Buch lesen: «Принц и Нищин»
ПРОЛОГ: РОЖДЕНИЕ ПРИНЦА И РОЖДЕНИЕ НИЩИНА
Это было в самый разгар эпохи, в исторических документах, да и в быту тоже, именуемой застоем; если, конечно, слово «разгар» вообще приемлемо для времени, когда даже пламя свечей колебалось согласно изречению «экономика должна быть экономной», то есть по усеченному тарифу. Да и со свечами – в особенности относящимися к области проктологии – был большой дефицит.
В один осенний день, когда деревья уже одевались в предусмотренный линией партии желто-зеленый форменный наряд, в большом советском городе в бедной семье родился мальчик, который был ей совсем не нужен. Хотя бы потому, что зарплата главы семьи, сантехника низшей категории Григория Нищина, всеми соседями и участковым милиционером Савиным именуемого не иначе как «Гриха-выпивоха», не могла прокормить пять голодных ртов и явно не была готова к секвестированию в пользу шестого рта. Подруга жизни гражданина Гришки, Нищина Дарья Петровна, разродилась своим шестым отпрыском прямо по месту трудовой деятельности, благо она занимала завидный пост уборщицы в роддоме.
Дарья Петровна, плодившаяся, как крольчиха, благо слово «контрацепция» не могла даже выговорить, не то что применить на практике, немедленно вознамерилась отдать своего очередного отпрыска в детдом. И ведь отдала бы, если бы не вмешался ее почтенный батюшка, лысый придурковатый старик неопределенного возраста, носивший звучную фамилию Воронцов и, в связи с этим примечательным обстоятельством, в период запоев или изнуряющей летней жары утверждавший, что он потомок графского рода. Дедушка, конечно, был не граф, а всего-навсего отставной майор танковых войск, контуженный под Прагой и с тех пор немного неадекватный в своем мироощущении. Но это именно ему, почтенному «графу» Воронцову, новорожденный Сережа Нищин был обязан тем, что его не отдали в казенный спецприемник, где стабильно взращивали кадры для исправительно-трудовых колоний.
Старик Воронцов взял внука на воспитание и даже уменьшил дозы спиртного, принимаемые в пределах его огромной пустой квартиры. Нет, дедушка Воронцов не стал меньше пить, просто он выгнал свою сожительницу-алкоголичку, похожую на жабу толстую бабенцию с землистого цвета бородавчатым лицом и рубенсовским бюстом до пупка.
…В тот же самый день, когда родился Сережа Нищин, впрочем, в свидетельстве о рождении записанный под куда более благородной фамилией Воронцов, в том же большом городе родился еще один мальчик, появления на свет которого ждала вся его большая и влиятельная семья. Папой мальчика был молодой директор крупного завода, женатый на младшей сестре второго секретаря местного горкома КПСС. С самого рождения мальчика Андрюшу окружили заботой и роскошью, а его дедушка, народный артист СССР, известный театральный деятель, заказал своим друзьям из руководства Союза композиторов песню, посвященную рождению долгожданного внука.
Прошло много лет. Точнее шестнадцать с небольшим. Давно исчез и СССР, и партия ума чести и совести эпохи, да и самая эпоха канула в прошлое. Но ничего не изменилось для мальчиков, родившихся в один и тот же осенний день: Сережа по-прежнему жил у дедушки в голой прогорклой квартире, Андрюша по-прежнему глодал скуку, как арбузную корку, в шикарных апартаментах то своего отца, из директора завода превратившегося в руководителя громадной компании, то дяди, бывшего секретаря горкома, прыгнувшего и того выше: он стал олигархом, то бишь одним из тех толстосумов, к рукам которых, как нити к пальцам кукловодов в детском театре, стекаются судьбы всей России.
