Эгоисповедь

– Друзья мои, если вы напились и отдохнули, предлагаю продолжить песнопение и песноиграние! – торжественно провозгласил Сфинкс.

– Ударник социалистического труда, блин! – вцепился в чашку Террор. – Трудоголик и выпендрежник…

Пятую песню я чуть не запорола – благо вовремя посмотрела на Ника, а то размечталась, расслабилась от смеха и чая. Вот было бы позорище! Не так обидно провалиться сначала, а вот ближе к концу – кошмар, все впечатление резко портится.

Разошлись мы часов в девять или даже позже. Террор опять запихнул меня в правильную маршрутку, и я благополучно добралась домой.

Живет баба Шура не так далеко от моих, то есть далеко от центра. При поиске учеников я район не указывала, поэтому колесила по всему городу, и дорога стала меня выматывать. Хорошо хоть с репетиций Теря помогал уехать – в темноте я замечаю нужную мне маршрутку, лишь когда она проплывает мимо. Без него я бы пропускала по две, по три. Иногда было лень вбиваться в переполненную, и я стояла минут по сорок, замерзая и злясь на себя. Может, все-таки поискать квартиру в центре? Доход стал более-менее стабильным, недорогую однушку я могу потянуть. Надо только прикинуть, сколько трачу на все остальное, чтобы с голоду не умереть.

Многие считают меня человеком целеустремленным. Дескать, если захочешь – все сможешь. А что я вообще смогла-то? На основании чего такие выводы делают даже малознакомые люди? Почему я произвожу впечатление, которому не соответствую? Я ведь не нарочно: пыль в глаза – не моя работа… Я не научилась играть на гитаре, хотя папа верил, что получится. Я не выучила немецкий, как мне хотелось его выучить, потому что не хватило постоянства и организованности. Я не научилась профессионально петь. И уж, разумеется, я не стала такой умопомрачительной красоткой, при взгляде на которую штабелями падают. Ничего я не сделала, ничего даже не добивалась. Все только пробами, урывками, там чуть-чуть, тут немножко – я не работала на результат. Чем бы я ни занималась – все только затем, чтоб не скучно жилось. Чтобы жить сейчас и делать то, что интересно в данный момент. Не для кого-то, не для галочки, не для самооценки, не с тем, чтобы сказать гордо: в этой области я эксперт. Нет такой области. Да, у меня есть вышка, но разве я считаю себя специалистом? Не всякой бумажке можно верить, господа! Мои знания поверхностны, обрывочны и всерьез никому не нужны. Шикарное образование, шикарное образование… А нужна таким, как Женька, за три рубля или вовсе бесплатно. Чувствую себя великим художником, вынужденным зарабатывать на жизнь раскрашиванием пепельниц, как писал Стивен Кинг.

Баба Шура уже улеглась, а Женька по своему обыкновению гонял чаи на кухне. Оказывается, ждал меня – с инглишем просил помочь. Я устала и перенервничала, но отказать ему не имею права. Впрочем, может, и неплохо – переключиться? Однако для девятого класса знания у него, как у семилетнего. Поражаюсь своему терпению!

Большинство людей думают, что иняз – это расширенные курсы английского языка. На пять лет – для особо талантливых. Папиных дочек в норковых шубах. А меня за это образование уважают, потому что я полуслепая – а смотри-ка, иняз, это же круто! И чего бы ни коснулся разговор – обязательно выйдет на языки, будто единственное, за что меня можно уважать – это образование. Наверное, потому и выводы такие: раз уж я, будучи почти слепой, отучилась на инязе, наверное, я по любому поводу в лепешку расшибаюсь. В коровью.

Не скажу, что мне этот иняз легко дался – вот уж не скажу! Я просто встала в очередь за дипломом и знала, что надо достоять, а от учебы ничего сверхъестественного не ждала. Но жить от цели к цели мне надоело. В конце концов, все они гроша ломаного не стоят, а настоящая цель христианина – стать Богом по благодати – кажется, не по зубам. Я даже представить этого себе не могу, а потому – не смогу по-настоящему захотеть. Как можно мечтать о том, чего даже помыслить не в силах? Диплом слона для мышонка. Но ты учись, учись и обязательно станешь настоящим слоном!

