Buch lesen: «Новь под плугом»

И. С. Тургеневу

С днём рождения, Иван Сергеевич!

Фантазия для театра на вечные российские темы в двух частях

Пьеса написана к 200-летнему юбилею со дня рождения И. С. Тургенева – 9 ноября 1818 года.

Часть II. Новь под плугом

В двух действиях с антрактом

По роману И. С. Тургенева «Новь»

Действующие лица

Лаврецкий Фёдор Иванович – актёр, исполняющий роль Соломина Василия Федотыча, персонажа романа И. С. Тургенева «Новь»

Колосов Андрей Николаевич – актёр, исполняющий роль Сипягина Бориса Андреевича, персонажа романа И. С. Тургенева «Новь»

Пасынков Яков Григорьевич – актёр, исполняющий роль Паклина Силы Самсоныча персонажа романа И. С. Тургенева «Новь»

Санин Дмитрий Павлович – актёр, исполняющий роль Нежданова Алексея Дмитриевича, персонажа романа И. С. Тургенева «Новь»

Кирсанов Павел Петрович – актёр, исполняющий роль Калломейцева Семена Петровича, персонажа романа И. С. Тургенева «Новь»

Одинцова Анна Сергеевна – актриса, исполняющая роль персонажа романа И. С. Тургенева «Новь» Синецкой Марианны Викентьевны – племянницы Сипягина

Стахова Елена Николаевна – приглашённый режиссёр-постановщик спектакля «С днём рождения, Иван Сергеевич» в Приокском областном драматическом театре, а также исполнительница ролей Машуриной и Сипягиной Валентины Михайловны, персонажей романа И. С. Тургенева «Новь»

Аксасский Кирилл Юрьевич – драматург, автор пьесы «С днём рождения, Иван Сергеевич», которую ставят в Приокском областном драматическом театре

Голос Василия Николаевича

Действие первое

Картина первая

Понедельник 8 октября 2018 года, после полудня, 13–30. Зал и сцена Приокского областного драматического театра. В глубине сцены под острым углом и встык друг к другу стоят две белые высокие длинные передвижные стены-панели. На стены проецируется эпиграф к роману И. С. Тургенева «Новь»: на левую в две строки —

"Поднимать следует новь

не поверхностно скользящей сохой

на правую в две строки —

но глубоко забирающим плугом".

Из записок хозяина-агронома

В средней части сцены стоят стол и четыре стула вокруг него, слева от стола и за ним – железная кровать, справа от стола и за ним – этажерка, заваленная книгами.

На сцену из-за левой кулисы общей группой, за исключением Колосова, выходят актёры, оживлённо разговаривая и смеясь.

Стахова с Аксасским выходят из-за левой кулисы чуть позднее этой группы.

Последним из-за правой кулисы появляется Колосов.

Стахова. Продолжаем, коллеги. Сейчас показываем вторую часть нашего спектакля «С днём рождения, Иван Сергеевич» автору одноимённой пьесы – Кириллу Юрьевичу Аксасскому. Эта часть называется «Новь под плугом» и основана на романе Тургенева «Новь». (Поворачивается к Аксасскому). Кирилл Юрьевич, с актёрами утром перед прогоном первой части «Дым отечества» я Вас уже знакомила, а с актрисой, Анной Сергеевной Одинцовой, Вы познакомились на нашем общем обеде.

Аксасский. Да-да, я всех актёров хорошо запомнил по первой части спектакля и последующему ее обсуждению, а с Анной Сергеевной мы сидели за одним столом на обеде.

Стахова. Кирилл Юрьевич, представляю Вам, кто какие роли играет во второй части нашего спектакля.

Фёдор Иванович Лаврецкий – Соломин;

Андрей Николаевич Колосов – Сипягин;

Дмитрий Павлович Санин – Нежданов;

Яков Григорьевич Пасынков – Паклин;

Павел Петрович Кирсанов – Калломейцев;

Анна Сергеевна Одинцова – Марианна;

Кроме того, Кирилл Юрьевич, я сама исполняю роли Машуриной и Сипягиной.