Как ни странно, они окончили школу в один день. Сережа закончил одиннадцатый класс обыкновенной школы, да и то родственнички были против того, чтобы парень становился таким ученым. Они хотели, чтобы он в крайнем случае наскоро добил девятилетку и шел работать, а не валял дурака, изучая Толстого, интегралы, законы Менделя, всяческие Альфы Центавра, Do you speak English и тому подобных Гоголей. Сережа закончил школу и параллельно прозанимался плаванием семь лет только благодаря тому, что не слушал ругань время от времени заявляющегося к деду папаши-Гриши и начисто игнорировал гнусавые прогнозы мамаши насчет того, что «чать, не хотит работать, так значица – в тюрягу попадеть».
Андрюша завершил обучение в элитном московском колледже, в котором он учился опять же вопреки воле отца. Но не потому, что тот, подобно родителю Сережи Нищина, настаивал на открытии трудовой биографии сына, вовсе нет! – просто отец Андрея некоторое время хотел отдать того в элитное частное учебное заведение в Англии. После неспешной беседы на семейном совете было вынесено решение: дедушка, народный артист СССР, «поступит» Андрея во ВГИК, благо у мальчика всегда пробивалась творческая жилка.
Так и поступили. Состоялся семейный совет и у Нищиных с дедушкой Воронцовым. Глава семьи, то есть унитазных дел мастер Гришка, к счастью для сына, не вымолвил на этом совете ни одного слова, благо был вусмерть пьян и сподобился только на клокочущее бормотание, которое издает престарелый унитазный бачок, смонтированный еще в честь взятия Берлина. Говорила преимущественно мать, предлагавшая отдать сына по торговой части; выражалось это следующим замечательным образом:
– Ну чаво ж ему, лихоманка тя забери… вона, у Машки Полудрищенки, ейный Ванька как пошел в фирму, так и, статься, таперь крутой. Ванька-то, от, может, на нашей Аньке жениццы. Ты, папаша, с ним не манежься, – повернулась она к дедушке Воронцову, который пятьдесят лет назад имел несчастье произвести на свет такую дочь, – поглянь-ко, здоровый лоб какой вымахал! Пусть идет работаит-от!
– Я в университет хочу, – угрюмо сказал Сережа, – я готовился.
Папаша Гришка булькнул и завалился на спину на подлокотник дивана, пуская пузыри. Дарья Петровна глянула на своего благоверного, в сердцах плюнула на ковер и скверно выругалась; а дедушка Воронцов сказал, обращаясь определенно к дочери:
– У меня пенсия майорская. Проживем. Пусть мальчишка учится, если хочет. Он еще и спортом занимается. Не то что вы – алкаши. А торгашей этих я насмотрелся. Нечего ему там делать. Он все с Аликом Мыскиным общается, а Алик Мыскин парень хороший, не то что та тлешь, которая к твоим шалавам-дочкам таскается, Дашка. Отморозь приблудная.
Дарья Петровна разразилась взрывом матерных ругательств, адресованных преимущественно дедушке Воронцову, в коих прямо указывалось на то, что дедушка выжил из ума, что его посещают сенильные, то есть старческие, психозы, и что не за горами болезнь Альцгеймера, при которой майор в отставке явно долго не заживется в здравом уме и твердой памяти. Дед и внук поспешили ретироваться.
…В один и тот же жаркий летний день 1997 года Сережа Воронцов и Андрей Вишневский были зачислены: Сергей – на только что открывшийся при местном университете журфак, то есть факультет журналистики; Вишневский – на первый курс отделения режиссуры ВГИКа. Странным образом так совпало, что оба этих шестнадцатилетних мальчика, родившихся в таких разных семьях и так по-разному вступивших в мир, были разительно похожи друг на друга и имели сходные наклонности, и лишь возможности для реализации этой творческих наклонностей были сильно различны.
Впрочем, судьба, параллельно ткавшая нити этих двух судеб, позаботилась еще об одном совпадении. Проучившись в университете чуть менее двух лет, Сережа Воронцов был исключен за какой-то нелепый скандал вместе со своим лучшим другом и однокурсником Аликом Мыскиным.
В то же самое время Андрей Вишневский бросил учебу и подался в шоу-бизнес.
Деньги папы-магната и дяди-олигарха стали решающим фактором того, что уже через пару месяцев Андрей Вишневский, принявший звучный псевдоним Аскольд, попал во все престижные хит-парады и затерзал своими композициями все FM-станции и музыкальные телеканалы. У Аскольда в самом деле были неоспоримые вокальные данные и завидная артистичность.
