Одержимость романами

Моей покойной бабушке, Джоан Кэмерон, самой захватывающей и виртуозной рассказчице

Caitlin Barasch

A NOVEL OBSESSION

Copyright © 2022 by Caitlin Barasch

© Никишева К.В., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Глава первая

У Розмари, бывшей девушки моего парня, такие же густые брови, как у меня. У нее точно такие же волнистые темно-рыжие волосы и округлые бедра.

Я стою через дорогу от ее офиса в объемном бордовом свитере и темных очках и наблюдаю. Мне хочется знать, кто она: из тех, кто уходит в пять вечера, чтобы попасть в спортзал или застать часы скидок в баре, или же из тех, кто до восьми рассылает электронные письма в окружении пустых столов.

Но она выходит из здания в 18:35, и я понимаю – она не относится ни к тем, ни к другим.

На плече у нее шопер с логотипом «Нью-Йоркера»^[1]: для меня это признак банальности, конформизма. Она перебегает четырехполосную дорогу, когда светофор отсчитывает последние две секунды. Машины сигналят, а она жует мятную конфету.

Я точно знаю вкус конфеты, потому что стою рядом с ней на платформе станции метро «Фултон» и чувствую запах. Отчаянно сопротивляюсь желанию прикоснуться к ней: вдруг она растворится.

Вблизи Розмари не похожа на свои инстаграмные^[2] фотографии. Она явно использует разные фильтры, добавляя тени и насыщенность. Ее живот более плоский, чем у меня, зато грудь гораздо меньше. Гладкая и сияющая кожа, но квадратная челюсть, как у мужчины. На снимках она поджимает губы, вместо того чтобы показать все зубы, как это делаю я.

Теперь-то мне удается разглядеть ее зубы. У нее острые клыки, как у хищника. Наверное, это говорит о том, что я симпатичнее Розмари, но как знать? Вдруг Калебу понравился этот вампирский оскал.

В поезде она вставляет в уши крохотные белые «Эйрподс», и я в ответ надеваю объемные шумопоглощающие наушники. Хотя в вагоне хватает сидячих мест, Розмари прислоняется к двери, закрывает глаза и начинает отбивать такт ногой. Я тоже стою, но мои глаза открыты. Половину моего лица скрывают огромные темные очки – как у звезд, избегающих папарацци, – и я могу пристально разглядывать людей. Анонимность – залог успешного наблюдения.

На станции «Уолл-стрит» в поезд набивается куча тел в деловых костюмах, и те, кто стоит у дверей, вынуждены потесниться. Несмотря на октябрьский холод, вагоны пока не отапливаются. Посреди этого столпотворения мне удается занять место рядом с Розмари. Рукав моего свитера задевает ее локоть в джинсовой куртке – посмотрим ли мы друг на друга? Но она так и не поднимает взгляд. Два дюйма^[3] разницы в росте играют мне на руку – я вижу ее экран, пока она пролистывает исполнителей и альбомы, выбирая в итоге «Дышать под водой» группы «Хайатус Кэйоти». Мне становится неприятно, когда я понимаю, что Калеб – мой парень, ее бывший – вот уже несколько недель каждый раз ставит эту песню во время готовки, измельчая лук под звон барабанных тарелок.

Затем она сочиняет твит о романе, который сейчас редактирует, – книга удостоилась отзыва «Нью-Йорк таймс». Розмари без конца стирает и переписывает его, и меня так и тянет вырвать телефон у нее из рук. «Я знаю, ты ищешь баланс между гордостью и скромностью, – скажу ей я. – Дай сюда».

Я изучаю ее лицо, пока она не выходит на станции «Атлантик-авеню», в районе Форт-Грин в Бруклине. Следую за ней. Розмари идет вниз по улице, поворачивает налево, направо, а потом набирает код и входит в современное здание в индустриальном стиле с окнами до пола. Просто бельмо на глазу в окружении старинных особняков из красновато-коричневого песчаника.

Я не могу пойти за ней, поэтому направляюсь в пивной бар с террасой в паре кварталов отсюда. Заказываю брецель размером с мое лицо и пью сезонное пиво: по вкусу напоминает банановый хлеб. Затем звоню Калебу и спрашиваю, не хочет ли он присоединиться.

