Buch lesen: «Смерть Отморозка. Книга Вторая»
Часть четвертая. Чужая жена
Глава первая
От Анны Норов вернулся уже далеко за полночь и, едва лег, сразу провалился в сон. В три он привычно поднял голову с подушки, сонно посмотрел на часы и впервые за долгое время не захотел вставать. Он закрыл глаза и тут же опять забылся. Спал он чутко; его разбудил звук осторожных шагов по скрипучим ступенькам. Сквозь щель входной двери он увидел полоску света, автоматически зажигавшегося, как только кто-то выходил из спальни или появлялся на лестнице.
Спросонья он подумал, что Анна зачем-то спускалась на кухню и теперь возвращается, но шаги были не ее, более тяжелые. Ляля? Но что понадобилось Ляле на втором этаже, где кроме их спален других комнат не было?
Он с трудом поднялся, голый, все еще туго соображая. Не зажигая ночника, в слабом отблеске светящихся часов, протирая глаза, прошлепал босиком к выходу, но тут шаги замерли. Норов открыл дверь, чтобы посмотреть что происходит, невольно зажмурился от света и тут же получил сокрушительный удар кулаком в лицо.
Он влетел назад в спальню, упал на спину и выключился. В себя он пришел от боли; его избивали ногами. Пинали тяжелыми ботинками, куда придется: по ребрам, голове, бедрам. Ничего не видя, не понимая, он инстинктивно попробовал закатиться под кровать, но не смог – пространство было слишком узким. Прижатый к комоду, он корчился на спине, пытаясь прикрыть то голову, то гениталии; спрятаться было некуда.
Удары сыпались один за другим. С такой яростью Норова еще не били. Оглушенный, ослепленный, он предпринял последнюю попытку вырваться. Перекатившись на бок, прямо под удар, получил еще раз, но прыгнул вперед, через угол кровати в узкий промежуток между нею и стеной; сильно ударился плечом об острый угол радиатора, и, несмотря на боль, вцепился в рюкзак со спасительным пистолетом. Кто-то схватил его за ногу и потащил назад, и, перевернувшись на спину, он, не целясь, пальнул в темноту.
***
Еще на Украине Норов начал думать о том, как он потратит свою долю за сахар. Он рассчитывал получить тысяч двести двадцать-двести сорок долларов, – в тогдашней России это были огромные деньги. Но вышло еще больше, даже после подарка тренеру и расплаты с чеченцами.
В науку его не тянуло, у него был слишком живой ум. Вариант госслужбы он даже не рассматривал; оставался частный бизнес. Но чем заняться? Все вокруг что-то лихорадочно покупали и тут же перепродавали, но Норов торгашей презирал, деньги копить не умел, коммерческой жилки в нем не было.
Приятель-журналист уговаривал его запустить собственную газету. Соблазн был велик, и все же Норов после долгих колебаний отказался от этой затеи по соображениям сугубо практическим: в России не существовало ни одного прибыльного издания, все средства массовой информации финансировались либо государством, либо частными лицами. Торчать в чужих приемных, выпрашивая деньги, его совершенно не прельщало.
В конце концов, в его голове сложился проект, отчасти медийный, но в большей степени коммерческий. Он слышал, что где-то в Сибири предприимчивые ребята запустили газету бесплатных объявлений, окупавшуюся за счет рекламы. Это был первый опыт в стране, результатов эксперимента Норов еще не знал; затея показалась ему рискованной, но перспективной.
Однако пускаться в такое предприятие в одиночку он побаивался; ему нужен был партнер, надежный, деловой, обладающий способностями к коммерции, которых он сам был лишен. Но где же такого найти? Толковые ребята среди его друзей, конечно же, имелись, но все они уже где-нибудь работали.
Многократно перебрав в голове своих приятелей, переговорив с тем и другим и нарвавшись на отказ, Норов решился обсудить предприятие с Володей Коробейниковым. С Володей он познакомился уже работая в газете; близкой дружбы между ними не завязалось; они были разными людьми и по темпераменту, и по интересам. Володя был высоким блондином, склонным к полноте, рассудительным, осторожным, с деловой хваткой. Он был старше Норова тремя годами, закончил Плановую академию по специальности «экономика и финансы» и возглавлял коммерческий отдел в Саратовском книжном издательстве.
