Buch lesen: «Местоположение, или Новый разговор Разочарованного со своим Ба»
Следствие по делу о смерти принца Г.
Пьеса в трех действиях и тринадцати картинах
Действующие лица:
Горацио
Фортинбрас
Трувориус
Марцелл
Бернардо
Маргрет
Вольтиманд
Корнелий
Озрик
Секретарь
Священник
Первый актер
Поэт
Дама
Капитан
Англичанин
Пролог
Франциско
Первый дворянин
Второй дворянин
Первый офицер
Второй офицер
Первый следователь
Второй следователь
Калека
Пьяный
Актеры
Солдаты
Нищие
Вельможи
Дамы
Офицеры
Слуги
Действие первое
1.
Действие пьесы начинается сразу же после смерти принца Гамлета.
Зала в замке Кронберг.
На авансцене, склонившись над телом Гамлета, застыл Горацио. В глубине зала теснятся придворные, в испуге отступив от центра сцены, где лежат тела Клавдия, Гертруды и Лаэрта.
За сценой – медленно приближающийся барабанный бой.
Горацио (тихо, без выражения): Спи, милый принц…
Входят Фортинбрас, английские послы, свита. Барабанный бой обрывается.
Фортинбрас
Где это зрелище?
Горацио
Что ищет взор ваш?
Коль скорбь иль изумленье, – вы нашли.
Фортинбрас
Вся эта кровь кричит о бойне. – Смерть!
О, что за пир подземный ты готовишь,
Надменная, что стольких сильных мира
Сразила разом?
Первый посол
Этот вид зловещ;
И английские вести опоздали;
Бесчувствен слух того, кто должен был
Услышать, что приказ его исполнен,
Что Розенкранц и Гильденстерн мертвы.
Чьих уст нам ждать признательность?
Горацио
Не этих,
Когда б они благодарить могли;
Он никогда не требовал их казни.
Но так как прямо на кровавый суд
Вам из похода в Польшу, вам – из Англии
Пришлось поспеть,
То я скажу незнающему свету,
Как все произошло; то будет повесть
Бесчеловечных и кровавых дел,
Случайных кар, негаданных убийств,
Смертей, в нужде подстроенных лукавством,
И, наконец, коварных козней, павших
На головы зачинщиков. Все это
Я изложу вам.
Фортинбрас
Поспешим услышать…
Пусть Гамлета поднимут на помост,
Как воина, четыре капитана…
Четыре офицера поднимают тело Гамлета и медленно выносят его из залы.
Будь призван он, пример бы он явил
Высокоцарственный; и в час отхода
Пусть музыка и бранные обряды
Гремят о нем. –
Возьмите прочь тела. – Подобный вид
Пристоен в поле, здесь он тяготит. –
Войскам открыть пальбу.
Постепенно удаляющиеся крики за сценой: «Открыть пальбу!» Фортинбрас и его свита уходят. За ними, испуганно оглядываясь и тесня друг друга, уходят придворные. На сцене остается один Горацио.
Далекие пушечные выстрелы.
Вбегает Марцелл.
Марцелл: Что? Принц?
Горацио: Да, Марцелл.
Марцелл: Не может быть!
Горацио: И, однако же, есть. (Тихо, в никуда). Как же здесь жарко…
Марцелл: Мать честная… Принц.… Да как же так? (Озираясь, замечает еще не убранные тела короля, королевы и Лаэрта, попятившись). Боже милостивый!.. (Озираясь). Здесь? Здесь?
Горацио: На этом самом месте.
Марцелл: Как могло такое случиться?
Входит Бернардо.
Бернардо: Я только что узнал… (Видит тела). Господи Боже!…Что здесь произошло?
Горацио: Развязка.
Бернардо: Что? Развязка? Это слово мне ничего не говорит.
Марцелл: А мне так и подавно.
Горацио: И тем не менее. Завязанное развязалось.
Бернардо: О, черт!… Черт… Хотел бы я взглянуть на того, кто все это завязал так, что понадобилась этакая развязка… Вот его шпага. (Поднимает шпагу Гамлета). Может, он еще жив? (С надеждой смотрит на Горацио).
Короткая пауза.
Ах, черт… Черт! Черт!.. Я прямо как чувствовал. Черт!
Вошедшие солдаты поднимают и уносят тела Клавдия, Гертруды и Лаэрта. Пауза.
