Buch lesen: «Бусо»

Вместо предисловия

Это целиком и полностью фантастическая история. Однако место и события, на фоне которых происходит действие книги, отнюдь не вымышлены. Княжества Фукуока, Хидзэн и Симабара существовали на севере и северо-западе острова Кюсю. Этот самый западный из островов Японского архипелага всегда играл роль торговых ворот, хотя до XVI века контакты ограничивались исключительно азиатским регионом, в основном с соседним Китаем. Но в 1543 году лодку с двумя португальскими купцами занесло бурей на остров Танэгасима провинции Сацума, находящейся на юге Кюсю. С этого момента началась история взаимоотношений самого восточного государства Земли с Европой.

В стране появились невиданные доселе товары и технологии намбандзинов – южных варваров, как прозвали прибывших с юга иноземцев. Вместе с ними на острова проникла совершенно новая религия – христианство. Традиционная вера японцев – синтоизм – к тому времени мирно соседствовала с пришедшим из Китая буддизмом. Народ с удовольствием посещал и те, и другие храмы, так что поначалу никто не видел особого греха в ещё одном вероучении. Благодаря стараниям иезуитов христианство весьма быстро пустило корни на столь благодатной почве. И хотя они были вынуждены подстраиваться под местные реалии, в целом политика католической церкви оставалась такой же, как и в других странах – проникновение во все институты общества, приобретение земель, строительство храмов и образовательных учреждений, католических, разумеется. Ну и обогащение на банальной торговле. О степени их влияния говорит такой факт: в 1580 году Омура Сумитадэ, князь провинции Хидзэн, подарили ордену Иисуса целый город – Нагасаки. Португальцы к тому моменту монополизировали всю внешнюю торговлю, в том числе и с Китаем, так что иметь в распоряжении личный порт оказалось для них особенно выгодным – даже налогов и пошлин платить не надо. Местные князья – даймё – видели в таких контактах только выгоду, поскольку первыми получали огнестрельное оружие, хорошую сталь и другие необходимые для войны товары.

Дело в том, что европейцам повезло попасть в страну в разгар одного из самых острых внутренних кризисов, получивших название Сэнгоку Дзидай – Эпохи Воюющих провинций (1467 – 1603). Политическая обстановка и сама государственная система оказалась для иностранцев столь запутанной, что они далеко не сразу разобрались во всех тонкостях. Поначалу португальцы были уверены, что каждое княжество – это отдельное государство со своим правителем. Де-факто так оно и было. Формально власть принадлежала императору, но начиная с 1192 года для управления страной те назначали сёгунов. Титул сёгун (ударение на второй слог) переводят как «военный правитель», зачастую проводя некую аналогию с диктатором. Однако по своему положению сёгуны были ближе к премьер-министрам в странах с ограниченной монархией. А монархия в Японии тех лет была очень ограничена. Фактически император жил затворником в собственном дворце, не принимая никакого участия в делах государства. Не понимая, как такое возможно, португальцы, испанцы и англичане стали считать, что в Японии два короля, и некоторое время путались, к кому следует идти на аудиенцию. Добавьте к этому серьёзный языковой барьер, помноженный на своеобразный менталитет аборигенов, и вы поймёте, насколько непросто приходилось первым европейцам.