Еще несколько лет назад это была завидная должность: при советской власти издательство процветало и насчитывало несколько сотен сотрудников, у него имелись собственные производственные мощности. Теперь, лишенное государственной поддержки, оно сокращало объемы. Техника изнашивалась, росли задолженности, издательство катилось к банкротству. Заработки сотрудников неуклонно падали, а у Володи имелась семья, которую нужно было кормить. Норов слышал, что Володя ищет новую работу.
Он предложил Коробейникову партнерство: тридцать процентов будущей прибыли, притом что финансирование на первом этапе Норов целиком брал на себя. Тот думал целых три недели, наконец согласился, но с условием, что уволится из издательства не раньше, чем убедится, что новое предприятие выходит на прибыль. Условие показалось Норову несправедливым: получалось, что Коробейников, становясь партнером, будет работать по остаточному принципу, тайком от своего начальства. Но выбора у него не было; они пожали руки.
***
Начали они скромно: сняли в офисном центре кабинет, где сидели секретарша и верстальщик, он же компьютерный дизайнер. Третьим в их компании был сам Норов. Первый номер вышел на четырех полосах форматом А4; все объявления Норов беззастенчиво позаимствовал из других изданий.
Газета выходила раз в неделю, и уже третий номер был на четверть заполнен объявлениями, которые присылали по почте и телефону, а для шестого выпуска заимствовать и вовсе не понадобилось. К середине четвертого месяца Норов и Коробейников перешли на восемь полос.
Чтобы оживить содержание и увеличить число читателей, Норов придумал печатать истории из жизни голливудских звезд и прочих знаменитостей. Интернета и социальных сетей в ту пору еще не существовало; провинция жила скучно, но американские фильмы, распространяемые на кассетах без всяких лицензий, смотрела жадно и знаменитостями интересовалась живо. В отсутствии достоверной информации, о них ходили самые невероятные сплетни.
Норов нанял в Москве агента, который в отелях, специализированных магазинчиках «Союзпечати» и у частных лиц скупал за гроши иностранную периодику недельной, а то и месячной давности. Раз в неделю поездом через проводников он переправлял газеты в Саратов. Бывшая однокурсница Норова, преподававшая в университете английский, девушка с чувством юмора, к тому же не лишенная литературных способностей, согласилась делать для его издания дайджесты зарубежной прессы в той части, где рассказывалось о нравах звезд: разводах, скандалах, судебных процессах, новых ролях. Ее веселые обзоры имели большой успех; саратовская публика их проглатывала.
В течение первого квартала Норову пришлось покрывать убытки, приносимые газетой. Деньги таяли, он нервничал, но Володя не сидел без дела. Он обзванивал десятки предприятий в поисках рекламы, заставлял этим заниматься секретаршу и соглашался на бартер, который более или менее успешно продавал через газету. Вскоре он принял в рекламный отдел двух сотрудников, посадив их на проценты от прибыли, а затем еще двоих – в коммерческих отдел; они отвечали за реализацию бартера. Тиражи постепенно начали расти. Через полгода газета вышла на окупаемость, а потом стала приносить и прибыль.
К концу второго года Норовская газета выходила уже дважды в неделю на шестнадцати полосах и распространялась не только по всей губернии, но и еще в двух поволжских регионах: Самарском и Астраханском. На третий год присоединились Казань и Нижний Новгород. Это был успех, на который не рассчитывали ни Норов, ни Коробейников.
Через два года после выхода первого номера Норов получал в среднем от двенадцати до пятнадцати тысяч долларов от рекламы в газете и не меньше пятнадцати от деятельности коммерческого отдела, который покупал и продавал все подряд по всему Поволжью. Володя, давно уволившийся из издательства, развернулся в полную силу. В отличие от Норова, он вовсе не считал зазорным «крутить купи-продайку» и делал это с размахом и удовольствием; в коммерческом отделе насчитывалось уже четыре человека и шестеро в отделе рекламы. Кроме них в газете работало два верстальщика, два выпускающих редактора, компьютерный дизайнер, корректор. Были и журналисты фрилансеры, в основном писавшие статьи на криминальные темы. Редакция занимала в офисном центре четыре комнаты; у Норова и Коробейникова был кабинет на двоих.
