Полное собрание стихотворений

«Нет, никогда, никто всей правды не узнает...»

 
Нет, никогда, никто всей правды не узнает
Позора твоего земного бытия.
Толпа свидетелей с годами вымирает
И не по воле, нет, случайно, знаю я.
 
 
Оправдывать тебя – никто мне не поверит;
Меня ..сообщником, пожалуй, назовут;
Все люди про запас, на случай, лицемерят,
Чтоб обелить себя, виновных выдают!
 
 
Но если глянет час последних показаний,
Когда все бренное торжественно сожгут
Пожары всех миров и всех их сочетаний, —
Людские совести проступят и взойдут,
 
 
И зацветут они не дерзко-торопливо,
Не в диком ужасе, всей сутью трепеща;
Нет, совести людей проступят молчаливо,
В глухом безмолвии всем обликом крича!
 
 
Тогда увидятся такие вырожденья,
Что ты – в единственной большой вине своей —
Проглянешь, в затхлости посмертного цветенья,
Чистейшей лилией, красавицей полей.
 

«Да, да! Всю жизнь мою я жадно собирал...»

 
Да, да! Всю жизнь мою я жадно собирал,
Что было мило мне! Так я друзей искал,
Так – памятью былых, полузабытых дней —
Хранил я множество незначащих вещей!
Я часто Плюшкиным и Гарпагоном был,
Совсем ненужное старательно хранил.
 
 
Мне думалось, что я не буду сир и наг,
Имея свой родной, хоть маленький, очаг;
Что в милом обществе любезных мне людей,
В живом свидетельстве мне памятных вещей
Себя, в кругу своем, от жизни оградив,
Я дольше, чем я сам, в вещах останусь жив;
И дерзко думал я, что мертвому вослед
Все это сберегут хоть на немного лет...
 
 
Что ж? Ежели не так и все в ничто уйдет,
В том, видно, суть вещей! И я смотрю вперед,
Познав, что жизни смысл и назначенье в том,
Чтоб сокрушить меня и, мне вослед, мой дом,
Что места требуют другие, в жизнь скользя,
И отвоевывать себе свой круг – нельзя!
 

«Все чаще говорить приходится – „забыл“...»

 
Все чаще говорить приходится – «забыл»,
И все яснее мне, что я совсем «устал»;
Все чаще слышат те, с кем говорю, – «я был»,
И, что ни день, твержу все чаще – «я желал».
 
 
Все реже сознаю, что «радость ждет меня»,
Совсем не говорю – «я жажду, я ищу»;
И в слабых проблесках темнеющего дня,
Оскудевающий, надеюсь и молчу...
 

«Ты не гонись за рифмой своенравной...»

 
Ты не гонись за рифмой своенравной
И за поэзией – нелепости оне:
Я их сравню с княгиней Ярославной,
С зарею плачущей на каменной стене.
 
 
Ведь умер князь, и стен не существует,
Да и княгини нет уже давным-давно;
А все как будто, бедная, тоскует,
И от нее не все, не все схоронено.
 
 
Но это вздор, обманное созданье!
Слова – не плоть... Из рифм одежд не ткать!
Слова бессильны дать существованье,
Как нет в них также сил на то, чтоб убивать...
 
 
Нельзя, нельзя... Однако преисправно
Заря затеплилась; смотрю, стоит стена;
На ней, я вижу, ходит Ярославна,
И плачет, бедная, без устали она.
 
 
Сгони ee! Довольно ей пророчить!
Уйми все песни, все! Вели им замолчать!
К чему они ? Чтобы людей морочить
И нас, то здесь – то там, тревожить и смущать!
 
 
Смерть песне, смерть! Пускай не существует!
Вздор рифмы, вздор стихи! Нелепости оне!..
А Ярославна все-таки тоскует
В урочный час на каменной стене...
 

«Ни слава яркая, ни жизни мишура...»