В то же самое время нисколько не менее артистичный Сережа Воронцов проходил медкомиссию в областном военкомате. Исключение из университета стало для него роковым: его призвали в ряды обожаемых вооруженных сил. Сергей синел свежевыбритой макушкой, старательно открывал рот и называл буквы в кабинете окулиста. Соотнесшись с тем обстоятельством, что у симпатичного плечистого мальчика Сережи, попавшего в сети военкомата, было звание кандидата в мастера спорта по плаванию, его традиционно зачислили в десант.
В мае 1999 года он отправился на прохождение действительной военной службы в Приволжский военный округ. Прослужив год и три месяца, Сергей Воронцов был признан вполне годным для опасной миссии: нейтрализации бандитских отрядов ваххабитов под водительством Басаева и Хаттаба, вторгшихся в Дагестан в августе двухтысячного года.
В сентябре он уже воевал. С ним был и Мыскин.
В то же самое время избалованный деньгами и известностью Аскольд купил себе в смехотворном учреждении – Дворянском собрании России – титул князя. Поступок эксцентричного мегастара был принят вполне адекватно: эстрада давно уже подалась во дворянство, как некий мещанин у Мольера, и сияла баронскими коронами и графскими вензелями. А позвольте спросить, чем плохо звучит: князь Вишневский? Особенно если произносить на старомосковский манер, величаво и чуть нараспев, вот так, князь Вишневско-ой. Впрочем, Андрей предпочел перевести свой свежевыпеченный титул на французский язык и называться prince. Принц.
Аристократическо-лингвистические изыски Аскольда велись параллельно боевым действиям федеральных сил в Чечне, в которых участвовал и Сергей Нищин-Воронцов…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. «РОКИРОВОЧКА»
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПОЛЕТ С МОСТА, ИЛИ ЖАРКОЕ ЛЕТО 2001 ГОДА
* * *
Сережа сидел на лавочке и пил пиво. Надо сказать, у него были все основания вот так сидеть на лавочке и сонно, мутно, неспеша, по глоточку отправлять в себя приятно холодную янтарную жидкость. К тому располагал и Сережин статус ничегонеделания, и погода, спеленавшая неподвижный воздух дымным маревом такой кошмарной жары, что, казалось бы, даже солнце расслабленно повисло в безупречно синем небе, забыв о том, что ему следует старательно пролагать дорогу на запад, к закату. Из палисадника выглянул тощий кот и тут же свалился в пыль так, словно в него угодили кирпичом: коту явно было жарко. Сергей смахнул со лба пот. Пиво беспощадно заканчивалось, а продолжения пивного банкета не предвиделось из финансовых соображений: у Сережи кончились деньги. Он допил пиво и с остервенением швырнул бутылку в палисадник, откуда незамедлительно послышалась возня и хриплый клекот, исторгнутый чьей-то беззубой пастью:
– Куда тащищь, штарая шука? Бутылек я уже жду… а ну, пшла отседова!
Сережа тяжело вздохнул. Ничего не поделаешь: конкуренция, она и в палисаднике конкуренция. В этот сомнительный момент его личной биографии из плывущего жаркого марева соткался и приблизился к Воронцову высокий тощий парень с всклокоченными и явно крашеными светлыми волосами. В руках он держал сумку, в которой что-то зажигательно позвякивало.
– Залипаешь, Нищин? – спросил длинный, энергично тыкаясь тощим задом в скамейку, на которой сидел Сережа. – А что такой мутный?
– Жарко, Алик, – сказал Сергей, не глядя на Мыскина.
– У тебя пиво, что ли?
– Ну, не кока-кола же! – даже обиделся тот. – Вот, держи, Серега.
– Спасибо, Иваныч.
Алик Иваныч Мыскин открыл пиво зубами и, наскоро залив в глотку половину содержимого бутылки, хитро посмотрел на Сережу левым глазом. Особую таинственность и без того плутоватой физии Мыскина придавало врожденное расходящееся косоглазие.