– Спасибо, классно ты все объясняешь! – Женька сгреб тетрадку и книги с липкого стола. – Почему у нас не такие учителя?

Потому что платят им гроши, – хотела ответить я, но передумала. В конце концов, при чем тут парень? Это мое нытье и мой выбор.

НОВЫЙ ДОМ

Мое идеальное утро выглядит так: встать, сварить кофе, потоптаться по комнате часа полтора, философствуя сама с собой, благо не вслух. Предаться болезненным воспоминаниям, пожалеть себя, представить себя кем-то значимым и красиво говорящим о чем-то важном. При этом меня слышат – те, кто меня не ценит в реальной жизни, кому я на фиг не нужна или кто глубоко запал мне в душу. Не это ли в психологии называется «идеальное Я»?

Наверное, я – некто вроде Форреста Гампа. Я не могу запомнить новости из телевизора, фамилию мэра Москвы и даже родного города. Я ни в чем не дока, ни в чем не разбираюсь, не волнуют меня пробелы в образовании, не собираюсь я никому лекции читать и пальцеваться интеллектом. Я и раньше считала себя дурой, но жила надеждой поумнеть. Как и все мои надежды, эта не оправдалась, но теперь мне безразлично.

Меня раздражают мои вечные прислушивания к себе, поиски подвоха, попытки закопаться в своем волосатом нутре и спрятаться от мира. Глупо, ведь жизнь налаживается – работаю не полный день, но по специальности, которую осознанно выбрала. Она приносит доход, и я могу позволить себе переехать, хотя месяц назад не могла позволить себе в кино сходить. Не слишком ли быстро закрутила эта взрослая жизнь? Не слишком ли рано я радуюсь? Нет, дело не в страхах. Дело в запросах. Еще летом у меня был только один: чтобы меня оставили в покое. Теперь же мне и денег подавай, и квартиру, и работу поинтереснее. Я и в городе стала ориентироваться, и со всем, оказывается, могу справиться. Я себе внушала обратное, или мне внушали? Если второе – родителей можно понять, чем больше они живут, тем больше боятся жизни, понимая, сколько опасностей таит мир. Замкнутый круг – в юности боишься жить, в старости боишься… когда же просто жить? Желательно, радуясь.

Мы с Матильдой едем смотреть квартиры. Она все еще на мотоцикле, хотя сезон закрыли в конце сентября.

– Пока сухо, ничего, – настаивала она, протягивая мне шлем, – а оденешься потеплее – не задубеешь. Ехать будем медленно и пафосно.

Задубела я страшно. Лучше б она машину в кредит взяла!

Квартиры-студии только появляются, поэтому аренда стоит убойно: новый дом, новый ремонт, но площадь! Плакать хочется, хотя, много ли мне надо?

– Ну, иногда надо, – пройдясь по единственной комнате-кухне, хмыкнула Мотька, – хочется пространство расширить. У меня однушка, могу хоть на кухню выйти, дверью хлопнуть на себя саму. А тут – только на балкон. И долго ли там проторчишь?

Хозяин хранил оскорбленное молчание. Показывал сам, без риэлтора – тот бы разлился соловьем.

– Я подумаю, – кивнула я ему, уходя. Из вежливости, разумеется, за что себя тут же отругала.

Понравилась мне другая. Сорок четыре квадрата, балкон, кухня, совмещенная с гостиной, но выглядит просторно, несмотря на обилие мебели. Дизайн поинтересней. Единственный минус – первый этаж, но к холоду я привычная. Все детство голая бегала в продуваемой всеми ветрами квартире и никогда не болела.

– Звукоизоляция здесь хорошая, – предвосхитила мой вопрос симпатичная риэлтор. Смотрю на нее и думаю: все-таки кожаная юбка и высокие сапоги классно смотрятся! Уже подбираю прикид на сцену…

– А полы утепляли? – осведомилась деловитая Мотька.

– Да. Подогрева нет, конечно, но керамзит.

Обещали подумать и над этим, хотя я уже все решила. Для порядка посмотрим еще одну, которую советовала мне Витка. Все-таки друзья помогают.

– Давай чаю попьем, если ты не спешишь, – попросила я Матильду. Мысль о предстоящей поездке на ее железном коне в прямом смысле бросала меня в дрожь.

