным шарканьем ног по ступенькам наверх, на второй этаж.

И вот в эту минуту в столовой повисает напряженная тишина.

Все смотрят на Мэтта, Мэтт смотрит на маму. Она делает глубокий вдох, а потом, едва заметно улыбнувшись, зовет:

– Ребекка, милая! – шарканье на секунду затихает. – Не хочешь кусочек вишневого пирога?

– Благодарю, я поужинала!

И Мэтт вдруг понимает, что ему очень нравится этот голос. Но ему не нравится презрение и пропитанный ядом холод, что обнимает каждое слово плотным тугим комком.

Мама вздрагивает и не дышит до тех пор, пока Ребекка не закрывает дверь в свою спальню с громким хлопком.

Филип тихо, но не без облегчения выдыхает. Отец подбадривающе кивает Мэтту и возвращается к своему пирогу. А сам Мэтт хочет понять, как родные упустили момент, когда мама потеряла этот свой всегда уверенный альфа-взгляд, сменив его прозрачными кристаллами в уголках глаз и дрожью на кончиках пальцев.

Он откладывает в сторону приборы и испытующе смотрит на маму.

– Когда я был подростком, нам запрещалось опаздывать на ужин даже на тридцать секунд.

– По четвергам Ребекка ужинает со своей крестной, мы не можем запретить ей этого, сынок.

– Я думал, у этой семьи есть традиции.

– Верно, и она не нарушает их. Есть лишь четверг, который посвящен ее собственной маленькой традиции. Это все.

«Что с тобой стало, мама», – думает Мэтт.

«Что с тобой стало, раз эта девчонка вьет из тебя веревки?»

Глава 3

В его комнате почти ничего не изменилось после его отъезда, Филип поменял лишь кровать и шторы, оставив все остальное на своих местах. Мэтт улыбается, рассматривая фотки школьной сборной по баскетболу, на которых он стоит между Коллинзом и Джорданом, широко улыбаясь. В тот вечер они выиграли самый сложный матч в его жизни, после которого Мэтт впервые напился, послушавшись совета своего дяди Оливера о том, что именно и в каких количествах должен пить оборотень, чтобы опьянеть. Ох и влетело же тогда обоим от мамы! Разорванная щека заживала почти весь следующий день.

Рядом пара снимков с Рози. На обоих они хохочут, уворачиваясь от камеры – такие счастливые и беззаботные. Мэтт пытается вспомнить, когда в последний раз думал о Рози. Восемь лет прошло, тогда ей никто не объяснил, почему он уехал. Его терзала обида, так что прощаться он не хотел, а она… Наверное, если бы ей было нужно, то она попыталась бы с ним связаться через родителей или Филипа. Не сложилось, и не сказать, чтобы Мэтт жалел.

Он проводит ладонью по книжной полке – пыли нет, зато есть его старые, зачитанные до дыр сборники фантастики и Толкиен. Чуть выше гордо поблескивают чистотой школьные кубки и грамоты в деревянных рамках. Филип даже его старую приставку не выбросил, оставив лежать между ровненькой стопкой старой порнушки и потертыми игральными картами, иметь которые им было строго запрещено, но в которые они все равно играли, как только родители покидали зону слышимости. В те времена Филип носил длинные волосы, одевался, как панк, а еще одновременно мутил с парнем из колледжа и с Кали – девчонкой из команды поддержки. Это закончилось разбитым сердцем бедного парня и не менее разбитым сердцем далеко не бедной Кали, которая оказалась оборотнем из соседней стаи и нехило погоняла Филипа по лесу в полнолуние.

Самое главное фото висит на стене над кроватью. Оно было сделано через день после того, как психованный Ник Кэмпбел – охотник из клана, с которым у Сэлмонов уже много лет был заключен мир, попыталась поджечь их дом. Тогда все обошлось небольшим возгоранием, отец сломал ногу, вынося маленькую Эстер на руках из дома, а у дяди Оливера немного обгорела рука. Им пришлось переехать в загородный дом на время, но в итоге жить чуть поодаль оживленной толпы и поближе к лесу оказалось так приятно, что семья не спешила перебираться обратно в город даже сейчас.

Через пару дней после пожара, когда оборотни залечили раны, а отцу наложили гипс, стая выбралась на пикник, где и сделала совместное фото, которое Мэтт повесил на свою стену в приступе сентиментальности.

Он делает глубокий вдох, впуская в себя запах дома, стаи, старой жизни, запах, который сладковатой родной пылью пощипывает глаза. В груди приятно сдавливает, и он держит это чувство в себе, пока раскладывает привезенные вещи по полкам.