– Где ты? – спрашивает он.

Прикрыв микрофон рукой, уточняю адрес у официанта. Заговорщицки подмигнув, он шепчет название бара. Я повторяю его Калебу.

Повисает пауза.

– Почему ты в Форт-Грин?

– Пишу сцену, и действие происходит здесь. Сбор данных.

Его голос смягчается.

– Скоро буду.

Положив телефон, я записываю некоторые детали – пешеходный переход, твит, сумка-шопер, локоть в джинсовой куртке, касающийся рукава моего свитера. Это начало книги – моей книги. Кажется, я нашла историю, которую стоит рассказать. До этого я писала только короткие рассказы – не больше двадцати страниц; ничто не цепляло меня настолько, чтобы удостоиться башни из слов. Но наконец-то жизнь заинтересовала меня. Возрадуйтесь, сторонники, утрите нос, скептики – сама я каждый день попадаю то в одну, то в другую категорию – я напишу роман.

Калеб приезжает полчаса спустя и с тревожным видом оглядывается вокруг, словно ожидая увидеть призраков. Я окликаю его.

– Что за сцена? – Он садится на соседний стул. – Пытаешься описать, как солнечный луч скользит по изысканному песчанику?

Я наигранно смеюсь, не понимая, издевается ли он надо мной.

– В точку.

– На работе сумасшедший дом, я чуть ли не с самого утра мечтал о баре напротив. Но не думал, что меня занесет настолько далеко.

Калеб живет в Вашингтон-Хайтс, а я в двухстах кварталах на юг, в Гринвич-Виллидж, что гораздо ближе к его офису в Финансовом округе. Стал бы он видеться со мной так же часто, если б я жила в другом месте?

– Наверное, я очень тебе нравлюсь, – замечаю я.

– Разумеется. – Калеб откидывает прядь с моего лба. Киношный жест, но это приятно. – Вообще-то я бывал здесь раньше.

Притворяюсь удивленной.

– Правда?

– Ну… моя бывшая живет неподалеку. – Его рука по-прежнему играет с моими волосами. – Мы пару раз заглядывали сюда.

– Черт. Я не знала… вдруг она сейчас объявится?

– Боже, надеюсь, что нет. – Калеб берет принесенный официантом стакан пива. – Здесь полно других баров.

– Все будет хорошо, – заявляю я с деланой уверенностью и сжимаю его руку, словно напоминая: ты здесь, ты со мной.

* * *

Два дня спустя, в мой выходной, я возвращаюсь к офису Розмари и нахожу скамейку, где можно почитать. У меня с собой книга, которую она редактировала, под названием «Единственный в своем стаде» – сборник эссе, автор которых выросла на скотоводческой ферме в Вайоминге. Я стащила ее из коробки с новинками в кладовке книжного магазина, где я работаю. Официально она выйдет только через несколько недель, но я пообещала себе, что буду быстра и осторожна – никаких следов на страницах или корешке, – а затем просто верну ее в коробку до начала продаж. Мне нужно иметь что-то осязаемое от Розмари, пусть даже ненадолго.

Периодически поглядывая на вращающиеся двери здания, я успеваю прочитать тридцать две страницы, когда Розмари выходит, копаясь в своем шопере в поисках «Рэй-Бенов»^[4].

На углу она поворачивает на запад. Я кладу книгу в собственный шопер – на нем изображена женщина в очках с кипой романов Джейн Остен – и успеваю заметить, как ярко-синее хлопковое платье Розмари исчезает за дверью кафе. У меня тоже в горле пересохло, и мне нужен кофеин. Так что я захожу следом за ней.

Розмари разглядывает исписанное мелом меню. Одна из тех, кто внимательно изучает каждый напиток и при этом все равно заказывает как обычно? Она похожа на любительницу латте на обезжиренном молоке.

– Мне, пожалуйста, масала-кофе со льдом, – просит она у бариста.

– Это же мой напиток, – возмущаюсь я неожиданно громко.

Розмари поворачивается.

Я в ужасе, но все внутри так и кипит. Слова лезут наружу.

– Редко кто заказывает его при мне, – выпаливаю в качестве объяснения. – Но кому-то он должен нравиться, я же как-то узнала, – меня несет, – про существование эспрессо с чаем.

