В рассвет перед днём смерти…

© Константин Игнатов, 2020

ISBN 978-5-4493-3812-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

С благодарностями!

Здесь нет предисловия, избегая длинных речей, ибо по ходу чтения с ними придется встречаться нередко, хочется выразить сейчас благодарность людям, принявшим участие в этой книге на протяжении всего процесса ее создания. Спасибо родителям за свободу процесса. Киселевой Людмиле Ивановне, талантливому педагогу, человеку, без которого не было бы ни-че-го. Пономаревой Инне Анатольевне – за веру в меня и спонсорскую поддержку. Астахову Дмитрию за создание обложки. Валерии Добрицкой – прекрасному иллюстратору, работами которого Вы сможете наслаждаться в процессе чтения. Моим друзьям. Спасибо.

Часть 1

«Это абсурд, вранье:

череп, скелет, коса.

Смерть придет, у нее

будут твои глаза».

И. А. Бродский

Глава 1

Москва, старый давно покинутый людьми дом.

Осень. Вечер. Теплые лучи заходящего солнца нежно касаются запыленных витражных стекол, тоненькие светлые полосы осторожно проникают внутрь, оставляя после себя светлый след, ограничивающий протяженность наступающей темноты, кругом царит прозрачная дымка, а в воздухе пахнет сыростью и плесенью. Старое, давно заброшенное здание, еще не успевшее обветшать и потерять своей благородной красоты, восторженно воспринимает каждый пугливый шорох. Разбросанная по всем углам легкой рукой времени серебристая паутина тихонько раскачивается от легкого дуновения сонного ветерка, гуляющего сквозь зияющие пасти разбитых окон. Тихо. Огромные кудрявые колонны уставшей тенью нависают над свободным пространством, занимаемым лишь парой стульев да старым роялем, укрытым серой пеленой ненужности. Ни души. Забвение или нечто еще более ужасное – эпиграф данного места, застывший в вечном ожидании воздух и непокорная темнота, скованная запуганным светом, – неумолимые спутники.

Выстрел. Точно резкий удар, неожиданно откуда-то из глубины начал раздаваться отдаленный звук приближающихся шагов. Шли двое. Первым возмутителем благодатной тишины было существо красивое, хотя и довольно странное, его далекий силуэт имел чудные, ни на что не похожие очертания, тень его являлась как бы суммой тени людской и тени скорее даже кошачьей. Позади него следовала молодая красивая женщина, уверенно выстукивавшая каждый свой шаг. Эти двое шли медленно, не торопясь, ловя каждую секунду, и только их взгляды то живо скользили вдоль стен, а то, иногда пересекаясь, останавливались и замирали.

Ну что же, думаю, пора немного точнее описать каждого из них. То, что представилось нам странным существом был Демон – сущность мужского пола, не имеющая точных кодовых значений и характеристик. Он был хорош собой, складен, черты его привлекательного лица предательски выдавали в нем здравомыслие. Безусловно, стоит отметить две самые яркие его жемчужины: белоснежные, словно молодая лилия, распустившаяся под солнцем, зубы, и черные, как смоль, кудрявые волосы, являвшиеся серьезным предметом слабости для женщин. Тело его было стройно и гармонично, даже более – оно было идеально: широкие плечи, большие жилистые руки, ярко очерченные мышцы живота. Сам он был молод, его возраст был записан ровно в 236 лет, что совсем мало, по сравнению с другими особями, схожими ему… его можно было считать еще неоперившимся птенцом.

Что же до женщины, имя коей значилось как Смерть? Но нет… не подумайте, она не была костлява или уродлива, а даже наоборот, прекрасна и элегантна. На вид она была очень молода, со вкусом одета: линии ее платья то сходились, то снова расходились по ее изящному телу, описывая завораживающие соцветия форм. Нежное лицо ее, слегка прикрывавшееся светлыми волнистыми локонами, задумчиво выглядывало из-под черной «таблетки» с вуалью. Ее светло-розовые плечи заботливо покрывались темным платьем, сверху которого был накинут длинный бежевый плащ, и, естественно, ее образ заканчивался черными туфлями на высоких каблуках, что на ее хрупких ногах вечно казались на размер больше. Руки у Смерти были бледны и очень худы, одна из них занимала место ближнее к бедру, а другая держала бокал красного вина, едва тронутый алыми губами.

