Buch lesen: «Алламжонов виноват»

Предисловие

Зачем эта книга?

Есть три причины написать книгу, и две из них выглядят абсолютно неубедительными.

Первая – заработать денег. Мне это уже не нужно.

Вторая – показать всему миру, какой я крутой. Множество людей – и в стране, и за рубежом – знают меня настоящего, так что никого не обмануть.

И есть третья – поговорить с теми, кому мне очень хочется сказать нечто важное. С теми, кому сейчас от пятнадцати до тридцати. Кто смотрит на мир и думает: «Что мне делать дальше? Как жить в этом постоянно меняющемся обществе? Как выжить? Есть ли у меня шансы стать большим человеком без всякой поддержки и протекции? Кому я нужен, и сбудутся ли мои мечты?»

Я расскажу вам о себе. Что помогло мне вырасти и стать тем, кем я сейчас являюсь. Я постараюсь ничего не упустить.

До того момента, как я решил написать книгу, всегда думал, что я очень везучий человек. Мне казалось, что в жизни меня сопровождает только удача, ведь сейчас я сижу за письменным столом в уютном доме, с семьей, у меня успешный бизнес и интереснейшие проекты. Кто же я, как не любимец судьбы?

Но когда стал перебирать события моей жизни, то вдруг увидел, что мне не везло в три-четыре раза чаще, чем везло. Столько было провалов на одну удачу, что назвать это абсолютным везением невозможно.

Как известно, моя мама – медсестра-акушерка. У акушерки не так уж много привилегий в жизни. Одна из гарантированных – возможность рожать своих детей по месту работы, доверяя врачам, потому что они все – коллеги и друзья. Так вот. Когда пришла пора родиться мне, то мамин роддом, где она работала, закрыли на дезинфекцию («мойку»).

I

Министр пришел

Когда я был маленьким, ползал под ногами у взрослых, хныкал, капризничал и проказничал, моя бабушка всегда говорила: «Оставьте его, не ругайте. Он будет министром».

Он будет министром.

Я не знаю, почему она так говорила, никто из детей нашей семьи, по ее версии, не должен был стать министром, кроме меня. Хотя никаких предпосылок к тому, что сын автослесаря и медсестры когда-нибудь вообще станет большим человеком, не было.

Спрашиваю маму, она тоже не знает, почему бабушка так думала.

И вот через тридцать с лишним лет я стою в холле здания УзАПИ1. В статусе министра, потому что директор Узбекского агентства по печати и информации – это министерская должность. Стою на первом этаже огромного гулкого здания: обшарпанные стены, обветшавшие потолки, облезлые полы, кругом разруха и мусор. А в моем министерском кабинете – стойкий запах канализации. Здание УзАПИ огромное, сталинское, и когда там был последний раз ремонт, не помнит никто.

По всему зданию пятьсот кабинетов и каждый занят арендаторами. Комитет женщин, какие-то партии, какие-то издания, какие-то предприниматели. Внутренний дворик весь заставлен машинами, люди снуют туда-сюда, никто не обращает на меня внимания. И второй этаж, маленькое левое крыло – это и есть само УзАПИ.

На мое представление коллективу пришел заместитель премьер-министра, министр финансов Джамшид Кучкаров. Он меня представил и ушел. За столом для заседаний сидели очень взрослые люди, директора типографий, начальники управлений. Каждый из них не меньше полувека проработал в этом здании, начав еще со времен Советского Союза. И я в тот момент четко ощутил их реакцию: как будто в комнату забежал ребенок, чья бабушка заботливо говорит: «Не ругайте его, он будет министром». Они смотрели поверх моей головы и тихо между собой переговаривались, потому что гораздо важнее было ответить рядом сидящему уважаемому человеку, чем обратить внимание на молодого очкарика, зашедшего в кабинет.

На счету УзАПИ было 18 миллионов сумов, и как раз пришло время платить зарплату. Как? Вызываю главного бухгалтера, спрашиваю, что мы будем делать? Где деньги? Как вообще это все происходит?