Внутри меня все клокочет от того, как ужасно банальна наша первая встреча лицом к лицу, и я вся краснею. Затем Розмари отвечает мне:

– Да, это довольно вкусно. – Она осматривает меня. – Между прочим, классный шопер.

У нее хриплый и неожиданно низкий голос. Манящий.

Я смотрю в пол:

– Большое спасибо.

Мне хочется снова услышать ее голос, но она наклоняет голову, проверяя телефон: наш разговор окончен. Позади булькает кофемашина. Бариста передает ей напиток – у Розмари фиолетовые ногти, – и ее губы смыкаются на соломинке. Я заказываю то же самое, по-прежнему звеня от нервной энергии, и выхожу под яркое октябрьское солнце.

Розмари исчезла.

Я была готова ждать ее весь день, а теперь не знаю, что делать со свободным временем. Я прохожу несколько улиц и сажусь на берегу Гудзона, застегнув цветочный бомбер до подбородка. Времена года меняются, листопад в самом разгаре. Тротуар усыпан золотистыми листьями. Ветер кусается. Мне больше не требуется наносить дезодорант на внутреннюю сторону бедер, чтобы они не натирали.

В приложении «Заметки» на айфоне заношу несколько деталей – ярко-синее хлопковое платье, хриплый голос, наш масала-кофе, ее фиолетовые ногти. Позже я выстрою саму сцену.

Сейчас без нескольких минут одиннадцать: Розмари, похоже, выбирает ранние перерывы на кофе. Может быть, она сварила первую чашку на рассвете и медленно потягивала ее на кухне, вдыхая аромат. Может быть, она обычно берет с собой кофе перед тем, как сесть в метро, а потом пытается пить его, зажатая со всех сторон другими пассажирами. А когда наступает предобеденная усталость, она выходит за третьей чашкой. Я тоже целыми днями пью кофе в надежде, что это заставит меня действовать. Возможно, нас объединяет обезвоживание.

А может быть, Розмари вчера ночью допоздна сидела с друзьями, может, даже ходила на свидание и этим утром проснулась голой в чьей-то постели. Но я не представляю, зачем женщине, влюбленной в кого-то другого, слать своему бывшему – Калебу – электронное письмо с вопросом, как дела и могут ли они увидеться. Зачем им встречаться, если только она не хочет все вернуть и разжечь былую страсть?

Отчасти поэтому я здесь. Чтобы узнать правду. Героиня в моем воображении – я сама, только куда более смелая, решительная, отчаянная. Наблюдать, ничего не предпринимая, – это тупиковый путь. Возможно, мне стоило пролить кофе на ее шопер, или громко рыдать из-за воображаемого разрыва, чтобы привлечь внимание, или схватить мешок кофейных зерен и сбежать с ним. Во имя искусства я готова совершать отчаянные поступки, невзирая на социальные условности. Смотрите: это мой интеллектуальный эксперимент, моя творческая задумка. Кто посмеет осудить меня за такую целеустремленность?

* * *

Я познакомилась с Калебом полгода назад, в мае, в «Тиндере». Мне было двадцать четыре, и я никогда ни с кем официально не встречалась. И вот время пришло. Я хотела стать достойной любви и набрать материала, чтобы написать об этом.

В моем профиле было указано, что я писательница из Нью-Йорка, у меня есть татуировка книжной цитаты и полосатый рыжий кот по кличке Ромео. (Мне пришло несколько однотипных шуток, готова ли я к еще одному «Ромео» в своей жизни: мгновенный бан.) Я добавила фотографии, где улыбаюсь во весь рот на фоне Скалистых гор (значит, активная), стою с пивом (ближе к народу, «на чиле»^[5]), смотрю сквозь книжные полки в магазине в очках с роговой оправой (умная, но крутая).

В своем профиле Калеб написал только то, что он математик, работает в области моделирования катастроф и переехал из Великобритании. Он выложил всего один – один! – снимок, где он в стильном шерстяном пальто и шарфе стоит на Бруклин-Хайтс-Променад, а позади него вырисовывается контур Манхэттена. Я редко свайпила^[6] вправо, если у мужчины в профиле было меньше трех фотографий, но что-то в яркой, открытой, немного смущенной улыбке Калеба покорило меня. Мне показалось, будет весело показать ему мой город.