Аксасский. Всё понятно.

Стахова. Господа, работаем таким же образом, как и с первой частью спектакля: после прогона обсуждаем его с автором пьесы. Вновь напоминаю, что до премьеры 9 ноября, в день рождения Ивана Сергеевича, остаётся всего лишь месяц. Так что работаем в полную силу и автора пытаем по полной: мы в следующий раз увидим его только на премьере. Все по местам. Начинаем.

Аксасский спускается в зрительный зал и садится на место в 7 ряду, слева от центрального прохода. Остальные уходят за кулисы.

Картина вторая

Сцена на мгновение погружается в темноту, стены немного отодвигаются друг от друга, образуя высокую узкую щель, затем на стены подаётся тёмно-синий цвет, а на щель круглое красное пятно, которое высвечивает фигуру Машуриной.¹

Голос Василия Николаевича (медлительный, глухой). О, ты, что желаешь переступить этот порог, – знаешь ли ты, что тебя ожидает?

Машурина. Знаю.

Голос Василия Николаевича. Холод, голод, ненависть, насмешка, презрение, обида, тюрьма, болезнь и самая смерть?

Машурина. Знаю.

Голос Василия Николаевича. Отчуждение полное, одиночество?

Машурина. Знаю. Я готова. Я перенесу все страдания, все удары.

Голос Василия Николаевича. Не только от врагов – но и от родных, от друзей?

Машурина. Да… и от них.

Голос Василия Николаевича. Хорошо. Ты готова на жертву?

Машурина. Да.

Голос Василия Николаевича. На безымянную жертву? Ты погибнешь – и никто… никто не будет даже знать, чью память почтить!

Машурина. Мне не нужно ни благодарности, ни сожаления. Мне не нужно имени.

Голос Василия Николаевича. Готова ли ты на преступление?

Машурина (потупив голову, с паузой). И на преступление готова.

Пауза.

Голос Василия Николаевича. Знаешь ли ты, что ты можешь разувериться в том, чему веришь теперь, можешь понять, что обманулась и даром погубила свою молодую жизнь?

Машурина. Знаю и это. И все-таки я хочу войти.

Голос Василия Николаевича. Войди!

Машурина делает шаг вперёд, стены с лязгом сдвигаются за ней встык друг к другу, сцена и зал погружаются в темноту.

Голос Сипягиной (из глубины зала). Дура!

Голос Марианны (из глубины сцены). Святая!

Картина третья

На сцену подаётся освещение, в зале включается обычная подсветка. Стены повёрнуты, образуя одну линию, параллельную краю сцены, между ними высокая узкая щель. Они выдвинуты из глубины сцены вперёд так, что кровать оказывается стоящей у левой стены, а этажерка – у правой. На стены проецируется узнаваемый силуэт Петербурга с Петропавловской крепостью. В комнате Нежданова у стола сидит Машурина, женщина лет тридцати, простоволосая, в черном шерстяном платье, и закуривает папироску. В щель между стенами входит Паклин и, прихрамывая, подходит к Машуриной.

Паклин. Как вы поживаете, любезнейшая… любезнейшая. Ведь вот как это досадно! Всегда я забываю, как вас по имени и по отчеству!

Голос Василия Николаевича (медлительный, глухой). Революционер – человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью – революцией.²

Машурина (пожимает плечами). И совсем это не нужно знать! Вам моя фамилия известна. Чего же больше! И что за вопрос: как вы поживаете? Разве вы не видите, что я живу?

Паклин (раздувая ноздри и подергивая бровями). Совершенно, совершенно справедливо! Не были бы вы живы – ваш покорный слуга не имел бы удовольствия вас здесь видеть и беседовать с вами! Припишите мой вопрос застарелой дурной привычке. Вот и насчет имени и отчества… Знаете: как-то неловко говорить прямо: Машурина! Мне, правда, известно, что вы и под письмами вашими иначе не подписываетесь, как Бонапарт! – то бишь: Машурина! Но все-таки в разговоре …

Машурина. Да кто вас просит со мной разговаривать?