С тридцатью тысячами долларов ежемесячного дохода Норов чувствовал себя в Саратове вполне состоятельным человеком. Он приобрел трехкомнатную квартиру в центре, сделал там евроремонт и поменял свою изрядно потрепанную «девятку» на новый джип «Гранд Чероки».
***
В небольшой спальне выстрел прогремел как из пушки; у Норова от грохота заложило уши. Нападавший отпрянул, выпустил его, повернулся и кинулся бежать. Норов, голый, с пистолетом в руках, ринулся следом.
Свет на лестнице снова включился. Норов успел разглядеть огромную мужскую фигуру в черной одежде, с черной балаклавой на голове, с прорезями для глаз и рта. Разбуженная выстрелом Ляля уже сидела на диване, вытаращив глаза. При виде зловещего незнакомца и голого Норова она громко закричала и зажмурилась.
Огромный человек кубарем скатился с лестницы и через гостиную, мимо Ляли рванул к выходу. Норов поскользнулся на ступеньках, упал, больно ударился копчиком и спиной. Не желая упустить врага, он выстрелил ему вдогон, пуля ударилась в каменную стену.
– На пол, сука! – по-русски крикнул Норов.
Человек на мгновение замер, колеблясь. Норов пальнул еще раз, беря в полуметре над головой громилы. Пуля попала в высокое французское окно гостиной, звук выстрела слился со звоном двойного стекла; часть осколков брызнула внутрь на каменный пол. Ляля на диване пронзительно заверещала. Незнакомец бросил отчаянный взгляд на дверь, до которой еще оставалось несколько метров, понял, что не успеет, и неохотно растянулся на полу, прямо посреди осколков.
***
Когда тираж Норовской газеты перевалил за сто тысяч, в нее со всех сторон полилась политическая реклама. Особенно интенсивной она становилась накануне очередных выборов. Единого дня голосования в России долгое время не было; законодательные собрания всех уровней сами назначали дату перевыборов. Помимо районных, городских, областных и общероссийских депутатов избирались еще главы районных администраций, мэры и губернаторы; короче, выборы в стране шли беспрерывно.
У Норова было много друзей среди демократов. Ссылаясь на бедность, они просили его бесплатно размещать их материалы. Он готов был идти навстречу, однако Володя Коробейников решительно этому воспротивился. Володя был равнодушен к политике, но деньги считать умел.
– Бабки сначала нужно заработать, а уж потом их раздавать, – внушал он Норову. – Иначе сам окажешься среди нуждающихся.
За деньги Коробейников готов был печатать и демократов, и коммунистов, и правых, и левых.
– Нравятся тебе демократы? – насмешливо спрашивал он. – На здоровье! Помогай им из своих личных средств. Но за политическую рекламу платить будут все, даже ты, на общих основаниях.
По этому поводу они долго спорили и едва не поссорились. Норов был уязвлен цинизмом партнера, но не признать правоту его делового подхода не мог. Скрепя сердце, он уступил.
***
Однокурсник Коробейникова, богатый саратовский бизнесмен, задумал двинуться в областную думу и обратился к Володе за советом. Шансы у него, по мнению социологов, были невелики, он и сам это понимал и собирался пригласить пиарщиков из Москвы. Но тут возникала опасность. Пиар-агентства росли в ту пору, как грибы после дождя, доморощенные политтехнологи развешивали в своих кабинетах сомнительные дипломы американских университетов и спешили рубить капусту. Однокурсник не хотел нарваться на проходимцев, заплатить большие деньги и остаться ни с чем. Он спрашивал, нет ли у Володи знакомых в этой среде.
Бизнесмену повезло, у Володи имелся отличный специалист по части выборов. Все избирательные технологии он знал, как свои пять пальцев, никогда не проигрывал и как раз сейчас был еще свободен. Брал он, правда, за свою работу дорого, но меньше, чем москвичи. Этим специалистом оказался никто иной как Норов.