До Калеба я обменивалась настойчивыми взглядами с симпатичными посетителями книжного, и эти взгляды были продолжительными и глубокими, но никогда ни к чему не приводили, так что я врывалась домой изголодавшейся. Порой у меня было по три свидания в неделю с несостоявшимися певцами-авторами песен, актерами, режиссерами и поэтами из «Тиндера». Первые свидания проходили хорошо, потому что я могла притвориться кем угодно, как и они, – и мы прилежно исполняли свои роли. Смех, долгие многозначительные прикосновения, банки дешевого пива, пафосные разговоры о том, как «творить искусство». Затем мы трахались. В постели я исполняла любые желания мужчин. Второе и третье свидание не заставляли себя долго ждать. Но затем они переставали мне писать. Думаю, дело было в том, что мы больше не смотрелись убедительно в своих ролях. Я говорила себе: не стоит принимать это близко к сердцу – раз я не открылась перед ними по-настоящему, значит, они отвергают не меня.

Возможно, пришло время познакомиться с кем-то милым, честным, нездешним. Кем-то, кому ближе цифры, чем искусство. Калеб казался замечательным кандидатом.

Первое свидание прошло в баре неподалеку от моего дома, там был автомат для проигрывания песен, аквариум и пыльная коллекция настольных игр. Калеб выглядел привлекательнее, чем на фото, пожалуй, привлекательнее даже, чем все исчезнувшие из моей жизни мужчины. У него были длинные темные волосы, доходившие до плеч, и почему-то эта деталь казалась важной.

Мы выбрали уединенный столик. За прошлые свидания я привыкла к тому, как каждый из нас по очереди вел монолог, выставляя себя на передний план. Большинство мужчин, с которыми я встречалась, вели себя громко, надменно и были готовы высказаться по любому вопросу, но в то время я великодушно списывала это на уверенность в себе. Язык у тех парней был хорошо подвешен, но слушатели из них были так себе. Думаю, как и из меня.

Спустя всего несколько минут в компании Калеба я с удивлением поняла, как это чудесно и какая редкость, когда тебя слушают, на тебя смотрят, задают вопросы; это было щедрое и вдумчивое, а не пристальное и нервирующее внимание.

– Наоми, прошу тебя, открой мне великую тайну, – с притворной серьезностью сказал он, когда я допила первую пинту пива: с начала встречи прошло около получаса. – Что за цитата у тебя вытатуирована? Можно посмотреть?

Рассмеявшись, я потянула рубашку вниз, обнажив мелкий курсив на плече сзади ближе к шее: стены раздвинулись до самого горизонта.

– Вероятно, ты ожидал что-то более изысканное, но в детстве «Там, где живут чудовища»^[7] была одной из моих любимых книг. Родители читали ее мне практически каждый вечер.

– О, это мило. Настоящая дань чтению как таковому. Так выпьем же, – он поднял бокал, – за наше воображение.

Я просияла, обрадованная его словами, и мы чокнулись.

– Честно говоря, я немного волновалась, так что моя лучшая подруга, Даниэль, заставила меня написать список «за» и «против». Думаю, она беспокоилась, что я запечатлею на заднице предмет своего обожания. – (Это была одна из самых неуклюжих и вымученных шуток на собственный счет). – Но, если список «за» ей понравится, она обещала, что лично поедет со мной в салон.

Даниэль сидела рядом, когда я сжимала ее ладонь, ругаясь и считая от десяти до ста снова и снова, пока все не закончилось. В тот день я планировала почувствовать умеренную боль. (В первый раз, когда мое тело изменили, я была подростком под анестезией, и у меня кое-что отобрали; во второй раз мне хотелось ощутить это – шрам, который я выбрала сама, украшение, заметное и выражающее меня, шрам, который означал наличие, не отсутствие).

– Похоже, Даниэль – хорошая подруга, – заметил Калеб, невесомо очерчивая контуры татуировки, и я поежилась, мгновенно утратив дар речи.

Приятный ритм валлийского акцента и его улыбка – открытая и яркая, точно кусок свежего хлеба, – и вот я отказалась от всех своих заготовленных историй и глупых вопросов, став сама собой.