– Не переживайте, Комил Исмоилович, сейчас типографии перечислят нам по 2% от оборота, и выплатим, – ответил он.

Я попросил рассказать обо всем подробнее, и выяснились очень интересные детали. Все эти организации, конечно же, подчинялись УзАПИ. То есть, по логике вещей должны были без звука перечислять положенное головному офису. Но так никогда не было. Наш главный бухгалтер каждый месяц перед выплатой зарплаты сотрудникам начинал ритуал выпрашивания денег «пожалуйста, перечислите!», на что ему всегда высокомерно отвечали: «Будет, перечислим. Когда будет возможность, тогда и получите». И мне он сказал: «Комил Исмоилович, я их уговорю, всегда получалось». То есть повыделываются, и, уступая просьбам начальства, так уж и быть, перечислят. Пять издательств: «Узбекистан», «Укитувчи», «Гафур Гулом», «Чулпон» и «Национальная энциклопедия Узбекистана».

– Так не пойдет, – сказал я.

– Ой, Комил Исмоилович, они такие киты… Не надо, не вмешивайтесь, я сам все улажу.

Главный бухгалтер, годами считавший, что выпрашивать деньги у нижестоящих организаций – это в порядке вещей, собирался оградить меня от всех этих неприятностей.

Я собрал большое общее собрание, пригласил руководителей всех подотчетных УзАПИ организаций. Директор Национальной библиотеки имени Навои сразу сказал, что сегодня ему некогда, дела… «Так что, если вы, Комилжон, не против, я потом отдельно подойду. Ладно?»

Я пришел вовремя, сел в кресло министра. Остальные заходят, выходят туда-сюда, меня как будто нет, в грош не ставят. Сижу, терпеливо жду. Затем не выдержал:

– Уважаемые, садитесь, пожалуйста, и давайте начнем. Немного уважения проявите!

Расселись. Смотрят на меня исподлобья тяжелым взглядом – я им мешаю общаться. Поднимаю директора издательства-гиганта «Узбекистан».

– Расскажите, пожалуйста, как вы работаете?

И он с высокомерием отвечает:

– Если я начну все рассказывать, мы тут до утра будем сидеть…

– Надо будет, будем сидеть до утра, – сказал я. – Начинайте.

Навести порядок было сложнее, чем сейчас рассказать об этом. Начал с того, что всем арендаторам написал письмо от имени директора УзАПИ с формулировкой: «Прошу в ближайшие сроки освободить занимаемые помещения».

Схема у аренды была простой: на счет Агентства попадал мизер, какие-то копейки, остальное платилось наличными деньгами, и я примерно посчитал эти суммы. В месяц не меньше пятидесяти тысяч долларов. Куда они уходили, я не знаю. Собственно, поэтому всем было наплевать, платят в головной офис или не платят. А в самом здании был бардак и разруха.

Мне эти деньги были не нужны, чем я, конечно, немного удивил свой штат. Да, они знали, что я – бизнесмен, и деньги у меня есть, но считается, что их никогда не бывает много.

Конечно же, начались звонки с просьбой оставить те или другие предприятия. Уходить никто не хотел, все пытались надавить на нового директора звонками сверху от министров и руководителей. Одна Танзила Камаловна2, которая была тогда председателем Комитета женщин, сама подошла, попросила немного подождать, поскольку у них уже строилось новое здание, и они собирались туда переехать. Ей я отказать не смог, но с остальными арендаторами был принципиален.

Я стоял на своем. Здание наше, мне надо создать условия для сотрудников. Внутренний дворик закрыли, убрали тонны мусора, отремонтировали кабинеты, холлы, коридоры. Не нужно же уточнять, за чей счет? Ремонт этого здания обошелся моему семейному бизнесу в круглую сумму, и мы еще не все сделали.

Помню, на одном мероприятии я встретился с первым заместителем премьер-министра Ачилбоем Джуманиязовичем Раматовым3, и он спросил, чем я сейчас занимаюсь. Ответил, что теперь возглавляю УзАПИ.

– Напомни, что это за организация? – спросил Раматов.

