Четыре тетради (сборник)

Он вздохнул и на чистом листе нарисовал чёрную птицу, мазнул жёлтой кисточкой клюв, – получился дрозд.

Он нарисовал цветы и деревья, дикобраза и рыбу-молот, богомола и восьминогого паука.

А могу ли сделать, чтобы ходила без ног? – и получилась змея.

А могу ли сделать, чтобы зелёное на зелёном? – и получился куст черёмухи под тёмным дубом.

А могу ли сделать, чтобы цветок летал? – и в форточку выпорхнула колибри.

Он веселился, он весь перепачкался красками.

В беспечные минуты взмахнул кисточкой, и в мир полетели мириады жужжащих и стрекочущих существ.

Мыл кисточку, и сиреневой краской в стакане расплылась, задышала медуза.

В мрачные дни из пучины выплывали морские чудовища, в дни недовольства собой тявкали и выли гиены, когда кончались краски, а дыхание перехватывало от нежности, на чердаке объявились серые воробьи, а на высоких лугах шевелились камешки и пробивали дорогу к свету бархатно-серые эдельвейсы.

Однажды, когда за окнами мастерской бушевала буря, заревел носорог и, проломив забор, убежал прочь.

Он работал, раскрашивая каждый лист травы, каждое ухо, радужки зрачков и каждую лапу, менял масляные краски живописца на грифельный карандаш, а стальные перья и чернильницу – на набор ленинградской акварели. Он высовывал язык, он ходил вприсядку и в минуты, когда получалось, салютовал самому себе брошенным под потолок напудренным париком. Каждая тварь, выходящая, выползающая и выпархивающая из его мастерской, была радостью.

Её коленца слышали майские ночи, её вой и рык – ещё не очеловеченные леса и холодные шапки полярного снега. Дни и ночи были переполнены восторгом рождающегося живого мира, а лёгкие – вдохновением.

Но однажды он решил нарисовать автопортрет.

Первый разговор

«Словом, я хочу тебя!» – «Никогда не получишь!» – «У тебя отвращение к сексу или отвращение ко мне?» – «К обоим».

Дверь

Что-то прошло мимо.

– Я закрытая.

– Закрытая дверь рано или поздно открывается, открытая остаётся загадкой.

Груша Некрасова

Матушка у неё кривая, вся из тёмной земли сделанная. А она рыжая, горбатая, с продолжающим позвоночник коротким, в два звена, хвостом, который я любил гладить, когда она лежала на мне, поджав по-лягушачьи ноги.

– Из-за этого хвоста даже в библиотеке трудно сидеть.

И горб, когда я стану старой, у меня совсем вырастет, и люди будут на улицах прикасаться к нему на счастье.

В другие дни – глаза ангельского цвета, а волосы цвета дикой сливы.

– Что это было? – спросила она в первое утро.

История ревности

– Изнасилование считать? – загибает пальцы.

(Ия или – ие? – не расслышал.)

– Нет.

– Тогда двенадцать. Ты тринадцатый.

Считается ли мизинчик? Считается.

Ресницы трепещут, как воробьи в весенней луже.

Шествие

В полтретьего ночи, дыра в груди была размером с пушечное ядро и ещё дымилась снами и сновиденьями, и они пошли с дудочками и барабанами из прошлого в будущее; невозможно было задержать это шествие, этих отвратительных паяцев, возню скоморохов и угрюмых нетопырей, волочащих за собой на верёвочке, как жирную гусеницу-землемера, Пизанскую башню; кувыркающиеся следом, как цветные кубики, весёлые комнаты одесских общежитий, в которых визжали вырвавшиеся на свободу из патриархальных хат юные, с липкими от шампанского и леденцов губами хохлушки; лягался деревянной ногой круглый стол с танцующим на нём призраком твоего стриптиза; не касаясь земли, плыла эмалированная ванна (поправляет: «Не ванна, а джакузи»), в которой сидел, подгребая пухлыми ладошками, похожий на розового пупса украинский сенатор, и белое твоё платье с бретельками, сброшенное на кафельный пол, было похоже на растоптанное облако; как пьяная, галсами катится пустая бутылка шампанского (поправляет: «Шампаньянского»), выпитая тобой якобы в одиночестве севастопольской ночью на людной набережной Корнилова; рассыпается огромными августовскими звёздами тёмный сад с бельевой верёвкой, провисшей между гладким стволом грецкого ореха и старой корявой черешней (утром ты развесишь, снимая с мокрого плеча, свои наряды, крохотные, будто постирали большую куклу); крадётся, стараясь не скрипеть, сорвавшаяся с петель новоградская калитка, у которой мы, задерживая дыхание, чтобы не услышали в твоём доме (…) – («Видишь, папа ещё не спит»); дребезжит пружинами железная, без матраца, кровать с прыгающим на ней дагестанским великаном (в кулаке зажаты капельки серебряных серёжек. («Я их потом выбросила»); шевелит губами, подъезжая к собору в самодвижущейся коляске папа Римский, подслеповато приветствуя ладонью зелёный холм и с початой бутылкой губительного пива «Лагер» («Это я его так назвала первая – губительное», – ревниво), и последний – некто с широкой спиной, тяжело шагая пятками вперёд, тащит кованый сундук с пересыпанными нафталином фантомами твоих любовей.