 
Ни слава яркая, ни жизни мишура,
Ни кисти, ни резца бессмертные красоты,
Ни золотые дни, ни ночи серебра
Не в силах иногда согнать с души дремоты.
 
 
Но если с детских лет забывшийся напев
Коснется нежданно притупленного слуха, —
Дают вдруг яркий цвет, нежданно уцелев,
Остатки прежних сил надломленного духа.
 
 
Совсем ребяческие, старые тона,
Наивность слов простых, давным-давно известных,
Зовут прошедшее воспрянуть ото сна,
Явиться в обликах живых, хоть бестелесных.
 
 
И cчacтьe прежних дней, и яркость прежних сил, —
То имeнно, что в нас свершило все земнoe,
Вдруг из таинственно открывшихся могил
Cквозь песню высится: знакомое, живое...
 

«На конe бpабантском плотном...»

 
На конe бpабантском плотном
И в малиновой венгерке
Часто видел я девицу
У отца на табакерке.
 
 
С пестрой свитой на охоте
Чудной маленькой фигурой
Рисовалася девица
На эмали миньатюрой.
 
 
Табакерку заводили
И пружинку нажимали,
И охотники трубили
И собак со свор спускали.
 
 
Лес был жив на табакерке;
А девица все скакала
И Меня бежать за нею
Чудным взглядом приглашала.
 
 
И готов я был умчаться
вслед за нею – полон силы —
Хоть по небу, хоть по Морю,
Хоть сквозъ вечный мрак Moгилы...
 
 
А тenepь вот здесь, недавно, —
Полстолетья миновало, —
Я опять девицу видел,
Как в лесу она скакала.
 
 
И за ней, как тощий призраку
С котелком над головою
Истязался на лошадке
Барин, свесясь над лукою.
 
 
Я, девицу увидавши,
Вслед eй бешено рванулся,
Вспыхнув злобою и местью...
Но, едва вскочил, запнулся...
 
 
Да не шутка полстолетья...
Eсть вceмy границы, мерки...
Пусть их скачут котелочки
За девицей с табакерки!..
 

«Полдень пpeкpaceн в лазури...»

 
Полдень пpeкpaceн в лазури
Малого облачка нет,
Даже и тени прозрачны, —
Так удивителен свет!
 
 
Ветер тихонько шевелит
Листьев. Подвижную сеть,
топчется будто на Месте, .
Mыслит: куда полететь?
 
 
Он, направленье меняя,
Думает думу свою:
Шквалом ли мне разразиться
Или предаться нытью?
 

«Гуляя в сияньи заката...»

 
Гуляя в сияньи заката,
Чуть видную тень я кидал,
А месяц – в блистании злата —
навстречу ко мне выплывал.
 
 
С двух разных сторон освещаем,
Я думал, что нами окружен
Тем миром, что нами незнаем,
Где нет ни преград, ни сторон!
 
 
Под тeплою мягкою чернью
В листве опочивших ветвей
Сияла роса мелкой зернью
Нeдвижных, холодных огней.
 
 
Мне вспомнились чувства былые:
Полвека назад я любил
И два очертанья живые
В одном моем сердце носил.
 
 
Стоцветные чувства светились,
И был я блаженством богат...
Но двое во мнe нe мирились,
И месяц погас, И закат!
 

«Нет, нe от всех предубеждений...»

 
Нет, нe от всех предубеждений
Я и поныне отрешен!
Но все свободней сердца гений
От всех обвязок к пелен.
 
 
Бледнеет всякая условность,
Мельчает смысл в любой борьбе...
В душе великая готовность
Свободной быть самой в себе;
 
 
И в этой правде – не слащавость,
Не праздный звук кpacивых слов,
А вольной мысли величавость
Под лязгом всех зeмных оков...
 

«Любо мне, чуть с вечерней зарей...»