Паклин. (смеётся нервически, как бы захлебываясь). Ну, полноте, милая, голубушка, дайте вашу руку, не сердитесь, ведь я знаю: вы предобрая – и я тоже добрый… Ну? (Протягивает руку.)

Машурина (мрачно смотрит на Паклина и подаёт ему свою руку). Если вам непременно нужно знать мое имя, извольте: меня зовут Фёклой.

Паклин. Но в таком случае скажите мне, о Фёкла! скажите мне, отчего вы так недружелюбно, так постоянно недружелюбно относитесь ко мне, между тем как я…

Машурина. Так как вы на все предметы смотрите с их смешной стороны, то и положиться на вас нельзя.

Паклин (круто поворачивается на каблуках). Вот она, вот постоянная ошибка людей, которые обо мне судят, почтеннейшая Фёкла! Во-первых, я не всегда смеюсь, а во-вторых – это ничему не мешает и положиться на меня можно, что и доказывается лестным доверием, которым я не раз пользовался в ваших же рядах! Я честный человек, почтеннейшая Фёкла! (Качая головой, печально.) Нет! Я не всегда смеюсь! Я вовсе не веселый человек! Однако где же это пропадает наш хозяин? Да… именно… где пропадает наш хозяин? Я замечаю: он с некоторых пор словно не в духе. Уж не влюблен ли он, боже сохрани!

Машурина (хмуро). Он пошел в библиотеку за книгами, а влюбляться ему некогда и не в кого.

Паклин (громко). Я потому желаю его видеть, что мне нужно переговорить с ним по одному важному делу.

Машурина. По какому это делу? По нашему?

Паклин. А, может быть, и по вашему… то есть по нашему, общему.

Машурина. Да вот он идет, наконец.

Дверь отворяется и входит со связкой книг под мышкой Нежданов, роняет книги на пол у этажерки, подходит к кровати и ложится.

Паклин. Что с тобой, Алексей Дмитриевич, российский Гамлет? Огорчил кто тебя? Или так – без причины – взгрустнулось?

Нежданов. Перестань, пожалуйста, российский Мефистофель. Мне не до того, чтобы препираться с тобою плоскими остротами.

Паклин (засмеялся). Ты неточно выражаешься: коли остро, так не плоско, коли плоско, так не остро.

Нежданов. Ну, хорошо, хорошо… Ты, известно, умница.

Паклин (произносит с расстановкой) А ты в нервозном состоянии. Али в самом деле что случилось?

Нежданов (подскакивает на постели, словно его что подбросило, кричит внезапно зазвеневшим голосом). Какая тебе еще неприятность нужна? Пол-России с голода помирает, везде шпионство, притеснения, доносы, ложь и фальшь – шагу нам ступить некуда… а ему все мало, он ждет еще новой неприятности, он думает, что я шучу… (Понизив тон.) Басанова арестовали, мне в библиотеке сказывали.

Паклин. Любезный друг, Алексей Дмитриевич, ты взволнован дело понятное… Да разве ты забыл, в какое время и в какой стране мы живем? Ведь у нас утопающий сам должен сочинить ту соломинку, за которую ему приходится ухватиться! Где уж тут миндальничать?! Надо, брат, черту в глаза уметь смотреть, а не раздражаться по-ребячьи…

Нежданов (тоскливо, морщась, словно от боли). Ах, пожалуйста, пожалуйста! Ты, известное дело, энергический мужчина – ты ничего и никого не боишься…

Паклин. Я-то никого не боюсь?!

Нежданов. Кто только мог выдать Басанова? Не понимаю!

Паклин. А известное дело – приятель. Они на это молодцы, приятели-то. С ними держи ухо востро!

