Зильбер. Третий дневник сновидений

Грейсон этого вопроса не ожидал. Наверно, было сколько угодно других личных вещей, но их ему не захотелось украсть.

– Не будь такой неблагодарной, Лив. Этот носок – идеальный выбор. Ты можешь просто надевать его каждую ночь и будешь в полной готовности на случай, если мы найдём нужную дверь. Или если сама Анабель захочет нам её показать. И вообще: что ты, именно ты, можешь сегодня вычеркнуть из списка необходимых дел?

Вот так. Я не хотела признаваться, что никакого такого списка у меня вообще нет и я не собиралась вносить свой вклад в трёхфазовый план спасения мира от Артура. День у меня вообще прошёл достаточно скверно, я только сейчас поняла, что Грейсон просто ничего об этом не знал.

– Забудь про свой список «Что делать», – сказала я и с глубоким вздохом передвинулась на край кровати. – Произошло кое-что похуже.

Как же мне нужно было вернуть старого доброго Берта!

– Бабушка наконец договорилась с папой насчёт свадебных планов? – спросил Грейсон сочувственно. – Ты из-за этого плакала?

Ну да, ещё ведь свадебные планы! Рыся, наверно, лучше других разбиралась в этих вещах, и, если ей удастся, она превратит мамину небольшую спонтанную вечеринку в грандиозное мероприятие. Но об этом на нашем сегодняшнем кризисном совещании речи не шло. К сожалению.

Я покачала головой.

– Лотти сегодня объявила, что на свадьбе её не будет, – сказала я и чуть было опять не заплакала.

– О, действительно? – Грейсона это, похоже, задело. – Я думал, этот вопрос больше не обсуждается.

– Мне тоже так казалось, – сказала я.

Хотя на самом деле было не так. В глубине души я знала, что такой день когда-нибудь наступит. Мы с Мией давно стали слишком большими для детских ролей, а теперь, когда нашим воспитанием занималась не одна мама и у нас был настоящий дом, наша Мэри Поппинс должна была улететь от нас. Нельзя сказать, что мы этого не понимали. Мы просто не могли представить себе жизнь без Лотти. Она была лучшим, что у нас появилось в жизни. Никогда я не была в этом так уверена. Лотти хотела задержаться на год-другой, когда без малого тринадцать лет назад она собиралась позаниматься в Мюнхене, и если бы вместо этого не отправилась с нами вокруг света, была бы сейчас учительницей начальной школы. Наверно, вышла бы замуж и сама имела детей. Но вот дожила до двадцати трёх лет и даже не получила образования.

– Как же она… э-э… я хочу сказать… чем она… а? – Грейсон, похоже, не знал, как тактично сформулировать свой вопрос, но я тем не менее его поняла.

– Один из её кузенов предложил ей работу в своём отеле в Оберсдорфе, – ответила я. – До первого июля.

Грейсон казался действительно шокированным.

– В Германии? А как с дядюшкой Чарльзом? Я думал, у них с Лотти серьёзные отношения.

Я пожала плечами.

– Нет, боюсь, ничего у них с этим не получилось. Твой дядюшка такой… нерешительный. Влюбленность Лотти тоже мне кажется не такой уж пылкой. Она уже не путает буквы, когда в комнате появляется Чарльз.

– Надо что-то делать, – решительно сказал Грейсон. – Если Лотти с Чарльзом окажутся парой, ей придётся остаться в Лондоне. А для Чарльза это в любом случае самое лучшее.

– Занеси это в свой список «Что делать», – сказала я, постаравшись, чтобы слова мои звучали шутливо и он не заметил, как я растрогана.

И как мне хотелось его обнять за то, что он заботится о Лотти. А может, и обо мне с Мией.

– Буду считать это заданием, которое надо выполнить! – ухмыльнулся Грейсон. – Вот увидишь, я не только отчаянный похититель носков, я ещё и мастер устраивать бракосочетания.