К середине XV века род Асикага, мужи которого с 1338 года возглавляли сёгунат, ослабел настолько, что другие князья решили попытать счастья в борьбе за власть. Сто тридцать лет кровопролитных междоусобных войн завершились победой Токугавы Иэясу, которого император «попросил» быть сёгуном. Положив конец смуте, Токугава жёсткой рукой быстро навёл в империи порядок. Теперь даймё считались только землевладельцы с доходом свыше 10 тысяч коку риса в год. Что такое коку, будет сказано чуть ниже. Княжество по-японски называлось хан, но, чтобы избежать путаницы с восточным титулом «хан», это слово не будет использовано в книге. Когда Токугава одержал победу, даймё, поддерживавшие его противников, вынуждены были принести клятву верности. Однако за ними закрепился статус тодзама – посторонний, то есть неблагонадёжный. Их права были ограничены, а положение, особенно в первые десятилетия правления нового сёгуна, весьма шатким. Именно таким тодзама-даймё оказался правитель княжества Фукуока, господин Курода Тадаюки – реальная историческая личность. Но, несмотря на некоторые поражения в правах, тодзама-даймё обладали всей полнотой власти в своих землях, назначали наместников, издавали законы, собирали налоги и содержали собственную армию, которую обязаны были по первому требованию предоставить в распоряжение сёгуна. Численность этих подразделений регулировалась специальными указами и напрямую зависела от дохода княжества. К примеру, крупным землевладельцам на каждые 10 000 коку полагалось иметь минимум 20 стрелков, 10 лучников, 50 копейщиков и 14 всадников.

Японское общество тех лет по примеру Китая делилось на четыре сословия. Первыми шли самураи, вторыми – крестьяне, третьими – ремесленники, и последними – купцы. Несмотря на такую градацию, в реальности крестьяне стояли ниже на социальной лестнице, чем ремесленники, а купцы иногда имели значительные привилегии. И всё же в основной массе купцов презирали, особенно нищие, но гордые воины. Но вот интересный факт – закон запрещал владеть оружием всем, кроме самураев. Однако торговцам разрешалось иметь короткие мечи – вакидзаси или танто – и носить их для самозащиты.

Следует сказать несколько слов о самих самураях. Слово это происходит от глагола «сабурау» – «служить». Другое название – буси – состоит из двух частей: бу – воинский, военный, и си – тоже служить. То есть буси – это военнослужащие. Хотя в литературе чаще всего ограничиваются просто словом «воин». На самом деле эти детали не принципиальны, и оба термина являются синонимами. Не буду подробно останавливаться на физической и боевой подготовке буси, достаточно сказать одно – эти люди совершенствовали своё мастерство всю жизнь. «Путь воина требует самоотдачи. Подъем в четыре утра, тренировка с мечом, затем – завтрак, после него – тренировка с луком и ружьём и верховая езда». Это слова Като Киёмасы (1561-1611) – полководца и даймё, принявшего активное участие в войнах Сэнгоку Дзидай, а также в Корейской войне 1592-1598 годов.

Всем наверняка известен довольно жуткий ритуал под названием харакири – самурайское самоубийство путём вспарывания живота. Также, возможно, кто-то встречал термин «сэппуку». С ним связан миф, будто бы харакири практиковали простые воины, а сэппуку было уделом благородных господ. На самом деле это одно и то же слово, просто читаемое по-разному. А всё потому, что в японской традиции сложилось два способа чтения иероглифов. У них не существовало своей письменности, и они заимствовали её из Китая. Однако к этому моменту сам язык уже успел полностью сформироваться. «Хара-кири» (пишется и произносится слитно) буквально переводится как «живот-резать». Если взять китайские иероглифы и прочитать их именно так – это будет кунъёми, кунное (домашнее) чтение. Однако по-китайски словообразование будет звучать совсем иначе. Японцы воспроизвели его как «сэппуку». Такой способ чтения называется онъёми – заимствованное чтение. По правилам тех лет вся официальная документация, а также жизнеописания важных персон записывались онъёми. Отсюда и возник миф. На самом деле в повседневной жизни японцы писали и говорили «харакири». Тем не менее для красоты и аутентичности в книге используются оба термина.