Смерть шла позади и постоянно оглядывалась по сторонам, как будто ища что-то, ее глаза живо бегали, а вернее – испуганно вращались.

– Ужас! Что это за место, зачем ты меня сюда привел?! – В сердцах воскликнула она, ее голос звучал низко, как будто даже со срывами – Мне трудно дышать, меня прямо всю выкручивает назад.

– Это Москва. Да. Москва. Так называют это страшное место люди, – ответил приглушенно Демон, его глаза засверкали нехорошим огоньком.

– Какой кошмар, что мне здесь делать?! Здесь проживают ужасные существа. Все уродливо, абсурдно, время ограничено пространством жизни, а моя роль нивелируется бестолковостью смысла! – Злостно выкрикнула она, а затем слегка прицокнув языком добавила, – отвратительные лица, позабывшие о неизбежности, не знающие любви и сострадания, в этом городе нет красивых душ, мне нечего здесь делать! – она приподняла бровь и уставила свои холодные глаза на Демона.

– Подожди… Я хотел тебе рассказать об одном… очень интересном человеке… Случайно наткнувшись вчера в архивах, я нашел его дело, и скажу тебе откровенно, более загадочного существа я не видывал никогда. Он молод, красив, талантлив где-то внутри, однако – незаметен, в принципе, я бы назвал его неприметным, а душу его – некрасивой, да и вообще, довольно похожей на многие другие, живущие в этом городе. Но этот человек другой. – Сейчас Демон наклонился к самому уху Смерти и тихо, будто опасаясь спугнуть несчастную тишину, прошептал, – Он никогда… ни разу в жизни не был влюблен.

– Он одинок? – холодно вопросила Смерть и голос ее дрогнул.

– О нет! У него есть жена, но он несчастен. За восемь лет их брака он ни разу не видел снов! – Демон отвел глаза в сторону и изобразил на своем лице легкую улыбку.

– Но как же он живет с ней?

– Удивительная душа, да и только, но ей нечего здесь больше делать, ее пора забрать, и за этим ты здесь, – едва слышно проговорил Демон так, что его некогда карие глаза превратились в холодные серые ледышки.

– Я устала, – отвернувшись и сделав хороший глоток вина, сказала Смерть, -всякий раз ты мне подсовываешь глупые, пустые дела, от них так и исходит навязчивый запах скуки, я же не прошу чего-то большего, я и так наказана на целую бесконечность и после, неужели ты можешь сыскать счастье в этой принудительной работе? Но я и так обречена на вечность, и знаешь, я как ни посмотрю на стрелки часов, так минутная все без пяти показывает, а в циферблате – твое отражение. Мне все времени не хватает, а порой просто – тебя, – тут лицо девушки расцвело, оно расплылось в умиленно-мечтательной улыбке.

– Отбыв здесь миллионы лет, ты так ничего и не поняла. Тебе нет никакого проку искать красивые души, они все равно не полюбят тебя так, как я, они ничтожны, убоги. И вообще, это не всем дано, не каждый к этому стремится, сколько требует к себе жертв, а не находя их, забывают всякое, таким нечего делать в мире, – он ненамного замолчал, а потом добавил, – ты должна это знать!

Дунул в форточку осенний ветер и принес с собой несколько пламенно-оранжевых опавших листочков.

– Ты ошибаешься, Демон, – надменно выговорила Смерть. – Люди тоже умеют любить, иначе, я не понимаю, любовь – это единственное, что осталось в их мнимой реальности, – Смерть сделала еще один глоток вина и отвернулась. По ее спине пробежала дрожь.