 
Любо мне, чуть с вечерней зарей
Солнце, лик свой к земле приближая,
взгляды Искоса в землю бросая,
Cыплет в корни свой свет золотой;
 
 
Багрянистой парчой одевает
Листьев матовый, бледный испод...
Это – очень не часто бывает,
И вечернее солнце – не ждет.
 

«Я видел Рим, Париж и Лондон...»

 
Я видел Рим, Париж и Лондон,
Везувий мне в глаза дымил,
Я вдоль по тундре Безземельной,
Везом оленями, скользил.
 
 
Я слышал много водопадов
Различных сил и вышины,
Рев медных труб в калмыцкой степи,
В Байдарах – тихий звук зурны.
 
 
Я посетил в лесах Урала
Потемки страшных рудников,
Бродил вдоль щелей и провалов
По льдам швейцарских ледников.
 
 
Я резал трупы с анатомом,
В науках много знал светил,
Я испытал в морях крушенье,
Я дни в вертепах проводил...
 
 
Я говорил порой с царями,
Глубоко падал и вставал,
Я богу пламенно молился,
Я бога страстно отрицал;
 
 
Я знал нужду, я знал довольство, —
Любил, страдал, взрастил семью
И – не скажу, чтобы без страха, —
Порой встречал и смерть свою.
 
 
Я видел варварские казни,
Я видел ужасы труда;
Я никого не ненавидел,
Но презирал – почти всегда.
 
 
И вот теперь, на склоне жизни,
Могу порой совет подать:
Как меньше пользоваться счастьем,
Чтоб легче и быстрей страдать.
 
 
Здесь из бревенчатого сруба,
В песках и соснах «Уголка»,
Где мирно так шумит Нарова,
Задача честным быть легка.
 
 
Ничто, ничто мне не указка, —
Я не ношу вериг земли...
С моих высоких кругозоров
Все принижается вдали...
 

«Ветер несется могучий...»

 
Ветер несется могучий...
Груди такой не сыскать!
Места ей надо – сломает
Все, что придется сломать!
 
 
Сосны навстречу! Недвижны
Розовой грудью стволов...
Знать: грудь на грудь! Так и нужно!
В мире обычай таков...
 
 
Кто-то в той свалке уступит?
Спрячься за камни: не трусь!
Может быть, камни придушат,
Сгинешь... а я сохранюсь!
 

«Припаи льда все море обрамляют...»

 
Припаи льда все море обрамляют;
Вдали видны буран и толчея,
Но громы их ко мне не долетают,
И ясно слышу я, что говорит хвоя.
 
 
Та речь важна, та речь однообразна, —
Едва колеблет длинный ряд стволов,
В своем теченьи величава, связна
И даже явственна, хоть говорит без слов.
 
 
В ней незаметно знаков препинаний,
В ней все одно, великое одно!
В живых струях бессчетных колебаний
Поет гигантское, как мир, веретено.
 
 
И, убаюкан лаской и любовью,
Не слыша стонов плачущей волны,
Я, как дитя, склоняюсь к изголовью,
Чтоб отойти туда, где обитают сны.
 

«Качается лодка на цепи...»

 
Качается лодка на цепи,
Привязана крепко она,
Чуть движет на привязи ветер,
Чуть слышно колышет волна.
 
 
Ох, хочется лодке на волю,
На волю, в неведомый путь,
И свернутый парус расправить,
И выставить на ветер грудь!
 
 
Но цепь и крепка, и не ржава,
И если судьба повелит
Поплыть, то не цепь оборвется,
А треснувший борт отлетит.
 

«Нынче год цветенья сосен:...»

 
Нынче год цветенья сосен:
Все покрылись сединой,
И побеги, будто свечи,
Щеголяют прямизной;
 
 
Что ни ветка – проступает
Воска бледного свеча...
Вот бы их зажечь! Любая
Засветила б – горяча!
 
 
Сколько, сколько их по лесу;
Цветень пылью порошит!
Только кто, чуть ночь настанет,
Эти свечи запалит?
 