Нежданов. Ничего не случилось особенного; а случилось то, что нельзя носа на улицу высунуть в этом гадком городе, чтоб не наткнуться на какую-нибудь пошлость, глупость, на безобразную несправедливость, на чепуху! Жить здесь больше невозможно.

Паклин. То-то ты в газетах публиковал, что ищешь место домашнего учителя и согласен на отъезд.

Нежданов. И, конечно, с величайшим удовольствием уеду отсюда! Лишь бы нашелся дурак – место предложил!

Голос Василия Николаевича (медлительный, глухой). Всегда и везде он должен быть не то, к чему его побуждают влечения личные, а то, что предписывает ему общий интерес революции.³

Машурина (значительно, глядя в сторону). Сперва надо здесь свою обязанность исполнить.

Нежданов. То есть?

Машурина. От Василия Николаевича письмо из Москвы пришло.

Машурина вытаскивает из рукава платья тщательно сложенный клочок синей бумаги; неизвестно зачем дует на него и подаёт Нежданову.

Тот взял бумажку, развернул ее, прочел внимательно и хотел вернуть Машуриной, но увидел, что Паклин протягивал за нею руку, пожал плечом и передал ему.

Паклин пробежал глазами и торжественно положил на стол.

Машурина взяла ее и сожгла дотла в пепельнице, стоящей на столе.

Машурина. Так что, Алексей Дмитриевич, мне ехать надо.

Нежданов. За чем же дело стало?

Машурина. Да известно за чем… за деньгами.

Нежданов (поднялся с кровати и подошел к столу). Много нужно?

Машурина. Пятьдесят рублей… Меньше нельзя.

Нежданов (молчит, потом тихо говорит, постукивая пальцами по столу). У меня теперь их нет, но… я могу достать. Я достану.

Паклин (Машуриной). Вы нуждаетесь в деньгах… а у Нежданова их теперь нет… Так я могу дать.

Нежданов. Нет… нет… это к чему же? Я достану…

Паклин. Да что вы все от меня хоронитесь? Неужто я не заслужил вашего доверия? Если бы я даже не вполне сочувствовал… тому, что вы предпринимаете, – неужто же вы полагаете, что я в состоянии изменить или разболтать? Вот госпожа Машурина глядит на меня и улыбается… а я скажу…

Машурина (раздражённо). Я нисколько не улыбаюсь.

Паклин. А я скажу, что у вас, господа, чутья нет; что вы не умеете различить, кто ваши настоящие друзья! Человек смеется – вы и думаете: он несерьезный …

Машурина. А то небось нет?

Паклин. Так что же? Принимается моя жертва на алтарь отечества или нет? Позволяется мне поднести если не все пятьдесят, то хоть двадцать пять или тридцать рублей на общее дело?

Нежданов (вдруг вспыхнул весь, говорит с накипевшей досадой). Я уже сказал тебе, что это не нужно, не нужно… не нужно! Я этого не допущу и не приму. Я достану деньги, я сейчас же их достану. Я не нуждаюсь ни в чьей помощи!

Паклин. Ну, брат, я вижу: ты хоть и революционер, а не демократ!

Нежданов. Скажи прямо, что я аристократ!

Паклин. Да ты и точно аристократ… до некоторой степени.

Нежданов (принужденно засмеялся). То есть ты хочешь намекнуть на то, что я незаконный сын. Напрасно трудишься, любезный… Я и без тебя этого не забываю.

Паклин (всплеснул руками). Алеша, помилуй, что с тобою! Как можно так понимать мои слова! Я не узнаю тебя сегодня. Арест Басанова тебя расстроил, но ведь он сам так неосторожно вел себя…

Голос Василия Николаевича (медлительный, глухой). Революционер – человек обреченный. Беспощадный для государства и вообще для всего сословно-образованного общества, он и от них не должен ждать для себя никакой пощады.⁴

Машурина. Он не скрывал своих убеждений, не нам его осуждать!

Паклин. Да; только ему следовало бы тоже подумать о других, которых он теперь скомпрометировать может.