Мифология Крыма

– Отвернись, я стесняюсь, я буду очень стесняться. – Когда ты станешь маленьким, я буду тебе покупать разукрашки. Ещё отдам на бальные танцы – обязательно, музыку – обязательно. – Кукушка обратно в часы не запихивается. – Я всё больше думаю о том, чтобы спать на полу. – Вальс в дневном море и всплывающее вдоль твоего живота облачко сахара и протеина. – Шерсть на руке от солнца стала огненной. – Сериожа, куры не кормлены! – Кровь на простынях, откуда, ты поцарапался? – Я могу тебе дать женские штучки. – Выпала дверь с петель. – Божья коровка в ресторане, нарисованная в блокнот: сколько у неё должно быть лапок? – И живая, расправляющая подмятое правое крыло: больше всего ей нравится твой мизинец. – Купание в рислинге красного коня. – Ты что, опять забыл их надеть? – Козья тропа. – Наверное, многие женщины хотели бы, чтобы их будили вот так же. – Ты всё замечаешь, это страшно. – Я не знаю, что это такое – ревность, просто бывает очень больно. – Капли красного вина на розовом платье. – Скажи, ты здесь, или ты уже воспоминание? – Я тебе буду надоедать ещё двое суток. – А ты наловишь ещё мидий? – Лимонный сок в ракушку. – И без помидоров я не могу жить. – А нос у тебя всегда грязный. – Морской бой, почему ты всё время выигрываешь? – Потому что ты, как честная девочка, рисуешь очень гармонично, легко вычислить. – Ах, подлец! я забыла, с кем имею дело. – Когда мне совсем плохо, я пою: я страдаю, я страдаю! – Я живу первую жизнь, я знаю, что со мной будет в двадцать восемь лет, думаю, и в тридцать со мной не будет ничего хорошего. – Всё, что ты делаешь, ты делаешь красиво. – Сравнительная анатомия принадлежностей аполлонов. Утренняя кровать, полная косметики, и бутылка чёрного муската, початая вчера. – Ночное море, светящийся планктон. – Ты будешь меня гладить по голове? – Я так себя с тобой чувствую, что когда меня будут закапывать, я буду улыбаться. – Сигарета, выброшенная на перрон правой рукой через правое плечо лёгким движением пальцев. – Я встретилась с папой Римским у церкви, где обычно курю и пьянствую. – Ленская, как игрушечная, она такая, я иногда ей ручки-ножки выкручиваю. – Я называю её моя маленькая девочка, она меня – моя сумасшедшая сестричка. – Бесстыжее всовывание языка в прореху между зубов. – Перевернулась, легла, не просыпаясь, голой грудью на аполлона. – Запускание на набережной змеюки с бумажным хвостом. – Сигареты вог, блок; презервативы, пожалуйста. – Блок! – улыбка за моей спиной. – У тебя так ни разу и не было. – Да, у меня не было никого. – Я не о том спрашивал. – У меня никого не было, и кожа стала, как кирзовый сапог. – Надо съесть все абрикосы. – Ты, наверное, очень хорошо умеешь врать. – Умею, но скорее просто ничего не говорю. – Куда бросать ракушки? – Просто в костёр, сгорят. – Тебе надо ещё кровать переставить. – В детстве – менингит, говорили: или умру, или стану идиоткой, училась на скрипочке, разукрашивала фарфоровые чашки. – Пропажа российского сыра: крысы, ёжик, ворона? – Пожар на холмах, думал, дом горит. – В пять утра гонят коров, пастушок: пошла вперёд, сука-блядь-зараза. – Почему ты считаешь, что с сигаретой на кладбище нельзя, а голыми можно? – Всё время ветер дверью хлопает, всю ночь. – Я целовалась с Царицынской – а что, нельзя? Я очень на тебя тогда рассердилась. – Можно, конечно можно. – О чём ты думаешь? – Я думаю о том, что вот жизнь идёт или она проходит, что коротка или огромна. – А на вишне полотенце уже высохло. – Искусство как взаимоотношение с воздушным шаром, полным чудес, маринование мидий в стакане с луком. – Твои глаза никого не обманут, они не впускают, они отражают. – Куда же я буду смотреться, тут нет большого зеркала, а у меня осталось ещё семь вечерних платьев. – Когда у меня вырастет горб, к нему будут прикасаться, на счастье. – Ящерица в собственном соку, недожаренная устрица. – Почему ты всё время пристаёшь, когда я готовлю салат. – Потому что ты его готовишь голая. – Если хочешь, я могла бы его помыть. – Как плёнка документального кино, в последнее окно последнего вагона: уходящая дорога, подсолнухи ворочаются вслед за солнцем.