Я усмехнулась и вдруг почувствовала себя намного уверенней. Пусть у нас нет плана, но мы были с друзьями. А Артур действовал один.

Вопрос состоял лишь в том, сколько у нас оставалось времени, чтобы обзавестись всем необходимым. Меня это заставило вновь задуматься о личных предметах. Ведь есть вещи, которые их обладатель выбрасывает? И долго ли, например, обычный чёрный носок сохраняет его личные свойства?

Грейсон не знал на это ответа.

– На какой-то срок в любом случае, – размышляла я вслух. – Футболка, которой ты пренебрёг, а я использую в качестве ночного белья, функционирует наверняка дольше.

Грейсон глубоко вздохнул.

– Во-первых, я этими футболками не пренебрегал, ты их просто достаёшь из ящика с чистым бельём…

– Да, но лишь после того, как ты неделю их не меняешь.

– А во-вторых, я хотел бы тебя попросить не вмешиваться больше в мои сны.

– Считай это просто тестом. – Я не обратила внимания, как он наморщил лоб. – Ты же знаешь, фаза номер один – проверка безопасности. Я просто проверяю, откроется ли дверь, если я захочу войти. Но, конечно, этого не делаю. Хотя могла бы.

– Исключено, – категорически сказал Грейсон.

– К сожалению, нет. – Я заметила, что, несмотря на мысль о катастрофе Лотти, на моём лице появилась широкая улыбка. – Тебе надо ещё больше усилить меры безопасности, Грейсон. Артуру наверняка не так уж сложно ответить на вопросы Фредди. Если бы я могла…

Грейсон недоверчиво засмеялся:

– Ах, ты уже знаешь, что дело не в этом, Лив. С каких пор ты научилась гениально считать в уме?

– Это действительно нетрудно. На самом деле мне понадобилось три ночи, чтобы вообще понять простенькую задачу и внести её в карманный калькулятор.

– Что получится, если извлечь корень из шестидесяти трёх тысяч одного и помножить на сто восемьдесят шесть? – сказала я, стараясь подражать плаксивому голосу Фредди. – А полученное вычесть из трёхсот тысяч пятидесяти трёх, из результата ещё раз извлечь корень из шестидесяти трёх тысяч одного, потом всё перевернуть?

– Чтобы запомнить это наизусть, надо это действительно часто слышать, – насмешливо сказал Грейсон, все ещё уверенный в себе.

– Тридцать восемь тысяч триста семнадцать, – сказала я.

– Подсчитала правильно, только ответ неверный, – ответил Грейсон злорадно и в то же время с облегчением. – Математика – ещё не всё.

– Я знаю. Но если тридцать восемь тысяч триста семнадцать перевернуть, в результате получаешь – LIEBE^[15]!

Наверно, я сейчас выглядела, как Кнопка, ожидающая похвалы. Но я ведь всегда гордилась, что после всех мучительных подсчётов так быстро понимала, что «перевернуть» результат означало всего лишь перевернуть карманный калькулятор и читать результат на дисплее вверх ногами. Семёрка тогда становилась буквой L, единица – I, тройка – E и так далее. Трюк, известный любому школьнику.

– Очень, по-моему, романтичный пароль!

Я, впрочем, ещё не проверяла, на самом ли деле он срабатывает. Когда я, скажем, стояла перед дверью Грейсона и Фредди выжидательно смотрел на меня, мне вдруг легкомысленно пришло на ум, что слишком опасно называть пароль в этом коридоре, где никогда не знаешь, действительно ли ты одна. Даже если бы я прошептала его в ухо Фредди, кто-то мог это подслушать и использовать, – кто-то, кто умел становиться невидимым, но которому до сих пор, наверно, не приходило на ум просто перевернуть калькулятор.