– Я постоянно обо всем тревожусь, – к собственному ужасу, выпалила я спустя два часа и три бокала пива.

Чудесным образом лицо Калеба не изменилось.

– Я боюсь стать ходячим клише, потому что говорю о писательском мастерстве чаще, чем пишу, – пробормотала я, не в силах сдержаться. – Так было не всегда, раньше я все время писала. Мы с моим братом Ноа еще в детстве поняли, к чему у нас лежит душа, и это редкость, так что я думала, что к этому возрасту достигну большего. Ноа сыграл уже в трех мюзиклах на Бродвее, а ему всего девятнадцать! Это просто невероятно.

Я часто говорю о Ноа, потому что у него интересная жизнь, и люди могут решить, что это относится и ко мне. Все хотят быть знаменитыми – или хотя бы знакомыми знаменитостей, – так что я ждала, что Калеб задаст несколько вопросов о карьере Ноа, но он этого не сделал: лишь выжидающе округлил глаза, побуждая меня говорить дальше.

– Конечно, мы куда чаще слышим о детях-актерах, чем о юных писателях, – добавила я, – но я все равно почти все время ощущаю ужасное давление.

– Не волнуйся! – рассмеялся Калеб. – Мы всё еще молоды. Спешить некуда. Тебе повезло, что ты знаешь, чего хочешь.

Мне тут же захотелось протянуть руку через стол и сжать его теплые пальцы, но я сдержалась. Почему я так быстро открылась? Обычно на первых свиданиях я вела себя весело и непринужденно.

Глаза Калеба, мягкие и ищущие, и его улыбка, свежая и здоровая, будто хлеб, придали мне сил.

– Ну, хватит, я хочу узнать больше о тебе. Прости, что вывалила все на тебя…

– Не надо извинений, – сказал он сочувствующим тоном и игриво вздернул бровь. – Что ты хочешь узнать?

Все, чуть было не выпалила я.

– Какого рода катастрофы ты предотвращаешь? – спросила я вместо этого.

– Ох, предотвратить их невозможно. Я моделирую уравнения, чтобы оценить потенциальный ущерб.

– Звучит как метафора, – заметила я.

Его смех согревал душу; напряжение покинуло тело. Он начал рассказывать, что общежитие университета Сент-Эндрюс похоже на замок и что по четвергам студенты посещают официальные ужины в большом зале в черных мантиях. От них требуется стоять, пока члены администрации и факультета шествуют по центральному проходу. Студенты не могут сесть за стол, пока вся процессия не займет свои места. Я представила, как внушительно Калеб выглядел в своей мантии.

В тот вечер мы посидели в трех барах: наш импровизированный кутеж. На улице было тепло – пожалуй, даже слишком для мая. Повсюду летала пыльца. Калеб дважды чихнул, и я дважды сказала «будь здоров».

– Я очень признателен, – сказал он, собираясь чихнуть в третий раз, – но ты можешь не повторять это снова.

Пока мы перемещались между барами, я периодически оглядывалась, проверяя, идет ли он рядом, не веря своим глазам.

В последнем заведении – это был темный подвал – все места у стойки были заняты, так что мы устроились у позабытого бильярдного стола.

– Ну, что же, Наоми, мой следующий вопрос едва ли вызовет удивление. Где мне прочесть то, что ты написала?

Я ждала этого вопроса.

Позднее этой ночью – после того, как Калеб прижал меня к стене здания ради эпичного первого поцелуя, неожиданно страстного и яркого для такого с виду спокойного и собранного человека, – я отправила ему ссылку на рассказ, опубликованный годом ранее. Отчасти автобиографичный, он повествовал о двадцатисемилетнем джазовом барабанщике, с которым я познакомилась в шестнадцать лет. Я описала наши отношения и их конец так, как если бы они имели значение для обоих, и тем самым закрыла эту главу для себя. Я гордилась рассказом и тем, что популярный литературный онлайн-журнал опубликовал его, а также тем, что получила за него пятьдесят долларов: стоимость восьми масала-латте.