– Скучно? – спросил он.
Вопрос был поставлен ребром и требовал от Воронцова немедленного ответа. Ответ было несложно угадать:
– Скучно.
– Есть одно дело, – хитро сказал Алик. – В общем, я машину купил.
Опасно скользкое пиво, явно недавно извлеченное из холодильника и в связи с этим запотевшее от холода, выпрыгнуло из руки Сережи и ткнулось донышком в асфальт. Посыпался вялый стеклянный звон, и во все стороны прыгнули пенные струйки. Из палисадника за спиной Воронцова шепеляво посетовали на неаккуратность обращения с ценной стеклянной тарой, но Сергей не слышал этого. Он уставился на Мыскина, широко раскрыв светло-серые, с желтинкой у самых зрачков, глаза и проговорил:
– Ты? Машину? Купил?
Воронцову было отчего удивляться. С момента демобилизации из армии в марте этого города прошло больше двух месяцев, а ни Сережа, ни Алик до сих пор не могли себе внятно представить, чем же, собственно, им заниматься на «гражданке». Соответственно они ничего и не делали, а их карманные расходы, уходящие преимущественно на спиртное, слагались из огарков пенсии старого дедушки Воронцова да из денег, выклянченных у родителей Мыскина, людей довольно состоятельных и в последние полтора года сумевших раскрутить свой небольшой, но дававший отдачу бизнес. Впрочем, безделья своего сына Александра, вернувшегося из армии, они не одобряли и явно не могли презентовать ему автомобиль.
Отсюда и удивление Сережи.
– Откуда бабло-то взял? – после некоторой паузы снова спросил Воронцов.
Алик Мыскин не спешил отвечать. Он открыл еще одну бутылку и протянул Сереже взамен разбитой, явно наслаждаясь замешательством друга.
– Да у мужика купили. В складчину. У Светки, девчонки моей, было триста, да я еще полштуки добавил.
– За восемьсот рублей? Да что же там за одр-то купили?!
– «Запор». А что? На ходу, да и ладно. А то и на дачу не на чем съездить, а родичи мне свой «Опель» гребаный ни за что не скинут, сколько бы я не гнусил.
Сергей с живостью вскочил:
– А ну-ка пойдем посмотрим. Где он?
– А так, в гаражах. Там сейчас Светка сидит. Химичит что-то там. Автовладелица…
Огненно-желтый «Запор» в самом деле был куплен Мыскиным и Светой за восемьсот рублей, и у счастливых автовладельцев остались деньги, чтобы благополучно обмыть покупку. За этим, разумеется, не заржавело. Сабантуй состоялся в квартире Мыскина, чьи родители уехали на дачу к друзьям. Из окна кухни открывался замечательный вид на мирно стоящего у подъезда монстра «незалежнiва» украинского автомобилестроения.
– А почему он желтый? – на исходе второго часа вечеринки и четвертого часа пополудни спросила Света.
– То… есть? – не понял Алик Иваныч. – Ну и что – желтый?
– Все «запоры», которые я видела, были почему-то желтого цвета.
– А какого надо?
– Ну не знаю… придумаем.
– А давайте сделаем из него кабриолет, – предложил Сережа Воронцов, задумчиво раскачиваясь на стуле и смотря через тощее плечо Мыскина.
– Чевво-о?
– Кабриолет, – повторил тот. – Возьмем и спилим верх, и получится у нас нечто вроде «шевроле» на хохляцкий манер. А потом покрасим в ярко-красный цвет, поставим «пионеровские» колонки и поедем на дачу или на турбазу.
– Ты что, серьезно? – засмеялась Света. – Кабриолет?
– Алик, вот что… у тебя есть краска? – уточнил Воронцов.
– У меня даже «болгарка» есть, чтобы, значит, этот верх спиливать. Но я не подпишусь это делать… это разве что ты сам.
– Да легко!
Дело не стали откладывать в долгий ящик. Немедленно спустились вниз и открыли находящийся здесь же, во дворе, кирпичный гараж, в котором располагался купленный совсем недавно родителями Алика «Опель». Отец Мыскина, зная о деструктивных способностях сына, строго-настрого запретил тому даже приближаться к машине ближе чем на пять метров.