Получается, УзАПИ было настолько незаметной и спящей организацией, что даже первый заместитель премьер-министра не смог сразу о ней вспомнить. Руководство Агентства практически не вызывали на собрания в Кабинет Министров. Директора знали только редакторы газет, которым регулярно приходили «письма счастья»: убрать то, отредактировать это. Ну и единственный раз, когда господин Тангриев4 прославился, это благодаря публикации в УзА, где он обещал всех журналистов свернуть в бараний рог, если они не будут соблюдать нормы манавията, в его представлении конечно же.

Естественно, отремонтировать здание было не главным. Главное было установить авторитет директора. А что нужно, чтобы поднять свой авторитет? Трясти своей корочкой министра перед подчиненными и на этом основании требовать уважения было бесполезно. Надо было действовать по правилам искусства войны – для начала вычислить самого главного, того, кто имеет реальный вес и влияние, на кого все ориентируются, и нейтрализовать его.

За один день я провел большую аттестацию и уволил тех, кто ее не прошел. А затем по объективным причинам снял с должности директора Центра мониторинга Хуршида Маматова. Именно его команда и если бы не защита простых журналистов и блогеров, которые публично выразили свое огорчение моим увольнением, они бы меня «утопили».

Центр мониторинга был самой закрытой организацией в УзАПИ, и ни один директор никогда не переступал порога их кабинетов. Как-то я вышел из кабинета и увидел человека, который по-хамски отчитывал моего секретаря. А ребята из секретариата молчали и не отвечали.

– Вы кто? – спросил я.

– Из Центра мониторинга! – сказал он заносчиво. Их все боялись, и поэтому они по-своему считали себя чуть ли не хозяевами жизни.

– Выйдите отсюда! – в реальности фраза звучала, конечно, более жестко. – Вы кто такой, чтобы так разговаривать с моими сотрудниками?

Он, естественно, опешил, не ожидал такого тона от вроде бы спокойного и интеллигентного человека в очках. Ушел, разумеется. И я тут же объявил собрание в Центре мониторинга.

Захожу, сидят, смотрят на меня, кто неуверенно, кто с интересом.

– Все, что я сейчас могу для вас сделать, – сказал я директору Центра и еще нескольким сотрудникам, – это подписать ваши заявления по собственному желанию и забыть о вашем существовании.

Новым директором Центра мониторинга стала Дилноза Зиямухамедова5, которая, по сути, и вела до этого всю работу. Сейчас она заместитель главы Администрации Президента. Я поднял до ее заместителей толковых, прогрессивных ребят, до этого работавших рядовыми сотрудниками. Дал направление деятельности вместе с инструкциями, установил дедлайны и запустил рабочий процесс.

Остался самый толстый и неуправляемый кит – издательство «Узбекистан», директор которого сказал, что рассказывать все – будет очень долго. Действительно, ему было что рассказать новому министру: история приписок, хищений и личного обогащения руководства предприятия была долгой, тянулась со времен Союза.

У администрации издательства было все схвачено и отлажено, плюс огромные связи на всех уровнях власти и контакты союзного значения. И разумеется, вся документация была в порядке.

Издательство «Узбекистан» завозило бумагу в республику вагонами. И, сопоставив некоторые факты, можно было с большой долей вероятности утверждать, что оно покупало ее «на свои нужды» по государственному курсу, а продавало на внутреннем рынке по черному. Это были колоссальные деньги, собственно поэтому директор издательства отправил меня в игнор и не выполнял ни одного моего поручения. «Серым кардиналом» был Махмуджон Зайтаев6 – пожилой человек с властью и амбициями, проработавший на этой должности пятьдесят лет, и ему реально было ничего не страшно.

Типография была убыточной с точки зрения государства, хотя печатала учебники, дневники, тетради, имела всегда хороший государственный заказ. Но почти все деньги оседали в частных карманах, а рабочим, которых в системе было около 650 человек, даже вовремя не платили зарплату.