Шли дни, а от Калеба не было ни слова: плохой знак. Это же короткий рассказ – на чтение уйдет не больше часа! Возможно, он прочел и ему не понравилось, или он увидел что-то неприятное во мне из этого сюжета, а может…

Десять дней спустя пришел ответ, содержащий больше, чем я надеялась. «Ты превосходно описала эмоциональный мандраж, который (говорю по опыту) ощущается после расставания. С одной стороны, тебе грустно, с другой – ты чувствуешь оптимизм и некоторое очищение». Похвала сама по себе была приятной, но еще больше я обрадовалась тому, что он упомянул свою жизнь до меня, историю, которую мне предстоит узнать. Любить кого-то, подумала я, значит узнать все его истории – это раскопки, которым не счесть конца.

Разумеется, меня порадовал его выбор слов – оптимизм, очищение, – значит, он все пережил и отпустил, это окончательный разрыв.

После второго свидания я привела Калеба домой и прижала его к себе. Стройный, но сильный, он опустил меня на матрас, сорвал мою рубашку, расстегнул бюстгальтер и помог стащить джинсы. «Почему только я здесь голая?» – притворно возмутилась я, указывая на кипу одежды. Калеб со смехом разделся и расположил губы между моими бедрами. Я впервые осмелилась посмотреть на него – по-настоящему посмотреть, не отводя взгляда, как с другими мужчинами. На меня нахлынули чувства, к которым я не была готова, которые никогда не испытывала, поэтому я встала на четвереньки и выжидающе уставилась в стену.

Калеб одновременно удивился и развеселился при виде этого.

– Что ты делаешь?

– Трахни меня сзади, – попыталась я прозвучать соблазнительно и уверенно.

Он рассмеялся, и я недоуменно оглянулась, чувствуя неловкость.

– Прости, это выглядело как-то чересчур бездушно. Я хочу смотреть на тебя.

От изумления я не знала, что ответить. Калеб пощекотал мои ребра и попытался извиниться, но я покачала головой и согласилась с ним. Никто из мужчин раньше не замечал этого.

Откинувшись на подушки, обнаженные, мы разговорились. Он рассказал, как раньше панически боялся забыть свои сны и в университетские годы приобрел привычку нашептывать по утрам обрывки воспоминаний в диктофон.

– И что ты делал с ними? Переслушивал старые сны? Что они значили для тебя?

Калеб ответил, что ему нравилось просто пересказывать их вслух: «Так я просыпался».

А я рассказала, как мне казалось, будто плюшевые игрушки оживают в темноте спальне и придвигаются ближе ко мне.

– Страшно, – заметил он.

– Они мне нравились.

Утром мы снова занялись сексом, и на этот раз вышло куда лучше, просто замечательно. Мой мозг отключился.

Калеб снова позвал меня на свидание, и еще, и еще, пока однажды июльским утром я не проснулась с саднящим горлом, жаром и ознобом: врач подтвердил грипп. Я шесть дней не могла вылезти из постели. В лучшем случае это причиняло неудобства, а в худшем убивало всю романтику: мы не обсуждали наши отношения, и я боялась, что Калеб за это время найдет кого-то еще. Кого-то получше. Я боялась, что поговорка «с глаз долой, из сердца вон» подходит для нашего случая.

«Если это был хитрый трюк, чтобы избавиться от меня, то он не сработал, – написал Калеб на шестой день. – Я отлично готовлю суп и чай и читаю сказки на ночь (могу принести «Там, где живут чудовища»). Просто дай знать, если тебе нужна моя помощь :)»

Я перечитывала его сообщения снова и снова и чувствовала, как впервые в жизни без памяти влюблена, хотя это «без памяти» звучит ужасно, будто теряешь драгоценный контроль.

В итоге в конце июля, спустя почти три месяца с начала свиданий, наши отношения стали официальными. Впервые в моей жизни. Теперь я была чьей-то девушкой – девушкой Калеба.

Мама, увидев его фотографию, сказала: о, да он прямо как модель. Папа, узнав, что Калеб – математик, заявил: умник, значит. Калеб был идеальным – и в то же время реальным и моим.

В то время о Розмари и речи не шло. Я провела целое лето, не зная ничего о ней. Она появилась в моей жизни с морозом.