В мирное время жизнь рядовых самураев, состоящих на службе, была довольно рутинной. Они выполняли мелкие поручения, ходили в караулы, сопровождали сюзерена в поездках, тренировались и, собственно, всё. За это им выплачивалось определённое содержание, называемое футимай – рисовый паёк. С ним связано ещё одно заблуждение – будто бы самураи работали буквально за чашку риса в день. Такое действительно случалось, например, ронины – бродячие самураи – могли от безысходности наняться за столь мизерную плату. Подобный эпизод обыгран в фильме Акиры Куросавы «Семь самураев». Но следует учесть, что события кинокартины происходят в 1586 году, под конец междоусобных войн, когда кругом царила разруха. Сам же футимай сохранился и позднее, уже как дань традиции. Измерялся он в коку риса. Коку – это мера объёма, равная 180,39 литрам или примерно 150 килограммам. Считалось, что этого количества риса хватит человеку на год. Если разделить на 365 дней, то получим порядка 410 грамм, что выглядит вполне достоверно. То есть коку – это своего рода МРОТ. Доходы землевладельцев, налоги, грузоподъёмность судов и многое другое было привязано к этому стандарту. Можно сказать, что экономика Японии того периода была рисовой. К примеру, доход дома Курода составлял 473 000 коку риса в год. Это довольно много, хотя существовали даймё-миллионеры.

Сколько же получал самурай? Управляющий имением или наместник – до 500 коку в год. Занимающие другие важные посты – от 100 до 250 коку. Командиры подразделений – порядка 50 коку, рядовые воины – от 36 коку в год. Разумеется, никто не выдавал жалование зерном, ведь самураи не имели права заниматься торговлей, а, значит, не смогли бы превратить рис в звонкую монету. Если буси проживал в замке даймё, то часть денег у него вычитали в счёт съеденного и выпитого, а также за содержание коня, если он у него был. Остальное выдавали наличными три или четыре раза в год, обычно накануне больших праздников. Порядок цен, другие подробности жизни и быта японцев того периода вы найдёте на страницах книги. В качестве источника использовались труды отечественных историков, японоязычные сайты и книги Ихары Сайкаку – японского писателя, жившего во второй половине XVII века.

Пару слов следует сказать об оружии, которое сыграет в повествовании немаловажную роль. Повседневным «штатным» вооружением самурая являлся меч. Хотя сейчас принято любой японский меч называть катаной, в эпоху Сэнгоку, особенно в начале, буси использовали тати – более длинные, чем катана мечи, которые носили привязанными к поясу режущей кромкой (изгибом) вниз. По окончании междоусобицы необходимость в постоянном ношении доспехов отпала, и самураи стали носить мечи, заткнув их за пояс, режущей кромкой вверх, переняв эту манеру от воинов вспомогательных подразделений. Правда, для этого клинки пришлось немного укоротить, иначе их просто невозможно было бы вытащить из ножен. Тогда же в обиход вошли вакидзаси – короткие мечи, которые носили в паре с длинным. До этого буси использовали в качестве дополнительного оружия танто – кинжал. Что интересно, правила требовали сдавать катаны на хранение при посещении чужого дома или замка, но на вакидзаси это не распространялось. Хотя обнажать их в замке было нельзя. Знаменитая истории сорока семи ронинов началась с того, что их господин – князь Асано Наганори – утратил самообладание и напал во дворце сёгуна на другого сановника. И хотя он никого не убил и, согласно кодексу Бусидо, имел полное право защищать свою честь, его всё равно приговорили к сэппуку. Именно за нарушение правил ношения оружия.

Кроме меча, все самураи прекрасно владели луком и копьём. Последнее иногда заменяли на нагинату – похожее на глефу клинковое оружие с длинной рукоятью. В основном её использовали монахи и… самурайские жёны. Существовали целые подразделения замковых воительниц – онна-бугэйся, некоторые вошли в историю своими подвигами.

Португальцы же познакомили японцев с такой штукой, как аркебуза – фитильное гладкоствольное ружьё. Оружие самураям понравилось, так что вскоре был налажен выпуск собственных ружей, называемых тэппо, или, по названию острова, где они впервые появились – танэгасима. Они даже усовершенствовали их, добавив целик и мушку и изменив ударно-спусковой механизм. В европейских моделях курок (серпентина) помещался впереди пороховой полки и взводился от казённой части к дулу, японцы же упростили конструкцию, и теперь зажжённый фитиль опускался на затравочную полку со стороны казённика. Калибр тэппо варьировался от 13 до 20 мм. Невзирая на то, что скорость перезарядки такого оружия была очень низкой, а влажный климат создавал дополнительные проблемы, оно активно использовалось в сражениях, зачастую решая исход битвы. Дело в том, что научить стрелять из тэппо асигару – ополченцев, набираемых из крестьян – оказалось гораздо проще, чем тренировать их стрельбе из лука, а залп на дистанции до пятидесяти метров гарантированно пробивал самурайскую броню. Самураи и сами не брезговали аркебузами, практикуясь в стрельбе при любой возможности.