Демон взял ее за руку, и недолго думая, поцеловал ее.

– Ты же знаешь, – продолжил он, – я так люблю с тобой спорить, это кажется занятием нескучным. Хотя, мне скучно всегда и одновременно никогда. Играя в жизнь, я никогда по-настоящему ею и не жил. Так пускай, я поставлю свою свободу на кон и я согласен стать низшим из низших, презираемым из призираемых коль тот человек, – Демон выхватил откуда-то из воздуха толстую пачку пожелтевших, аккуратно завернутых бумаг и потряс ее, – полюбит тебя за 2376 часов, а коли нет – заберешь его душу и твое тело будет вечно принадлежать мне, – эти слова Демон сказал с особым торжеством.

– Свобода всегда была для меня спутницей любви, неотъемлемой частью, – воскликнула Смерть и губы ее посинели.

– Любящий либо принадлежит, либо обладает, третьего не дано.

Она посмотрела на него укоризненным взглядом.

– Хорошо, я согласна, но учти, что для меня получить признание мужчины – ровно в 3 луны.

Смерть громко рассмеялась, и это было слышно повсюду: трещали стекла и ныли стены, и в тоже время, неожиданно, клавиши рояля запрыгали и полилась уставшая музыка. Весь окружающий мир сузился до пространства зала.

Смерть гордо посмотрела вперед, тут же как будто завибрировал воздух, поднялось пространство и точно опустилось в потолок, откуда ни возьмись ровно посередине зала появилось старое обрамленное золотистой рамой зеркало в человеческий рост. Вся стеклянная поверхность была покрыта приличным слоем пыли, из-под которого выглядывала женщина в черном. Смерть взглянула на свое отражение, оно совершенно точно повторяло ее сейчас.

– Надо же, какое странное зеркало, – тихо произнесла она, – смотришь в него, а себя не видишь…

С этими словами она аккуратно дотронулась рукой до зеркальной поверхности и она, точно вода, пошла мелкой рябью, превратившись в упругую материю. Тут же отражение словно потеряло своего истинного хозяина, ожило, и сделав довольно удивленное лицо, постаралось побыстрее выбраться из тесноты рамки. Смерть подала отражению руку и вскоре ее двойник стоял с ней рядом, вытирая пыль со своего платья. И не было меж ними никакой разницы, за малым исключением, то существо, что еще недавно было скованно узами стекла, теперь спокойно стояло рядом со своей хозяйкой.

– А сейчас, – сказала она Демону, возьми меня за руку, я больше не желаю здесь находиться, я хочу снова затеряться где-то между третей и четвертой параллелями времени, мне нужен воздух, а здесь он мне противен…

И уже через несколько минут три черные фигуры растаяли в темноте, лишь звонкий женский смех продолжал эхом отзываться по разным углам.

Глава 2

День 1-ый.