Филип упомянул, что с его душем нужно еще разобраться, и завтра он вызовет сантехника, поэтому пока ему придется помыться в ванной на первом этаже. Разобрав сумку и расставив мелкие вещи по полкам, он надевает домашние штаны и, прихватив мягкое новое полотенце, выходит в коридор.

Еще слишком рано для сна, но родные уже разбрелись по своим комнатам. Мэтт слышит, как по родительской спальне на третьем этаже бродит отец, как мама о чем-то тихо с ним переговаривается. Мэтт почти уверен, что главная тема их разговора – это он. Он может услышать их, если захочет, но в этом доме такие трюки запрещены. Это все равно, что читать чужой дневник – низко, подло и не соответствует принципам семьи Сэлмон.

Мэтт проходит мимо комнаты Эстер, которая наглухо заперта, потом мимо чуть приоткрытой двери в спальню Филипа. Из-под нее горит свет, и доносится негромкая музыка. Мэтт думает о том, чтобы заглянуть к нему после душа и пожелать спокойной ночи, как когда-то давно. Потом он преодолевает еще одну дверь и застывает почти у самой лестницы. Голое плечо неприятно обжигает, будто кто-то включил фен и дует на него горячим воздухом. Мэтт пару секунд стоит на месте, а потом, не разворачиваясь, делает шаг назад спиной. Это чувство снова возвращается, но на этот раз оно сильнее, и это не просто горячий воздух, это словно легкое пламя от зажигалки, щипающее кожу плеча.

– Что за черт? – спрашивает он сам себя и полностью разворачивается к этой странной двери. Раньше эта комната пустовала, дядя Оливер просил ее для себя, хотел оборудовать там кабинет для университетских занятий (знает Мэтт его занятия, по три первокурсницы за ночь), но мама была непреклонна и оставила ее свободной для гостей.

Мэтт вытягивает ладонь и касается пальцами гладкого дерева, но тут же морщится, потому что пальцы прошивает болью. Он трясет рукой и в шоке смотрит на дверь. Приближается к ней и пытается принюхаться, чтобы понять, что там внутри. Но запахов нет. И звуков тоже. В голове крутятся мысли, цепляясь одна за другую, и не нужно быть гением, чтобы понять, что единственный материал, который служил бы такой прекрасной защитой ото всех сверхъестественных способностей, является рябина.

Он выпускает один коготь и осторожно приближает его к стене рядом с дверью, чтобы проверить, сделана ли она тоже из рябины, но тут его с силой разворачивают, обхватив за плечо, а в следующую секунду он больно впечатывается затылком в ту самую стену, и, да. Она из рябины. На спину словно выплеснули расплавленный свинец.

Мэтт сжимает зубы и в шоке смотрит на тощую ладонь, передавливающую его горло.

Отчего-то из груди вырывается смешок:

– Классный захват, – сквозь боль шипит он.

– Спасибо! – огрызаются в ответ. – Я в курсе. Какого черта ты забыл у меня под дверью?

Мэтт хочет сказать, что сможет ответить на этот вопрос, только если его перестанут душить. Для этого он поднимает глаза и тут же проваливается на самое дно, потому что…

– Ох…

Да быть того не может…

Мэтт не представляет, как это толковать, но когда он поднимает голову и заглядывает в глаза девушки, то волк в груди издает тупой, противный скулеж, очень сильно похожий на скрип заржавевшей двери, и с хрустом откусывает кусок плоти от сердца.

И это кошмар, который тянет на тысячу по шкале от одного до ста.

Потому что так бывает только в книгах и старых сказках про оборотней. Потому что даже «Красная шапочка» в сто раз реальнее, чем та легенда, которая только что начала оживать прямо у него на глазах. И он не верит, но чувствует. Ощущает. Эта легенда течет у него по венам вместо крови и шепчет что-то на древней латыни. Черт, черт. Родинками на бледной коже, жарким дыханием в паре сантиметров от губ. Кусочками льда в глазах, дрожью по телу, сердцем, что суетливо колотится, пробивая ребра…

Сердце. Боже, это сердце.

Она твоя пара, Мэттью, мать твою, Сэлмон.

Этого просто. Не может. Быть.

Ребекка все еще давит на его шею пальцами, зло стискивая зубы, Мэтт уже любит беспорядок на ее голове и то, насколько горячие у нее руки.

Он в труху, он безнадежно, беспомощно и навеки…

А Ребекка не понимает ничего, просто злится, даже не подозревая, что только что вцепилась пальцами… нет, не в горло. В чужую жизнь. И держит ее в руках.