Не оставили без внимания японские оружейники и пистолеты, которые назывались у них пистору или тандзю. Они имели схожую конструкцию ударно-спускового механизма, но большого распространения не получили. Для охраны замков применялись более тяжёлые и дальнобойные осадные ружья – какаэ-дзуцу («ручная пушка»), калибром 50-90 мм. Интересно, что тэппо дожили до XIX века практически без изменений, хотя японские мастера были в курсе всех новинок в оружейном деле. Но эпоха Эдо была периодом мира, японцы не вели войн и потребности в новых моделях огнестрельного оружия не возникало.

Хотя именно тэппо и пушки европейцев помогли Токугаве прийти к власти, он видел в сотрудничестве с Европой не только выгоду, но и многочисленные минусы. Иезуиты прибрали к рукам слишком много земель, а христиане-даймё активно поддерживали противников Иэясу. Впрочем, первые ограничения на деятельность ушлых португальцев наложил ещё предшественник Токугавы – Тоётоми Хидеёси. Он отнял у иезуитов Нагасаки и запретил проповедовать христианство в своих землях. Новый сёгун продолжил эту политику – в 1614 году вера в Христа была запрещена на всей территории Японии, и христиане были вынуждены уйти в подполье. Наместники и князья, стремясь доказать свою лояльность, проводили жесточайшие репрессии в отношении тех, кто решил сохранить верность убеждениям. Выявленных христиан распинали на крестах, установленных в море, чтобы они медленно захлебнулись в приливной волне. Других одевали в соломенные плащи, обливали маслом и поджигали. Обезглавливание считалось милосердной казнью. Деревни и целые провинции, в которых находили христиан, облагали дополнительными налогами.

В 1633-1637 годах серия природных катаклизмов привела к небывалому неурожаю на западе страны. Крестьяне Кюсю голодали, однако правители увеличили налоговое бремя, что привело к восстанию в княжестве Симабара. Порядка тридцати тысяч земледельцев, ремесленников и ронинов подняли мятеж и разгромили войско местного даймё. Для подавления бунта сёгунат собрал двухсоттысячную армию, которую поддержал голландский корабль «Де Рюп», обстрелявший из своих пушек замок повстанцев, и лишь чудом не убив предводителя мятежников. За эту помощь сёгун предоставил голландцам монополию во внешней торговле. Главным же последствием Симабарского восстания явилась политика сакоку – полной изоляции страны. Иностранным кораблям запрещалось заходить в порты Японии, жителям империи – покидать её под страхом смерти. Единственным крошечным «окошком в Европу» оставалась голландская фактория на рукотворном острове Дэдзима в гавани Нагасаки.

В самый разгар этого восстания к северному берегу острова Кюсю и приплыл корабль, на борту которого находилась команда, заразившаяся неведомой болезнью от загадочного племени мзумбе.

Глава 1

Вечером двадцать седьмого дня восьмой луны Канъэй¹ в рёкане² «Летящая ласточка» собралось много путешественников. Дождь лил, не переставая, уже третий день, и дороги развезло совершенно. Только крайняя необходимость могла заставить кого-то двигаться в такую пору. Город Кокура в провинции Будзэн в последнее время процветал. Сёгунат положил конец смуте в стране, люди обрели покой, наладилась торговля, и Кокура, удобно расположенная на северо-востоке острова Кюсю, развивался невиданными темпами – только за последний год открыли три новые гостиницы.