 
Низлетят ли гости с неба
Час молитвы озарить?
Иль колдуньи вздуют пламя
В дикой оргии светить...
 
 
Все равно! Но только б света,
Света мне – со всех ветвей!
Только б что-нибудь поярче,
Что-нибудь – повеселей!
 

«Как ты чиста в покое ясном...»

 
Как ты чиста в покое ясном,
В тебе понятья даже нет
О лживом, злобном или страстном,
Чем так тревожен белый свет!
 
 
Как ты глупа! Какой равниной
Раскинут мир души твоей,
На ней вершинки – ни единой,
И нет ни звуков, ни теней...
 

«Вот с крыши первые потеки...»

 
Вот с крыши первые потеки
При наступлении весны!
Они – что писанные строки
В снегах великой белизны.
 
 
В них начинают проявляться
Весенней юности черты,
Которым быстро развиваться
В тепле и царстве красоты.
 
 
В них пробуждение под спудом
Еще не явленных мощей,
Что день – то будет новым чудом
За чудодействием ночей.
 
 
Все струйки маленьких потеков —
Безумцы и бунтовщики,
Они замерзнут у истоков,
Не добежать им до реки...
 
 
Но скоро, скоро дни настанут,
Освобожденные от тьмы!
Тогда бунтовщиками станут
Следы осиленной зимы;
 
 
Последней вьюги злые стоны,
Последний лед... А по полям
Победно глянут анемоны,
Все в серебре – назло снегам.
 

«Мои мечты – что лес дремучий...»

 
Мои мечты – что лес дремучий,
Вне климатических преград,
В нем – пальмы, ели, терн колючий,
Исландский мох и виноград.
 
 
Лес полн кикимор резвых шуток,
В нем леший вкривь и вкось ведет;
В нем есть все измененья суток
И годовой круговорот.
 
 
Но нет у них чередованья,
Законы путаются зря;
Вдруг в полдень – месяца мерцанье,
А в полночь – яркая заря!
 

«Мысли погасшие, чувства забытые...»

 
Мысли погасшие, чувства забытые —
Мумии бедной моей головы,
В белые саваны смерти повитые,
Может быть, вовсе не умерли вы?
Жизни былой молчаливые мумии,
Время Египта в прошедшем моем,
Здравствуйте, спящие в тихом раздумии!
К вам я явился светить фонарем.
Вижу... как, в глубь пирамиды положены,
Все вы так тихи, так кротки теперь;
Складки на вас шевельнулись, встревожены
Ветром, пахнувшим в открытую дверь.
Все вы взглянули на гостя нежданного!
Слушайте, мумии, дайте ответ:
Если бы жить вам случилося заново —
Иначе жили бы вы? Да иль нет?
Нет мне ответа! Безмолвны свидетели...
Да и к чему на вопрос отвечать?
Если б и вправду они мне ответили,
Что ж бы я сделал, чтоб снова начать?
В праздном, смешном любопытстве назревшие,
Странны вопросы людские порой...
Вот отчего до конца поумневшие
Мумии дружно молчат предо мной!
Блещет фонарь над безмолвными плитами...
Все, что я чую вокруг, – забытье!
Свод потемнел и оброс сталактитами...
В них каменеет и сердце мое...
 

«О, будь в сознаньи правды смел...»

 
О, будь в сознаньи правды смел...
Ни ширм, ни завесей не надо...
Как волны дантовского ада
Полны страданий скорбных тел, —
Так и у нас своя картина...
Но только нет в ней красоты:
Людей заткала паутина...
В ней бьются все – и я, и ты...
 

«Всюду ходят привиденья...»

 
Всюду ходят привиденья...
Появляются и тут;
Только все они в доспехах,
В шлемах, в панцирях снуют.
 
 
Было время – вдоль по взморью
Шедшим с запада сюда
Грозным рыцарям Нарова
Преградила путь тогда.
 
 
«Дочка я реки Великой, —
Так подумала река, —
Не спугнуть ли мне пришельцев,
Не помять ли им бока?»
 