«Опель» трогать не стали, а просто вынесли распылитель для лакокрасочных автомобильных покрытий – так пышно поименовал его Воронцов – и «болгарку». Для лиц, слабо разбирающихся в пролетарском инструментарии, – это такой инструмент с крутящимся абразивным кругом, который традиционно используют для резки изделий из металла. Хорошо режет, между прочим.
– Подгони-ка сюда этот… – Сережа сделал в воздухе неопределенный, но довольно-таки пренебрежительный пасс левой рукой, а правой взял «болгарку», – ваш драндулет…«Запор», вощем. Щас мы его будем расчленять.
– Только ты не очень-то, Нищин, – с некоторым беспокойством проговорил Алик Иваныч, глядя на решительное лицо Сергея. – Это тебе не дрова.
– Хуже… металлолом.
– Это чем же хуже? – почти обиделась Света.
– Пилится хуже.
Уродовать легко. И это лишний раз подтвердил Воронцов, за считанные минуты разделавший плюгавую незалежную «иномарку» так, как мясник-виртуоз разделывает свиную тушу. Только, пожалуй, свинья стоит подороже. «Запорожец» мигом лишился крыши и стоек, на которых последняя, собственно, и держалась. Уже ненужные боковые стекла забросили в близлежащие заросли лопухов, откуда высовывалось любопытствующее физиомордие вечно пьяного дворника Малинкина по прозвищу Мефтахудын.
– Кабриолет! – восхищенно воскликнул Мыскин.
– Тоже мне «Антилопа гну»… ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству… – ворчливо пробубнил Сережа Воронцов, готовя к работе распылитель. – Значит, ярко-красный будет?
Работа шла не более двух часов. К шести часам вечера все было кончено, т. е. конечно, закончено.
«Запорожец» преобразился. Теперь он походил не столько на канонического участника всех анекдотных аварий, сколько на морганатическую помесь вожделенного кабриолета «Шевроле», о котором прямо-таки с гайдаровским причмокиванием говорил Мыскин, и строительной тачки для перевозки бетона и щебня, каковые функционировали еще на новостройках раннебрежневского периода. При этом он был смачно выкрашен в пионерский цвет всех времен и народов, т. е. ярко-красный с ядовито-малиновым отливом, и оборудован бесхозной аудиосистемой, которую недавно купил Воронцов за сто пятьдесят рублей у какого-то алкаша. Система была «Pioneer» овская и соответственно стоила по меньшей мере в двадцать раз дороже уплаченных горе-продавцу денег: вероятно, отважный синемор свинтил ее из какой-нибудь иномарки как средство от похмельного синдрома.
Правда, у радикально красной прокоммунистической тональности преобразившегося «Запорожца» было одно существенное «но». Виновником этого «но» был все тот же Мыскин, который путался под ногами у красившего машину Сергея и активно снабжал того общественно полезными советами. А под конец выудил откуда-то кисточку и начал помогать Сереже, который, по его мнению, работал слишком уж медленно.
Правда, кисточка была измазана в чем-то черном, и под Аликовой блудливой десницей на поверхности левого крыла расплылось огромное черное пятно, которое при ближайшем рассмотрении оказалось такой же автомобильной краской.
Только, как уже упоминалось, не красной, а черной. Мыскина прокляли и отогнали от машины, но было уже поздно. Черное пятно позора оказалось несмываемым. И тогда сам виновник этого казуса предложил нанести такие же пятна по всей поверхности автомобиля.
– Будет как божья коровка, – радостно заключил он. – Такая типа…
– А что, не так уж плохо! – заявил Сережа Воронцов. – Чего уж тут, значит! Нужно мыслить творчески, дорогой мой Александр Иваныч.
И он бодро ляпнул отобранной у Мыскина черной кисточкой по задней двери и багажнику «запора». Переоборудовав машину таким образом, компания едва утерпела до того времени, когда краска более или менее просохнет. Разумеется, времени даром никто не терял, и поэтому к девяти вечера, когда «Запорожец» был признан вполне кондиционным средством передвижения, все находились уже в состоянии, как говорится, тотального пьянственного недоумения.