– У меня выходной.

– Что-то часто у тебя выходные!

– Повысили.

Я ее поздравила. Выпить она не могла, а я не хотела, но решили исправить это дело вечером.

– Мне Витка твоя названивает, – сняв «черепашку», доложила Мотька.

Я рухнула на дутый красный диванчик и подвинулась к окну. Только три часа, а уже темнеет, и становится тоскливо. С курткой я так и не рассталась.

– Достает тебя?

– Нет, – Мотька села напротив и взяла меню. Я невольно залюбовалась ею – не столько даже потому, что она красавица и одета со вкусом. Просто она такая взрослая, серьезная, а пережитое наложило печать на ее красоту, сделав ее харизматичной. И всего-то на пять лет она меня старше.

– Прости, я не подумала, что она такая прилипчивая. Вроде, ребенок, работа, откуда время находит…

– Нет, она не прилипчивая, что ты! – подруга улыбнулась и мне, и подошедшему официанту.

Мы заказали большой чайник и довольно дорогие сандвичи с курицей. Татуированные руки официанта сгребли меню, и мы вновь остались одни.

– Просто не уверена, что я могу быть ей чем-то полезна. Да и не понимаю, зачем оно ей надо.

– Тебе-то зачем было? – усмехнулась я.

– Да как-то сложилось… Парень из универа установку продавал, я купила. Больше из вредности, чтоб своих изводить. А потом втянулась. Перебралась в гараж, а там и вы с Ликой появились.

Из какого сора рождаются стихи, если вспомнить Ахматову! Сложилось, получилось, случайно… Надо исключить эти слова из всех языков.

Принесли чай и сэндвичи, и на какое-то время мы замолчали. Встаю я по-прежнему поздно, так что завтрак в себя не впихнула, но через пару часов есть хотелось зверски. Особенно черный кофе по пустому желудку шкрябал.

– Можно и ее, кстати, позвать, когда за мое повышение бухать будем. Если хочешь.

– Если ты хочешь, – усмехнулась я с набитым ртом, – твое же повышение.

Матильда Витку не видела, потому ей и интересно.

– Расскажи о ней.

И я рассказала то, что не далее как пару месяцев назад узнала сама. Не умолчала и о том, какой казалась мне Вита раньше, по словам Лики.

– Надо же, – Мотька постучала бордовыми ногтями по столешнице и перевела взгляд в окно, – у нас есть кое-что общее. Мужей не удержали. У нее хоть ребенок остался.

Мы никогда это не обсуждали, и я не решалась спросить, хотела ли Матильда, чтобы и у нее остался от Глеба ребенок. Утешение или обуза? Одно дело, когда муж ушел, а другое – когда погиб.

– Кто у нее, мальчик, девочка? – Матильда улыбнулась так тепло, что у меня защемило сердце.

– Девочка.

– Это хорошо. Парни – другая вселенная. Не сможет одна мамка мужика вырастить.

– Жизнь доделает, если надо будет.

– Смотря кому надо. А то вон их сколько, недоделанных, без отцов выросших. Не знаешь, как с ними себя вести, чего от них ждать. Там бабского больше, чем мужского, будто в зеркало смотришься.

После смерти Глеба Матильда никого не замечает, но мужики ей прохода не дают. Вот и верь во всякие сказки, что главное – выражение лица, улыбка, расположение, какие-то там ожидания джентльменского обхождения, которые мужчины сразу чувствуют и слетаются как мухи на мед, угождать тебе, хорошей. Чушь это все. А вот красота – броская, вычурная, бьющая в глаза – никогда без внимания не остается. Матильда смотрела волком, а все равно с ней знакомятся. Моя сестра улыбается только губами, а взгляд ее стал почти страшным – все равно мужиков притягивает. Мне так странно и удивительно – почему? Что и как они видят? Или чем, правильнее спросить?

– Ладно, давай последний марш-бросок, – отряхнув руки, Мотька позвала официанта.

Тот принес счет.

– Позволь, я тебя угощу, – подруга вытянула вперед изящную руку, останавливая мои поиски кошелька.

Я, было, запротестовала, мол, и так она для меня много делает, возит меня, ждет с сомнительных мероприятий.