Голос Василия Николаевича (медлительный, глухой). Он каждый день должен быть готов к смерти. Он должен приучить себя выдерживать пытки.⁵

Машурина. Почему вы так о нем полагаете? Басанов человек с характером твердым; он никого не выдаст. А что до осторожности… знаете что? Не всякому дано быть осторожным, господин Паклин!

Нежданов. Господа! Сделайте одолжение, бросимте на время политику!

Пауза.

Паклин. Я сегодня встретил Скоропихина, нашего всероссийского критика, и эстетика, и энтузиаста. Что за несносное создание! Вечно закипает и шипит, ни дать ни взять бутылка дрянных кислых щей… Превредный для молодых людей индивидуй!

Голос Василия Николаевича (медлительный, глухой). Революционер презирает всякое доктринерство и отказывается от мирной науки, предоставляя ее будущим поколениям. Он знает только одну науку, науку разрушения.⁶

Машурина. О молодых людях, которые способны интересоваться эстетикой, жалеть нечего, даже если Скоропихин и собьет их с толку.

Паклин (с жаром). Но помилуйте, постойте, тут вопрос, положим, не политический, но все-таки важный. Послушать Скоропихина, всякое старое художественное произведение уж по тому самому не годится никуда, что оно старо… Да в таком случае художество, искусство вообще – не что иное, как мода, и говорить серьезно о нем не стоит! Если в нем нет ничего незыблемого, вечного – так черт с ним! В науке, в математике, например: не считаете же вы Эйлера, Лапласа, Гаусса за отживших пошляков? Вы готовы признать их авторитет, а Рафаэль или Моцарт – дураки? И ваша гордость возмущается против их авторитета? Законы искусства труднее уловить, чем законы науки… согласен; но они существуют – и кто их не видит, тот слепец; добровольный или недобровольный – все равно!

Голос Василия Николаевича (медлительный, глухой). Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела.⁷

Машурина. И все-таки я тех молодых людей, которых сбивает Скоропихин, нисколько не жалею.

В щели между дальними краями стен появляется фигура Сипягина, мужчины лет под сорок, высокого росту, стройного и величавого, одетого в прекраснейшее драповое пальто с превосходнейшим бобровым воротником.

Сипягин. Господин Нежданов дома?

Нежданов, Машурина, Паклин переглядываются в изумлении.

Сипягин. Дома господин Нежданов?

Нежданов. Дома.

Сипягин входит в дверь и подходит к Нежданову.

Сипягин (благосклонно осклабясь). Я уже имел удовольствие встретиться и даже беседовать с вами, господин Нежданов, третьего дня, если изволите припомнить, – в театре. (Сипягин остановился, как бы выжидая; Нежданов слегка кивнул головою и покраснел.) Да! А сегодня я явился к вам вследствие объявления, помещенного вами в газетах… Я бы желал переговорить с вами, если только не стесню господ присутствующих (Сипягин поклонился Машуриной и повел рукой, облеченной в сероватую шведскую перчатку, в направлении Паклина) и не помешаю им…

Нежданов (не без некоторого труда). Нет… отчего же… Эти господа позволят… Не угодно ли вам присесть?

Сипягин, взявшись за спинку стула, приблизил его к себе, но не сел, так как все в комнате стояли.

Машурина. Прощайте, Алексей Дмитрич, я зайду после. (Уходит.)

Сипягин проводил её учтивым, слегка любопытным взором и устремил его потом на Паклина, как бы ожидая, что и тот последует её примеру.

Но Паклин, на лице которого с самого появления Сипягина засветилась особенная сдержанная улыбка, отошел в сторону и приютился около этажерки.

Сипягин опустился на стул. Нежданов сел тоже.