В общем зале было шумно, чадили две большие медные жаровни, где-то играли в кости, кто-то ссорился, несколько торговцев громко спорили о ценах на лобстера в канун Нового года. Группа из четырёх самураев без гербов господина на одежде, что выдавало в них ронинов³, сидела на отдельном возвышении, тихо ведя беседу. Рокуро, торговец из Ономити, что в провинции Бинго, толкнул своего спутника под руку в тот момент, когда он подносил ко рту палочки-хаси с зажатым в них кусочком жареного осьминога. Рука дрогнула, и осьминог плюхнулся обратно в миску.

– Рокуро, неуклюжий ты болван! – расстроился его приятель, тоже торговец, весьма набравшийся к этому моменту сакэ.

– Смотри, Хироси, видишь вон того человека? – Рокуро указал подбородком на затенённый угол, где в одиночестве сидел пожилой мужчина в весьма поношенной, но добротной одежде. Человек был явно благородного происхождения, но знавал куда более благополучные времена.

– И кто это? Дедушка твоей бывшей жены? – подвыпивший Хироси захихикал.

– Дурак! Если я не ошибаюсь, это господин Като. Идём скорее, нужно поздороваться с ним. Трактирщик! – закричал Рокуро. – Трактирщик!

К ним подбежал полноватый, кривоногий мужчина средних лет и поклонился с подобострастной улыбкой.

– Что желают уважаемые господа?

– Скажи-ка, трактирщик, это не господин Като там, в углу? – понизил голос купец и вновь кивнул в дальний угол.

– О-о! – закатил глаза хозяин. – Вы знаете уважаемого господина Като? Вы совершенно правы, это он и есть. Тяжёлые у него времена настали, – с невероятной грустью добавил он, всем видом выражая скорбь.

– Что случилось? – нахмурил брови Хироси, который в душе был добрым малым.

– Вообще-то, не стоит мне об этом говорить, – зашептал владелец гостиницы, наклонившись к посетителям и обдавая их запахами кухни, – но у господина Като совсем не осталось средств. Он уже задолжал мне за три дня постоя, поскольку пережидает здесь этот треклятый ливень.

Трактирщик, разумеется, лукавил, костеря погоду. Затяжные дожди, снегопады и прочие катаклизмы всегда благодатно сказывались на выручке – от скуки люди больше ели и пили. И о затруднительном положении старого самурая он сообщил не без умысла – а вдруг кто из его знакомых решит одолжить денег, глядишь, хоть часть долга вернётся. Расчёт пронырливого торгаша оказался отчасти верным.

– Принеси нам ещё сакэ, да получше, и ещё одну о-тёко⁴, – распорядился Рокуро.

Кабатчик мигом испарился, чтобы появиться через минуту с обшарпанным подносом, на котором стояли токкури⁵ и белая чашка.

– Отлично! – торговец поставил на столик стопку в пару десятков мон⁶, и трактирщик, рассыпаясь в благодарностях, мигом собрал монеты.

– Ты что, Рокуро, рехнулся? – изумился его компаньон. – Уж не собираешься ли ты угощать этого нищего?

– Замолчи, пока я не выбил тебе зубы! – разозлился подвыпивший купец. – Что ты знаешь о господине Като, чтобы так говорить? Идём, выкажем ему уважение, и, если повезёт, ты услышишь самую удивительную историю, какую даже представить себе не можешь!

– А-йх, – отмахнулся Хироси и потянулся к бутылке, – опять эти самурайские байки. Послушать их, так каждый лично сражался под знамёнами самого сёгуна при Сэкигахара⁷.

– Убери лапы, болван, – Рокуро увёл в сторону поднос. – Вставай и не забудь проявить уважение. Пусть у господина Като и осталась всего одна рука, не сомневаюсь, что он проткнёт тебя, как таракана, а ты и глазом не успеешь моргнуть.

– Ха-ха-ха! – громко заржал его приятель. – Однорукий самурай!

– Тише ты, идиот! Головы хочешь лишиться? – зашипел на него Рокуро.

– Хорошо, хорошо, – тут же присмирел Хироси, осознав, что сболтнул лишнего.

Торговцы встали и направились в уголок, Рокуро впереди, с подносом в руках, а его спутник следом, теперь уже с опасением выглядывая из-за спины товарища.