– А с кем мне еще носиться, крох? – улыбнулась она. – Увы, только вы с Ликусей у меня и остались. Я умею это ценить.

Я рада. Быть может, скоро и Витка будет. Глядишь, еще как сдружатся!

«Виткину» квартиру я смотрела действительно для порядка. Толком ничего и не видела. Мне уже грезилась большая кухня на первом этаже, двуспальная кровать и шикарная ванная с джакузи. Тут вроде и площадь больше, и плата та же, но с транспортом такая же галиматья, как за городом – только туда напрямик можно доехать, а тут с пересадками выбираться. Или до остановки полчаса топать.

– Ты сегодня поёшь? – спросила Мотька, когда мы вышли из пропахшего кошками подъезда – еще одна причина моего отказа.

Я помотала головой.

– Тогда давай ко мне. Не хочу никого больше звать, посидим, отметим.

Я перезвонила риэлторше в кожаной юбке и сообщила, что готова переезжать – чтоб уж точно было, что отметить.

Твоя девочка выросла, мама. Сходит с ума красиво и расслабляется банально. Однако при покупке спиртного с нее еще требуют паспорт! Уже не смешно. Противно. Что мне с собой делать, чтобы выглядеть на свои годы? Весной мне исполнится двадцать три. Кто-то уже побыл женой и матерью, поездил по миру, открыл свой бизнес, а я даже на работу устроиться не могу. Купить шубу или не выходить из дома без макияжа? Но это так утомительно и скучно! Я все-таки люблю жить и верю, что в жизни куда больше интересного… Точнее, раньше верила, а сейчас внушаю себе, что это до сих пор актуально. На самом деле, пусто все и бессмысленно. Знать бы, чего не хватает. Вымолить, получить, расписаться, поставить галочку в программе минимум. И сказать: вот оно, счастье, вот об этом я и мечтала.

– Да живи и радуйся, – Матильда взяла бутылку вина, которую не пробили мне, и расплатилась. – У тебя должна быть творческая эйфория, а ты нудишь. Группа, новые знакомые, музыка… Разве ты не скучала?

– Скучала, – призналась я, – меня аж ломало. Но я чего-то боюсь. Как-то все резко и по-новому. И музыка, и квартира, и работа…

– Ну, понятно, – она прыгнула в седло и натянула шлем.

Я последовала ее примеру. Закончила она мысль уже у себя дома. Единственная комната завалена распечатками – сколько ее знаю, Матильда вечно что-то изучает, читает, выписывает цитаты. Я рада, что она к этому вернулась. Или настойчиво втягивала себя в жизнь. Все убранство комнаты – велюровый диван и огромный шкаф-купе. Кухня почти таких же размеров, что и гостиная, но в зелено-бежевых тонах. Там мы и притулились.

– Врать не буду, что это пройдет – так и будешь чувствовать себя маленькой и глупой, – гремя штопором, продолжила она, – но бояться себе не позволяй. Просто делай и все. Не надо ничего бояться в этой жизни.

Кроме потери? Опять не спросила. Не могу я лезть в душу даже к близкому человеку. Воистину, чего ей-то теперь бояться? Худшее уже случилось.

Пробка покинула бутылку со смешным хлопком, густая, как кровь, жидкость наполнила круглые фужеры – Мотька достала праздничные.

– Ну, давай, подруга, – она улыбнулась, стукаясь своим фужером о мой, – за твою самостоятельную жизнь.

– И за твои большие бабки!

– Если будет мне слишком много – помогу талантам. Коль сама страдаешь творческой импотенцией, переходящей в бесплодие – надо других поддержать, – Мотька опорожнила фужер почти залпом.

– Ну-ну, хорош тебе, бесплодие, – передразнила я ее.

Господи, я ведь даже не представляю, как ей сейчас паршиво и одиноко! Как никто и никогда не представлял, каково мне ловить маршрутки темным вечером в заляпанных дождем очках. И каждый из нас чувствует себя пленником, не может достучаться до мира, а порой до самых близких. Каково было моей сестре, когда рушилась ее семья и вместо поддержки родных она находила вечные скандалы и незримый упрек в том, что сломала их привычную жизнь? Никогда мы друг друга не поймем, но делаем вид, что сопереживаем, сочувствуем и сострадаем. На деле толкаем падающего.