 
«Стойте, братцы, – говорит им, —
Чуть вперед пойдете вы,
Глянет к вам сквозь льды и вьюги
Страшный лик царя Москвы!
 
 
Он, схизматик, за стенами!
Сотни, тысячи звонниц
Вкруг гудят колоколами,
А народ весь прахом – ниц!
 
 
У него ль не изуверства,
Всякой нечисти простор;
И повсюдный вечный голод,
И всегдашний страшный мор.
 
 
Не ходите!» Но пришельцам
Мудрый был не впрок совет...
Шли до Яма и Копорья,
Видят – точно, ходу нет!
 
 
Все какие-то виденья!
Из трясин лесовики
Наседают, будто черти,
Лезут на смерть, чудаки!
 
 
Как под Дурбэном эстонцы
Не сдаются в плен живьем
И, совсем не по уставам,
Варом льют и кипятком.
 
 
«Лучше сесть нам под Наровой,
На границе вьюг и nypr!»
Сели и прозвали замки —
Магербург и Гунгербург.
 
 
С тем прозвали, чтобы внуки
Вновь не вздумали идти
К худобе и к голоданью
Вдоль по этому пути.
 
 
Старых рыцарей виденья
Ходят здесь и до сих пор,
Но для легкости хожденья —
Ходят все они без шпор...
 

«Вдоль Наровы ходят волны...»

 
Вдоль Наровы ходят волны;
Против солнца – огоньки!
Волны будто что-то пишут,
Набегая на пески.
 
 
Тянем тоню; грузен невод;
Он по дну у нас идет
И захватит все, что встретит,
И с собою принесет.
 
 
Тянем, тянем... Что-то будет?
Окунь, щука, сиг, лосось?
Иль щепа одна да травы, —
Незадача, значит, брось!
 
 
Ближе, ближе... Замечаем:
Что-то грузное в мотне;
Как барахтается, бьется,
Как мутит песок на дне.
 
 
Вот всплеснула, разметала
Воды; всех нас облила!
Моря синего царица
В нашем неводе была:
 
 
Засверкала чешуею
И короной золотой
И на нас на всех взглянула
Жемчугом и бирюзой!
 
 
Все видали, все слыхали!
Все до самых пят мокры...
Если б взяли мы царицу,
То-то б шли у нас пиры!
 
 
Значит, сами виноваты,
Недогадливый народ!
Поворачивайте ворот, —
Тоня новая идет...
 
 
И – как тоня вслед за тоней —
За мечтой идет мечта;
Хороша порой добыча
И богата – да не та!..
 

«Как эти сосны древни, величавы...»

 
Как эти сосны древни, величавы,
И не одну им сотню лет прожить;
Ударит молния! У неба злые нравы,
Судьба решит: им именно – не быть!
 
 
Весна в цветах; и яблони, и сливы
Все разодеты в белых лепестках.
Мороз ударит ночью! И не живы
Те силы их, что зреть могли в плодах.
 
 
И Гретхен шла, полна святого счастья,
Полна невинности, без мысли о тюрьме, —
Но глянул блеск проклятого запястья,
И смерть легла и в сердце, и в уме...
 

«Твоя слеза меня смутила...»

 
Твоя слеза меня смутила....
Но я, клянусь, не виноват!
Страшна условий жизни сила,
Стеной обычаи стоят.
 
 
Совсем не в силу убежденья,
А в силу нравов, иногда,
Всплывают грустные явленья,
И люди гибнут без следа,
 
 
И ужасающая драма
Родится в треске фраз и слов
Несуществующего срама
И намалеванных оков.
 

«Какая ночь убийственная, злая...»

 
Какая ночь убийственная, злая!
Бушует ветер, в окна град стучит;
И тьма вокруг надвинулась такая,
Что в ней фонарь едва-едва блестит.
 