– Простите что беспокою, Като-сан, возможно, вы меня не помните? – поклонился купец, обращаясь к мощному мужчине с причёской самурая, в которой было гораздо больше седых волос, чем чёрных, – меня зовут…

– Рокуро, – глубоким, спокойным голосом произнёс тот и повернулся к торговцам.

Только теперь Хироси разглядел, что левая половина лица старика изуродована огромным шрамом. Что-то, но явно не меч, нанесло ему страшную рваную рану, чудом не выбив глаз и обезобразив щёку почти до подбородка. Правая рука самурая покоилась на бедре, левый рукав кимоно был пуст и подвёрнут почти до самого плеча. Традиционной пары мечей не было видно, лишь хамидаси⁸ в чёрных лакированных ножнах торчал за поясом.

– Вот уж не ожидал встретить тебя здесь! – мрачное лицо старого воина на миг озарилось улыбкой.

– Простите, господин Като, вы-то наверняка давно заметили меня, а я вот только что вас увидел, – снова поклонился купец.

– Что же, тебе по-прежнему не откажешь в сообразительности, хотя наблюдательности ты так и не научился, – согласился старик.

– Господин Като, не откажетесь ли вы выпить с нами по чашечке сакэ? Вспомним былые денёчки… Или, если позволите, я приглашу вас к нашему столу? – хитро улыбнулся торговец.

– Хм-м, – самурай потёр подбородок ладонью. – Честно говоря, я не голоден, но из уважения к моему боевому товарищу, пожалуй, приму твоё предложение.

– Боевому? – изумлённо пробормотал Хироси.

– Ох, простите, господин Като, это Хироси, мой близкий друг. Мы с ним здесь по торговым делам. Он такой невежа, особенно когда выпьет, вы уж не серчайте на него, – Рокуро шагнул в сторону, представляя своего приятеля.

– Да, не каждый отважится шутить над самураем. К тому же одноруким, – хмыкнул господин Като.

Хироси изменился в лице и простёрся ниц, поняв, что самурай всё слышал, и ему пришёл конец.

– Простите, господин! Это не я, это сакэ во мне говорит! Я всегда страдаю от моего глупого языка! – запричитал он.

– Сейчас ты пострадаешь ещё больше, презренный торгаш, – послышался чей-то грубый голос. – Как ты посмел оскорбить благородного человека?

Рокуро обернулся и чуть не выронил поднос – позади них полукругом стояли четверо ронинов, и ладони у них многозначительно покоились на рукоятях мечей.

– Благодарю вас, уважаемые господа, – спокойно произнёс Като, – но эти люди – мои друзья. А друзьям позволено иногда шутить друг над другом.

– Всё равно, друг или нет, этот слизняк позволил себе оскорбить знатного господина. Раз это была шутка, так и быть, он умрёт быстро и без мучений, – прорычал один из бродячих самураев, могучий и необычайно высокий для японца.

Хироси умоляюще взглянул на Като.

– Ещё раз благодарю вас, уважаемые господа, но повторю – это мои друзья, – на слове «друзья» однорукий сделал ударение.

– Да кто ты такой, наглец? – вмешался другой ронин, глядя Като прямо в глаза.

Его щёки украшали густые бакенбарды, придавая физиономии особенно свирепый вид.

– Меня зовут Като Масасигэ. А как ваше имя? – всё также вежливо и не повышая голоса поинтересовался старик.

– Ятабэ Рендзо! – в голосе ронина явственно слышался вызов. – Ты, я вижу, калека, поэтому сегодня останешься в живых, чтобы никто не говорил, что Ятабэ Рендзо сражается с калеками. Но твой невежа-дружок умрёт. Пошли, червь, не будем проливать кровь здесь, нам ещё ночевать в этом клоповнике, – повернулся он к несчастному торговцу.

– Подожди, Рендзо, – остановил его невысокий, худощавый ронин, судя по всему, предводитель группы, и обратился к однорукому самураю: – Меня зовут Оониси Такехико, господин. Скажите, не вы ли вы тот самый Като Масасигэ, что прославился во время инцидента в Фукуме?