Свидание

Чтобы зверь вырвался и начал куролесить. Кусает губы.

Молчание. Щелбан пуговице на моей рубашке: – Пока, – хрипло. – Ты на меня не сердишься? – За что? Нет. – Я цепенею, когда вижу тебя. Кажется, если тебя обниму – задохнусь от счастья. – Пауза, несколько шагов. – Можно, я тебя обниму? – Просто повернулась, руки опущены. – Прогуляемся до Спаса? – кивок. – Ты не жалеешь? – О чём? Нет. – Молчание. – У тебя удивительный характер. – Какой? – Все слова плохие, неточные, когда полюса, все ясны, заострены. Все твои проявления красивые. Я могу отойти как угодно далеко и молчать, чтобы не разбить. – Так и с девушками теми в пионерлагере и не поцеловался. И дискотека: «У той горы, где синяя прохлада, у той горы, где море перезло!» – так и не мог расслышать это: перезло, перешло, так и помню: перезло. Теперь они старухи. Потом уже, потом, красная чёрточка над верхней губой. – Резкое движение локтей. – Тебе больно? – Нет. – Что с тобой? – Молчание. – О чём ты думаешь? – Молчание. – И в метро, уже у входа. – Ты совсем меня не знаешь и делаешь какие-то выводы. Ты совсем ничего обо мне не знаешь. (Топнув, истерично, визгливо.) – И знать не хочу. – Я как акын. – Как кито? – Как акын. Что вижу, то и пою. – Не смотри на меня. – Почему? – Не смотри. – Кавалер, сидящий за столиком напротив, спиной ко мне (стол?) – отошёл к телефону, и теперь я могу разглядеть её всю, конечно, никого, – ну прямые чёрные волосы, толстые ноги в чулках, выразительное, без деталей, лицо: большой длинный рот и глаза, нарисованные чёрным, – маленькие! Девушка без подбородка. Мальчик в сюртуке убийцы, золотых очках. Между фразами шевелит губами, как будто произносит тайные слова, ко мне, стирая только что сказанное собой. – Кто правит миром? Кто городом? Вы служите или прислуживаетесь? Верите в гороскопы? Есть ли у вас родственники за границей? Зима будет денежной или без? Что будет после смерти? Вы воровали? Вы знаете Отче наш? Какие книги за лето прочитали? Кто виноват? Спасёт ли красота мир? Мчатся тучи – хорей или амфибрахий? Вы при каком строе живёте? – Рядом – отец и сын, и лицо сына, отец суетливый, всё время посылает звонить, но телефон занят, они пьют, почему отец и сын – длинные носы, я мечтаю сфотографировать занавеску – зелёную штору над красной батареей – розовой! – И лето потеряло смысл, и наслаждения. – У него всё лицо в тень превратилось. – Ты девка, вся составленная из других разных девок. – Малевич – ботаник, музыка стала играть громче, Малевич – это Шишкин, ботаник своего… Я имел в виду, что ты меня не любишь. Маленькое жестокое куриное сердце. – Слышали бы куры, они бы долго смеялись. И она снова спряталась, не разглядел – так. – Я плох – уходи от меня, беги от меня, если любишь жизнь, – я плох! Печатными буквами: я плох. Живи жизнью. Я живу не жизнью. К сожалению, я уже обедал. – А хризантемы дарят на похороны… Кому дарят? Кому?