Марцелл: Что за ужасное стечение обстоятельств! Как будто само небо ополчилось на Данию… Нет, вы только послушайте, что получается… Сначала старый король, потом Полоний, а теперь вот наш принц, король, королева, Лаэрт… (Считает, загибая пальцы). Шесть человек! А? И каких!
Бернардо: Прибавь сюда еще сестру Лаэрта, так выйдут все семь.
Марцелл: Эта математика мне не по вкусу.
Горацио: Она покажется вам еще более безвкусной, если вы добавите сюда еще Гильденстерна и Розенкранца.
Марцелл: Как? Розенкранц и Гильденстерн мертвы?
Горацио: И очень основательно. Британец отрубил им головы.
Марцелл (Бернардо): Ты слышал? (Горацио). Нет, это, верно, какая-то ошибка.
Горацио: Или, скорее, ее исправление. Если считать жизнь ошибкой, то смерть, конечно, ее исправление.
Бернардо: Скажите это нашему принцу. (Садится).
Горацио: Непременно. Как только свидимся. (Садится рядом с Бернардо).
С шумом входят Корнелий, Вольтиманд, Первый дворянин, Второй дворянин.
Корнелий: Вы слышали уже? Где это случилось?
Марцелл: Если вы о несчастии, то как раз там, где вы стоите. Здесь.
Корнелий: Здесь?
Марцелл: На этом самом месте.
Корнелий: Не могу поверить!
Вольтиманд: Кто-нибудь знает подробности?
Горацио: Небо.
Вольтиманд: Я не вас спрашиваю.
Горацио: Так я и не вам отвечаю.
Вольтиманд: Что это за тон, господин Горацио?
Горацио: А что это за вопрос, господин Вольтиманд?
Корнелий: Господа, господа, прошу вас… (Горацио). Мы знаем, что вы были друзьями с покойным принцем. Поэтому примите от нас самое глубокое сочувствие и уверения в том, что и для нас эта потеря невосполнима. Так же, как и потеря остальных. Все произошло так неожиданно, что еще не успело уложиться ни в голове, ни в сердце.
Вольтиманд: Я только спросил о подробностях.
Первый дворянин: По правде говоря, какое это теперь может иметь значение, Вольтиманд? Что произошло, то произошло.
Второй дворянин: Вот именно. Лучше скажите, что теперь будет со всеми нами? Кто станет править датским кораблем? Прокладывать курс? Подгонять матросов? Неужели молодой Фортинбрас?
Корнелий: У вас, наверное, есть какие-то другие предложения?
Второй дворянин: Дело не в этом, господин Корнелий. Но, как и всякий среди вас, я бы хотел знать, – откуда он свалился нам на голову? Если уж я служу королю, то, по крайней мере, хочу быть уверен в том, что он действительно король и снаружи, и внутри, а не какой-нибудь самозванец с большой дороги. А то, знаете ли, так недалеко и до смуты.
Корнелий: Могу назвать вам, по крайней мере, три причины, благодаря которым молодой Фортинбрас станет королем.
Второй дворянин: Послушаем.
Корнелий: Во-первых, это королевская кровь, которая течет в его жилах. Вы ведь не станете сомневаться, что он законный сын старого Норвежца?
Второй дворянин: Так же мало, как и в том, что принц Гамлет – сын старого Гамлета.
Корнелий: Вот видите. Во-вторых, это старинное родство норвежской и датской династии. Его хотя и трудно подтвердить, но зато так же трудно опровергнуть. Поэтому теперь, когда датский престол осиротел, никто не станет сомневаться в праве Фортинбраса занять его.
Второй дворянин: Что ж, и я в том числе. А какая третья причина?
Корнелий: Ее вы можете увидеть, если выгляните из окна и посмотрите на норвежское войско, которое стало лагерем у стен Эльсинора и Кронберга.
Второй дворянин (посмеиваясь): Сказать по правде, эта причина убеждает меня гораздо сильнее прочих.
Первый дворянин: Да, и меня, признаться.
Корнелий (негромко): Скажу вам откровенно, что и меня тоже.
Вольтиманд: Но все-таки, согласитесь, господа, – как странно он здесь появился! Так, словно заранее знал, что его ждет здесь пустой престол. Тут что-то нечисто… Да, нет же, в самом деле… Может быть, такие случайности и случаются, но только в плохих пьесах.
Первый дворянин: Вечно вы со своими подозреньями, Вольтиманд. Все знают, что он возвращался из польского похода.
Вольтиманд: Вот-вот. Возвращался из Польши, а попал прямехонько на датский престол. Разве не странно?