– Уж не знаю, как насчёт прославился, но да, я был там, – согласился старый воин.

Ятабэ выпучил глаза.

– Это? – он разевал рот, словно карп, вытащенный из воды. – Это… тот самый Като?! Но он же старик!

– Рендзо, – строго произнёс предводитель ронинов, – если бы тебе пришлось испытать то, что испытал господин Като, то как знать, может быть, ты выглядел бы ещё старше. Если бы выглядел вообще.

– Простите мою грубость, Като-сан, я повёл себя недостойно, – Ятабэ склонил голову.

– Бросьте, вы же действовали согласно Бусидо⁹. Но раз вы просите, конечно, я принимаю ваши извинения, – великодушно и, похоже, искренне ответил однорукий.

Оба самурая степенно поклонились друг другу, инцидент был исчерпан.

– Господин Оониси, – обратился Масасигэ к вожаку ронинов, – выходит так, что вы знаете меня, а я не знаю вас. Как это возможно?

– О, всё очень просто – отряд, где я тогда служил, прибыл в Фукуму уже после нападения … гхм… вы сами знаете, кого. Мы несли службу по охране внешнего кольца вокруг города. Но ваше имя уже тогда было у всех на устах. Не преувеличу если скажу, что для меня честь познакомиться с вами лично, – и он отвесил калеке гораздо более глубокий поклон.

Его спутники также незамедлительно поклонились, на что Като ответил тем же, признавая в новых знакомых равных себе. Едва официальная часть завершилась, Такехико кинул многозначительный взгляд на торговцев, один из которых так и стоял с открытым ртом, держа в руках поднос с выпивкой, а второй распростёрся на полу, не смея поднять голову и с замиранием сердца прислушиваясь к каждому произнесённому слову. Вопрос с ними ещё не решился.

– Как я и говорил, – произнёс однорукий самурай, – это мои друзья: господин Рокуро и его приятель, невежа Хироси. Рокуро храбро сражался рядом со мной в Фукуме, именно поэтому мы можем себе позволить шутить друг над другом.

– О! – ронин более внимательно посмотрел на купца, а затем слегка наклонил голову.

Его товарищи изумлённо переглянулись – когда такое было, чтобы Оониси выказал уважение торгашу?

– Что же мы стоим? – заревел Ятабэ. – Господин Като, я умоляю вас присоединиться к нашей трапезе! И поскольку у вас такие уважаемые друзья, так и быть – их я приглашаю тоже. Тем более что один из них уже нёс куда-то сакэ, – свирепое лицо самурая внезапно озарила широкая улыбка.

– Не смею отказать вам, господин Ятабэ, – улыбнулся в ответ Масасигэ и одним быстрым, но плавным движением поднялся на ноги. – Рокуро, посмотри, твой друг случайно не уснул, слушая нашу болтовню?

Почти все посетители таверны бросили свои дела, с любопытством ожидая, чем закончится эта в высшей степени странная встреча. Кое-кто разочарованно вздохнул, когда стало очевидным, что кровопролития не будет, но многие, такие же торговцы или ремесленники, испытали чувство облегчения. Ведь на месте этих двоих мог оказаться любой из них, и как знать, возможно, им когда-нибудь также повезёт, и голова останется на плечах. Пусть закон и запрещал казнь без суда и следствия, но кто будет заступаться за торговцев, находящихся на самой низшей ступени сословной лестницы? Пополнившаяся компания меж тем проследовала к месту, где отдыхали ронины, трактирщик получил новый заказ и кинулся его исполнять, Ятабэ лично разлил сакэ всем присутствующим и подал чашечку Масасигэ.

– Выпьем за наше неожиданное знакомство!

– Отличный тост, господин Ятабэ, – похвалил Като и осушил чарку одним глотком.

Кто-то крякнул от удовольствия, руки потянулись к закуске, тут подоспел трактирщик с подносом, и его появление было встречено гулом одобрения.