– Падают дождики. Вчера прошло полнолуние, и включили ветер. Нет такого в человеке, чего бы другой человек не мог вынести. …Этими губами, губами, устами? она… чувствует!.. Шарики отпустили, и все дети заплакали.

– Я придумал ей смерть. Она должна сгнить и стать чёрной, как банан.

– Поэты, летающие в высших сферах… Вы! где холодно. – Все они – суррогат тебя. – Можно пойти в мастерскую к одному знакомому бабнику и проверить, разъедает ли перебродившая вместе с абсентом сперма масляные краски, которыми намалёвана ню.

Корчусь по ночам, крючусь, кручусь, наматывая на себя простыни и кошмары, как веретено. Перед лицом своих товарищей торжественно клянусь: уезжай, я буду неверен тебе.

Не клянись. Никогда не объявляй о своих намерениях.

Добивайся того, что хочешь, молча и стремительно.

Когда ты

– Я видела девушек с ярко-жёлтыми и ярко-зелёными губами в оранжевых платьях. И ещё айсберг, как переливается ослепительный лёд, это было в детстве. Теперь я вижу этот айсберг только тогда, когда ты взрываешься у меня внутри.

Во дворце ужасов

– Как ты будешь меня убивать? Поленом?

– Я сразу никого не убиваю. Я – медленно.

– Тогда я советую: у меня там есть нож, на нём – пилка.

– Сначала я тебе отрежу реснички.

– Чем?

– Ножом. Оттянув их.

– Лучше сразу вместе с веками, тогда я буду на тебя смотреть, не закрывая глаз.

– Зачем же с веками. Конечно, не получится не зацепить их.

– А потом?

– А потом я проломлю тебе вот здесь, – положила указательный палец на ямку под шеей.

– Чем?

– Кочергой. Только нужно упереться во что-то.

– Зачем?

– Чтобы вытащить сердце. Может, оно у тебя маленькое и куриное.

– Это больше относится к твоим мозгам.

– Ты ничего не понимаешь!

– Ладно, а дальше?

– Обрезание. Нет, скорее отрезание. Но нужно знать. Ты мне говорил, что он начинается там, далеко, между ног.

– Я тебе этого не говорил. Это тебе кто-то другой говорил. Ты меня с кем-то путаешь.

– Ну ты! Я отрежу его!

– Зачем?

– Посмотреть под микроскопом, как бегают сперматозоиды. Как он устроен.

– Я тебе и так расскажу, как он устроен.

– Потом положу его в банку со спиртом. Она будет такой строгой цилиндрической формы. Поставлю на подоконник и повяжу жёлтым бантиком.

– Почему жёлтым?

– Я люблю жёлтый цвет. А ты ни с каким другим цветом и не ассоциируешься. Потом я найду печень. Ты знаешь, где она находится?

– Нет.

– Но я буду выбрасывать всё, что не печень. Ещё я очень хочу содрать с тебя кожу.

– Зачем?

– Посмотреть на твои нервные окончания. Но я не умею этого делать.

– Делаешь надрез и, оттягивая, срезаешь. Я потом найду для тебя инструкцию, как свежевать труп человека.

– Мне не по себе и хочется тебя укусить! Не уходи, мне страшно, когда ты уходишь. Я осталась во дворце ужасов совсем одна.

– Хочешь, я могу тебя убить? Задушение, утопление?

– Исключительно импровизация. Прошу и требую исключительно импровизации.

У кого-то в башке солома, у тебя голова набита сухими тыквенными семечками, и забытые-найденные шляпки (было какое-то возражение, не могу сказать, но…).

Королева

– Я ходила по дворцу, печалилась, что умирает королева, я плакала.

– Я знаю, о чём твой сон, ты плакала о себе.

– Там была девушка с длинными волосами, очень неприятная, она хватала меня за руку. Я не знаю, как объяснить.

Шахматы

Нужно было найти пешку. Нашёлся аптечный пузырёк, который похож на чёрную пешку, поставил на доску, чтобы изображала собой Киев, и пошёл на войну. За тем краем клубилась тьма, и сверкающие планеты превращались в пыль.

Леонардо

Комом лежит в горле жизнь. «О Моро, я умру, если ты не усладишь меня своим расположением, столь горько моё существование…»

«O Moro, io moro, se con tua moralità non mi amari tanto il vivere m'è amaro…»

Datti – дай себе, dattipace – дай себе покой. См. трактат «О Великодушии» – к слову о манерах Леонардо: «В ответ на великие невзгоды увеличь своё терпение, и эти великие невзгоды не смогут задеть твой ум».