* * *

Две недели назад, в самом начале октября, Калеб пригласил меня на концерт малоизвестной группы из Уэльса – они выступали на небольшой концертной площадке в Нижнем Ист-Сайде. «Они из соседнего города», – прошептал он с гордостью, хотя его заслуги в этом не было. После концерта мы неспешно направились в бар, и тут пошел дождь. «Даже погода как дома», – усмехнулся Калеб, и его акцент магнитом притянул меня ближе, когда холодные капли с неба застучали по тротуару.

Пока с бутылок пива «Пасифико» стекал конденсат, а по окну струились капли дождя, я жаловалась, что мои волосы распушились и вьются. Калеб обернул несколько прядей вокруг указательного пальца и заметил, что ему нравится, как они приподнимаются от дождя, будто пар. Вскоре после этого я перестала выпрямлять волосы.

Наконец он выпутал указательный палец и поставил свой «Пасифико» на стол.

– Так, мне, пожалуй, следует сказать тебе, что моя бывшая пару дней назад прислала мне письмо, – произнес он. – Мы не виделись где-то год: в последний раз она так разрыдалась, что нам пришлось уйти из кафе.

Мои пальцы судорожно сжали бокал.

– И что… что было в этом письме?

– Да ничего такого. Она спросила, как дела, предложила встретиться. Я, наверное, напишу что-то короткое в ответ. Но… – и тут Калеб посмотрел мне в глаза в поисках то ли разрешения, то ли благодарности, – встречаться с ней я не планирую.

– Что ты имеешь в виду? Как вы можете увидеться? Ты поедешь домой на Рождество?

Он покачал головой:

– Нет, она здесь. В Нью-Йорке. Американка, как ты. Она училась за границей, в Сент-Эндрюсе, так мы и познакомились, но затем она вернулась в Нью-Йоркский университет.

Мой позабытый напиток оставил мокрые следы на барной стойке.

– Мы знакомы почти полгода, и ты впервые упоминаешь о ней?!

– Ну, я думал, это в прошлом! Мы не общались до этого письма, которое пришло буквально вчера…

– А вдруг я прошла мимо нее на улице, не зная об этом!

Он был поражен:

– Прости! Я вовсе не собирался скрывать это.

По правде говоря, девушка из Сент-Эндрюса упоминалась несколько раз, равно как и эмоциональный срыв после их разрыва, но я-то наивно полагала, будто его бывшая надежно заперта в прошлом, за границей, с акцентом, как у него. Акцентом, в котором для него нет ничего необычного. Калеб никогда не упоминал, что пересек океан, чтобы быть с ней.

Но теперь-то я знала и начала жадно выспрашивать подробности.

– Вообще-то она из издательского мира, – сказал он. – Много читает, как и ты.

Теперь вероятность того, что мы могли оказаться знакомы, только возрастала.

– Боже, чем именно она занимается? Где она работает?

– Сюрприз, сюрприз, я предпочел бы больше не говорить о ней. Вечер был таким чудесным. Не хочу его портить.

Я оставила его в покое – по крайней мере, на время, – но в душе задавалась вопросом: Калеб не назвал мне ее имени, значит ли это, что он еще недостаточно мне доверяет или хочет сохранить эту часть своего прошлого – ее – при себе? Или так он подчеркивал мою реальность, в то время как она всего лишь переменная; как в математике – одна из множества. Прошлое. Но мне отчаянно хотелось знать ее имя.

Почему она вдруг объявилась спустя год после разрыва? Интересно, сколько черновиков она набросала и переписала, прежде чем письмо ушло Калебу? А ее фразы – они короткие и отрывистые или длинные, мечтательные, полные самооправдания? Сколько раз она использовала слово «мы»? Использовала ли она восклицательные знаки (глупо) и двоеточие (показушно)?

– Почему вы расстались? – спросила я.

– Гнет ожиданий, как-то так. После двух лет отношений на расстоянии мы знали, что одному из нас придется переехать. Я тогда оканчивал магистратуру в Лондоне, и мы выбирали между нашими городами.

– И почему она не переехала к тебе?

Я бы, не задумываясь, воспользовалась шансом начать жизнь заново, особенно рядом с любимым человеком. Так начинаются хорошие истории.