 
А ночь порой красотами богата!
Да, где-нибудь нет вовсе темноты,
Есть блеск луны, есть прелести заката
И полный ход всем чаяньям мечты.
 
 
Тьма – не везде. Здесь чья-то злая чара!
Ее согнать, поверь, под силу мне;
Готовы струны, ждет моя гитара,
Я петь начну о звездах, о луне.
 
 
Они всплывут, мы озаримся ими —
Чем гуще тьма, тем будет песнь ясней,
И в град, и в вихрь раскатами живыми
Зальется в песне вешний соловей.
 

«Высоко гуляет ветер...»

 
Высоко гуляет ветер,
Шевелит концы ветвей...
Сильф воздушный, сильф прекрасный,
Вей, красавец, шибче вей!
 
 
Там тебе простор и воля;
Всюду, всюду – светлый путь!
Только книзу не спускайся,
Не дыши в людскую грудь.
 
 
Станешь ты тоскою грузен,
Станешь вял, лишишься сна;
Грудь людская, будто улей,
Злых и острых жал полна...
 
 
И тебя, мой сильф воздушный,
Не признать во цвете лет;
Побывав в болящей груди,
Обратишься ты в скелет;
 
 
Отлетев, в ветвях застрянешь
Сочлененьями костей...
Не спускайся наземь, ветер,
Вей, мой сильф, но выше ней!..
 

«Пара гнедых» или «Ночи безумные»...»

 
«Пара гнедых» или «Ночи безумные» —
Яркие песни полночных часов, —
Песни такие ж, как мы, неразумные,
С трепетом, с дрожью больных голосов!..
 
 
Что-то в вас есть бесконечно хорошее...
В вас отлетевшее счастье поет...
Словно весна подойдет под порошею,
В сердце – истома, в душе – ледоход!
 
 
Тайные встречи и оргии шумные,
Грусть... неудача... пропавшие дни...
Любим мы, любим вас, песни безумные:
Ваши безумия нашим сродни!
 

«Нет, не могу! Порой отвсюду...»

 
Нет, не могу! Порой отвсюду,
Во тьме ночной и в свете дня,
Как крики совести Иуду —
Мечты преследуют меня.
 
 
В чаду какого-то кипенья
Несет волшебница дрова,
Кладет в костер, и песнопенья
Родятся силой колдовства!
 
 
Сгорает связь меж мной и ими,
Я становлюсь им всем чужой
И пред созданьями своими
Стою с поникшей головой...
 

«Ночь ползет из травы, из кустов...»

 
Ночь ползет из травы, из кустов;
Чуть погаснет закат, проступает;
Нет плотины теням, нет оков;
Тень возникшую тень нагоняет.
 
 
И, соткавшись в глубокую тьму,
В темной жизни своей веселятся;
Что и как – не узнать никому,
Но на утро цветы расплодятся!
 

«Я знаю кладбище. С годами...»

 
Я знаю кладбище. С годами
Остатки камней и крестов
Стоят застывшими волнами
В подушках мягких, сочных мхов.
 
 
Они – как волны – безымянны,
И только изредка, порой,
Возникнет новая могила
Поименованной волной...
 
 
Читаешь имя... как-то странно!
В нем просьба будто бы слышна,
Борьба последняя с забвеньем,
Но... прекратится и она!
 

«На гроб старушки я дряхлеющей рукой...»

 
На гроб старушки я дряхлеющей рукой
Кладу венок цветов, – вниманье небольшое!
В продаже терний нет, и нужно ль пред толпой,
Не знающей ее, свидетельство такое?
 
 
Те люди отошли, в которых ты жила;
Ты так же, как и я, скончаться опоздала;
Волна твоих людей давно уж отошла,
Но гордо высилась в свой срок и сокрушала.
 
 
Упала та волна пред юною волной
И под нее ползет бессильными струями;
В них – еле видный след той гордости былой,
Что пенилась, гремя могучими кряжами.
 