Корнелий: Милый Вольтиманд. Оставьте эти странности будущим историкам. Если вы не хотите нажить себе врагов, то поскорее забудьте обо всем этом или, по крайней мере, не говорите об этом вслух. И потом, рассудив здраво: зачем нам искать другого короля, когда само Провидение посылает нам этого?.. Он молод. Отважен. С приятными манерами. Умен, говорят. Что же еще?
Второй дворянин: Значит – да здравствует король?
Корнелий: Вот именно.
Второй дворянин (негромко): Да здравствует король, господа!
Первый дворянин: Да здравствует король! (Вольтиманду). Надеюсь, вы того же мнения?
Вольтиманд: А разве этого не видно? (Несколько иронично). Да здравствует король!..
Все (вместе, негромко): Да здравствует король!
Входит Озрик.
Озрик (сияя): Его сиятельство попросили меня принести королевскую корону, утраченную во время беспорядка. (Присев, осматривается).
Корнелий: Как вы удачно выразились, Озрик. «Во время беспорядка». Теперь мы, по крайней мере, знаем, что все случившееся было не больше, чем беспорядком… Позвольте вас спросить, кто это, его сиятельство?
Озрик (осматриваясь, снисходительно): Господин Трувориус, правая рука молодого принца. Я хотел сказать, принца Фортинбраса, надеюсь, нашего будущего короля. (Заглядывая под стол). Куда же она подевалась? Я своими глазами видел ее на старике Клавдии, когда покойный принц проткнул его своей шпагой.
Вольтиманд: На старике Клавдии!.. Побойся Бога, Озрик. Еще час назад ты называл его «ваше королевское величество»!
Озрик (ползет по полу на коленях): С тех пор кое-что решительно изменилось, и, как вы, наверное, уже могли заметить, не в худшую сторону.
Корнелий: В какую бы сторону оно не изменилось, вы, я вижу, времени даром не теряете. (Присев на корточки, осматривается).
Первый и Второй Дворяне приседают и осматриваются.
Вольтиманд: Вот она. (Достает корону из-под скамьи).
Озрик: Позвольте мне ее отнести.
Вольтиманд: Нет, зачем же? Пусть отнесет тот, кто нашел.
Корнелий: Конечно. Мы нашли, значит, мы и отнесем.
Озрик: Но их сиятельство…
Корнелий: Останутся довольны, Озрик.
Озрик: Тогда я с вами.
Первый и Второй Дворяне: И мы.
Вольтиманд, Корнелий, Первый и Второй Дворяне и Озрик уходят.
Бернардо (Марцеллу): Видал? Полетели птицы к новой кормушке.
Марцелл: Пускай себе. Уж такова их птичья природа. (Горацио). Вы теперь, наверное, к себе, в Италию? Или еще побудете у нас?
Горацио (издали): В Италию?.. Пожалуй.
Марцелл: Или в Виттенберг?
Горацио: Возможно… Нет. Не знаю. Все равно. (Расстегивая верхние пуговицы камзола). Как тут сегодня жарко. Как будто натопили перед Рождеством…
Бернардо: Не сказал бы. Скорее, зябко.
Марцелл: Так пойдемте на свежий воздух.
Бернардо (поднимаясь): И то.
Горацио (не трогаясь с места): Пойдемте. (Помедлив, глухо). Нет, подождем еще немного.
Марцелл и Бернардо быстро переглядываются. Короткая пауза.
(Глухо). Мне кажется, что стоит отсюда уйти, как все случившееся станет явью, от которой уже никуда не спрячешься. А так, пожалуй, оно, еще походит на дурной сон, от которого, быть может, еще можно пробудиться.
Бернардо: К несчастью, Горацио, имя этому сну, – жизнь.
Горацио: Да, верно. Жизнь… Но все же, все же… (Глухо). Подождем немного.
Бернардо: Что ж. Можно и подождать. (Садится).
Пауза. Входит Офицер из свиты Фортинбраса.
Офицер: Нет ли здесь кого-нибудь, кто носит имя Горацио?
Горацио: К несчастью есть. (Поднимаясь). К вашим услугам, сударь.
Офицер: Его высочество, принц Фортинбрас, просил вас оказать ему честь и посетить его ближе к вечеру, часу в шестом или около того, чтобы выслушать ваш рассказ о последних и ужасных событиях, свидетелем которых вы были.
Горацио: Не сейчас?
Офицер: Нет, ближе к вечеру.
Горацио: Так значит, не сейчас… Спасибо, я приду.