– Пойду-ка поставлю что-нибудь, – Мотька встала, – вообще можем перебазироваться в зал, если хочешь.

Я ответила, что мне все равно. На кухне у Мотьки мягкий уголок – такой впервые появился у нас, и во времена нашей юности Мотьке он очень нравился. Вот и обзавелась таким в своей квартире, вспоминая, как сиживали мы на моей кухне, ели бэпэшки, философствовали, а из комнаты гремела «Ария» золотого состава.

Нет, на сей раз зазвучала не она. Как и всякий барабанщик, Мотька любила Godsmack. Их акустический мини-альбом хорош ранней осенью, но поздней хотелось чего-то потяжелее.

– Своих услышишь, – хмыкнула подруга, усаживаясь за стол.

Она уже в курсе моих восторгов по поводу их музыки и сыгранного лично для меня концерта. Про терзания на репетиции я еще поведать не успела.

– Как они вообще-то к тебе относятся, по-джентльменски?

– Даже слишком. Даже те, кто, кажется, меня недолюбливают. Никакого хамства, подколов и прочего, чего я боялась. Может, только пока…

– Может, там скоро война начнется за твое расположение? – Мотька разложила на тарелку уже порезанную колбасу.

А я не предложила помощь! Очки с улицы запотели, и я толком не видела, что она делает, да и сама в таком положении могла сделать немного. В очках-то не могу ровный кусок отрезать – чего бы то ни было, хоть хлеба, хоть огурца. Тренировка делу не помогает – проверяла. И все-таки я всегда предлагаю помощь. Зачастую люди жалеют, если соглашаются: я роняю неровно отрезанные куски, не могу найти, куда что положить и откуда что взять, боюсь что-то разбить.

– Давай хоть чая заварю, – сидеть сложа руки тоже противно.

– Я уже утром заварила, не беспокойся. До чая еще надо допить! – Мотька скосила взгляд на бутылку.

Что до расположения, мне даже в голову не пришло, что я могу кому-то из этих ребят понравиться. Во мне всегда видели «своего парня», а нравилась я мужчинам постарше лет на десять.

– А что, там таких нет? – Матильда хитро сощурилась.

Я пожала плечами. Мне трудно определить возраст, а в наше время все особенно по-разному выглядят.

– Да ну, я даже не думаю об этом, – отмахнулась я.

– И правильно. Одно расстройство от этих отношений.

Мне не привыкать быть одной – я такой выросла. Еще немного, и я отвыкну быть с кем-то. В юности мне хотелось найти свою компанию, принадлежать к какому-то клану, субкультуре, иметь много друзей, подруг, парня. В какой-то момент это появилось, но я опять оказалась не у дел. Такое чувство, что жизнь касается меня настолько, насколько я в состоянии видеть – на десять процентов. Остальное уплывает мимо глаз, не успевающих сфокусироваться. Лика, бывало, только с кем-то познакомится, уже отмечает с ним праздники, заменяет его на работе, навещает в больнице, едет в поход, а я узнавала это все задним числом.

– Может, она не хотела подпускать тебя ближе? – Мотька положила ломтик колбасы на кусок белого хлеба.

– Да нет, просто я скучная. Все чем-то интересовались, говорили о религии, о мифологии, спорили, философствовали, а я всегда молчала.

– Так, скорее, тебе было скучно.

– Нет, мне было интересно их слушать и восхищаться. Потом чувствовала себя тупицей. Меня там терпели только потому, что я неплохо пела и на пианино играла – никто больше не умел, меня уважали. Причем заочно – фоно на пикник не принесешь, никого искусством не поразишь. Лика же всегда гитару таскала, душа компании.

Мотька вздохнула.

– А потом я влюбилась в одного парня, но он мне взаимностью не ответил. И я перестала в тусовке появляться.

– Я его знаю? – поинтересовалась хозяйка.

Я кивнула. Она кивнула в ответ.

– Я рада, что у нас больше нет белых пятен. Я догадывалась, но напрямую у тебя спрашивать стеснялась. Уж прости, но я не могу представить вас вместе. Ты слишком характерная для него, слишком харизматичная.