Качели

Худая девочка качает толстую. Толстая рассказывает о том, кто в кого влюбился.

– Если ты меня сильно раскачаешь, я упаду, и твоих родителей оштрафуют.

Восклицательные знаки

– Ты хочешь загубить мою молодость!

– Твоя молодость уже прошла!

– Ты хочешь загубить мою старость!

Дождик летит

89 видов бабочек. Одна книга в доме, брёвна – в обхват, «Подросток»: «Он схватил шляпу и бросился к шубе». Или наоборот. Пение райских птиц Эгейского моря, самолёты, леса, поля, летит дождик. Уходя наверх, бросил полено в печь, и прав он, я веду себя как несгибаемый.

Молитва на лов мотыльков

Отважных не осуди, Прозрачных овеществи, Ничтожнейших обереги, Сгорающих воскреси.

Ссора

– Осы летают, здесь у тебя осиное гнездо.

– Они зимуют в щелях. У меня кипит что-то большее.

– Я была не в курсе.

– Тогда мы больше не увидимся.

– Как ты решишь сам.

«Не удалось уломать девочку?»

Тайна

Стол на 30 человек. Прошёл три поля. Окно. Со второго этажа Ксения орала на все пустынные окрестности.

– Я скажу тебе тайну: когда девушке действительно хорошо, девушка лежит тихо, как мышка, а не орёт, как белуга.

Птичка Вопреки

Когда солнце ещё на сцене летнего театра и в цепях и в партере Ломоносовского моста светится кровь в мочках ушей и на щеке золотится пух жизнь прошёл себя ото дня новых Москва Варшава и ещё то чего я не знаю ещё Одессу с Леной с этим и осталось уходить в свою жизнь я не удержу птичка Вопреки не удержит что там.

Угроза

«Если расстанемся, первым делом я пересплю со скульптором, потом позвоню итальянцу».

Любовь не выращивается из благодарности за. Любовь никуда не девается.

Этот спектакль время разыгрывает для тебя.

«Но кроме искусства ещё есть жизнь. Довольно проклятая, друг мой, довольно проклятая».

Горячо

– Когда мы приедем?

– Ещё часа полтора.

– У меня там… Там уже всё тяжело и горячо. Когда мы приедем?

Улицы Прусская, Рогатица, Фёдоровский Ручей, ул. К. Маркса.

Считаю по её костяшкам: январь, февраль, март… Значит, в марте 31 день.

Цветок

Полуопущенные веки, усмешка, смотрит, как цветок, прижатый ступнёй, наполняется кровью.

– Ты чудовище! – и идёт на четвереньках по краю кровати – к продолжению.

Инструкция

Анемоны посадите в одну лунку рядом на 5 см, засыпая. Рядом на 5 см засыпать песком и через неделю-две смотреть, не кверху ли рогами. Другие – сажать когтями вниз.

Страшный суд

– Люди делают серьёзное лицо, когда хотят что-то скрыть. А я? посмотри на меня. Я даже не знаю, в чём вы меня можете обвинить.

– Скажешь это на Страшном суде: сигарета на отлёте, воробьиные глазки, ножка на ножку, в короткой своей клетчатой юбке: «Я даже не знаю, в чём вы меня можете обвинить».

В Италии

В Италии волосы и зубы ни у кого не выпадают, кожа лица золотая, а ногти перламутровые.

– Была ли я счастлива? Там все счастливы. Но однажды в соборе я видела, я слышала, как стояли русские, парень с девушкой и в круге света говорили друг с другом.

Кровь, голоса, смерть осла, выброшенного из окна церкви к ногам толпы, собравшейся по случаю праздника, и итальянское солнце, растекающееся над полуденной площадью.

Девушка рококо

– Ро-ко-ко, франц. ro-co-co, от ro… rocaille – да, осколки камней, раковины. Стилевое направление в европ. иск-ве первой пол. восемнадцатого ве. Для Рэ, связанного с кризисом абсолютизма… Абсолютизм – это про твои донские замашки, характерен уход от жизни в мир фантазии, театрализов. игры, мифол. и пасторальных сюжетов, эротич. ситуаций – вот, оказывается, отчего ты здесь. В иск-ве Ро. господствует грациозный, прихотливый орнаментальный ритм… Это про мою жизнь. Скульптура и живопись изящны, декоративны, но неглубоки. Декор. иск-во принадлежит к высш-ш-ш. достижениям иск-ва восемнадцатого ве. Ах!