***

Рыбак по имени Хару направил свою лодку к берегу. Погода в это время года переменчива, поэтому, едва на горизонте появилась серая полоска, опытный мореход тотчас смекнул, что может налететь шторм. Пусть сегодня и невелик улов, но это лучше, чем самому отправиться на корм рыбам. Хару закрепил парус, и судёнышко, разрезая форштевнем потемневшую воду, резво побежало к видневшейся вдалеке суше. Порыв ветра ударил сзади будто кулаком, судно опасно накренилось, и рыбак даже вцепился пальцами ног в опалубку, чтобы ненароком не свалиться за борт.

– Харукадзу! Проверь леер! – закричал он молодому пареньку, старшему из своих двоих сыновей.

– Всё нормально, папа! – весело крикнул тот, дёргая натянутый, словно струна, канат.

– Смотри, отец! – раздался с кормы возглас младшего сына.

Хару обернулся и разинул от удивления рот. Тяжело переваливаясь на волнах и мотаясь из стороны в сторону, их нагонял невиданный корабль. Чем-то похожий на парусники намбандзинов¹⁰, но ничего подобного Хару за сорок лет не встречал. Не прошло и получаса, как корабль приблизился настолько, что рыбаки сумели разглядеть в бортах амбразуры для пушек, а также многочисленные отверстия для вёсел. Кое-где даже торчали их обломки. Но на палубе не было ни души. Рыбак за свою жизнь видел и военные корабли, и торговые суда китайцев, и даже португальский галеон. Загадочное судно, пожалуй, не уступало в длину Чёрному Кораблю иезуитов¹¹, разве что проигрывая ему в высоте. На реях трепетали обрывки полосатых парусов, одна мачта сломалась почти у основания. Корабль, повинуясь дуновению ветра, держал курс прямо на сушу, что было сущим самоубийством, ведь впереди лежала подводная гряда. Море пенилось в этом месте, разбиваясь о скалы, едва скрытые водой. В отлив камни и вовсе выступали, словно гребень некоего чудовища, затаившегося на дне.

Очевидно, судно давно уже болталось в море, и его команда погибла от голода или болезни, раз никто не озаботился, чтобы взять правее по курсу. Впрочем, если на корабле не было никого, знавшего здешние воды, то моряки вполне могли угодить в ловушку именно по незнанию. Хару повернул своё судёнышко и заскользил вдоль берега, с замиранием сердца наблюдая, как неизвестный корабль несётся навстречу собственной гибели. Несмотря на рёв усилившегося ветра, они услышали ужасный треск, с которым скалы пропороли обшивку. Судно засело на рифе, накренившись на правый борт. В преддверии усилившегося шторма нечего было и думать подобраться к неведомому кораблю, но Хару, обойдя подводную гряду, сменил галс и помчался в обратном направлении, решив напоследок глянуть ещё раз. И он, и сыновья до боли напрягали глаза, силясь разглядеть хоть какие-то признаки людей, но корабль, судя по всему, был необитаем.

Настроение у Хару упало, поскольку предстояла весьма неприятная процедура. Следовало незамедлительно доложить портовому чиновнику в Фукуме, затем наверняка придётся самому везти его на место крушения, а потом ещё год отвечать на вопросы следователей из столицы. К намбандзинам и без того относились с подозрением, а из-за восстания в Симабаре¹² власти вообще как с цепи сорвались – всюду видят шпионов и тайных христиан. Разумеется, нечего и мечтать о рыбной ловле, пока не дадут официального разрешения. А кто, спрашивается, будет кормить семью всё это время?

Шторм, продолжавшийся добрую половину ночи, не смог уничтожить корабль, но сильно потрепал его. Огромные волны сдвинули корпус ещё на несколько метров, и пробоина в правом борту оказалась открыта для ударов разбушевавшейся стихии. Вода хлынула в трюм, с остервенением вымывая оттуда остатки корабельного имущества, обломки и прочий мусор. Что могло плавать – осталось болтаться на поверхности моря, остальное же медленно погрузилось в пучину.