– Чепуха, – сказал Грейсон тихо, из чего я могла сделать вывод, что любовь был правильный ответ. – Значит, этой ночью мне придётся опять придумать что-нибудь другое. – Морщины у него на лбу расправились, и он засмеялся. – Хотя я уверен, что Артур не так хитёр, как ты.

– Верно. Ведь то, что он считает хитростью, больше похоже на злобность.

Я вспомнила сцену с Тео Эллисом в школьном фойе, но как только захотела рассказать об этом Грейсону, мне что-то пришло на ум, и я поднялась, чтобы пошарить в своей сумке.

– Вот. Это тебе. От Генри. Наденешь сегодня ночью.

Грейсон уставился на то, что я перед ним держала, озадаченный примерно так же, как я недавно при виде носка.

– Очки с одним стеклом? Зачем? Чьё это?

– Мне он не сказал, но я могу догадаться… – Я подняла перед собой галстук с лиловыми цветами, который Генри приготовил для меня, и понюхала его. – Пахнет женщиной, 1950 года рождения, предпочитающей блюда из капусты и лавандовые духи. Вполне достаточно, чтобы этой штукой связать мне ноги – на своей шее я бы её не стала терпеть.

Грейсон повертел очки в руках и встал.

– Ну прекрасно… Опять не удастся отдохнуть ночью. – Он, зевая, направился к двери. – Но одно я тебе скажу: голодным я в постель не лягу. Скажи, не осталось ли чего-нибудь от ужина?

Я кивнула:

– В холодильнике. И твоя порция фрикаделек, которые Лотти припрятала от Мии, на террасе. В зелёной миске на подоконнике.

Лицо Грейсона тотчас засияло.

– Я обожаю Лотти! Не могу в самом деле представить себе, как бы жил без неё и её фрикаделек. – Прежде чем закрыть дверь, он усмехнулся ещё раз. – Так что до скорого. В этом проклятом коридоре.

Глава пятая

– Нам сюда. – Генри положил руку на бронзовую, тяжёлую на вид дверную ручку. – Добро пожаловать в славную комнату!

Грейсон с сомнением смотрел на дверь.

– Пусть мне кто-нибудь объяснит, зачем надо было тащиться три километра во сне от наших собственных дверей, чтобы просто поговорить? – спросил он, и взгляд его скользнул по коридору. – Не говоря о том, что я один не найду обратной дороги, этот А… нет, молчу… Кто-то невидимый мог так же последовать за нами сюда, как в любое другое место.

– Это верно, – сказал Генри. – Но тот, кто не знает, чья это дверь, не сможет стащить его личную вещь, а значит, не переступит порог. – Он ласково погладил дверь. – Здесь нам абсолютно никто не помешает. И у нас будет убежище на случай… на случай, если оно нам понадобится.

Грейсон продолжал смотреть с сомнением. Мне доводы Генри тоже не казались бесспорными.

– Минуточку. А как было с дверью Эми? Там у меня тоже не было никакой личной вещицы.

Эми – это четырёхлетняя сестрёнка Генри, и в одном из её пространств, сахарно-сладком, небесно-голубом, наполненном воздушными шарами и мыльными пузырями, Генри впервые сказал мне, что любит меня. Более романтических декораций он не мог бы выбрать. Хотя пони, раскрашенные в цвета радуги, – это было, пожалуй, немного слишком.

– Ты могла попасть в пространство снов Эми только потому, что я тебе открыл дверь и взял тебя с собой, – объяснил мне Генри и вздохнул, демонстрируя нетерпение. – И потому что при тебе всё время была моя личная вещь. Теперь пошли.

Я продолжала смотреть на него недоверчиво.

– А-а… но, значит, кто-то может точно так же пробраться, невидимый, через порог вместе с нами. Как я недавно последовала за тобой во сне о Би, став дуновением воздуха. Ты с этим уже не считаешься?

Генри вздохнул. Может, от нетерпения, может, потому, что он про этот эпизод не хотел вспоминать.