Сипягин (с горделивой скромностью). Моя фамилия – Сипягин, может быть, слыхали. Я узнал из газет, что вы готовы ехать работать домашним учителем, и я пришел к вам со следующим предложением. Я женат; у меня один сын – девяти лет; мальчик, скажу прямо, очень даровитый. Большую часть лета и осени мы проводим в деревне, в С…ой губернии, в пяти верстах от губернского города. Так вот: не угодно ли вам будет ехать туда с нами на это время, учить моего сына российскому языку и истории – тем предметам, о которых вы упоминаете в вашем объявлении? Смею думать, что вы останетесь довольны мною, моим семейством и самым местоположением усадьбы. Прекрасный сад, река, воздух хороший, поместительный дом… Согласны вы? В таком случае остается только узнать ваши условия, хотя я не полагаю, чтобы на этот счет могли возникнуть у нас с вами какие-либо затруднения.

Нежданов (после паузы, несколько уторопленным образом). Конечно, я… согласен… с охотой… хотя я должен признаться … что не могу не чувствовать некоторого удивления … так как у меня нет никакой рекомендации… да и самые мнения, которые я высказал третьего дня в театре, должны были скорей отклонить вас…

Сипягин (осклабясь). В этом вы совершенно ошибаетесь, любезный Алексей … Алексей Дмитрич! так, кажется? Я, смею сказать, известен как человек убеждений либеральных, прогрессивных; и напротив, ваши мнения, за устранением всего того, что в них свойственно молодости, склонной – не взыщите! – к некоторому преувеличению, эти ваши мнения нисколько не противоречат моим – и даже нравятся мне своим юношеским жаром!

Жена моя разделяет мой образ мыслей, ее воззрения, быть может, даже ближе подходят к вашим, чем к моим; понятное дело: она моложе! Когда на другой день после нашего свидания я прочел в газетах ваше имя, которое вы, замечу кстати, против общего обыкновения опубликовали вместе с вашим адресом (а узнал я ваше имя уже в театре), то… это… этот факт меня поразил. Я увидал в нем – в этом сопоставлении – некий… извините суеверность выражения… некий, так сказать, перст рока!

Вы упомянули о рекомендации; но мне никакой рекомендации не нужно. Ваша наружность, ваша личность возбуждают мою симпатию. Сего мне довольно. Я привык верить своему глазу. Итак – я могу надеяться? Вы согласны?

Нежданов. Согласен… конечно… и постараюсь оправдать ваше доверие. Только об одном позвольте мне теперь же вас предуведомить: быть учителем вашего сына я готов, но не гувернером. Я на это не способен – да и не хочу закабалиться, не хочу лишиться моей свободы.

Сипягин (легонько повел по воздуху рукою, как бы отгоняя муху). Будьте спокойны, мой любезнейший… Вы не из той муки, из которой пекутся гувернеры; да мне гувернера и не нужно. Я ищу учителя – и нашел его. Ну, а как же условия? Денежные условия? Презренный металл?

Нежданов затрудняется, что сказать…

Сипягин (нагнувшись вперед всем корпусом и ласково тронув концами пальцев колено Нежданова). Послушайте, между порядочными людьми подобные вопросы разрешаются двумя словами. Предлагаю вам сто рублей в месяц; путевые издержки туда и назад, конечно, на мой счет. Вы согласны?

Нежданов (опять покраснев). Это гораздо больше, чем я намерен был запросить… потому что… я…

Сипягин (перебивая). Прекрасно, прекрасно… Я смотрю на это дело как на решенное… а на вас – как на домочадца. (Поднялся со стула и вдруг весь повеселел и распустился, словно подарок получил. Во всех его движениях проявилась некоторая приятная фамильярность и даже шутливость. Продолжает развязным тоном.) Мы уезжаем на днях, я люблю встречать весну в деревне, хотя я, по роду своих занятий, прозаический человек и прикован к городу… А потому позвольте считать первый ваш месяц, начиная с нынешнего же дня. Жена моя с сыном теперь уже в Москве. Она отправилась вперед. Мы их найдем в деревне… на лоне природы. Мы с вами поедем вместе… холостяками… (Кокетливо и коротко смеётся в нос.) Хе, хе! А теперь… (Достаёт из кармана пальто серебряный с чернью портфельчик и вынимает оттуда карточку.) Вот мой здешний адрес. Зайдите – хоть завтра. Так… часов в двенадцать. Мы еще потолкуем. Я разовью вам кое-какие свои мысли насчет воспитания… Ну и день отъезда мы решим. (Взяв руку Нежданова, понизив голос и искоса поставив голову.) И знаете что? Если вы нуждаетесь в задатке… Пожалуйста, не церемоньтесь! Хоть месяц вперед!