Когда Володя поздравил Норова с назначением начальником избирательного штаба и сообщил, что завтра ему предстоит познакомиться с кандидатом, Норов оторопел. Он, конечно, имел некоторое представление о выборах, но сам этим никогда не занимался. Он категорически заявил, что не станет участвовать в подобной афере, но Коробейников со смехом возразил, что отказываться поздно, так как он уже взял аванс. Что касается технологий, то, по мнению Володи, это просто – чушь собачья, они у всех одинаковы. Толпы дураков зарабатывает этим на жизнь; неужели они, два умных человека, не выберут хорошего парня куда ему хочется?
Для Норова это была первая кампания, он страшно нервничал, дергался и без надобности входил в каждую мелочь. Коробейников держался довольно спокойно, повторял, что не сомневается в успехе и, чтобы ободрить Норова, нередко задерживался допоздна на заседаниях штаба, несмотря на скандалы с женой.
Бизнесмен, вопреки социологическим прогнозам и своей неказистой внешности, в депутаты прошел. Торжествующий Володя изо всех сил раздувал значение этой победы в деловых и политических кругах Саратова, создавая Норову репутацию непревзойденного политтехнолога. Уже на следующий год на выборах в городскую думу к Норову обратились сразу три кандидата. Богатых среди них не было, но тариф Володя назначил умеренный; они согласились без возражений. Все трое финишировали успешно. Победу Норов и Коробейников отпраздновали бурным загулом с девочками. Сдержанный Коробейников на сей раз не скрывал своей радости по поводу открывшегося у Норова таланта, сулившего большие заработки.
Норов действительно тонко чувствовал политическую конъюнктуру, понимал, какой образ лучше всего подойдет кандидату; что и когда он должен говорить и делать; как правильно выстроить кампанию, чем должны заниматься активисты и какие тексты сочинять пиарщики. Ему нравилось организовывать процесс, он получал настоящее удовольствие, когда выстроенный им механизм набирал обороты. При этом сам он не испытывал никакого желания куда-то выдвигаться, предпочитая оставаться за кулисами.
Так у них с Коробейниковым возникло еще одно прибыльное направление: выборы. Политика не только приносила хорошие деньги, но и способствовала возникновению полезных связей, позволяя Володе расширять бизнес. Через четыре года после запуска газеты они уже были долларовыми миллионерами: оба ездили на черных «Мерседесах» с охраной, часто отдыхали за границей, купили по большому участку на берегу Волги и построили там дома.
***
Ляля визжала так, что заглушила бы полицейскую сирену.
– Да замолчи же! – сердито прикрикнул на нее Норов.
Та испуганно зажала рот рукой. Наступила тишина, и Норов сразу испытал облегчение.
Свет на лестнице уже погас, дом погрузился в темноту. На ночь Норов, по французскому обычаю, оставлял снаружи на участке подсветку; перед сном Ляля опустила в гостиной все жалюзи, но на входной стеклянной двери экрана не было, и попадавший сквозь нее причудливый свет цветных лампочек позволял рассмотреть и предметы в гостиной, и огромную черную фигуру, распростертую на полу. Притихшая Ляля, сжавшись на диване в игривой ночнушке, сползшей с одного плеча, не сводила с мужчины перепуганных глаз.
– Кто это? – со страхом спросила она у Норова.
– Друг детства, – морщась от боли, сквозь зубы ответил Норов. У него еще не восстановилось дыхание. – Забыл постучаться.
– Ты весь в кровище! Как думаешь, его Вовка прислал? Он меня хотел убить, да?
– Нет, только изнасиловать. Спальни перепутал.
– Пидарас!
Лялина неспособность думать о ком-то, кроме себя, была почти трогательной. Потрясенная, она даже не среагировала на наготу Норова.
На лестницу выскочила Анна, бледная, перепуганная, в своем длинном мягком платье. Увидев голого окровавленного Норова с пистолетом в руках, она воскликнула в ужасе:
– Господи, что здесь происходит?!
– Пытаюсь выяснить, – проворчал Норов.