 
Никто, никто теперь у гроба твоего
Твоей большой вины, твоих скорбей не знает,
Я знаю, я один... Но этого всего
Мне некому сказать... Никто не вопрошает.
 
 
Года прошедшие – морских песков нанос!
Злорадство устает, и клевета немеет;
И нет свидетелей, чтоб вызвать на допрос,
И, некого судить... А смерть – забвеньем веет!
 

«Здравствуй, товарищ! Подай-ка мне руку...»

 
Здравствуй, товарищ! Подай-ка мне руку.
Что? Ты отдернул? Кажись, осерчал?
Глянь на мою, – нет ей места в гостиной;
Я, брат, недаром, кустарник сажал.
 
 
Старый товарищ! Печальная встреча!..
Как искалечен ты жизнью, бедняк!
Ну-ка, пожалуй в мой дом, горемыка...
Что? Не желаешь? Не любо! Чудак!
 
 
Выпьем с тобой... Как? И пить ты не хочешь?
Просишь на выпивку на руки дать;
Темное чувство в тебе шевельнулось?..
Что за причина, чтоб мне отказать?
 
 
Гордость ? Стыдливость? Сомнение? Злоба?
Коль потолкуем – причину найду...
Да не упрямься, мы юность помянем,
Дочку увидишь мою...– «Не пойду».
 
 
И отошел он по пыльной дороге,
Денег он взял, не сказав ничего...
Разных два мира в нас двух повстречались...
Камнем бы бросить... Кому и в кого?
 

«С моря сердитого в малый залив забежав...»

 
С моря сердитого в малый залив забежав,
В тихом спокойствии я очутился;
Лодку свою между острых камней привязав,
Слушая бурю, в раздумье забылся...
 
 
Как хорошо, прекратив неоконченный спор,
Мирно уйти из бурунов сомненья,
Руки сложив, ни себе, ни другим не в укор,
Тихо качаясь на зыби мышленья...
 

«Меня в загробном мире знают...»

 
Меня в загробном мире знают,
Там много близких, там я – свой!
Они, я знаю, ожидают...
А ты и здесь, и там – чужой!
 
 
«Ему нет места между нами, —
Вольны умершие сказать, —
Мы все, да, все, живем сердцами,
А он? Ему где сердце взять?
 
 
Ему здесь будет несподручно,
Он слишком дерзок и умен;
Жить в том, что осмеял он, – скучно,
Он не захочет быть смешон.
 
 
Все им поруганное – видеть,
Что отрицал он – осязать,
Без права лгать и ненавидеть
В необходимости – молчать! «
 
 
Ты предвкуси такую пытку:
Жить вне злословья, вне витийств!
Там не подрежет Парка нитку!
Не может быть самоубийств!
 
 
В неисправимости былого,
Под гнетом страшного ярма,
Ты, бедный, не промолвишь слова
И там – не здесь – сойдешь с ума!
 

«Вконец окружены туманом прежних дней...»

 
Вконец окружены туманом прежних дней,
Все неподвижней мы, в желаньях тяжелей;
Все уже горизонт, беззвучнее мечты,
На все спускаются завесы и щиты...
 
 
Глядишь в прошедшее, как в малое окно;
Там все так явственно, там все озарено,
Там светят тысячи таинственных огней;
А тут – совсем темно и, что ни час, темней...
 
 
Весь свет прошедшего как бы голубоват.
Цвет взглядов юности! Давно погасший взгляд!
И сам я освещен сиянием зари...
Заря в свершившемся! Любуйся и смотри!..
 
 
Как ясно чувствую и как понятно мне,
Что жизнь была полней в той светлой стороне!
И что за даль видна за маленьким окном —
В моем свершившемся, чарующем былом!
 
 
Ведь я там был в свой час, но я не сознавал.
И слышу ясно я – мне кто-то прошептал:
«Молчи! Довольствуйся возможностью смотреть
Но, чтоб туда пройти, ты должен умереть!»