Я чуть не поперхнулась соленым огурчиком.

– Я серьезно, – настаивала Мотька, – а он какой-то рохля. Таких надо тянуть и пинать, а зачем оно тебе?

В любом случае, у него уже семья. Я же для себя решила, что если не с ним, то ни с кем. Не надо оно мне. На это Матильда ничего не ответила, но в воздухе повисло: время покажет.

– А я, знаешь ли, позволила себе немножко влюбиться, – подруга улыбнулась, не показывая зубов, и постучала ногтями по фужеру.

– Да ты что! – это известие я восприняла как возвращение к жизни, оживление чувств. Если Матильда хотя бы посмотрела в сторону противоположного пола – уже победа.

– Нет, ты не делай скоропалительных выводов. Это не так, как в восемнадцать, и вообще никаких перспектив. Просто симпатичный мальчик, в моем вкусе. Такой прям, мой типаж. И еще имя необычное – никогда у меня не получалось влюбляться в Саш и Сереж!

Я заерзала, не решаясь спросить, похож ли он на Глеба.

– Он младше меня, еще даже институт не закончил. Пришел к нам на стажировку. Я ж теперь обучение провожу. И вот выяснилось, что он играет на ударных, слушает всякую чернуху. Ну и сам по себе немногословен, трудолюбив… В общем, все, как я люблю, шикарный мальчик.

Я то ли усмехнулась, то ли хмыкнула, не скрывая, что понять подругу пока не могу, но слушать ее интересно.

– Ой, в общем, то ли материнский инстинкт проснулся, то ли банальное влечение. У меня от этого есть проверенное средство: пытаюсь представить его с лысиной и пузом. Отталкивает! Серьезно, работает.

– Значит, дело только во внешности? То есть, во влечении?

– Да только этим дело никогда не ограничивается. Мы ж не мужики – это у них все просто, у нас сложнее. Но и безусловной любви тоже не бывает. Вот понравился бы он мне, если бы не играл, если бы трындел без умолку, да еще и заикался, если бы уже начал лысеть или носил очки? Извини, – она положила руку мне на плечо, – парням это простить труднее.

Что тут возразить? Сама вряд ли западу на очкарика.

– Есть ведь еще такой у нас – и Rammstein любит, и историей увлекается, и на самбо ходит, но вот заикается, болтает много и подслеповат. Мое либидо лежит пластом, – Мотька налила нам еще. – А этот – ну просто мечта. И ростом – не высок и не низок. Не доходяга и не перекаченный…

– Волосы длинные? – перебила я, сделав глоток.

– Нет, но и не короткие. Распадаются на пробор, прям вау! Княжич, вылитый! Все при нем, все, как нужно. Короче, диагноз ясен: я – старая нимфоманка.

– Разница почти никакая. Еще через пять лет ты ее и не заметишь. Если бы это пятнадцатилетний мальчик был, еще ладно…

Мы выпили за любовь, и Мотька сказала, что пятнадцатилетний – это педофилия, а следовательно, – статья.

– Нет, ну правда, я с какой-то почти болезненной нежностью к нему отношусь. Наверное, все-таки материнское что-то. Недавно какой-то тест им подсунула, он там ошибок наворотил. Я подправила, потом ему отдала – ознакомьтесь, мол, переписывать придется. Он уткнулся в эту бумаженцию, я напротив сижу, любуюсь, а когда он над каждым моим минусом еще угукать начал – я чуть не прослезилась. Ну не дурища? Он сидит: угу, угу, а себе думаю: ути, Господи, лапа ты моя, ну не надо так трагично все воспринимать, игра в бирюльки!

Я уже хохотала в голос – то ли от вина, то ли от Мотькиных интонаций. Какие уж тут перспективы, какая там даже взаимность? Главное – есть кто живой! Разве это сравнится с тем, как она неделю после смерти Глеба лежала лицом к стене и год не звонила? Ушла с работы, из тусовки, чуть не продала мотоцикл? Да пусть хоть с кошками нянькается, все лучше того, что ей довелось пережить, а нам – наблюдать.

Я осталась у нее ночевать. На работу она приходит не раньше одиннадцати и даже домой меня подбросит, но встать по моим меркам все равно придется рано.