Особенно усердствовали молодые люди (Света все-таки поддержала пресловутую слабость своего пола и выпила всего десять бутылок крепкого пива). Скорбный же на ногах и разошедшийся Сережа Воронцов торжественно поклялся, что немедленно едет кататься по аллеям находящегося совсем неподалеку городского парка. А Алик присовокупил, что следует проехаться и по мостикам этого замечательного ЦПКиО, носящего имя – ну, разумеется – М. Горького, чтобы, значится, проверить все ходовые стати новообретенного железного коня.
Сказано – сделано. Никто не стал мешать разошедшимся автолюбителям в их опасном начинании. Во всяком случае, не Света, которой замечательно остроумная и занимательная идея приятелей пришлась совершенно по вкусу.
Сборы и спуск во двор, к гаражу, возле которого находился «кабриолет», заняли еще полчаса. И хорошо, что не больше, потому что в машине уже удобно устроилась какая-то темная личность и приноравливалась снять неблагоразумно оставленную под открытым небом аудиосистему.
После двух внушительных пинков Воронцова и угрожающего вопля Мыскина подозрительная особа ретировалась, оставив после себя душераздирающий шлейф дешевого сивушного пойла.
– Оо-от мразь!! – проверещал Сережа, прыгая на переднее сиденье.
– Ты куда? – подозрительно спросил его Мыскин, а потом бесцеремонно вытолкнул с водительского места. – Я!! Моя машина.
– А мусора? – вдруг весьма кстати обронил Сережа. – Если ластанут… в-в-в… что скажем? Они ж как черти из табакерки.
Риторичность данного вопроса предполагала полное отсутствие реакции на него. Если не считать реакцией нечленораздельное мычание Алика, который никак не мог найти руля, а вместо этого шарил руками то по лобовому стеклу, то по голове и прочим частям тела скоропостижно задремавшей позади него Светы, то по собственным ботинкам, перемазанным в какой-то грязи. Непонятно, откуда эта грязь взялась, если последний дождь был в начале прошлой недели.
Наконец «движок» запыхтел, заурчал, захрипел, по обкорнанному металлическому телу машины пробежали конвульсии, больше похожие на предсмертную агонию или последствия четырехбалльного землетрясения, и «Запор», проскрежетав днищем по груде щебня перед соседним гаражом, двинулся в свой авантюристичный и недалекий, как показало ближайшее будущее, – путь.
Сережа Воронцов нажал кнопку «Play», и из колонок вырвался упругий агрессивный звук «Red hot chili pepрers».
Приткнувшаяся головой к сиденью Света подпрыгнула на своем месте и схватилась руками за уши. Вечерний вояж начался.
* * *
Им несказанно повезло.
Одно то обстоятельство, что грохочущий на все близлежащие кварталы «Запорожец» вообще доехал до находящегося в пятистах метрах от дома Воронцова и Мыскина городского парка, было маленьким чудом. Проехал мимо патруля ГИБДД, мимо патрульной машины ППС, по синусоиде, сильно напоминающей траекторию передвижения кардинально нетрезвого человека. Да и вообще – доехал.
Возле одного из входов в парк находилось летнее кафе, почти под завязку забитое посетителями. Мыскинское суперавто, периодически испуская жирные клубы дыма, чавкая и рыгая, ворвалось на автостоянку близ него, едва не вписавшись в крыло грязноватой темно-серой «бэмвэшки» потрепанного ветеранского вида. Клиентура кафе замерла, а спустя несколько секунд напряженного, как бык-производитель при исполнении, созерцания впала в истерический хохот. Особенно смеялся крайний столик, уставленный пивными бутылками и утыканный пьяными мелкоуголовными харями. К счастью, Алик с внушительного тычка Сережи понял, что останавливаться и выяснять отношения с возмутительным столиком чревато значительным ущербом для здоровья. Поэтому он прошкандылял мимо, да так удачно, что зацепил стул, на котором сидел один из весельчаков, и тот – разумеется, упомянутый весельчак, а не стул, – с воем ухнул на землю.