Офицер: Я так и передам. (Помедлив, негромко). Хочу, чтобы вы знали, господа. Все наше войско, до последнего солдата, скорбит вместе с вами. Потерять в один час опору и надежду государства, – это большое несчастье.
Горацио: Спасибо на добром слове, сударь. Хоть с нами дело обстоит гораздо хуже. Мы потеряли друга.
Офицер: Тем больше мужества вам понадобится, чтобы пережить эту потерю… Мои искренние соболезнования, господа. (Поклонившись, уходит).
Бернардо (после небольшой паузы, Горацио): Так вас зовут, чтобы узнать правду о нашем принце? Что же вы им расскажете?
Горацио: Всю правду. От начала до конца.
Бернардо (Марцеллу): Ты слышал? От начала до конца. (Горацио). Всю правду, вы сказали? Все, как было?
Горацио молчит. Короткая пауза.
А хотите пари? Стоит вам только открыть рот, как все вокруг примутся немедленно скалить зубы и показывать на вас пальцами, потому что как только вы заикнетесь о призраке старого Гамлета, все тут же решат, что вы сошли с ума, и попробуйте-ка тогда их переубедить.
Горацио молчит. Короткая пауза.
Да, возьмите хотя бы меня, Горацио. Если бы я своими собственными глазами не видел этот самый призрак, так неужели я бы поверил тому, кто захотел бы меня убедить в этом?.. Да, никогда в жизни!
Горацио молчит.
Принц был прав, что запретил нам болтать об этом.
Горацио продолжает хранить молчание. Короткая пауза.
(Немного обиженно). Вы так молчите, словно я говорю Бог знает какую ересь… Да спросите хотя бы у Марцелла!
Марцелл: Спросите у меня, сударь, и я скажу вам, что это сущая правда.
Горацио: Так вы хотите, чтобы я промолчал?
Бернардо: Всего лишь подумали, как лучше обойти эту щекотливую тему стороной.
Горацио: То есть, промолчал.
Бернардо: А почему бы и нет, если того требуют обстоятельства?
Горацио: Марцелл?
Марцелл: Не вижу, чтобы можно было бы что-нибудь на это возразить.
Горацио (задумчиво): Так значит промолчать… Так, Бернардо?.. И спрятаться в своем молчании, как в лесу, где тебя уже никто не сможет отыскать? Укрыться в его мраке, словно вор, которого преследуют солдаты?.. Отличный совет! (Резко). Вот только, что потом?
Бернардо: Потом?
Горацио: Да, что потом? Жить вместе с этим молчанием до скончанья дней, каждую минуту чувствуя его взгляд, сталкиваться с ним каждый день, засыпать с ним рядом и просыпаться, зная, что оно уже тут? Слышать, как оно давится своей слюной, сдерживаясь из последних сил, чтобы, не дай Бог, не открыть рот?.. Хорошенького же соседа вы мне хотите подсунуть.
Марцелл: Вы преувеличиваете, мне кажется. Во всяком случае, в этом нет ничего такого…
Горацио (не дослушав): Ничего такого? И это говоришь ты, Марцелл?.. Так значит, ничего такого? (С тихой яростью). А ну-ка, идите сюда!.. Да, идите же, идите! (Схватив Бернардо и Мацелла за руки, тащит их за собой). Вот, взгляните – тут он лежал, на этом самом месте, всего какой-то час назад, а вы думаете, что этого часа достаточно, чтобы я позабыл его взгляд и его голос, такой тихий, что он чуть было не разорвал мне сердце и не лишил меня слуха? Всего какой-то час. Или вы думаете, что моя память короче пути, который проходит за час минутная стрелка?.. Знаете, о чем он просил меня за мгновение до того, как смерть сковала его язык?.. Ну? Что молчите?
Бернардо: Мы не знаем.
Горацио: Быть его устами. Это значит, что он просил меня рассказать всему миру его историю, ничего не упуская и все расставляя по своим местам, с самого начала и до самого конца. Так, как рассказал бы ее он сам, когда бы мог. Так неужели я обману его? Недоговорю, приукрашу, перевру и все это только потому, что кому-то это может не понравиться?.. Что скажешь, Марцелл?.. А?.. А ты, Бернардо?.. Да, что это с вами? Разве не вы первые увидели призрак старого Гамлета, а потом рассказали о нем мне? Не вы ли были со мной, когда он появился следующей ночью, и потом, когда мы сопровождали нашего принца? Так неужели теперь вы откажитесь подтвердить мой рассказ, если это вдруг понадобится? Неужели станете делать непонимающие лица, если вас спросят? Станете отнекиваться? Ссылаться на плохую память? Или, может быть, сразу скажете, что вы со мной незнакомы?