Утро. Далеко-далеко, за окном, тихонечко начинает разгораться осенний солнечный свет, он слаб и неярок, да тоненькой розовой змейкой едва просачивается сквозь слегка приоткрытое окно. Нежная алая лента пробирается все дальше, захватывая в свои объятия все больше и больше пространства: начиная с запыленных серых гардин, заканчивая запачканным отпечатками худых пальцев зеркалом. Из темноты начинают вылезать силуэты мебели: вон, старый грязный шкаф с давно незакрывающейся дверцей неучтиво поприветствовал занимающийся день, далее, свои гротескные очертания начинает выказывать трюмо, за ним – небольшой письменный столик, с разбросанными по всей его площади бумагами, протертый кожаный диван, отшельнически стоящий в углу и неутомимо ждущий рассветного солнца, далее несколько неудобных стульев и одна кровать, вот, и вся обстановка. Может быть, Вы, мой читатель, упрекнете меня, что мой язык слишком скуден, а мой словарный запас слишком мал, чтобы описать что-то еще, возможно более интересное и занимательное, в этой маленькой комнатушечке, на что мог бы упасть цепкий взор наблюдательного писателя, но нет! Ничего увлекательного и любопытного здесь не было, единственное, что можно было бы еще отметить, что комната была отделана безвкусно, бедновато, единственная мебель, что имелась в запасе, была вся подпорченной, во многих местах деревянный паркет изрядно прогнил, а отсыревшая штукатурка сыпалась прямо на голову со всех четырех углов. Скудно и очень нелепо. Наверное, именно сейчас стоило бы и перейти к знакомству с объектом, возбудившем во мне столь неистовое любопытство, но перед этим мне бы хотелось рассказать об одной красивой вещи, что можно было наблюдать, стоя босиком на холодном полу у окна – это была вишня, вернее ее ветки, что гибкими ящерами пробирались сквозь свет дня и мрак ночи к вечному куполу неба. Весной, когда на улице стояла сырость, а под ногами текли ручейки грязного талого снега, эта вишня распускалась, подставляя свои молоденькие зеленые листочки лучам ласкового солнца, и именно в это время, наступала самая прекрасная пора жизни в квартире, когда во всей комнате стоял терпкий, сладкий запах распускающейся новой жизни, а сладкоголосые птицы прославляли на разные лады приходящую весну. А вот осенью, то есть сейчас, все было совсем по-другому: ржавые листья уставшим вальсом кружились по воздуху, а затем неугомонным ветром приносимые, залетали в комнату и застилали собой гнилые доски паркета и только несколько упавших сморщенных багровых ягод нарушали неповторимый узор желто-оранжевого ковра. И это было все.

Маленькая, убогая, старая комнатушечка и два спящих в ней человека – один на кровати, другой – укутанный шерстяным пледом – на диване. Тот, что спал на кровати, был мужчина, на вид, лет не более чем восемнадцати, он выглядел явно моложе своих лет, и этот факт порой доводил его до отчаяния, ведь ему было тридцать три года и его лицо не имело ни одной морщинки и ни одной складинки, но как и любой мальчишка, этот, любил придумывать себе стариковские приметы, которые должны были бы выдавать в нем либо могучий ум, либо постоянство душевных страданий. Однако, ничего этого на лице его не было, только лишь его карие глаза, слегка потускнели и его губы, имевшие от природы цвет слегка бледноватый, огрубели. На голове его не было ни одного седого волоска, но на ярком ослепительном солнце, его кудрявые золотистые волосы, могли отдавать в своей палитре белоснежным цветом, никак не сединой, которую при каком-нибудь случайном разговоре так любил подрисовывать себе он. Стан его был прям и величав, плечи широки, а руки мускулисты и вообще, это был вполне себе такой незамысловатый внешний образ, из индивидуальных черт можно было отметить разве что небольшое пятнышко в форме креста на левой руке, да глупую привычку его, а собственно, Волнянского Константина Германовича, именно так звали моего героя, носить старые слегка потрескавшиеся по углам «удачливые» очки.

Это был тот самый тип людей, что постоянно ищут эпатаж, им до удивительного рвения нужна драма, в любом из ее проявлений. Такие люди обычно говорят очень долго и вычурно, они не любят слушать собеседника и скорее будут сами производить эффект, чем болтать о чем-то непринужденном, так же они любят философствовать, без разницы о чем, главное – о вечном, не имеющем своего конца от природы. Да, бывало Волнянский вскинет руки вверх, потом найдет им достойную позу (где-то около нижних карманов брюк), расчешет свою челку назад и начнет долго и заунывно говорить, иногда делая ожидаемую паузу для проверки, было ли произведено нужное впечатление на слушателя, покорен ли он, и только потом речь его продолжалась, медленно и лениво превращаясь в длинную тираду.