***

Я решила не откладывать – на следующий же день собрала вещи, и Мотька помогла мне перевезти компьютер. На мотоцикле это то еще удовольствие.

– Родителям-то сказала? – спросила подруга.

– Они моего ухода-то не одобрили, а тут вообще с ума сойдут. Не поверят, что у меня деньги появились, начнут говорить, что доход нестабильный…

– Доход нигде не стабильный в наше время.

Хоть и в городе, а будто на отшибе – вечером не ходи, одни узбеки. Да, собственно, и ходить никуда не хочется. По дороге домой зашла в «Пятерочку», купила вина и приправ для глинтвейна – надеюсь, поможет от начинающейся простуды. Болеть никак нельзя. Попарила ноги, сварила две турки глинтвейна. За выходные оклемаюсь.

Написала Лике, что перебралась в новую квартиру, она ответила: «Ни фига себе! Это что, новая самостоятельная жизнь?» У всех свои критерии самостоятельности. Кому ребенка родить, кому на жизнь зарабатывать, кому деловые вопросы решать, а кому быть хорошей хозяйкой или ездить в одиночестве заграницу. Не угонишься за всеми. Я даже холодильник не могу помыть так, чтоб все заметить. Мотька, небось, нашла бы, к чему придраться. Она помогала мне убраться тут после переезда, спасибо ей огромное.

Новые звуки: машины за окном – особенно по ночам достает. Пластиковое окно не спасает – слава Богу, движение по улице одностороннее и нет рядом трамвайных путей. Пиликанье светофора на перекрестке – слышу даже в квартире. Хорошо, что надо мной не орут дети и не волтузят мебель. Вообще кирпичный дом не столь шумен, но город слышен.

Испекла блины, потому что захотелось что-то испечь. Порадовать друзей – должны сегодня наведаться. Соберу девчонок, всех сразу. Парней пока нет – не настолько мы друзья. Часов в шесть вечера я вышла в магазин за вином и салатом для Лики, а она позвонила и сказала, что не придет – желудок у нее болит. Звала меня к себе, но трамваем ехать не знаю как, а пешком лень. На маршрутке всего три остановки – бессмысленно. Да и какие ей щас гости!

Матильда и Вита обещали быть. Вот и познакомятся лично, как Мотька и хотела. Мелькнула мысль, что Лика слилась не из-за желудка, а из-за Витки. Она знает, что мы общаемся, но относится к этому скептически.

– Не знаю, что вы не поделили, но в любом случае, люди меняются, – я пыталась настроить ее на позитивный лад.

– Да ничего мы не делили, просто в школе она с пацанами надо мной изгалялась во всю мощь. Мне было неприятно. Я вообще там изгоем была. Рада была бы, как ты, на домашнее обучение перейти, но недолго музыка играла.

В восьмом классе Лика подхватила пневмонию, что вылилось в осложнения, и какое-то время она тоже проучилась индивидуально. Но если ко мне учителя ходили, то Лика сама ходила к ним, после уроков или во время «окон».

– Много лет прошло, не держи на нее зла.

Лика заверила, что и не держит, но общаться не горит желанием.

Совсем недавно я мечтала или фантазировала, как хорошо бы оказаться в другом городе, подальше от родителей и друзей, где тебя никто не знает, и начать все с чистого листа. Будто такие люди, как я, тут же обрастут новыми знакомыми и событиями! Я думала, жизнь в городе менее одинокая, чем на окраине. Может и так, но я не выбиралась поздно вечером в бары, хотя один есть прямо с торца моего дома. Ближе к вечеру там засветилась жизнь. Я не заказывала пиццу, не ходила одна в кино, ни с кем не познакомилась и даже с друзьями, которые живут в нескольких трамвайных остановках, пока не встретилась.

Когда я проходила практику в школе и коротала время на уроке сокурсницы, Нина Михайловна, преподавшая в этом классе, сидела со мной на задней парте и слушала мою инвалидную историю.

– Молодец, на задворках жизни не осталась! – восхитилась она пресловутым институтом.