всё – про меня, только времена перепутали. Или это я время перепутала. …По изысканности, красоте асимметричных композиций… Подглядывать нехорошо! За нами твоя книжка подглядывает!

– По утрам.

– И вечерам. По духу интимности, комфорта и внимания к личному удобству. Но от твоей кровати у меня всё ломит и болит. Теперь будем спать на полу, тем более что земля тёплая.

Повичесальщики и пряхи

Повичесальщики и пряхи были уже в постелях.

Жрецы Зороастра носили покрывало на рту, чтобы не осквернить огонь.

Если золотое кольцо обмакнуть в каплю ртути из разбитого градусника, оно станет белым.

Сатиры задиристы, похотливы, влюбчивы, наглы. Последнего поймали римские солдаты Суллы. Приняли за лазутчика. Допрашивали на пяти языках. Он только блеял и потел. Отпустили.

Как Аллен Гинзберг, вот тебе, бабушка, и сутра подсолнуха. «Крашу губы в профессиональный цвет. Коньяк, деньги, два ствола. Сбылась мечта идиотки. Я испытала с ними оргазм. Не скажешь, вычтут ли с меня за это?» «Разве стоит, моя маленькая девочка, убиваться об этих членистоногих?»

Что указывает на причастность Баладева Видьябхушана к линии Вишванатха Чакраварти и Руны Госвами?

На дороге бездонные дыры, в которых никого нет, и некому будет накормить тебя.

Птенец

На Дворцовой площади птенец упал с дуба. Вороны кричат и пикируют. Милиционерша подсаживает воронёнка на ветку, падает. Тысячи человек после концерта «Пинк Флойда» пойдут и затопчут. Студентки:

– Ну, возьмёшь домой, а чем ты будешь его кормить? Жвачкой с чипсами?

Бешенство

Любовь, помноженная на ревность, любовь, утопленная в ней: тяжёлая, смрадная, с вдруг расступающимися друг от друга днями, когда из ужаса выскакивают недели радости, и снова – ревности и изорванных простыней, и в последний кошмар: оба раздавлены тем, что врозь; и душит, и дышать уже нечем.

Хохлушка моя, ты не будешь верна.

– Я верна, да что с того.

Мир

– Хочешь чаю? хочешь, включу радио? хочешь меня?

– Я тебя ругал.

– За что?

– За то, что ты есть.

– Я во многом виновата, но в этом не я. Честное слово, не я. Просто бурная библиотечная молодость.

Воробей

Есть женщины сахар, есть соль, есть мёд с маслом, ты – мёд с перцем и пряностями. Теперь и с горечью.

Ночной бой мизинцев.

Половина сахарного грейпфрута, и перегородки его, и лепестки.

– Пошляк! Расскажи мне ещё про розовых немецких лебедей и холодное озеро в ночном парке, про беседку, про ветер, который шумит тёмной листвой.

Раскинув ноги (утро):

– Я опять должна отвечать за мироздание?

Воробей, животрепещущий в её кулаке.

Как железные войска, идут грозовые дожди.

В Вологодской области в сельском дурдоме сгорели психи.

В восемь вечера приняли транквилизаторы, в девять вспыхнул пожар.

Одиночество в метро

Серая ленинградская ночь. «Уважаемые пассажиры, сохраняйте надежду».

Хорошее кино

– Я люблю этот невыразительный язык, позволяющий реальность быть.

Дизентерия, лето

Все люди нужны. Горький пьяница съел что-то, увезли в Боткинские бараки, три дня, и умер.

Расставание

Сдохла птичка по имени Вопреки.

Репей

– Ты очень талантливо («Нет!») всё уничтожаешь.

Говорит с трудом, с паузами, будто высвобождает репей из длинных волос.

Муравьи

«Сослепу села попой в крапиву. А она ядовитая – до крови. Стояла в малиннике, увлеклась, покусали муравьи, заползли туда, ко мне, внутрь.

Какова будет наша идеология?

– Мы идём победным шагом везде, всегда и несмотря ни на что!»

Привидение

– Общение состояло в том, как она стояла, в какой позе, в ванную зашла, мне показалось, что я вышла, ведро шатнулось, и я упала на матрас. Я физически всё-таки никуда не выходила.