– Для этого надо было, во-первых, иметь мою личную вещь, а во-вторых, преодолеть все энергетические поля, которые я создал позади нас. – Он показал на стену мерцающего воздуха, которую недавно создал метрах в двадцати небрежным движением руки. – Она держится до тех пор, пока на неё смотришь, чтобы не пропускать возможных преследователей.

– Энергетические поля, которые сдерживают невидимок, – пробормотал Грейсон. – Надо же мне было уйти из кино, чтобы попасть на фильм здесь.

Это как сказать.

– Фильм про людей, настолько всесильных во сне, что они могут становиться даже невидимыми, но при этом их могут остановить энергетические поля, которые приснились другим людям, – добавила я. – Вряд ли это получит премию Оскар.

– Не говоря о том, что чертовски трудно было бы показать в этом фильме невидимых актёров.

– Ничего, я видел фильмы похуже. Так пойдёмте же! – Генри открыл дверь, придержал её и подтолкнул нас по очереди через порог. – Только не бойтесь собаку: она ничего вам не сделает.

При слове «собака» мне захотелось сразу вернуться, но Генри быстро закрыл за нами дверь и прислонился к ней спиной. Я огляделась. Никаких собак, к счастью, не было видно. Мы оказались в комнате, набитой всяческой мебелью и вещами. По стилю это больше подходило к галстуку, который мне дал Генри (и который я перед сном повязала себе на талию как пояс). Цветастые ткани на диване, креслах и настольных лампах соперничали с покрытыми вышивкой подушками, красочными персидскими коврами и традиционными викторианскими росписями. На стенах висели эстампы с картин маслом, на которых можно было увидеть балерин в розовых нарядах, а на любом свободном месте – на подоконнике, пианино, на тяжёлых тёмных шкафах и комодах – стояли горшки с цветущими пурпурными цикламенами. В огромной золотой клетке возле пианино сидел попугай, он скрёб себе грудь и с интересом посматривал на нас.

– Какой кошмар! – сказал Грейсон, совершенно подавленный.

– Сам ты кошмар, самовар, – проскрипел попугай.

– Корки, воспитанные птицы так себя не ведут. – Голос подала старая дама, сидевшая в глубоком цветастом кресле возле камина и вязавшая что-то пёстрое.

Маленькая, изящная, с волосами сиреневого цвета, в цветастом платье, она так идеально сливалась с узором кресла, что я лишь сейчас её обнаружила. Она сдвинула очки на кончик носа, чтобы лучше нас разглядеть.

– Но скатерть ещё не готова.

– Это ничего, миссис Ханикатт, – мягко успокоил её Генри. – Не обращайте на нас внимания.

– Вы мне не мешаете. – Старая дама постукивала вязальными спицами. – Я только не люблю, когда меня торопят. Моё дело долгое, очень долгое.

– Совершенно правильно. – Генри медленно подтолкнул Грейсона и меня мимо кресла миссис Ханикатт и мимо попугая к полированным стульям, стоявшим около небольшого круглого стола. – Мы просто недолго тут посидим. Забудьте о нашем присутствии. Вяжите спокойно и счастливо.

В его голосе было что-то завораживающее, как у ярмарочного гипнотизёра из старых фильмов. И он, казалось, действовал.

– Когда я вяжу, я всегда спокойна и счастлива, – сказала миссис Ханикатт, уже больше себе самой, чем Генри. – В этом есть что-то чудесное. Я всегда говорю: если бы все люди начали вязать, мир стал бы прекрасным.

– Садитесь. – Генри повернул один из стульев, сел на него верхом, как наездник, и удовлетворённо посмотрел на нас.

– А где собака? – шёпотом спросила я.

– Ах, она снится миссис Ханикатт лишь иногда. По большей части её видения совсем безобидны, во всяком случае, когда она сидит тут в комнате и вяжет. – Ямочки в уголках рта Генри стали ещё глубже. – Собака вполне соответствует её образу жизни.