Капая кровью из разбитой брови, он босиком прошлепал по ледяному каменному полу к выключателю у камина; чувствуя, как все еще колотится сердце, зажег свет, переложив пистолет в левую руку, взял в правую небольшую увесистую чугунную кочергу. Затем осторожно, стараясь не наступить на осколки стекла, приблизился к распростертому на полу мужчине.
– Привет, – сказал он по-русски.
Ответа не последовало, но Норов был уверен, что непрошеный гость – русский. Французы не вламываются в чужие спальни, ночью, в балаклавах, да и кому он мог так насолить во Франции?
***
Как-то в офис к Норову нагрянул знакомый бригадир и таинственно сообщил, что с ним желает встретиться «один человек». «Людьми» бандиты уважительно именовали лишь криминальных авторитетов, обычные граждане под эту категорию не подходили.
Встреча состоялась на следующий же день, – бандиты и уголовники нетерпеливы и тянуть не любят. «Человек» оказался вором в законе из Энгельса, втором по величине городе Саратовской области. Это был невысокий, худощавый мужчина, с плоским черепом, покрытым редкими пегими волосами, лицом в резких морщинах, серым волчьим взглядом глубоко посаженных глаз и сильным носом над тонкими губами. Прозвище, или как выражаются в уголовных кругах, «погоняло», у него было Моряк. Моряком он, впрочем, не являлся, во флоте не служил, он вообще нигде никогда не служил, ибо большую часть своей жизни чалился не в портах, а совсем в других местах, далеких от морей и океанов.
Моряк прибыл к Норову в сопровождении долговязого парня бандитского вида, представившегося Вадиком. На Моряке был черный, дорогой, но мешковатый костюм; слишком длинные рукава пиджака налезали на красные, обветренные, покрытые татуировками кисти. Пальцы были с грубыми жесткими костяшками, зато над ногтями явно поработала маникюрша. Голос у Моряка был тихий, хрипловатый; говорил он мало, веско, матерных слов почти не употреблял, курил марихуану, держа самокрутку большим и указательным пальцем. Предупредивший о его визите бригадир играл роль посредника.
Кроме Норова присутствовал еще Володя Коробейников. Моряк оглядел обоих цепким взглядом и, не пожимая рук, опустился в кресло за стол; бандиты последовали его примеру, секретарша Норова внесла зеленый чай и сухофрукты, – Норов знал предпочтения уголовников.
Начал Вадик. Он без обиняков поведал, что мэр Энгельса, оседлавший город еще с советских времен, всем давно остозвиздел, коммерсов обдирает, работает с мусорами, а местных пацанов щемит; бухает, лось охерелый, а для города ниче не делает. Поймал, бля, мыша и еб-т не спеша. Отгрохал себе домину, как у президента; под зятя все МУПы отдал, дочке торговый центр в собственность отжал; катит, сука, по беспределу, а нормальные пацаны из-за него лапу сосут. Им, бать, саратовским пацанам в глаза смотреть стремно.
Слушая его, саратовский бригадир сочувственно кивал. Потом заговорил Моряк. Не сводя с Норова жесткого, оценивающего взгляда, он сообщил, что имеется пацанчик, коммерс, но путевый, не замусоренный, не ссученный, с головой. Короче, надо его задвинуть на место мэра.
Норов и Коробейников переглянулись, несколько ошеломленные.
– Ну че, возьмешься? – нетерпеливо спросил бригадир. – А то нам, бляха-муха, еще в одно место заскочить надо.
***
Круглыми от ужаса глазами Анна смотрела вниз, на распростертого на полу незнакомца в черном.
– Ты его убил? Убил?!
– Нет еще.
– Как он сюда попал?
– Сейчас узнаем. Ты кто?
И не дожидаясь ответа, Норов с размаху врезал лежавшему кочергой по спине.
– Уй, бля! – взвыл тот.
– Это фамилия или имя? – спросил Норов и влепил кочергой еще раз, по ребрам.
– Сука!
– Видать, все-таки, фамилия, – заключил Норов, замахиваясь вновь.
– Не бей его! – крикнула Анна, торопливо сбегая по лестнице вниз. – Это же Миша!