– А, уррроды!! – торжествующе завопил Сережа, привставая на своем месте. – Газуй, Алик!!!
– А-а-а!!
«Запорожец» с треском продрался через кусты и на полном ходу выкатил на аллею, в конце которой виднелся небольшой, метров десять длиной и примерно три шириной, каменный мост, переброшенный через безнадежно протухший и обмельчавший ручей. В другом же конце аллеи Сережа увидел двух грозного вида лиц в милицейской форме, полным ходом спешащих к нарушителям общественного спокойствия.
– А вот этого не надо… – пробормотал Воронцов, отчего-то шаря по карманам. – Пора соскакивать, Алик.
– М-менты?
– А ты кого надеялся здесь встретить… ым-м-м… архиепископа? – в духе Джона Сильвера проскрежетал Воронцов и басовито икнул, потому что на одной из колдобин рахитичное тельце «Запора» тряхнуло так, что чуть не вышибло дух и из его изношенных внутренностей, и из его незадачливых седоков.
– Былля-а-а!..
«Запор» проехал по аллее и бодро взлетел на мост. Если бы его рулевое управление не так очевидно дышало на ладан или Алик Мыскин был хотя бы не так пьян, то все бы обошлось.
Но так…
…в самый ответственный момент «кабриолет» снова подлетел на очередной кочке, руль заклинило, и автоодр, затрещав на какой-то головокружительно высокой ноте, от которой бы не отреклись лучшие теноры Ла Скала и Большого, врезался в перила с левой стороны моста и, легко круша податливый обветшалый камень, спланировал в неподвижную темную воду в двух метрах под ним.
Шлейф пепельно-белых в подступивших сумерках брызг вырос над захлебнувшимся собственной песней и водной стихией горе-кабриолетом, и в следующую секунду Мыскина швырнуло головой прямо в вонючую прибрежную тину, а Сережа Воронцов, протаранив грудью державшееся на не очень честном слове лобовое стекло и демонтировав его вместе с частью капота, по-жабьи шмякнулся в воду в самом глубоком месте ручья.
Глубина здесь доходила до шестидесяти сантиметров. В машине удержалась одна Света, мокрая как цуцик.
– Кажется, у нашего «Запора» теперь подмоченная репутация, – пробормотал оглушенный падением Сергей, выплевывая изо рта отвратительную слизистую тину.
– Это точно, сукины дети, – прозвучал над его головой голос, в котором нетрудно было распознать не сулящие ничего хорошего административно-правоохранительные нотки…
В отделении Мыскина и Воронцова продержали всю ночь. Свету же отпустили домой часа в два ночи, а вот двух молодых людей серьезно пожурили. Даже несмотря на то, что Сережа и Алик явно не относились к категории лиц, с которыми можно было поступать как угодно. В частности, им сделали скидку как непосредственным участникам второй чеченской…
Впрочем, отделались они все-таки легко: у Мыскина на год отобрали права, а в отношении Сережи Воронцова вообще ограничились штрафом по безобидным статьям административного уложения о наказаниях: «мелкое хулиганство» и «появление в общественном месте в нетрезвом виде».
– Такие серьезные, заслуженные люди, – укоризненно сказал капитан, – отслужили, как полагается, не то что всякие молокососы, которые косят во все лопатки и через папу-маму перекрываются. В Чечне не были? Где служили-то?
– В армии, – буркнул Воронцов.
Сережа явно не был расположен вести душеспасительную беседу с ментом ППС.
Но главный итог вечера трудного дня был для них все-таки иной: «Запор» реанимации не подлежал, а дорогостоящая «Пионеровская» система, досыта наглотавшись инфекционной воды и тины, приказала долго жить.
Если бы они только знали, что на самом деле вовсе не утрата несчастного автоодра станет главным итогом этого феерического уикэнда.
Если бы они только знали, что совершенно иное, вытекающее именно из этого буйного летнего вечера, послужит не только главным следствием этого вечера, но и тем, что перевернет их, Сережи и Алика, последующую жизнь. Перевернет, тряхнет, а потом поставит на край погибели.