Нежданов (в замешательстве). Я, если позволите, вам это завтра скажу.

Сипягин (выпустив руку Нежданова). Отлично! Итак – до свиданья! До завтра!

Нежданов. Позвольте вас спросить, вы вот сейчас сказали мне, что уже в театре узнали, как меня зовут. От кого вы это узнали?

Сипягин. От кого? Да от одного вашего хорошего знакомого и, кажется, родственника, князя… князя Г.

Нежданов. Флигель-адъютанта?

Сипягин. Да; от него.

Сипягин снова пожал руку Нежданову и, поклонившись, сперва ему, а потом Паклину, надел шляпу перед самой дверью и вышел.

Паклин (бросившись к Нежданову). Вот какого ты осетра залучил! (Хихикая и топоча ногами.) Ведь это ты знаешь ли кто? Известный Сипягин, камергер, в некотором роде общественный столп, будущий министр!

Нежданов (угрюмо). Мне он совершенно неизвестен.

Паклин (отчаянно взмахнув руками). В том-то и наша беда, Алексей Дмитрич, что мы никого не знаем! Хотим действовать, хотим целый мир кверху дном перевернуть, а живем в стороне от самого этого мира, водимся только с двумя-тремя приятелями, толчемся на месте, в узеньком кружке…

Нежданов (перебивая). Извини, это неправда. Мы только с врагами нашими знаться не хотим, а с людьми нашего пошиба, с народом, мы вступаем в постоянные сношения.

Паклин (перебивая). Стой, стой, стой, стой! Во-первых, что касается врагов, то позволь тебе припомнить стих Гете: Кто хочет понять поэта, должен побывать в его стране…

А я говорю: Кто хочет понять врага, должен побывать в его стране…

Чуждаться врагов своих, не знать их обычая и быта – нелепо! Не… ле… по!.. Да! да! Коли я хочу подстрелить волка в лесу – я должен знать все его лазы… Во-вторых, ты вот сейчас сказал: сближаться с народом… Душа моя! Поляки во время восстания в 1863 году уходили "до лясу" – в лес; и мы уходим теперь в тот же лес, сиречь в народ, который для нас глух и темен не хуже любого леса!

Голос Василия Николаевича (медлительный, глухой). Революционеры должны проникнуть всюду, во все слои, высшие и средние, в купеческую лавку, в церковь, в барский дом, в мир бюрократический, военный, в литературу, в третье отделение и даже в Зимний дворец.⁸

Нежданов. Так что ж, по-твоему, делать?

Паклин (мрачно). В Индии есть скульптурное изображение бога Вишну – называется оно Джаггернаут. Во время празднеств в честь Джаггернаута устраиваются шествия с его изображением на колеснице. Индийцы бросаются под колесницу Джаггернаута, она их давит, и они умирают – в блаженстве. У нас есть тоже свой Джаггернаут… Давить-то он нас давит, но блаженства не доставляет.

Нежданов (чуть не с криком). Так что ж, по-твоему, делать? Повести с "направлением" писать, что ли?

Паклин (расставив руки и наклонив голову к левому плечу). Повести – во всяком случае – писать ты бы мог, так как в тебе есть литературная жилка… Ну, не сердись, не буду! Я знаю, ты не любишь, чтобы на это намекали; но я с тобою согласен: сочинять этакие штучки с "начинкой", да еще с новомодными оборотами: "Ах! я вас люблю ! – подскочила она…", "Мне все равно! – почесался он" – дело куда невеселое! Оттого-то я и повторяю: сближайтесь со всеми сословиями, начиная с высшего! Не все же полагаться на одних Машариных! Честные они, хорошие люди – зато глупы! глупы!! Ты посмотри на неё. Ведь отчего она сейчас ушла отсюда? Она не хотела остаться в одной комнате, дышать одним воздухом с аристократом!