– Она сказала, что у нее корни вросли сильнее, чем у меня. Может, и так, не знаю. Я нашел работу, получил визу, и все случилось в мгновение ока – она очень старалась вписать меня в свою жизнь. Я тоже прикладывал усилия, но не был счастлив. Не знаю почему. Ее бесило это, потому что она не понимала причин. Столько лет вдали друг от друга, и вот наконец мы вместе, должны быть… счастливы. – Калеб отряхнул джинсы. – Казалось, будто, что бы я ни говорил, что бы ни делал, ее это не устраивало. Но я по-прежнему любил ее, а она меня, поэтому все было так странно.

Слово «любовь» повисло тяжелым грузом, будто чемодан за спиной. Интересно, сможет ли он однажды – не сейчас – снова открыть этот чемодан. И нужна ли ему будет моя помощь.

– Она хочет от меня больше, чем я могу дать, а я правда не могу.

Этот переход от прошедшего к настоящему времени ощущался как удар под дых.

– И ты никогда не думал возобновить отношения?

Калеб ответил не сразу, и в эти бесконечные секунды я воображала, как сейчас он скажет, что я просто временное развлечение, бледная копия, мостик между их совместным прошлым и будущим. Никто не станет в корне менять жизнь ради человека, которого не рассматривает как серьезного спутника жизни, разумеется, он ни за что не сдастся…

– Нет, конечно нет. – Калеб переплел наши пальцы.

Мое сердце колотилось, когда я осознала – и тут у меня неприятно закружилась голова, – маленькая или, возможно, не такая уж и маленькая часть меня хотела, чтобы мне твердо сказали: ты недостойна, потому что тогда можно было бы положить этому конец, свести на нет весь риск, присущий любви.

– Я дорожу нашими отношениями, Наоми, – продолжил Калеб. – Разве ты этого не знаешь?

Проглотив комок в горле, я кивнула.

Он притянул меня за бедра, и какое-то время мы просто целовались.

– А все-таки забавно, – я отстранилась, – что мы одного типажа.

Калеб нахмурился:

– Ты о том, что вы обе любите книжки?

Мне удалось рассмеяться.

– Да, глупыш, мы обе любим книжки.

– Честно говоря, вы ничуть не похожи.

Его слова застали меня врасплох, и я сразу же заволновалась, как и почему и хорошо это или плохо. Мне нужно было дать отпор своей паранойе, а затем побороть ее – и для этого требовалось исследование.

Той ночью, пока Калеб спал в моей кровати, я села за кухонный стол и открыла компьютер. Используя всю полученную информацию, я вбила в поисковик «Гугл» беспорядочный набор слов: «Сент-Эндрюс, издательский бизнес, Университет Нью-Йорка». Я пролистывала имена и лица на «Фейсбуке»^[8], пока не наткнулась на фотографию девушки рядом с Калебом – моим Калебом.

Розмари Пирс.

Густые брови, волнистые темно-рыжие волосы, грушевидная фигура, книжки – возможно, на этом наше сходство действительно заканчивалось. Разве может Наоми Экерман соперничать с Розмари Пирс? Ее имя было гладким и сладким на вкус. Я выпятила губы, чтобы произнести его. Оно ощущалось как поцелуй.

В своем профиле Розмари указала место работы – редактор в крупном издательстве, что значило: стопка рукописей по дороге домой на метро. Вот зачем ей шопер. А я большую часть времени провожу за кассой книжного магазина, продавая книги, которые могла редактировать Розмари – разные звенья одной цепи. Но только звено Розмари неоспоримо выше.

За исключением пары других деталей (например, она родилась 29 мая 1991 года – двадцать семь лет, ровесница Калеба, на три года старше меня, – значит, Близнецы, что немаловажно), почти все остальное было скрыто настройками приватности. Мне удалось посмотреть лишь три фотографии профиля. На аватарке Розмари стояла рядом с женщиной постарше – судя по подписи, мамой – на фоне Гранд-Каньона, где я никогда не бывала. На втором снимке, опубликованном где-то в период расставания, Розмари была рыжеватым пятном в группе блондинок: обнявшись за плечи на какой-то бруклинской террасе, они поднимали вверх бокалы белого вина, освещенные багряным закатом. Ничего оригинального.