Он ядовит, ни одно замечание, невольно попавшие в его сторону не будет пропущено мимо ушей, на любую колкость, обязательно, найдется достойный, затмивший собеседника в остроумии, ответ. Константин Германович сам дает повод для долгих споров, ведь спор – это его любимейшее жизненное развлечение, в котором герой моей повести себя может проявить как человек неплохо образованный и хорошо начитанный. Хотя, все выше перечисленное требует подпитки в глазах и ушах, Волнянский терпеть не может находиться в большом обществе людей, считая их всех по своему большинству существами примитивными и безликими, исходя из этих мыслей, Константин Германович предпочитает отдых в полном одиночестве и отдалении от всякого возможного «нежелательного». А самого себя, Константин Германович, считает человеком исключительным, созданным самим богом (ну или иной главенствующей материей) для высшей цели, при этом, в нем должны были проявляться чувства наиболее обостренные, а сам он должен был быть обречен на вечное страдание, ставя себя на одну линию со многими величайшими гениями.

Друзей он почти не имел, правда, стоит отметить одно исключение – «странный» Хьюго, это был молодой педант, с манерами ничем не лучшими Волнянского (наверное, именно поэтому они и сошлись), да и познакомились они довольно странно. Дело было одной, страшно снежной, зимой, когда долгим морозным вечером одна уважаемая пожилая дама решила устроить у себя дома теплый прием, уж не знаю какими судьбами (может и случайно), но туда был приглашен Константин Германович и вот, в тот момент, когда большая часть гостей ушла домой, а оставшиеся решились играть в карты, к герою моей повести подошел «странный» Хьюго и задал один из тех глупых вопрос, с которых люди не умеющие вести красиво диалог, начинают с вами пустую болтовню. Вот так, они и познакомились, хотя, настоящей дружбой их взаимоотношения ну никак не назовешь, ибо что один, что другой втайне не любят друг друга, несмотря на то, что выходя из дома, оба создают впечатление полностью противоположное.

Из всех форм различной высшей власти, он верил только в судьбу, мечтать не любил, однако одну мечту все же имел, что он хранил глубоко в душе – быть актером. Это было какое-то тайное детское желание, Константина всегда завораживали большой темный экран, иногда переливающийся бликами лиц актеров, медленное воспроизведение движений, такой неуловимый, будто сиюминутный момент наслаждения. Про эту мечту знал только Хьюго, и всякий раз, когда Волнянский вновь поднимал тему кино, тот всегда наклонял голову на бок, вскидывал правую бровь и спокойно отвечал: «Бойтесь желаний, они имеют свойство осуществляться!» И на этом, беседа на эту тему обычно прекращалась.

Раз уж я начал говорить о личной жизни, пожалуй, стоит продолжить эту линию… Собственно, Константин Германович никогда, повторяю, никогда не любил, его существо просто не способно выдержать этого напора чувств, что мы называем «любовью». До 25-ти лет он вообще, жил с одной лишь надеждой – поскорее бы заболеть какой-нибудь лихорадкой и незаметно для других отправиться в мир иной, но после очередного приема у врача и окончательного утверждения, того факта, что здоровье у Константина лучше любого из силачей, он задумался о появлении в своем доме женщины (ну ведь надо же будет с кем-то старость коротать) и нашел для себя девушку Аину. И тут парадокс, из тех многих, что готовы были отдаться Волнянскому, он выбирает самую неприметную, спокойную, совершенно, ему не схожую и не подходящую по характеру, но один ключевой фактор – с ней была стабильность и некая далекая надежда на спокойную жизнь. А ведь это была даже не влюбленность, а простая детская симпатия, на волне которой уже через неделю после первой встречи Константин Германович сделал Аине предложение, а еще через месяц, они поженились. Теперь, думаю, самое время рассказать о жене моего несчастного героя.