– Как это ужасно! – прошептал Грейсон, и было не понять, имеет ли он в виду атмосферу этого жилья или тот факт, что сны миссис Ханикатт полностью воспроизводят течение её скучной жизни.

– Ты можешь говорить громко: она и во сне плохо слышит. – Генри отодвинул в сторону горшок с цикламенами и опёрся на подставку локтем. – Она живёт прямо напротив нас и кормит наших кошек, когда мы в отпуске. За это мы поливаем её цветы, когда она навещает своих братьев в Бате. Мне понадобилась вечность, чтобы найти её дверь, но чем чаще я её… м-м-м… посещаю, тем больше приближается её дверь к моей, а значит, и к вашим. – Он обвёл взглядом комнату и улыбнулся нам. – Лучшей штаб-квартиры не может быть. Как по-вашему?

Грейсон мрачно посмотрел на него.

– Ничего не скажешь, крутая идея – использовать бедную старую даму. Я не понимаю, как это поможет нам решить наши проблемы? Что нам дадут еженочные дежурства в этих коридорах? – Он глубоко вздохнул. – Завтра опять проснусь, как собака, голодный и усталый.

– Понимаю, у тебя всё здесь вызывает отвращение, – сказал Генри мягким, убедительным тоном. – Но ты же видел, что будет, если просто оставаться в стороне. Артур и Анабель месяцами совершенствовали свои способности, каждую ночь. Тем напряжённей нам надо упражняться и экспериментировать, чтобы не отставать…

– Не говори «нам», скажи «мне», – ответил Грейсон так громко, что мы посмотрели на него испуганно. – Ах, всё так, всё правильно. Не только Артур и Анабель совершенствуют свои способности, вы оба тоже. И сказать честно, я никогда не научусь тому, что вы уже умеете.

– Never ever!^[16] – прокричал попугай.

И я испугалась, что тут он прав: Грейсону явно не хватало воображения, а оно сейчас было нужно больше, чем всё остальное.

Генри ненадолго отвлёкся, точно вслушивался в себя.

– Всё дело в тренировках, – сказал он чуть погодя и в тот же момент исчез – просто так, не предупредив, не издав ни малейшего звука. Хотя бы такого лёгкого, с каким лопается мыльный пузырь, – пробормотала я.

– Шутник! – Грейсон протянул руку и ощупал воздух вокруг стула Генри. – Да, великолепная демонстрация, я имею в виду Генри. Мне этому никогда не научиться. А теперь ты можешь спокойно всё это закончить.

– Грейсон, я боюсь, что он не стал невидимым, он просто проснулся. – Я взглянула на миссис Ханикатт: она сидела спиной к нам и безмятежно продолжала вязать. В постукивании спиц было что-то домашнее. – Можно немного подождать, вдруг Генри опять заснёт. Но, похоже, его разбудили, так что его отсутствие будет долгим.

Я это уже знала. В конце недели Генри всегда уговаривал маму уйти и оставить его с братом и сестрой дома одного. Это были чаще всего беспокойные ночи. Эми особенно часто болела, хотела пить или теряла свою игрушку. Иногда Генри будил его брат Мило, которому почудился шум, будто кто-то ворвался в дом, иногда ему просто снилось что-то плохое. А если этого не делали Эми, Мило или кошка, то его будила мать, когда возвращалась домой подвыпивши, и грохот её каблуков разносился по всем комнатам, как выстрелы. Беда, если она при этом спотыкалась о какую-нибудь игрушку, тогда она начинала громко ругаться, а то могла и разрыдаться. Я сама знала лишь то, что мне рассказывал Генри, но так как эти шумы и голоса вмешивались в сны, они были нередко слышны и мне, прежде чем Генри просыпался и исчезал.

– Пошли. – Грейсон решительно встал. – Если сейчас проснёшься и ты, мне придётся одному искать обратную дорогу. Я могу совсем заблудиться…

– Блудиться, блудиться, – прохрипел попугай и добавил пугающе-человеческим, низким голосом: – Разбиться!