В конце последнего сновидения попробуй представить себе конец света.

Вена

– Там всё напряглось, и твоя вена (как называется?) – так, что одни мои органы позавидовали другим.

Измены

А давай так: ты как будто не ты, а другая девушка. И я как будто не я, а другой мужчина. И я с нею тебе изменю, а ты с ним. Мы в этом случае отомстим изменами, но останемся верны.

Африканские мухи

Выступил на середину комнаты: «Я подарю тебе сказку!» «А они, тинейджеры, такие все чистенькие – брючки, причёсочка. Я думаю: ну, милый, что ты там мне подаришь. Сама честно разделась. А он, бедненький, забился под одеяло. Ну, я, конечно, потом…

Приехали к этому сенатору, а у него джакузи. Потом мы с девочкой увлеклись друг другом. Я взяла её за волосы и опустила её голову к себе вниз, она очень удивилась. Потому что она в детстве мне объясняла про минет. Что это не страшно, что всё нормально. Показывала на бутылке, как это правильно делается. Он, бедненький, глядя на нас, чуть не утонул. Ну, потом, конечно, мы отыгра… Ты знаешь, как живут африканские мухи? Женихи, штук двадцать, стаей гоняют муху. Самый ловкий совокупляется с ней в воздухе. Гениталий отрывается с треском, и мужик падает на землю замертво. Она копит в своём теле кусочки гениталий. А потом что делает с ними – выбрасывает или кормит ими детей? – я не знаю».

Последняя любовь

«Бабушка умерла. Дед её очень любил. Теперь дед пишет стихи. Не стихи, а целые гимны. 86 лет. Бабушка умерла отчего? В 70 лет забеременела. Родственники-врачи кормили её препаратами от беременности. Вот она и умерла. Познакомились на скамеечке. Я одинок, и вы? Давайте жить вместе».

А из последних новостей. Ц. новый любовник. Нашпигованный деньгами и прикольный».

Рыба

Сегодня в аквариуме на Разъезжей в меня влюбилась рыба. Пялилась в стекло, не могла оторваться. У рыбы были выпученные глаза, большой лоб и растрёпанные волосы, как у посудомойки.

Победа

Швейцарцы в 1308 году свергли австрийское иго.

В школе

Дети спрашивают: почему нельзя съесть собственного отца, если его не любишь?

На мосту

Как будто железный медведь ходит, скрежеща когтями о термощиты.

– Ленка позвонит, скажет, какой ветер…

Я вылечу тебя от ревности – буду делать это у тебя на глазах, пока не привыкнешь.

– Я его буду душить, он будет сипеть, глаза выпучатся, он посинеет, и последний его взрыв будет в тебя.

Любовь к искусству

Почему тебе можно мальчика, а мне нельзя девочку?

– Потому что ты будешь делать это из удовольствия, а я из любви к искусству. И вообще, вечного сияния страсти я тебе не обещала.

Сантехник

Утонул сантехник. Говорили о печати смерти.

– Как странно! сантехник не умеет плавать.

Откуда это? – ласточки не совьют гнезда.

Нежные твари

«Ты во всём виноват! Ты, ты вытоптал цветочки моей души. Раньше меж ними порхали бабочки, пчёлы собирали нектар, и на красные, синие, оранжевые лепестки ложилась утренняя роса, и божьи твари выходили из лесу понюхать васильки, искупаться в росе и покакать. Теперь! Теперь что мы видим? – земля! выжженная земля! Помойка, смрад, ржавые консервные банки, завязанные узелком гондоны, гадкие слизняки, которых надо посыпать солью. Где цветные листья, где, спрашиваю тебя, листья травы, где нежные твари, выходящие на поляну из прекрасного леса, чтобы понюхать цветочки моей души?

И почему ты так далеко лежишь, может быть, я опять что-то не то сказала?»

– Ты не умеешь ни просить прощения, ни прощать.

– Прощать, – неуверенно, – умею.

Объявления

«Ты станешь прокладкой между мной и моей подружкой с пристёгнутым фаллоимитатором».

«Ищу мужчину для занятий сексом со мной, моей подругой и её собакой».

«Двуногий познакомится с двуногой».

«Посредникам и животным просьба не беспокоить».

Утешительное

«Ступай, ступай с богом, бедняжка, – сказал он, – зачем мне тебя обижать? Свет велик, в нём найдётся довольно места для тебя и для меня».

«Игрушка ничтожных случайностей, вот кто ты, Тристрам Шенди! И всегда таким будешь».