– Миша? – удивленно оглянувшись, повторил Норов, все еще не понимая.
– Какой Миша? – подхватила с дивана Ляля. – Ты его знаешь, Ань?
– Снимай свой колпак! – потребовал Норов.
– Пошел на х.й!
Теперь догадался и Норов.
– Вежливый он у тебя, – сказал он Анне.
Анна уже сбежала вниз, метнулась по направлению к мужчинам, но остановилась, вернулась и бессильно опустилась на ступеньку, держась за сердце.
– Миша, что ты тут делаешь? – неверным дрожащим голосом спросила она.
Человек на полу завозился, сел, медленно, неохотно стянул с головы балаклаву. Это был Гаврюшкин.
– Че, че! – сварливо отозвался он. – За тобой приехал!
– Да кто это?! – воскликнула Ляля с недоумением.
Анна ответила не сразу.
– Это мой муж, – проговорила она едва слышно.
– Ладно?! – ахнула Ляля. – Долбанись! Хорошо, что я не замужем!
***
В девяностые годы прошлого века бандиты и уголовники были едва ли не более горячими сторонниками реформ в России, чем демократы. Перемены открывали им путь во власть и к легким деньгам. К слову сказать, подмяв под себя большие заводы, города и поселки, они зачастую оказывались отнюдь не худшими владельцами. Те, кто с помощью силовых структур позже сменили их, были жаднее и беспощаднее.
– Прежде чем ответить, я должен познакомиться с кандидатом, – сказал Норов.
– Знакомься, кто тебе мешает, – усмехнулся Моряк. – Вадик, свистни Илюху.
Оказалось, что кандидат прибыл с уголовниками и остался дожидаться в машине. Вадик сгонял вниз и вскоре вернулся вместе с ним.
«Пацанчик» был высоким крупным молодым очкариком, лет тридцати пяти, не больше; с темно-русыми волосами и добродушным улыбчивым лицом. Двигался он косолапо, вперевалку и производил впечатление увальня, однако голубые глаза из-под очков смотрели умно и лукаво. С Моряком он держался уважительно, но без страха, свойственного большинству коммерсантов в отношении грабивших их бандитов. Такой же доброжелательно-вежливый тон он взял и с Норовым. Звали его Илья Круглов.
Норов попросил его рассказать о себе; тот охотно поведал, что родился и вырос в Энгельсе, закончил с отличием Саратовский университет, вернулся в родной город, где открыл собственное дело, – фабрику по производству мебели. К этому он вскоре добавил торговлю матрасами и световыми приборами; у него было два магазина в Энгельсе и четыре больших – в Саратове. Бизнес его шел успешно, – на его предприятиях работало около тысячи человек, хотя местные власти строили против него козни и всячески притесняли, поскольку дочка мэра тоже хотела заняться светом и мебелью.
Городские нужды Круглов знал во всех подробностях, особенно занимала его тема ливневки, старой и прогнившей. Он считал, что ее необходимо менять и строить новый коллектор, иначе город захлебнется в дерьме. В разговоре он часто останавливался и, заглядывая в глаза собеседнику, спрашивал с утвердительным нажимом:
– Согласен? Правильно?
Его знакомство с Моряком Норова не удивило. В небольших городах вроде Энгельса все друг друга знали, тем более что Илья был, по местным меркам, большим коммерсантом, а Моряк – главным уголовным авторитетом.
– Нужно подумать, – сказал в конце встречи Коробейников, почесывая висок с видимой озабоченностью. Он никогда не отвечал сразу, – пауза позволяла назвать правильную цену.
– А че думать-то? – отозвался бригадир с легким неудовольствием. – И так все ясно.
– С нашей стороны все будет правильно, – выразительно прибавил Вадик. – Это означало, что оплата гарантируется.
– Мы посчитаем, – пообещал Володя.
– Считай, – усмехнулся Моряк.
Легкое презрение, – презрение вора к барыге, прозвучавшее в его интонации, Норова задело.
– Мы примем во внимание только общие расходы, – проговорил он спокойно. – Наших гонораров в смете не будет. Бухгалтера можете дать своего. Если мы, конечно, возьмемся.