Бернардо (сухо): Надеюсь, Горацио, что на самом деле вы так о нас не думаете. (Обиженно отворачивается).
Марцелл: Э, сударь, зачем вы так? Разве вы не знаете, что мы были готовы отдать жизнь за нашего принца, когда он был жив, так, наверное, сумеем постоять за него и теперь, когда он от нас ушел? (Неожиданно всхлипнув, смолкает; затем, Бернардо). Верно, что ли?
Бернардо (хмуро): Попал.
Марцелл (Горацио): Да, если только надо, мы приведем сюда и этот призрак, и хоть кого. (Бернардо). Что, так?
Бернардо (хмуро): Конечно. Если будет надо.
Марцелл (Горацио): Что скажите теперь?
Горацио (помедлив): Скажу, что был перед вами не прав, и, будучи неправым, обидел вас. Простите великодушно, друзья. И ты, Бернардо, и ты, Марцелл. (Протягивает обоим руки).
Бернардо (пожимая руку Горацио): Пустяки. Мы и не думали сердиться.
Марцелл (пожимая руку Горацио): Все забыто.
Горацио: Мир?
Марцелл: Полный.
Бернардо: Тогда пойдемте, наконец, куда-нибудь, да промочим глотку. (Горацио). Надеюсь, вы не против?
Марцелл: Без вас мы не пойдем.
Горацио: Тогда идемте.
Бернардо: Да, и поскорее.
Горацио (медлит): Сейчас.
Короткая пауза. Горацио отходит в сторону.
Марцелл: Куда вы?
Горацио: Никуда. (Решительно, но не трогаясь с места). Идемте. (Медлит, затем повернувшись, растеряно). Нет, не могу… Как будто что-то держит. Так, словно он все еще где-то здесь, рядом, и вот-вот должен появиться, и надо только набраться терпенья и немного подождать…
Бернардо: Его здесь нет, увы.
Марцелл: Увы!
Горацио: А мне все кажется, что он где-то близко. (Кричит неожиданно и жалко). Принц! (Оглядывается, прислушиваясь). Принц!
Марцелл (негромко). А, черт!
Бернардо (торопливо): Пойдемте, пойдемте. Неровен час, накличете беду. (Беря Горацио под руку и беспокойно оглядываясь по сторонам, шепотом). Что, если он и вправду вас услышит и явится перед вами, окровавленный, бледный, безмолвный? Если уж вы не боитесь за свой рассудок, то пожалейте хотя бы нас с Марцеллом. (Марцеллу). Возьми его шпагу, и идем. (Сердито). Да, идем же!
Марцелл (поднимая шпагу Гамлета и настороженно оглядываясь): Идем.
Уходят.
2.
Кронберг. Один из залов королевских покоев.
За большим, заваленным бумагами столом, сидит Трувориус. Слева от него на краю стола лежит королевская корона. Принц Фортинбрас прохаживается возле стены, на которой развешена коллекция холодного оружия. Время от времени, он пробует то одну, то другую шпагу, фехтует, встав в позицию, затем вновь возвращает ее на место.
Трувориус (роясь в бумагах): А я был прав – тут много любопытного… Вот, например, переписка вашего дядюшки и датского короля… Руку даю на отсечение, тут найдется кое-что и про вас.
Не отвечая, Фортинбрас продолжает фехтовать.
А здесь – отчет казначея за последний месяц. Хотите взглянуть?
Фортинбрас (фехтуя): Отстань.
Трувориус: Нет, в самом деле, это могло бы вас немного развлечь.
Фортинбрас: Не думаю. (Остановившись). Признаться, все эти бумаги наводят на меня смертельную тоску. Черт возьми! Еще утром я чувствовал себя свободным человеком, вольным распоряжаться своей жизнью, как мне заблагорассудится. И вдруг оказывается, что я без пяти минут король и годен разве что на то, чтобы зевать на совете старейшин… (Негромко). Послушай-ка, Трувориус, а ведь это мне совсем не нравится.
Трувориус (вкрадчиво): Не хотелось бы вас обижать, ваше высочество, но вы говорите это так, словно вам никогда не приходило в голову примерять эту роль на себя.