Когда я узнал всю схему, то был восхищен. Они даже мусор продавали: рулоны бумажных остатков для производства салфеток и туалетной бумаги. Конечно же, с откатами. Из всего делали деньги. При этом оборудование издательства дышало на ладан, ломалось постоянно, нужны были запчасти и модернизация. Но даже на этих запчастях можно было получать откаты.

По моим оценкам, каждый год у них в карманах оседали миллионы долларов. А самое большое издательство в стране было разграблено и разрушено. Но это были мои частные выкладки и умозаключения, я – не прокуратура, вести следствие, обвинять и искать доказательства не могу. Но говорить о том, что думаю, мне никто не запретит.

Ладно.

Наступал Новый год. Я дал поручение выплатить рабочим предприятия премию. Мы построили большую сцену, и я пригласил звезд узбекской эстрады: Шерали Джураева, Юлдуз Усманову и других певцов.

Как же они зажигали!

После концерта и банкета я взял слово.

– Как настроение? – спросил я. – Вижу, среди вас не все радуются, у некоторых лица хмурые, почему? Новый год же, праздник, я вот еще премию поручил раздать…

И тут по коллективу пошел гул. Какая премия? Никто ничего не получал…

Руководство стояло бледное. Особенно, когда я спокойно начал говорить в микрофон о том, что я, как директор УзАПИ, свою часть обязательств выполнил, распорядился выдать всем премию. А ваше руководство просто проигнорировало мое распоряжение.

– Извините, мы не успели… – только и смогли сказать они.

– Если вы не выполняете мои поручения, я буду вынужден вас уволить, – ответил я. При всех. В микрофон.

Они выплатили премию на следующий же день, оперативно. Видимо их сильно напугало то, что я не признаю никаких протоколов и условностей. Могу при всех сказать то, что думаю, могу при всех уволить, и невозможно потом будет задним числом приписать в заявлении «по собственному желанию» и уйти тихо, мирно, с чапаном на плечах.

Премия была мелочью, но она показала, что новое руководство настроено решительно. Потом я сел за разбор всех проблем, которые накопились у рабочих. Просто объявил прием, такой марафон – каждый мог прийти и рассказать о своих бедах, задать вопросы. Начинали утром и заканчивали в час ночи. Свадьбы, зарплаты, отпуска, лечение, социальный пакет, паспорта, документы.

Чтобы простимулировать людей, существенно поднял всем сотрудникам издательства «Узбекистан» зарплату.

А сотрудников типографии предупредил, что, если будут воровать, то понесут ответственность. Да, зарплата была меньше, чем откаты. И не все сдержались. Кто не сдержался, был уволен.

Кстати, директору я тоже поднял зарплату. Перед тем, как это сделать, выяснил, сколько такие топы стоят на рынке. В итоге его оклад составил почти 25 миллионов, а был – 2,5 миллиона.

Узнав, сколько он официально получает, у нас с ним состоялся примечательный разговор.

– За такие гроши, отвечая за миллиардные обороты и коллектив в 650 человек, работают либо дураки, либо воры. Вы кто из них? – хмыкнул я. – И лично для меня в отношении моих сотрудников оба варианта неприемлемы.

При этом угроза уволить для руководства стала звучать каждый день. Не выполните поручение – уволю. Это был прессинг, жесткий и беспощадный.

Через какое-то время директор пришел с просьбой сам, чтобы уволиться «по собственному». Нет, сказал я, какое «по собственному», могу уволить только за реальную причину.

В одном из цехов типографии люди сидели в подвале. Ремонта не было лет пятьдесят. Вода, сыро, темно. Поручил исправить ситуацию, сделать ремонт за неделю. Ни одного дня не дал лишнего. И директор на следующий день не вышел на работу. Просто исчез, бросив все.

Ситуация для руководства издательства усугублялась еще и тем, что купить меня они не смогли, воздействовать звонками тоже, у меня был достаточно высокий статус в иерархии, не каждый может позволить себе позвонить с просьбой. Поэтому все, кто много лет наживался на издательствах, просто ушли, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Всю эту когорту старых управленцев надо было убирать, для начала выбив у них из-под ног скамейку, с которой они смотрели на всех сверху вниз. Иначе они бы не дали мне работать, писали бы кляузы, интриговали и подставляли. При этом оставшимся людям четко дал понять, что при мне за любое нарушение или саботаж придется ответить. И ответят все, несмотря на возраст и заслуги.