– Мэтт, – мама зовет его (откуда, господи-боже, она вообще взялась?) и мягко гладит по волосам. – Отпусти ее.

Но я ее не держу, хочет сказать он, но понимает, что держит. Не крепко и не грубо (хотя, дай волю – вцепился бы зубами, поставил метку, сделал своей), но все-таки цепляется пальцами за ее запястье, как будто не позволяет убрать руку от своей шеи. А Ребекка уже не смотрит зло, у нее в глазах непонимание и испуг. Волк ударяет хвостом по полу и рыкает на хозяина. Не пугай свою пару. Мэтт приподнимает уголок губ и говорит:

– Мам, она такая красивая.

– Что? – спрашивает Ребекка. Его Ребекка. Ребекка, которую нужно забрать себе. Навсегда.

– Да, милый, она красивая. Я знаю. А теперь отпусти ее.

С ним разговаривают, как со слабоумным. Пока до него это доходит, рядом уже появляются (нет, не санитары с носилками, хотя были бы кстати) Филип и отец. Филип протискивается между ним и Ребеккой, примерно через минуту ему это удается, и, когда ладонь Ребекки покидает его горло, ему кажется, что по коридору прошелся дементор и выкачал все счастье.

Он боится не то что повернуться – даже моргнуть, потому что его мир в эту самую секунду весь собирается вокруг этой курносой девчонки с холодным взглядом. С холодным, растерянным, слегка любопытным, но таким ярким, живым и теплым взглядом. Нужным, как чертов воздух.

Оглушающая, интригующая. Идеально подходящая волку.

Волк в восторге. Волк нашел пару. Он истекает слюной, скулит, порыкивает, падает на спину и дрыгает лапами, вертится волчком… Мэтт не выпускает ее, но и не сдерживает, пропитываясь ее эмоциями насквозь.

Мама еще один раз зовет его по имени, потом трогает за руку, а потом начинает быстро говорить:

– Филип, вызови доктора Хэнка, скажи ему, что это срочно, он должен приехать, как только сможет. Ребекка, тебе придется остаться у Эммы на пару дней, ты не против?

Ребекка, может, и не против, зато против Мэтт. И он хочет рыкнуть, выказывая протест, но почему-то не может… То ли волк – мохнатый предатель, то ли просто у него язык распух и занял собой весь рот.

Ребекка еще несколько секунд смотрит ему в глаза, при этом ее рот немного приоткрыт, и он понимает, что если у него сейчас попросят почку или легкое в обмен на возможность ее поцеловать – он даже думать не станет. Потому что… Боже, о чем тут думать вообще?

Ребекка отворачивается от него. Мэтт сдерживает порыв заскулить, привлекая внимание человека.

– Не против, если мне объяснят, что здесь творится.

– Не думаю, что ты захочешь знать, дорогая.

– Ну, ваш сын смотрит на меня так, будто сейчас сожрет, и, если я не ошибаюсь, он еще не отвел взгляд, верно? Верно. Так что, да, я подумала и… Я хочу знать. Совершенно точно.

Она кивает, потом сглатывает, и Мэтт облизывает губы от восхищения. Мама косится на него, но уже не держит за ручку, словно мальчишку. А вот отец Ребекку держит. Даже, кажется, немного прикрывает собой, хотя это лишнее. Отец – самый спокойный, самый мягкий член семьи, никто никогда не осмелился бы его трогать.

– Это касается… оборотней, – мама произносит это слово так осторожно, будто боясь спугнуть девчонку. И она, в самом деле, слегка вздрагивает, но быстро берет себя в руки и вздергивает подбородок вверх.

– Мне плевать. Расскажите мне.

При этом она начинает двигаться по коридору, и Мэтт неосознанно тоже поворачивается, продолжая следить за ней взглядом.

– Это очень долгая история, милая.

Она пожимает плечами:

– Как здорово, что я никуда не спешу, боже, парень, прекрати… – она поднимает одну ладонь и прикрывает ею свое лицо, пряча от Мэтта. – Это очень пугающе, я серьезно, отвернись от меня.

Мэтт делает глубокий вдох. Нужно взять себя в руки. Нужно как-то угомонить бешено стучащее сердце.

Закрывает глаза.

Моя.

Моя-моя-моя-моя.

– Хорошо, – сдается мама и становится между Ребеккой и Мэттом. – Мы можем встретиться где-нибудь в городе завтра днем? И я все расскажу тебе, ладно?

Ребекка косится на него, нахмурившись.

– Если до того момента он меня не прикончит.

– Поверь. Теперь он скорее прикончит меня.

Она, очевидно, понятия не имеет, о чем идет речь, но выглядит жутко напуганной.