Фортинбрас (вновь фехтуя): И не один раз, видит Бог. Но только одно дело мечтать о сражении, и совсем другое – биться с настоящим противником. (Неожиданно наставив острие шпаги в грудь Трувориуса). Чувствуешь, какая разница?
Трувориус: Хотите пронзить это благородное и преданное вам сердце?
Фортинбрас: Если еще раз напомнишь мне об этих бумагах, я так и сделаю… (Убирая шпагу). Черт! Стоит подумать, что скоро мне придется в них копаться, как мне становится не по себе. (Отойдя от Трувориуса, вещает шпагу и берет другую).
Трувориус: И все-таки я рискну сказать вашему высочеству всю правду. (Поднимается из-за стола, взяв в руки корону). Скажите откровенно, вам нравится эта вещица?
Фортинбрас (фехтуя): Я предпочел бы хорошо подогнанный стальной шлем.
Трувориус: Отличный ответ! Ей-Богу, отличный, отличный… Просто великолепный. И все-таки, можете меня повесить, если вы не согласитесь со мной, когда я скажу, что король побеждает в первую очередь не на бранном поле, а вот здесь, за этим самым столом, и при этом совсем не мечом, как это может показаться, а вот этими самыми жалкими бумажками, на которые ваше высочество смотрит с таким презрением!
Фортинбрас (холодно): До сих пор, как тебе известно, я неплохо обходился одним мечом.
Трувориус (с воодушевлением): Кто сказал «неплохо»? Покажите мне этого человека, и я собственными руками отправлю его в Преисподнюю!.. Прекрасно обходились, ваше высочество! Но по сравнению с тем, что вас ожидает, все это покажется вам только детской шалостью. (Поднимая корону). Потому что стоит вам только немного привыкнуть к приятной тяжести этой вещицы, – а это случится очень скоро, уверяю вас, – стоит вам только привыкнуть, как эти жалкие бумажки легко заменят вам и меч, и шпагу, и боевой топор. Вы будете ими колоть и рубить налево и направо не хуже какого-нибудь меча, да так, что будьте уверены – вас услышат и в Лондоне, и в Париже! И не беда, если этот звон кому-то придется не по душе. Беда, если, упаси Боже, случится такое несчастье, что в вашей чернильнице вдруг высохнут чернила. Вот это беда, так беда! Потому что если вы вовремя не подсчитаете, не продиктуете и не подпишите, то кони окажутся не подкованными, солдаты – без жалования, корабли – без парусов, армия – без провианта, пушки – без пороха, народ – без хлеба, преступники будут разгуливать на свободе, евреи станут проповедовать в общественных местах, шлюхи выйдут на улицу, чтобы приставать к прохожим, а в Государственном совете, спаси и сохрани, будет заседать католическая партия, и все это только потому, что в вашей чернильнице во время не нашлось капли чернил! (Ставя корону на стол). В конце концов, ваше высочество, Дания – это тот же конь, которым следует научиться управлять, и тогда вы можете рассчитывать, что он будет послушен своему хозяину, как никому другому. А уж тогда… О! Один только росчерк вашего пера, и он встанет на дыбы, пугая своим храпом соседей и заставляя их попятиться, чтобы тот случайно не отдавил им ноги. Одно ваше слово и он помчится, не разбирая дороги, туда, куда вы ему прикажите, – страшный, взмыленный, готовый растоптать по вашему приказу любого, кто встанет на его пути!.. Ну, разве это не прекрасно?
Фортинбрас: Мне это нравится. Продолжай.
Трувориус: Уверен, что вам это понравится еще больше, если вы вдруг захотите вообразить себе гул от тысяч и тысяч солдатских сапог, звон мечей, лес копий, поднявшихся к небу, звяканье якорных цепей, шум поднимаемых парусов, стук подвозящих провиант и боеприпасы телег, облака пыли, поднятые стремительной конницей, крики множества рабочих, возводящих новые крепости, – и все это благодаря, может быть, одной единственной капле чернил и одному единственному движению вашей царственной руки… (Перебивая себя). Чем это я перед вами провинился, что вы меня так пристально разглядываете?
Фортинбрас: Не тебя. Твое новое платье.
Трувориус: Не такое уж оно и новое. (Осматривая себя). Бархат поизносился, да и рукава, признаться, длинноваты.
Фортинбрас: Но на пуговицах датская корона… Ты, верно, рылся в королевском гардеробе?
Трувориус: Почему же сразу рылся? Просто проходил мимо и заглянул… Послушайте, ваше высочество. Если уж судьбе было угодно сделать меня вашим другом и правой рукой, то отчего бы ей не побеспокоиться заодно и о моей одежде?