Нежданов. Если она не хочет остаться в одной комнате с аристократом, то я её хвалю за это; а главное: она собой пожертвовать сумеет, – и, если нужно, на смерть пойдет, чего мы с тобой никогда не сделаем!

Паклин (скорчил жалкую рожицу). Где же мне сражаться, друг мой, Алексей Дмитрич! Помилуй! Но в сторону все это… Повторяю: я душевно рад твоему сближению с господином Сипягиным и даже предвижу большую пользу от этого сближения – для нашего дела. Ты попадешь в высший круг! Увидишь этих львиц, этих женщин с бархатным телом на стальных пружинах; изучай их, брат, изучай! Если б ты был эпикурейцем, я бы даже боялся за тебя… право! Но ведь ты не с этой целью едешь!

Нежданов. Я еду, чтобы зубов не положить на полку…

Паклин. Ну, конечно! конечно! Потому я и говорю тебе: изучай! (Потянул воздух носом.) Какой, однако, запах за собою этот барин оставил! Вот оно, настоящее-то "амбре", о котором мечтала городничиха в "Ревизоре"!

Нежданов (глухо). Он обо мне князя Г. расспрашивал, ему, должно быть, теперь вся моя история известна.

Паклин. Не должно быть, а наверное! Что ж такое? Пари держу, что ему именно от этого и пришла в голову мысль взять тебя в учители. Что там ни толкуй, а ведь ты сам аристократ – по крови. Ну и значит свой человек! Однако я у тебя засиделся; мне пора в мою контору, к эксплуататорам! До свидания, брат! (Подошел было к двери, но остановился и вернулся, говорит вкрадчивым тоном.) Послушай, Алеша, ты мне вот сейчас отказал – у тебя теперь деньги будут, я знаю, но все-таки позволь мне пожертвовать, хотя малость на общее дело! Ничем другим не могу, так хоть карманом! Смотри: я кладу на стол десятирублевую бумажку! Принимается? (Нежданов молчит.) Молчание – знак согласия! Спасибо! (Уходит.)

Нежданов (оставшись один, подходит к книгам на полу и, расставляя их на этажерку, разговаривает сам с собой). Какой я учитель! Какой педагог?! (Заканчивает расставлять книги.) Фу ты, черт! Я, кажется, собираюсь стихи сочинять! (Подходит к столу, увидав лежащую на столе десятирублевую бумажку Паклина, суёт ее в карман и расхаживает по комнате.) Надо будет взять задаток, благо этот барин предлагает. Сто рублей… да у братьев – у их сиятельств – сто рублей… Пятьдесят на долги, пятьдесят или семьдесят на дорогу… а остальные Машуриной. Да вот, что Паклин дал, – тоже ей… (Останавливается, задумывается… и, устремив глаза в сторону, замер на месте… Потом руки его, как бы ощупью, отыскали и открыли ящик стола, достали из самой его глубины тетрадку… Опускается на стул, все не меняя направления взгляда, берёт перо и, мурлыча себе под нос, изредка взмахивая волосами, перечеркивая, марая, принимается выводить строку за строкою…)

Входит Машурина. Нежданов не замечает ее и продолжает свою работу.

Голос Василия Николаевича (медлительный, глухой). Другом и милым человеком для революционера может быть только человек, заявивший себя на деле таким же революционером, как и он сам.⁹

Машурина долго смотрит на Нежданова, качает головою, собирается уходить…

Нежданов вдруг выпрямляется и оглядывается.

Нежданов (с досадой). А! Вы! (Швыряет тетрадку в ящик стола.)

Машурина (твердо). Когда можно будет получить деньги? Если вы сегодня достанете, так я сегодня же вечером уеду.