– Хватит, глупая птица, у меня уже мурашки по коже, – сказал Грейсон. – Так ты идёшь, Лив?

Пожалуй, и впрямь не имело смысла дальше дожидаться здесь Генри.

Я ухватилась за руку, которую нетерпеливо протянул мне Грейсон, и пошла за ним.

– Первое, чему ты, Грейсон, должен научиться, – это просыпаться, если сон тебе не нравится или становится опасным. Это гораздо важней, чем все фокусы с превращениями.

Часы на стене перед нами пробили двенадцать раз. Во сне миссис Ханикатт наступило время чудес, на самом же деле должен был пойти третий час. Дело в том, что я заснула уже после полуночи, потому что Мия опять забралась ко мне в постель и мы пытались успокоить друг дружку, объясняя, что Лотти лучше будет начать новую жизнь. Без нас.

Бой часов ещё разносился в пространстве, когда на стене возле часов с лёгким шумом раскрылась ковровая дверь и оттуда появился бледный, тщедушный мужчина средних лет. Он был в очках с проволочной оправой, у него было круглое рыхлое лицо, в волосах глубокий косой пробор. Хотя он не производил пугающего впечатления, – может, потому, что держал подмышкой толстую цветастую подушку, – спицы из рук миссис Ханикатт выпали на пол. Да и Грейсон сжался от страха. Он отпустил мою руку, сбив при этом на пол горшок с цикламенами. Ни новый пришелец, ни миссис Ханикатт этого не заметили.

– Альфред! – ахнула миссис Ханикатт.

– Да, это я! – засмеялся Альфред. Это был не дружеский смех, который подошёл бы маленькому безобидному человечку в очках с проволочной оправой и цветастой подушкой, – а скорее смех, можно сказать, «серийного убийцы». – Ты ведь всё закрыла на три оборота, всё контролируешь, правда, Бекки? Только про эту потайную дверь ты забыла.

– О, господи, знаю я эти сны! – прошептал Грейсон.

Альфред не смутился. Без лишних слов он поднял подушку и подступил к миссис Ханикатт.

– Нет, пожалуйста, не надо! – Голос миссис Ханикатт звучал так, будто ей не хватало воздуха, он был уже еле слышен. – Пожалуйста, не надо, Альфред!

Она сидела спиной ко мне, поэтому лица её я не видела. Зато лицо Альфреда мне было видно превосходно. Его глаза холодно поблёскивали.

– Просьбы тебе не помогут, миссис отличница. – Он подошёл к ней ещё ближе. – Сейчас ты перестанешь дышать. Я смогу понаслаждаться твоими судорогами.

Грейсон откашлялся.

– Я не хочу вам мешать. Но не могли бы вы подождать с убийством до тех пор, пока при этом не будет свидетелей? Это я вам, убийца с цветастой подушкой! Вы меня слышите? – Он пощёлкал в воздухе пальцами.

Альфред невольно сморщил лоб, но с места не двинулся, а миссис Ханикатт повернулась к нам.

– О-о! – сказала она удивлённо, как будто впервые нас увидела.

Я улыбнулась любезно.

– Что тут делает эта компания? – спросил Альфред.

– Мы хотим тут пройти, – объяснила я и протиснулась мимо кресел к двери. – Идём, Грейсон!

– Так нельзя! – Грейсон взглянул на меня возмущённо. – Я ни в коем случае не могу оставить эту бедную старую даму наедине с убийцей.

– Это же сон, Грейсон! Завтра утром мы и не вспомним о миссис Ханикатт.

– Всё равно, – настаивал Грейсон, – так просто не должно быть.

Я вздохнула:

– Ну хорошо… Тогда тебе сейчас представится замечательная возможность. – Я повернулась спиной к двери и скрестила на груди руки. – Пожалуйста – убийца в твоей власти.