Фортинбрас: Отчего?.. Черт его знает, отчего, Трувориус. Тело хозяина еще не предано земле, а ты уже разгуливаешь в его одежде, даже не потрудившись почистить воротничок… Мне кажется, тут есть что-то такое…
Трувориус (твердо): А я уверяю ваше высочество, что тут нет ровным счетом ничего, кроме, разве что, уважения к божественным установлениям.
Пауза. Фортинбрас с интересом смотрит на Трувориуса.
(Указывая пальцем вверх, значительно). Воля небес, ваше высочество.
Фортинбрас: Ты, верно, спятил?
Трувориус: Зачем же сразу – спятил? (Несколько обиженно). Пусть ваше высочество выслушает меня и убедится, что если я и спятил, то только во славу Божью, как написано у апостола: будьте безумны перед людьми, чтобы стать мудрыми перед Богом…
Фортинбрас: Нельзя ли покороче?
Трувориус: Ну, посудите сами, мой принц. Что было бы хорошего в том, если бы вещи умирали вместе с людьми? Если бы они обращались в прах сразу же вслед за тем, как их хозяину пришло время испустить дух? Был бы от этого кому какой прок? Лично я очень сомневаюсь в этом. Рассудив здраво, следует согласиться, что это было бы и расточительно, и в некоторых случаях, даже чрезвычайно накладно. Вот почему, заботясь о справедливости, Творец мудро распорядился, чтобы вещи жили гораздо дольше людей, радуя тем самым их близких и оберегая их благополучие. И этот камзол – лучшее подтверждение тому, что я неукоснительно следую установленному Творцом порядку.
Фортинбрас: Нет, ты, ей Богу, спятил!
Трувориус: Тогда, боюсь, что не один я, ваше высочество. Взять вот хотя бы вас…
Фортинбрас: Что такое?
Трувориус: А вы взгляните… Если не считать кой-каких формальностей, то вы уже почти законный король, и, фигурально выражаясь, уже примерили на себя датское королевство, хотя тело вашего предшественника, упокой Господь его душу, еще лежит не отпетым в церкви. А ведь, согласитесь, королевство будет, наверное, поважнее какого-то поношенного камзола… Ваше высочество хочет меня оставить?
Фортинбрас (направляясь к двери): От твоей болтовни у меня пересохло в горле.
Трувориус: Как? Опять? (Вслед уходящему принцу). Вам надо отвыкать от этих сомнительных привычек.
Фортинбрас уходит.
(Негромко). Они хороши для глупых мальчишек, которые любят без толку махать мечом, но уж никак не для будущего короля. (Наклонившись, достает из-под стола бутыль с вином, затем, быстро откупорив ее, пьет прямо из горлышка).
Пауза.
Слуга (появившись на пороге, громко): К их высочеству господин Горацио.
Трувориус (чуть не подавившись): Черт возьми!.. Да хоть сам архангел Михаил! (Пряча бутыль под стол). Кто тебя учил так орать, дурак? Докладывать надо спокойно и выразительно. Пошел вон.
Слуга медлит.
Вон!
Слуга исчезает.
Горацио (появляясь в дверях): Не знаю, сумею ли я доложить о себе настолько выразительно, насколько это требуется, но, во всяком случае, я постараюсь. (С легким поклоном). Горацио, сударь.
Трувориус (передразнивая, привстав за столом): Трувориус, сударь. (Нелюбезно). Что вам угодно?
Горацио: Не мне, сударь. Принцу. Его высочество хотели меня видеть, и назначили мне для встречи этот час. Вот причина, почему я вам досаждаю.
Трувориус: Принц вам назначил?
Горацио: Да, сударь.
Трувориус (холодно): Мне об этом ничего неизвестно.
Горацио: Очень может быть, сударь. Ведь вы не принц, насколько я могу судить.
Трувориус (грозно): А вы-то, черт возьми, кто такой!
Горацио: Похоже, я был все-таки недостаточно выразителен… Но это поправимо… (С поклоном). Горацио, сударь. Это мое имя.
Трувориус (с угрозой): Я его запомню.
Горацио: Сделайте такую милость. Но прежде окажите мне любезность, доложите обо мне его высочеству.
Трувориус: И не подумаю.
Горацио: Отчего же, господин Цербер?
Трувориус: Оттого, господин шут, что у меня есть для этого одна очень веская причина. (Глядя в упор на Горацио). Вы мне не нравитесь.