«Остальное же, мадам, не стоит того, чтобы ради него нагибаться».

Когда приехали, наступила весна.

Игра с котиком и колбаской

«Ты идёшь, как будто что-то случилось. Как котику даёшь колбаску на верёвке, а потом из него её вытаскиваешь… Я так играла в детстве. Если котик с тяжёлой судьбой, он во второй раз не ест. А если кошка наглая, глотает и глотает – а ты вытаскиваешь».

На вокзале

– Останься, если можешь.

Девушка в красных штанах

Средний и безымянный пальцы сложены вместе. Вышла из вагона, чтобы оставить за собой это наблюдение и уйти со сцены.

Ракета

– Как ты расстаёшься?

– Как ракета, которую подорвали.

Моцарт и управдом

Моцарт тоже родился по недосмотру. Моцарт родился, потому что управдом был пьян. Управдом был пьян, и родился Моцарт.

Фантомы

«Меня развратили, но не избаловали».

Лучше бы наоборот.

Оказалось, ещё и избаловали.

– Ну, давай сотрём мою память. Зачем ты тащишь сюда к нам в кровать сундуки с фантомами моего прошлого!

Утренний мир

Тонкая девушка выглядывает из-за плеча толстой, утренний мир.

Братец

Купил прозрачное синтетическое платье и бант, вымыл девочку в корыте и накормил. Одесская беспризорница, вышвырнул наутро, как куклу.

Совесть

Я не знаю имени ни одного олимпийского бога, которого бы мучила совесть. Здесь же, после художеств, обрезают крылышки. И ходишь, и болит.

Монголоидка

Монголоидка в электричке. Улыбка, как солнышко в Бостоне: то гроза, то снег.

Сентиментальное

Деревья были золотыми справа, клёны, нет, тополя, вышел, стали красными, и брандмауэр стал красным, и деревья справа.

Жизнь как жемчужная шутка Ватто.

На скамейке ножичком «Блядь».

Сон: сарайчики, подплываем к Нью-Йорку.

Завтрак: манная каша и два грейпфрута. Утреннее ошеломление тем, что меня не было раньше.

Ты похожа на лежащую ёлку – ах! вот и корешки.

Так не бывает! Когда так бывает, герой оказывается негодяем, а алые паруса – чёрными крысами.

«Тебя никто не будет любить внутри так, как я».

Расплавленная лень июльского городка, где сонная телега проезжает раз в полчаса, и камень Лэси горяч, как паперть, в трещинах которой прячутся ящерицы.

Тебя нужно долго отмачивать в счастье, чтобы всё хорошо. Может быть, когда-нибудь, в другой жизни. Но другой жизни нет. Есть, но в ней, кажется, не встречаются, а если встречаются, то не узнают друг друга.

– Неужели ты думаешь, что он так жесток?

– Нет, – и вдруг всё сложилось, и нет больше ревности к любовям и слизистым оболочкам.

Снился твой рот. Кровь шумными ударами бьёт в уши.

Я тебя убью, если ты не дашь мне разрисовать дом божьими коровками.

Ночной кошмар

«Они были в тёмных широких одеждах, большие, без лиц, били камнями, стоя за спиной, уже дырка, камень торчит в голове, а он стоял и смотрел на меня ужасными глазами».

Псевдоним

Госпожа с Шёлковым Горлом.

Самолет

Расшифровка переговоров экипажа самолёта, разбившегося в Иркутске. Последние слова командира: «Эх, пиздец».

Полотенце на вишне уже высохло

В шесть утра Вася, вытащив на тротуар крымской улицы баян и украденный в кафешантане пластмассовый столик, решает с приятелем проклятые вопросы. Васина закуска под красное вино: гнилое яблоко, рваный хлеб, непочатая головка чеснока.

Просыпайся, пора на море!

– Посмотрела в глаза действительности. Очень хочется плакать, – это способ безжизненной фразой сказать то, что уже не выговаривается.

Раннее утро в Киеве. Вымытый Крещатик, старуха и девочка, обе в лавровых венках с асимметрично приклеенными к лицам глазами. Старуха прошла мимо, девочка протянула ладонь, я положил монетку.

Одна латышка, мне десять лет, ей, может быть, 16, красные свежие щёки, толстые губы, которые я хотел поцеловать, влепиться в эту свежесть между её прохладных щёк, уезжая, написала записку: «Трагедия – изумительная вещь!»