Он перехватил сердитый взгляд Володи.
– А ты че, бесплатно что ль пахать будешь? – удивился бригадир.
– Мы разберемся, – сказал Норов и, улыбнувшись Пацанчику, прибавил его любимую фразу: – Согласен? Правильно?
– А если я пролечу? – забеспокоился тот.
– Ты не пролетишь.
Его уверенность понравилась Моряку.
– Должок за нами хочешь оставить? – хитро прищурился Моряк. – Тоже дело. А скоко ты, в натуре, на этих замутках навариваешь?
– У вас какое население? Двести тысяч?
– Двести пятьдесят, – поправил Круглов.
– Примерно две сотни зеленью, – подытожил Норов. – Плюс сотня в случае победы.
– Нормально, – кивнул Моряк. – Короче, в доляну решил зайти? Ладно, поглядим.
Уходя, он пожал руки Норову и Коробейникову, чего не сделал при знакомстве.
***
Норов бросил кочергу, отошел от Гаврюшкина к лестнице и тяжело опустился на ступеньку рядом с Анной. Кружилась голова и подташнивало, вероятно, из-за сотрясения мозга. Он хотел взять Анну за руку, но не решился. Она подняла на него трагические глаза, полные слез.
– Ты весь в крови! Тебе нужен врач! Постой, я сейчас.
Она вскочила, взбежала по лестнице в спальню, вернулась с мокрым полотенцем и принялась обтирать ему лицо и тело.
– Бровь разбита, вот тут тоже все рассечено. Надо зашивать!
– Потом. В холодильнике есть лед. Сунь его в пакет и принеси, хорошо? Лучше в два пакета.
– Да, да, одну минуту! Только немного вытру тебя.
Норов действительно был весь измазан кровью, которая шла не только из рассеченной брови и скулы, но и из уха.
– Больно? Тебе больно? – осторожно прикладывая полотенце, повторяла Анна, заглядывая ему в глаза.
– Ты не его жалей, ты меня, блин, жалей! – мрачно подал голос сидевший на полу Гаврюшкин.
– Тебя-то за что? – отозвалась Ляля. – Тебе-то ничего, а он, вон, весь пораненный!
– А может, у меня душа поранена?! – с глухим надрывом возразил Гаврюшкин.
– А ты стишок сочини, авось, полегчает, – посоветовал Норов.
***
Мэром Энгельса был некто Сидихин, толстый, краснолицый самоуверенный хам. Подчиненные боялись его раздражительного нрава: он устраивал им разносы на совещаниях, крыл матом без всякого стеснения и увольнял при малейшем выражении несогласия.
Городом он управлял почти пятнадцать лет, привык ощущать себя хозяином и любые посягательства на свою власть считал наглостью. Его встречи с избирателями обставлялись торжественно: с хлебом-солью, обязательной трибуной и толпой угодливых чиновников. Муниципальных служащих на них привозили автобусами, раздавали им плакаты и портреты мэра. Выступал Сидихин резко, бранчливо, ругал оппонентов, уверял, что такие как они прохиндеи и развалили страну, а такие как он, Сидихин, ее спасают; на них она и держится.
Изучив его манеру и замашки, Норов рекомендовал Пацанчику контрастную линию поведения: тот сам ездил за рулем, повсюду появлялся без охраны, с жителями держался запросто, говорил с ними не «в государственном масштабе», а об их насущных проблемах. Его предвыборным лозунгом, написанном на борту его «нивы», было: «Долой старый мусор с наших улиц!». В этом призыве горожане легко улавливали намек на надоевшего мэра и, завидев машину Пацанчика, многозначительно ухмылялись.
Административный рычаг, сильно расшатанный перестройкой и нетрезвыми непоследовательными реформами Ельцина, не был тогда давящим неумолимым прессом, каким он сделался позже. Главным оружием обеих сторон – и правящей и оппозиции, – являлись подкуп и компромат. Подкупом занимались бандиты – они знали в Энгельсе все ходы и выходы; Норов оставил за собой идеологию и агитацию. Он не столько топил Сидихина в грязи компромата, сколько делал его смешным на грубый простонародный лад.