Проверка финансов показала, что подведомственное УзАПИ издательство «Узбекистан» убыточно, несмотря на то, что на его счета поступают миллиарды сумов от государственных заказов. Стали разбираться и увидели, что на балансе предприятия, впрочем, как и Агентства, стоят какие-то непрофильные активы, здания, на эксплуатацию и содержание которых уходят просто нереальные суммы.

Самым «дорогим» зданием на балансе издательства было общежитие для сотрудников предприятия. Они в нем жили десятилетиями, поколениями. И все платили за проживание арендную плату.

Дал поручение юристам изучить вопрос и найти решение, при котором каждая семья получила бы квартиру в собственность, а само здание стало бы просто жилым домом, как все дома в городе, и само себя обслуживало. Юристы нашли это решение. И мы раздали квартиры людям. Пятидесяти семьям.

В каждую квартиру я заходил лично, сидел, пил чай с жильцами и каждого спрашивал: «Были ли проблемы при получении? Брал ли кто-либо с вас деньги? Намекал ли кто-нибудь, что надо заплатить, чтобы получить квартиру?» Все сказали, что ничего подобного не было.

Это была победа: никто из тех, кто отвечал за раздачу квартир, не взял себе ни копейки, опасаясь моей реакции. Я пообещал жителям ремонт, мы его сделали. Потом работники закатили большой плов во дворе, худои, и пригласили меня. Я произнес речь, сказал о том, что квартиры жильцам вручены от имени Президента страны и от имени Агентства, и все документы оформлены таким образом, что даже после моего ухода отобрать их обратно будет невозможно. Люди плакали, благодарили, их лица сияли, они смеялись, в общем, очень позитивный был день. Улучшать жизнь людей – это и есть главная политика Президента. И я, как член его команды, был доволен, что смог внести хоть небольшой вклад в это дело. Столько лет жить на птичьих правах, на свой страх и риск заводить детей, играть свадьбы, и каждый день бояться, что их могут выгнать. Я надеюсь, что у них и сейчас все хорошо, и они вспоминают меня добрым словом.

А еще у нас на балансе был колледж полиграфии, единственный в республике. И его собирались закрыть.

Ко мне зашла директор колледжа и сказала, что здание попросили освободить.

– Хорошо. А где будем полиграфистов готовить? – спросил я.

– Не будет колледжа! – хмуро ответила директор.

– В стране более 1 600 полиграфических организаций и ни одного учебного заведения, которое обучало бы полиграфистов? Так не пойдет!

Мы сохранили колледж, настояли на том, чтобы постановление Кабинета Министров в отношении него было изменено. Нельзя было остаться без колледжа, потому что интернет никогда не заменит ни книг, ни пособий, ни учебников, ни наглядной агитации.

Оставалось решить главный вопрос – СВОБОДА СЛОВА. Как можно добиться свободы слова, если мы находимся в подчинении Кабинета Министров, а Кабмин – это министерства и ведомства, и критика в основном идет в их адрес? Было понимание – Агентство не может быть на одном уровне с министерствами!

Я написал докладную Президенту, в которой обосновал свою точку зрения, указав, что Агентство сможет защищать СМИ только в том случае, если будет находиться в непосредственном подчинении Администрации Президента. Это необходимо, чтобы никто не смог нам позвонить и заткнуть рот. Руководство согласилось.

Мы в разы подняли сотрудникам Агентства зарплаты, потому что нельзя требовать от людей честности, если ты платишь им копейки. Чтобы было понятно насколько увеличили оплату, поясню: с полтора миллиона до восемнадцати. Ведь на те маленькие зарплаты настоящих хороших специалистов нельзя было нанять, те, кто предпочитает работать честно, на такую зарплату не согласятся.