Горацио: Я бы не назвал эту причину веской. У вас в запасе, случайно, нет ли еще какой?
Трувориус: Найдется и еще. Когда бы его высочество действительно желали вас видеть, они бы, наверное, не позабыли сообщить об этом мне. А так как этого не произошло, то у меня есть все основания полагать, что я вижу перед собой одного из тех шарлатанов, которые смущают покой добрых людей и норовят пролезть туда, куда их не звали. (С любезной улыбкой). Что, впрочем, не удивительного, если принять во внимание ваше происхождение, господин итальянец… Я ведь не ошибся?
Горацио: Отчасти нет.
Трувориус: Я так и думал, господин папист.
Горацио: А вот это уже мимо.
Трувориус: Почему-то мне кажется, что в самую точку.
Горацио: Мимо, сударь, мимо. Насколько это возможно, я стараюсь придерживаться умеренных взглядов.
Трувориус: То есть, ни во что не верить, и все подвергать осмеянию?
Горацио: Скорее уж осмеивать все, во что веришь и верить во все, что осмеиваешь, – если только вы улавливаете разницу.
Трувориус (неожиданно громко, ледяным голосом): В таких делах как религия, господин Пульчинелл, умеренные взгляды ведут прямехонько в ад!
Горацио: Если вы беспокоитесь обо мне, господин проповедник, то это, право, лишнее. Я стану утешаться там вашим отсутствием.
Трувориус (кричит, привстав за столом): В ад!
Входит Фортинбрас. В одной руке его большой кубок, в другой – бутыль вина.
Фортинбрас: Я слышал слово «ад». О чем это вы?
Горацио: О божественном, ваше высочество. (Кланяется).
Фортинбрас: О, по этой части он большой мастер. (Горацио). Вы, кажется, уже познакомились?
Горацио: Отчасти, принц.
Фортинбрас: Отчасти? Как это понимать?
Горацио: Это значит, что отчасти мы были знакомы прежде.
Фортинбрас: Разве? Нет, ты должно быть что-то путаешь.
Трувориус: Что до меня, то я вижу его впервые.
Горацио: А я нет. Во всяком случае, принц, костюм этого господина мне хорошо знаком. Мы с ним встречались прежде. Я имею в виду костюм, ваше высочество. Правда, тогда его содержимое было немного другим, но ведь, в конце концов, не это главное.
Фортинбрас (со смехом): Ох, Горацио!.. Простите мне мой смех. Хотя сегодняшний день и не располагает к веселью, но смех пробьет себе дорогу и сквозь слезы… Оказывается, у вас злой язык. А я и не думал.
Горацио: Он злится только тогда, ваше высочество, когда его будят. В остальное время он безобиден, как спящая собака.
Фортинбрас: Что здесь произошло?.. Трувориус! Сознавайся, это ты разбудил собаку Горацио?
Трувориус: Если и разбудил, то только затем, чтобы дать ей хорошенького пинка. Этот господин чрезвычайно высокого о себе мнения, мне кажется.
Фортинбрас: Это еще не преступление. Я и сам бываю о себе очень высокого мнения, в особенности тогда, когда для этого найдутся основания… (Горацио). Рекомендую. Господин Трувориус, мой советник и правая рука. Мой дядя, старый Норвежец, отчего-то хотел отрубить ему голову и тогда он решил послужить племяннику и, надо сказать, у него это пока получается совсем неплохо… (Усаживаясь за стол). А теперь, друг мой, утихомирьте, пожалуйста, вашу собаку и рассказывайте, рассказывайте поскорее все, что вы знаете. Не скрою, что кое-что нам уже известно, но только в самых общих чертах. Но при этом, я не улавливаю здесь никакого смысла! Разрази меня гром! Безо всякой причины принц хватает шпагу и убивает своего дядю-короля, королева отравлена, убит Лаэрт, шпага смазана ядом!… Что все это значит, Горацио?
Горацио: Смысл скрыт глубоко, ваше высочество.
Фортинбрас: Так раскрой нам его!
Горацио медлит. Короткая пауза.
Нет, нет. Он нам не помешает. Прошу вас, начинайте.
Горацио: Я повинуюсь, принц. (Волнуясь). И чтобы все сразу встало на свои места, начну с самого начала, то есть со смерти старого короля Гамлета. Здесь завязка и причина всего. Все знают, что он умер, укушенный гадюкой, отдыхая после обеда в саду. Таково общее мнение.