Аина Волнянская, урожденная Грановицкая, молодая женщина 35 лет от роду, довольно миловидная, но, увы, совсем не красивая: она слишком худа, даже можно сказать тоща, ее фигура похожа на правильный параллелограмм, ноги, правда, слегка кривоваты, да руки непропорционально малы, а ее лицо, единственное, что могло бы быть украшением такого женского тела очень блекло, вернее, оно имеет неестественный голубовато-серый оттенок, отдающий своей палитрой на какой-то серьезный диагноз. При этом, у Аины довольно красивые глаза, они большие и очень выразительные, особенно в них приятно смотреть на природе, окунаясь в лучи золотистого солнца, когда небесно-голубой оттенок неба сочетается с нежно бирюзовым отливом глаз. Нос мал, с горбинкой, а губки слегка пухлы, прибавьте к этому локоны каштанового цвета, упрямо падающие на неказистый лоб и вы получите тот самый образ жены Волнянского. Можно и про характер. Он очень мягок, сама она относится к тому типу людей, которые всегда и во всем будут кому-то подчиняться, им просто жизненно необходим вожак с факелом в руке. Аина никогда ничего не говорит поперек словам мужа, она готова слепо слушаться его повелениям, даже не беря в голову смысл своего действия. Она слишком робка для этого, это у нее с детства так. Аина однако не знала, как звали ее отца, она искала его, обращалась во все возможные службы, но все, словно сговорившись, выдавали ей разные заретушированные фотографии, подписанные самыми разными именами. По паспорту, конечно, она имела отчество, но оно ей так не шло, что даже произносить его вслух в сочетании с ее именем было большим оскорблением для нее лично, это отрицало бы ее, потому, тактично опустим данный факт. Эта женщина привыкла жить по принципу: «Ни больно, ни хорошо; ни грустно, ни смешно», она не желает иметь чувствительность, как данность, даже с удовольствием удалила бы себе все нервы, ей принципиально не нравиться, что-либо чувствовать, будто это что-то хорошее или плохое. Порой импульсивна, даже меланхолична, может действовать сгоряча, подчиняясь однако не порыву в эмоциях, а скорее растущему одинокому озверению.

Единственное, что ее всегда развлекало – это чтение чужих писем, у нее прямо страсть к этому была, а кроме этого, мало, что могло развеселить эту женщину. Бывает, в минуты всеобщего праздника, она ходит повесив нос или наоборот, смеется, когда другие плачут, стоит ли говорить, любила ли она?! Конечно же, нет! Единственным исключением можно считать ее паническую привязанность к мужу, любовь ли это? Вряд ли, но самый большой страх Аины – это потерять близкого, но лучше его вообще не приобретать! «Но как же она тогда вышла замуж?» – спросите Вы. А я отвечу. Она исходила из мысли, что это просто нужно, да и мама настояла… В общем, может случайно, а может так и было задумано кем-то или чем-то с выше, но восемь лет назад Константин и Аина сыграли свадьбу. Она была скучной для обоих, гостей было человек пятнадцать (половина из которых случайно присоединились с улицы, почуяв запах спиртного) и уже через два часа после начала, все празднество завершилась, а дальше наступила тоскливая и безысходно унылая жизнь, начавшаяся с первой брачной ночи, когда молодожены зачали ребенка, девочку, имя которой дали Алиса, что была с самых малых лет больна неизлечимым недугом, но она, и только она являлась истинной скрепой между мужем и женой. Волнянский любил Алису настоящей любовью отца, но не мог дать ей ни счастья, ни утешения, за что сильно корил себя, и конечно, всякий раз просыпаясь утром начинал свой день с мысли о ней, при чем мысли всегда имели характер печальный.

Однако, в ту самую первую ночь молодожёны заснули в разных углах комнаты, с тех пор, вместе они больше не спали, да и не было места, их постели были слишком малы для этого. Куда проще было чередовать сон на кровати друг с дружкой, и как мог бы заметить самый внимательный из моих читателей, сегодняшней ночью, очередь была за Константином Германовичем…

– Жена, – небрежно раздался сиплый голос из угла, что возле кровати, – А завтрак?

Надо так же сказать, что обращение в этой семье было тоже странным, ни муж, ни жена ни разу не обращались друг к другу по имени за последний год, отдавая тем самым дань уважения к статусу.