Конечно же, ничего этого у меня бы не получилось, не будь я, как многие тогда говорили, «племянником Ботыра Парпиева». Да! Но это была беспощадная и эффективная школа.

1 УзАПИ – Узбекское агентство по печати и информации. Государственный орган, обеспечивающий разработку и реализацию государственной политики в области печати и информации.

2 Нарбаева Танзила Камаловна – узбекский государственный и общественный деятель. Возглавляла Комитет женщин Узбекистана в 2016–2019 гг.

3 Ачилбой Джуманиязович Раматов – государственный деятель, 15 декабря 2016 года назначен первым заместителем Премьер-министра Республики Узбекистан.

4 Лазиз Тангриев – возглавлял УзАПИ с июля 2017 г. до ноября 2018 г.

5 Дилноза Мурадовна Зиямухамедова – с июня 2020 г. заместитель главы Администрации Президента Узбекистана по вопросам СМИ, заведующая сектором развития СМИ, телевидения и печати.

6 Махмуджон Зайтаев – первый заместитель директора издательско-полиграфического творческого дома «Узбекистан».

II

Племянник Парпиева

2001 г.

Когда я учился на первом курсе Института искусств, мой дядя, Бахтиер ака, договорился со своим другом, Абдусаттором ака, который работал в Телерадиокомпании Узбекистана (сейчас НТРК1) в пожарной службе, чтобы меня взяли на практику в эту организацию. Родители считали, что не надо болтаться после учебы, надо работать, пусть не за деньги, а за опыт. Я и сам хотел уже окунуться в профессию режиссера телевизионных программ и стать настоящим телевизионщиком.

Попасть в НТРК было непросто, это была очень закрытая организация. Чтобы занять даже незначительную должность, просто устроиться на работу, хоть кем, нужны были связи и знакомства. Спасибо дядиному другу, уговорил редакцию программы «Давр»2 принять студента на практику. Мама наставляла меня перед работой:

– Комилжон, пожалуйста, ни с кем не ругайся, никому не перечь, всем говори «хоп-хоп», что попросят, быстро делай, всем будь полезен, всем помогай, углим…

Что я и делал. Я старался быть полезным на своей должности помощника ассистента помощника режиссера. Бегал за самсой, таскал кассеты, записывал тайм-код. И потихоньку учился, набирался опыта и знаний.

Директором «Давра» тогда был Фуркат Закиров. Для него я был бесполезным мусором, за все время работы ни одного доброго слова или похвалы от него не слышал. Все, что слышал – это ругань и угрозы уволить. Тогда я ненавидел я его так же, как и он меня. Ему ничего не стоило при всех меня оскорбить и выгнать из студии за какие-то совершенно мелкие проступки. Он ни разу не ответил на мое «Ассалом алейкум», как будто ответ стоил денег. Я до сих пор думаю, неужели так трудно было поздороваться?

Самая большая «буря», в которую я попал, случилась после моего маленького сюжета в передаче «Давр Тонги» о концерте Севары Назархан в День влюбленных.

– Что за влюбленные? – визжал он. – Ты дурак? Какие влюбленные? Что ты мне суешь! – орал он так, что вся НТРК слышала. После этого я старался не попадаться ему на глаза лишний раз. Было обидно, никто и никогда не озвучивал мне редакционную политику, а требовали, как с опытного. Никто не посвящал меня в эти неписанные телевизионные законы, хотя, конечно, я старался делать свою работу идеально. Зато орали. Я вообще не люблю, когда меня ругают и оскорбляют. Но я не требую к себе особого отношения, я просто стараюсь сделать все правильно и вовремя, чтобы не получить по голове.

Монтажно-просмотровый кабинет студии «Давр», из которого меня выгонял Фуркат Закиров, и творческая группа программы «Давр тонги».

Я до сих пор все делаю так, как будто надо мной попрежнему висит Фуркат Закиров со своим перекошенным лицом и орет, что вышвырнет меня из редакции. И, наверное, поэтому все мои проекты получались идеальными по исполнению.