Немного нерешительно Грейсон вытянул руку, показывая на Альфреда:

– Убирайтесь отсюда! Не то… не то я вызову полицию.

Я закатила глаза.

Альфред между тем и не собирался уходить, напротив: он начал расти, становился мускулистым. Руки с наманикюренными пальцами, державшие цветастую подушку, превратились в мощные лапы, несомненно способные задушить любого. Хватило бы и одной руки, если понадобится.

– Ну ладно! – прорычал в ответ Альфред (он выглядел уже совсем не тем тщедушным Альфредом, каким был только что) и отбросил подушку. – Тогда ты первый на очереди, парень!

– Но это же… – Грейсон отступил на шаг и чуть не упал в объятия миссис Ханикатт.

– Так и будет, если ты потеряешь контроль над своими страхами, – объяснила я со стороны.

– Ты бы помогла, Лив. – Грейсон встал, приняв оборонительную позу перед миссис Ханикатт. Он старался, чтобы голос его не звучал панически. – Ты же владеешь кунг-фу. Вы слышите, Альфред? Моя подруга владеет кунг-фу!

На Альфреда это не произвело ни малейшего впечатления. Он даже не посмотрел в мою сторону, но протянул свои лапы душителя к Грейсону. А тот схватил со стола латунный подсвечник и погрозил им.

– Предупреждаю! – сказал Грейсон. – Ни шагу больше, или я вас ударю!

Я застонала:

– Да перестань, наконец, Грейсон, вести себя так, будто мы находимся в реальности. Здесь ты можешь справиться с Альфредом одной левой. Ты можешь – я ведь знаю – быть человеком-пауком и в течение секунды обмотать его паутиной. Или использовать луч межпланетной энергии и забросить его на Луну. Можешь превратить его в морскую свинку или в клубнику. Ты можешь надуть его, как воздушный шар, так что он лопнет, или…

– Идею я уже понял, – сердито прервал меня Грейсон, не отрывая взгляд от Альфреда, который всё ещё продолжал расти. – Но это проще сказать, чем сделать.

Миссис Ханикатт ущипнула его за руку.

– Можно мне, молодой человек?

Она подняла с пола спицы и отстранила Грейсона вместе с поднятым подсвечником. И тут же, прежде чем я успела охнуть, вонзила спицы в грудь Альфреда.

Тот, вскрикнув, шатнулся в сторону ковровой двери.

– Получай, чудовище! – воскликнула миссис Ханикатт. – Вот тебе ещё!

Она схватила настольную лампу на мраморной подставке и с торжествующим криком ударила его в висок. Я воспользовалась этим, чтобы вцепиться в руку Грейсона и потащить его к двери.

– Видишь, миссис Ханикатт тоже поняла принцип, – сказала я, ещё немного задыхаясь, когда мы стояли уже с наружной стороны в коридоре, а я закрывала позади нас дверь. – Только в отличие от тебя, она действовала безупречно. – Я не удержалась от неуместного смешка. – Кто бы мог подумать?

Грейсон с неудовольствием смотрел на подсвечник, оставшийся у него в руке.

– Я безнадёжный болван! Я мог превратить ничтожного убийцу в насекомое, но вместо этого добился лишь того, что безобидная старая дама совершила жестокое убийство.

Он сделал попытку снова открыть дверь, но я загородила ему путь.

– Мы сюда больше никогда не вернёмся, будь уверен! Или ты хочешь помочь миссис Ханикатт припрятать труп?

– Я просто хотел вернуть ей подсвечник, – произнёс он еле слышно.

Он действительно был безнадёжным недотёпой. Но я не хотела его ещё больше обескураживать. Щелчка пальцев оказалось достаточно, чтобы подсвечник исчез.

– Тебе нужно только немного поупражняться, – сказала я, по возможности оптимистично. – И немного больше уверенности в себе.

А ещё почувствовать успех. Это совершенно необходимо.