– Конечно, муж, – тут Аина приподнялась с дивана и медленно подошла к кровати, а затем села на уголочек и закинула голову к верху, так, что ее правая щека казалось немного румянее, попав под лучи восходящего солнца. – Только вот скажи, тебе совсем не хочется на море? – начала тихо она. – А мне ужасно да и Алисе было бы это полезно. Может съездим на юг, попьем хорошего вина, поговорим об искусстве, да просто в конце концов займемся той глупой ерундой, что занимаются люди в дни, свободные от обязанностей… Что скажешь?

Тут она слегка ожила и повернулась корпусом прямо к Волнянскому. Ее огромные глаза, казалось, именно сейчас стали еще больше.

– Ну ты же знаешь, у нас совсем нет денег до этого! – неожиданно рассердившись на супругу, и нарочито приподняв правую бровь, воскликнул Константин Германович.

Дело было плохо. Волнянский давно начал чувствовать, что окружающие его дико раздражают, эта была некая его внутренняя тенденция к протесту, даже скорее против своего же существа, а вот то, что подобное чувство в нем начинает вызывать его жена, а незадолго до этого – ее сестра, хитрая Фанни, было в новинку. Но, следуя его же личной логике о том, что за всеми его действиями стоит рука Провидения или чего свыше, вмешиваться или хотя бы давать отпор этому новому чувству Константин Германович не собирался.

– Но… Но… – начала заикаться Аина, у нее всегда такое бывает перед плачем, и вот опять… – Но я же копила, копила целых три года на путешествия, мы же в свадебное тогда так и не поехали, у меня достаточно денег, немного, но достаточно, – уже с крупными каплями слез на щеках разразилась она.

– Все – вопрос решен, – сухо ответил Константин.

Повисла мучительная пауза, лишь только муха, безбожно бьющаяся в окно, нарушала установившуюся робкую тишину. Ужасное чувство. Как зной перед громом, неизбежное становится намного дальше в понимании, чем мнимый шанс на спасение.

– Скажи, ты меня любишь? – с полными слез глазами спросила Аина, к сожалению, заведомо зная ответ на свой дурацкий вопрос.

– Нет, – прозвучал ясный ответ, в голосе Константина чувствовалась непоколебимая уверенность, а затем, перевернувшись на другой бок, Константин Германович уткнулся носом в обшарпанную стену. – Ты же знаешь, я не способен тебя любить, – продолжал он, – У меня нет сердца и я, слава богу, этого не скрываю, я привязан к тебе, если хочешь, называй это любовью, но это не то, что ты ожидаешь, мне нужна жертвенность, а тебе спокойствие, я хочу риска, а ты стабильности, мы разные люди и я рад этому.

Он помолчал недолго, а потом сухо добавил, – искренне.

Вновь была пауза. Послышалось легкое всхлипывание носом, он страдал, конечно, страдал. Эта боль мучила его с детства, в то время, когда другие дети ловко бегали друг за другом и вели разговоры только о романтике и любви, Волнянский всегда был в стороне, ему это было чуждо, это была огромная волна переживаний, которая порой выливалась в дикий одинокий вой. Вот именно такой зверь-одиночка.

– Я пойду готовить завтрак, – тихо произнесла Аина, а потом укоризненно добавила, – Муж…