Сюжеты приходилось писать втайне от всех, и самое главное, втайне от директора. Выпрашивать камеру, монтировать по ночам… Но получались хорошие вещи, которые можно было показать по телевидению. Например, небольшой сюжет про службу спасения «Куткарув-050» даже Фуркат Закиров не смог обругать и поставил в сетку вещания.

Я сделал сюжет про МЧС3. Получилось неплохо, настолько, что решил пойти в офис МЧС и показать им отснятый ролик.

Наверное, это и называется попасть в нужное время в нужное место. Я шел по улице к зданию МЧС, а в это время в кабинете только что назначенного министра Ботыра Парпиева сидел начальник пресс-службы капитан Бегматов и выслушивал от генерала упреки в том, что информационная служба не работает. Не тянет, не создает новости, не мелькает по телевизору. Капитан Бегматов сидел грустный, вытирал платком затылок и не знал, что делать дальше. Министр был прав.

Он выходит из кабинета, а я захожу в здание МЧС и прошу пропустить меня в информационную службу. Как же капитан обрадовался мне!

– Слушай, это именно то, что нужно! – похвалил он, посмотрев передачу. Потом, критически меня оглядев, сказал: «Завтра нормально оденься, брюки, рубашка (я был в шортах), и зайдешь к министру».

Утром, за пятнадцать минут до начала рабочего дня, я уже стоял у дверей МЧС. Захожу в кабинет министра. Ботыр Рахматович сидит за столом, в форме, что-то читает, огромный, как скала. Поднял на меня глаза.

– Ассалом алейкум, – тихо сказал я, неуверенно шагнув к столу. Фуркат Закиров приучил меня, что на мое приветствие ответят необязательно. И тут случилось невероятное. Министр встал из-за стола, сделал шаг в сторону и протянул мне руку.

– Валейкум, яхшимисиз? – и жестом показал садиться.

Я забыл зачем пришел. Потому что в этот момент у меня случился шок. Целый министр встал, чтобы меня, неизвестного студента, поприветствовать. Наверное, в этот момент и появилась моя симпатия к этому человеку, и она живет во мне до сих пор вместе с благодарностью.

Ботыр Рахматович посмотрел материал, и он ему очень понравился.

– Молодец. А теперь берите ручку и листок бумаги. Записывайте. Вот тут галстук съехал, вот тут фуражку поправь, вот тут не так надо заходить, не отсюда, а отсюда…

Я сидел, писал, и мне становилось все тоскливее. Видео – это не репортаж в газету, его не отредактировать за пять минут. Чтобы исправить съехавший галстук, надо заново переснимать кусок. А в то время камеры в НТРК просто так никому не давали, было расписание, очередь, когда журналисты могли брать оборудование. Берешь, расписываешься, выезжаешь, снимаешь – есть свой порядок. Затем это все надо заново монтировать, рендерить.

– Записал? Срок – до завтра.

Я не знаю, как я это сделал, но я это сделал. Ночь не спал, приношу утром.

– Молодец. Вот этот кусок мы вчера забыли поправить, вот это добавь… Вечером покажешь.

Еще короче срок дал. Это был мой первый раз, когда я прыгнул выше головы и представил результат. Сделал все, как требовал Парпиев. Вечером показал.

– Ну все, отлично, – сказал министр. Можешь ставить.

– Ботыр Рахматович, – я чуть не расхохотался. – Я на телевидении никто, со мной даже редактор не разговаривает, не то что председатель правления НТРК. Я его даже не вижу. А только он может подписать сюжет на выход в эфир.

– Да ты что? – искренне удивился министр. – Ну, это не проблема… – взял трубку телефона, набрал Кучимова4. – Абдусаид-ака, спасибо вам, что вы помогаете, ваши ребята такие молодцы, такую хорошую передачу сделали…

На работе меня ждала вторая буря от Фурката Закирова. Прихожу, он в ярости. В этот раз он орал так, что слышал весь Ташкент. О том, что я перепрыгнул через его голову, что не спросил разрешения, что брал камеру вне графика. Выскочка, дилетант, идиот, осел. И чтобы не смел «давить на него сверху».