А какие они, задворки жизни? В глаза не видеть этот вуз, но сменить двадцать работ, пообщаться с кучей людей и набраться опыта вместо знаний, пусть ты парикмахер? Или закопаться в фолианты, а над грошовой бытовой проблемой думать до посинения, ища мотивации, философствуя «почему не» вместо «возьми и сделай»? Время сэкономишь, но тот, кто не зарабатывает им, не ценит его.

Какие это задворки? Кажется, сама жизнь проскальзывает, проскакивает мимо, а я не успеваю замечать. Что со мной не так, чего от меня ждут, каким параметрам я не соответствую, и вообще, что тут происходит? Почему все где-то, как-то и с какой-то целью, а мне остаются объедки? Конечно, надо же заметить, чтоб схватить! Надо же ответить на взгляд, чтобы познакомиться. А ты будто носишь на себе прозрачную звуконепроницаемую кабину.

– Елки, ну и погода! Пришлось пешком к тебе переться! – Матильда ввалилась в мое новое обиталище в распахнутой дубленке, с бутылкой вина в одной руке и тортиком в другой. – С новосельем!

Я приняла ее гостинцы и поязвила по поводу того, что на байке больше не поездишь.

– А где Лика? Опять в бегах? – подруга прошла в комнату.

Я сообщила, что будет только Виолетта. Наше трио видоизменилось. Матильда нахмурилась, да и махнула рукой.

Я уже накрыла круглый деревянный столик, который мне так понравился – шлифануть, полирнуть, вообще загляденье будет. Нарезка, пара салатиков, рыбные палочки и куриные ножки – все, на что моей фантазии и кулинарного мастерства хватило.

– А Витка с дитем придет? – почему-то шепотом поинтересовалась Матильда.

– Убей, не знаю, – даже не подумала об этом спросить.

И напрасно. Вита действительно привела дочку. Точнее, привезла: приехали на такси, взяли с собой ноутбук, игрушки и какие-то вкусняшки для маленькой.

– Я думала, ты еще комп не перевезла, а надо ее чем-то развлекать, – Вита пристроила ноут на кухонном столе.

Признаться, не таким я видела свое новоселье, но ничего не поделаешь. Девчонки сами представились друг другу – Матильда сдержано, Вита – с улыбкой. До сих пор мне никого знакомить не доводилось – это Лика собаку съела на этом, за что огребала от Матильды за глаза. Я не очень понимаю этой язвительности – в конце концов, и меня с ней познакомила Лика. Обязанной быть не хочет? Лика делала это от чистого сердца и будто походя, в этом не было никакой задней мысли и высокой идеи. Просто общайтесь и все – не через меня, а непосредственно. У нее всегда были пестрые дни рождения, где собирались люди из разных сфер ее жизни. Было мало еды, за выпивкой бегали после двух-трех часов посиделок, но как-то знакомились, пели, играли во что-то, не хотели расходиться. Кто-то даже с ночевкой приезжал, как на мини-фест.

Мы расселись вокруг стола, а фоном играли пыхтелки и сопелки Винни-Пуха вместо тяжелой артиллерии. Ладно, будем надеяться, после первой или второй разговор пойдет легче. Так и случилось. Как хозяйка я взяла инициативу в свои руки и рассказала девчонкам, как сходила на собеседование в школу английского языка «Данко».

– Название мне уже нравится, – расхохоталась Мотька.

Они мне звонили неделю назад и толком не представились, говорили непонятно – даже в интернете я не смогла их посмотреть, потому что услышала что-то вроде «Дарк».

– Надо бы вам на собеседование, – сказали мне по телефону.

Да уж, хорошо бы. Оказалось, у них два офиса в разных концах города, но принимали меня недалеко теперь уже от дома. Тетка, видимо, директор – в летах, лишних килограммах, очках, но такта недобор. Дала мне анкету – ах, курсов повышения квалификации у вас нет, только институт и все.

– Мне всего двадцать два.

Она заметила, что и в этом возрасте многие уже имеют солидный опыт репетиторства. Я имею, но не солидный. Пока училась, предпочитала не разбавлять концентрированную языковую среду и теперь понимаю, что была права. У меня появились запинки, проблемы с произношением и подбором слов. Когда пытаешься втолковать что-то маленьким, пусть это трижды методически неверно, упрощаешь все, что можно.