Константин Германович не стал отвечать, он лишь встал с кровати, поминутно вытирая платком свой нос, и подошел к письменному столу, среди груды бумаг которого завалялась случайная ветхая книга (какого автора я уже и не помню, может Шиллера, а может и Байрона). Да, еще одной удивительной пристрастью Волнянского было, как ни странно, чтение, это было то, что он любил больше всего в жизни. Он считал книги своими союзниками, а сам процесс – одним из последних оставшихся интересных занятий в этой наполненной скукой реальности, все остальное было нудно и просчитано, однако, и даже в столь, как казалось бы, безобидном увлечении, Волнянский находил причуду: он читал книги только о любви, где учился быть симпатичным, милым и довольно привлекательным для женщин, как я уже говорил, производить эффект – было одно из любимейших занятий Константина Германовича. Он любил играть с душами и ничего не мог с собой поделать, он видел упоительное наслаждение в обладании влюбленных взглядов, ему казалось довольно забавным смотреть на влюбленную в него женщину (и такие находились, несмотря на его семейное положение) свысока. Он сравнивал ее с едва распустившейся орхидеей, чей терпкий аромат, тянущийся к вечным лучам солнца, имеет смысл лишь первые несколько дней, а затем цветок высыхает, но период его расцвета навсегда остается в памяти человека. Волнянский просто обожал срывать орхидеи, он их не коллекционировал и не собирал в гербарии, он сначала долго с ними забавлялся, а затем, надышавшись ими досыта, безбрежно выкидывал на лютый мороз, где не было ни любви, ни страсти. Кстати, последнее чувство, Константин Германович не признавал вообще, по его мнению, это есть безумство, поджигаемое огнем обстоятельств и жаждой власти над человеком, над его совестью и сознанием. Но, гордость, как состояние, Волнянскому было вполне симпатично, он видел ее верховенствующей над всеми человеческими желаниями, ведь именно гордость порождает ненависть и злость, доброту и щедрость, да даже вопрос дружбы и вражды тоже решает гордость. Константин Германович свято не верил в дружбу, он полагал, что она строится лишь на интересах одной стороны, в то время как другая исподтишка пытается атаковать, да и вообще, любых лишних контактов с людьми, Волнянский избегал, ему куда было приятнее сесть в комнате одному и под видом прочтения умной книги поговорить по факту с самим собой…

Завтрак был готов и давно стоял на кухонном столе, тихонько ожидая своего губителя, но он не пришел. После неприятного разговора с женой, да еще и вновь возникшего чувства отвращения к ней, Константин Германович осторожно натянул на себя серые штаны, одел помятый твидовый пиджак, сверху черное пальто, собрал свой старенький чемодан, накинул на голову шляпу и бесшумно покинул свою квартиру. До начала рабочего дня оставалось еще два часа, но находиться дома не было никаких сил! А что там делать? Опять заставлять себя смотреть на больную дочь, спящую неспокойным сном на кухне, или вновь глазеть на выходки ненормальной жены? Нет! Иногда требовался отдых и время для уединения, это конечно не было счастьем, а только дальним отголоском на него, но и это было хоть что-то.

Было очень рано и холодно, оттого, сильный осенний ветер, рьяно дующий с севера, пробирал до самых костей. Вдруг, стремительно горизонт начал темнеть, черная туча, неумолимо поедая остатки светлого неба и солнца, начала стягивать пустующий просвет. Стало страшно. Все вокруг сделалось маленьким и незначимым, а потом стало тихо, очень тихо, но это только на миг. Раздался дикий гром, своим неистовым рычанием разорвавший небо, а далее, за ним, ослепительная молния пронзила облака где-то неподалеку, и пошел сильный дождь. Его капли были крупными и теплыми, как парное молоко, они безжалостно падали сверху, словно купая сонный город в горячей ванне. У Константина Германовича не было с собой зонта, да уже он был бы и не к чему: все кожаное пальто промокло, так что даже пиджак хлюпал своими тканями от сырости, шляпа стала бесформенной половой тряпкой, а серые брюки разом превратились в мешковатые затеи. Волнянский шел один, на тротуаре никого не было, а редкие машины, отдававшие свой холодный свет фар, молча проезжали мимо. Вдруг, откуда ни возьмись, прямо возле дороги, появилась черная фигура, она появилась из бездны и Волнянский готов был поклясться, что ее там минуту назад не было. Совершенно точно, улица явно пустовала. Сквозь образовавшуюся туманную пелену падающих капель Волнянский смог разглядеть, что это была женщина.