Если бы они только знали.
* * *
В то время, как в городе, где жили Воронцов и Мыскин, была жара, в Москве начался ливень с градом и ураган. Ураган тем более неистовствовал, что ему наконец удалось сломать сопротивление теплого и толстого, как медвежья шуба, антициклона, укутывавшего российскую столицу больше месяца и поддерживающего столбики термометра в исключительно приподнятом настроении. Ураган прокатился по Москве, как разъяренный слон в посудную лавку. Он ломал и крушил. Потом ураган улегся, но только набрал силу ливень. Он клокотал и пенился за окнами, неласковый, злобный, тащил за собой, как бычка на привязи, рычащий и спотыкающийся гром, – а в плотно зашторенном огромном кабинете, богатейше обставленном и тихом, как неописуемо роскошный саркофаг, царила тишина. Сквозь ее властный полог не пробивались ни звуки дождя, ни конвульсивно-рваные вздохи ветра. Ее, эту тишину, тревожили только негромкие и отрывистые слова – холодные, веские, падающие на матово мерцающую поверхность огромного стола, как капли расплавленного воска. Нет, свинца. Мягкий рассеянный свет сочился с потолка и стен, отчего оказалось, что на них раскидано несчетное количество микроскопических светильничков. Да, быть может, так оно и было…
А слова – капли свинца – падали и падали:
– Я не думаю, что это возможно. Эти джеймсбондовские штучки и установочки – не метод для серьезной работы.
Сказавший эти слова рослый светловолосый здоровяк лет около тридцати пяти настороженно посмотрел на небритого черноволосого мужчину в дорогом сером костюме – очевидно, «Brioni». У мужчины было длинное узкое лицо с холодными серыми глазами и утиным носом, строгие тонкие губы и властный подбородок, выдающийся вперед. Услышав то, что сказал его собеседник, небритый мужчина поджал губы и, положив руку на трубку одного из стоящих перед ним многочисленных телефонов, негромко проговорил:
– Мы платим вам большие деньги не за то, чтобы вы становились во вторую позу Геннадия Андреича Зюганова перед принятием «грабительского» и «антинародного» бюджета в первом чтении и говорили мне тут: ах, это невозможно, – и забарабанил пальцами по столу.
– Но, Антон Николаевич…
– Да не нужно мне никаких «но»! – перебил его мужчина с холодными серыми глазами. – Я сам понимаю, что это в самом деле невозможно. Подумать только: уничтожить Романа Вишневского! Примерно с такой же степенью вероятия можно выдать директиву: убить Бориса Березовского или даже – убить Путина. Но ведь нужно не констатировать собственную беспомощность, а пытаться изыскать какие-то новые способы, новые методы ведения работы, вот что! Думаете, я не имею понятия о том, какой уровень охраны у господина Вишневского? Если вы так думаете, что совершенно заблуждаетесь! Я прекрасно знаю цену его службе безопасности. Она очень высока, эта цена. Все-таки не кто-нибудь, а олигарх! Не нравится мне это словечко, но тем не менее… Один Адамов, шеф «секьюрити» Вишневского, стоит десяти… вот именно, десяти!.. десяти дюжин таких деятелей, как вы!
– Но в таком случае отчего же вам ни прибегнуть к помощи другого, более высокопрофессионального специалиста? – мастерски подстроившись под холодный, сдержанный тон собеседника, спросил блондин.
Небритый постучал по столу полусогнутым пальцем и, закурив, проговорил сквозь зубы:
– Потому что лучше вас я пока что не нашел. Разумеется, среди тех, кого можно купить. А вот Адамов не продается. К моему сожалению и сожалению моего шефа.
– А говорят, что приказ на уничтожение Вишневского имела ФСБ, и получен был приказ чуть ли не от… в общем, велись же обыски и выемки документов из головного офиса «Мик-ойла», «Альмерского алюминия» и даже «Транссибнефти» – самого лакомого кусочка из жирного пирога империи Вишневского!