И с этого момента я оказался между двух огней. С одной стороны, мне нужно было делать сюжеты для МЧС, которые они начали просить, а с другой – каждый раз приходилось выслушивать истерики от директора за то, что приходится сдвигать график по камерам ради меня по звонку из министерства.

Я всегда возвращался с НТРК поздно, работы было много. Последний поезд со станции метро «Навои» уходил в 12:03, это была моя электричка, и самое главное было на нее не опоздать. Метро в это время уже было совсем пустым: одна уборщица с огромной шваброй, медленно возившей ее из конца в конец, и два засыпающих милиционера. Пусто, гулко, свет приглушен, и запах… Как же я любил запах метро! Оно пахло возвращением домой. А этот ветер из тоннеля и огонек приближающегося поезда… Больше всего любил этот момент, как будто это был ветер свободы, избавлявший меня от еще одного тяжелого рабочего дня.

Моя станция была последней, я иногда засыпал по дороге, все равно свою не проедешь. «Беруни» охирги бекат, вагондан чикетганингизда буюмларингизни унутманг» («Станция «Беруни», конечная. Не забывайте в вагоне личные вещи)». Под эти слова я просыпался.

На «Беруни»5 после двенадцати общественного транспорта уже не было. Я шел на пятак к таксистам, чтобы добраться до Каракамыша6. До конечной точки – улицы Тансыкбаева, надо было ждать попутчиков, еще трех человек. Мы все скидывались по двести сумов и ехали, как на маршрутке. В ожидании других я забирался на переднее сиденье, в холодное время просил включить печку и засыпал, обнимая свой рюкзак. Правда, люди набирались быстро.

Выходил почти всегда последним, и таксисты каждый раз спорили со мной: «Сказал же до Тансыкбаева, выходи!» А мне надо было еще двести метров проехать. И я каждый раз уговаривал довезти меня чуть дальше, сил идти пешком иногда просто не было.

Есть хотелось больше, чем спать. Мой двенадцатиподъездный дом всегда представлялся буханкой хлеба, пока я бежал к нему. Мысленно сверху я накладывал на него два кружка юсуповского помидора и посыпал солью.

Если уходил с работы пораньше, то ехал на троллейбусе и потом шел пешком две остановки. Школу, которая была на моем пути, проходил нормальным шагом, а когда школьный забор заканчивался и начиналось кладбище, я пробегал этот участок – страшно, темно, каждый шорох из-за ограды пугает. Лучше бежать.

Мама, конечно же, всегда ждала меня с работы, чтобы покормить. Мы жили тогда в двухкомнатной квартире вшестером: папа, мама, бабушка, две сестренки и я.

Мы, дети, спали в одной комнате с бабушкой, на курпачах. Она меня научила молиться. Слова молитвы, которые бабушка каждый раз произносила перед сном, крепко врезались в память. Непонятные, но такие успокаивающие слова завершали день. А потом я молился сам, своими словами, глядя в окно, на звезды, поскольку был уверен, что Бог где-то там, на самой яркой звезде, которую я сам для Него выбрал, и он точно меня видит. И помогает. И я обязательно скоро стану успешным, богатым, знаменитым и счастливым.

А пока я каждое утро сидел возле проходной НТРК и ждал, когда кто-нибудь меня заберет в студию. Мне даже пропуска не выдали, поэтому я проходил прицепом за кем-нибудь. А если я уже не выдерживал и звонил, администратор «Давра» Дильшод-ака лаял на меня как овчарка: «Не звони, ты уже всех достал, сиди, жди!» Пусть прочитает этот абзац, дай ему Бог жить еще очень долго, даже пропуска, по его мнению, я был недостоин. До сих пор обидно. А еще было жутко обидно, что в день зарплаты все сотрудники «Давра» уходили с большими пачками денег, уносили по семьдесят-сто тысяч, а я расписывался за полторы-две тысячи. Наверное, если бы была воля директора, он бы заставил меня еще и приплачивать за то, что я топчу священный пол его студии.