Например, тот, в числе прочего, напирал в своих выступлениях на семейные ценности, призывая женщин рожать больше. Как-то утром жители Энгельса, проснувшись, обнаружили, что городские фасады и заборы покрылись призывами: «Засадихин, отдай алименты!». «Засадихин» звучало обидно; о реакции мэра можно было догадаться по тому, что все дворники в этот день старательно замазывали надписи краской. Народ потешался.
Вскоре появился еще один призыв, отражавший невоздержанность мэра в употреблении алкоголя: «Засадихин, пора опохмеляться!». Замазали и его, но прозвище «Засадихин» к мэру уже приклеилось.
***
– Ляля, брось, пожалуйста, одеяло, я завернусь, – попросил Норов. – А то я чувствую себя Роденовским мыслителем.
– Возьми халат, – Ляля кинула ему его же банный халат, который надевала накануне. – А почему мыслителем?
Халат упал, не долетев до лестницы. Анна вскочила, подняла его и укутала Норова.
– Это такая скульптура, – пояснил Норов. – Сидит голый мужик и думает, кому вломить.
Гаврюшкин расслышал в этих словах намек на себя.
– А че тут думать? – враждебно отозвался он, поднимаясь на ноги и потирая бок. – Тебе!
Анна вышла на кухню за льдом. Пересекая гостиную, она на секунду задержалась подле Гаврюшкина, коротко на него взглянула и прошла мимо. Гаврюшкин насупился.
– Я тебя все равно достану, Нор! – угрюмо пообещал он.
– Не надо мне «тыкать», – сказал Норов. – И не называй меня «Нором».
– А как мне тебя называть? – огрызнулся Гаврюшкин. – Ты будешь мою жену трахать, а мне тебя за это Пал Санычем величать?!
– Это было бы уважительно по отношению к твоей жене.
– Сука!
– Ты другие слова знаешь?
Услышав их перепалку, с кухни прибежала Анна с пакетами льда.
– Что здесь опять происходит?! – воскликнула она.
– Общаемся, – ответил Норов. – Учимся хорошим манерам.
– От–бись ты со своими манерами! Учитель, бля!
– Похоже, он – необучаемый, – вздохнул Норов.
– Да перестань же! – взмолилась Анна. – Пойдем в ванную, я помогу тебе умыться, и смажем твои раны мазью…
– Сделай мне, пожалуйста, кофе, а потом уж я пойду рожу мыть.
– Ты уже ему кофе делаешь?! – ревниво осведомился Гаврюшкин.
– Я всегда ему кофе делала, – сдержанно ответила Анна.
***
Илья Круглов победил в первом же туре, набрав почти 53 процента; Сидихину не помогли даже подтасовки. Тот долго не мог поверить в свое поражение, требовал пересчета голосов и пытался оспорить результаты выборов в суде, но из этого ничего не вышло.
Пацанчик оказался отличным мэром, трудягой, лишенным тщеславия. Он выбивал фонды в Москве и в областной администрации, ремонтировал дороги и дома, знал меру в воровстве; даже обновил-таки ливневку и построил желанный новый коллектор. Он по-прежнему ходил по улицам без охраны; жители Энгельса его очень любили, он легко переизбрался на второй срок, затем и на третий.
В течение многих лет Норов два раза в месяц приезжал в Энгельс и парился в русской бане с ним и Моряком. Норов не был страстным поклонником русской бани, но из уважения к хозяевам, хвалил ее. Между ними сложилась своеобразная дружба; они гораздо реже говорили о возникавших время от времени практических делах, чем о жизни, женщинах или запутанных житейских ситуациях, в которые случалось попадать им самим и их знакомым. То, что им удавалось находить общий язык, на первый взгляд, казалось необъяснимым: Моряк был уголовником-рецидивистом, жившим по воровским законам; Илья – напротив, порядочным, законопослушным человеком, изобретательным предпринимателем, технарем, искренне переживавшим за простой народ. Норов – одиночкой, правдоискателем, которого характер и судьба занесли в политику. Их взгляды не всегда совпадали, они нередко спорили; но главным было то, что свои убеждения все трое ставили выше личной выгоды.
