Черные зубы

Моей настоящей Мышке.

Мы выбрались

© Андреева С., вступительная статья, 2023

© 2021 by Zoe Khaw Joo Ee

© Мельникова М. М., перевод на русский язык, 2023

© Издание, оформление. ООО Группа Компаний "РИПОЛ классик", 2024

Глава 1

– Откуда у тебя, поганца, столько бабла?

Я разглядывала старинную переднюю – деревянный потолок нависал над нашими головами, словно купол. История была запечатлена в каждом изгибе, в каждом квадратном дюйме хэйанского^[1] особняка, ее присутствие ощущалось даже в густоте царящего здесь сумрака. Казалось святотатством смотреть на дом вот так: без надзора служителей, когда никто не говорит: «Руками ничего не трогайте!» и «Аккуратно, это здание было древним, еще когда для него и слова подходящего не придумали».

Тот факт, что Филлип мог позволить себе оплатить надругательство над домом – просто выложить деньги и решить вопрос – без каких-либо угрызений совести, только лишний раз демонстрировал, к сколь разным мирам мы принадлежим.

Филлип пожал плечами, его губы расплылись в улыбке, беззаботной, как вся его жизнь.

– Я… слушай, это свадебный подарок. Свадебным подаркам полагается быть выпендрежными.

– Выпендреж – это подарить жениху и невесте одинаковые часы «Ролекс». Выпендреж… – я сделала паузу для пущего эффекта, – это медовый месяц на Гавайях. А это… это за гранью разумного, чувак. Ты всех нас привез нас в Японию. Первым классом. А потом арендовал этот гребаный императорский дворец или как его…

– Это не дворец! Это просто особняк. И, строго говоря, я его не арендовал. Я только добыл нам разрешение провести здесь пару дней.

– Ну-ну. Можно подумать, это как-то снижает градус идиотизма.

– Тс… Стой-стой-стой. Притормози. Я понял, понял. – Филлип опустил чемоданы на пол и со сконфуженным видом потер ладонью затылок. Университетская спортивная куртка до сих пор идеально сидела на его широких плечах квотербека, взблескивала желтым и синим там, где на нее падало солнце. Фамилия Филлипа сияла в лучах заката, являя собой образец доблести и стильного дизайна. Идеальный мальчик-картинка – все вожделели его, точно порочного удовольствия. – Слушай, серьезно. Ничего такого тут нет.

– Ага, ничего такого для долбанутого миллиардера.

– Ко-о-о-ошка.

Вы когда-нибудь ныряли «бомбочкой» в холодное озеро? Шок от давнего воспоминания дает похожие ощущения, каждый нейрон в твоем теле поет восторженную осанну: «А вот и мы! Ты нас забыла, но мы тебя – нет».

Лишь один человек так произносил мое имя.

– Лин приедет? – Я провела языком по краю зубов.

– Ничего не могу сказать.

Однако улыбка у Филлипа стала такой масляной, что хоть на хлеб мажь. Я старалась не показать своего смятения, сохранить лицо спокойным, но в голове бешено завертелся калейдоскоп непрошеных чувств. С Лином я не разговаривала с тех пор, как слегла в больницу со смертельной тоской, чудовищным внутренним опустошением, которое не под силу было смягчить сну, которое не могло излечить ничего, кроме туго затянутой петли. Шесть дней спустя врачи отпустили меня домой с полными карманами таблеток, рецептов и брошюр, пропагандирующих здоровый образ жизни. Шесть месяцев я прожила затворницей, посвятив себя самосовершенствованию, университету и изучению японской литературы, которую я временно отложила в стол – в прямом и переносном смысле.

Когда я вернулась в общество, оказалось, что там готовятся к свадьбе и что жизнь так аккуратно заполнила ранее занимаемое мной пространство, будто меня вовсе никогда и не было.

Глухо хлопнула дверь, мы вздрогнули и повернулись на звук, точно шестерни механизма. Вся моя грусть куда-то схлынула. Честное слово, если представшее моим глазам зрелище не было чистым волшебством, квинтэссенцией совершенства, тогда ничто в этом мире не имеет права называться прекрасным.

Они были идеальны. Стоп-кадр из рекламного ролика Hallmark: в воздухе кружатся осенние листья, на заднем фоне высятся буки и туи, небесный свет льется сквозь ветви, и вот появляются Фаиз и Талия, их руки переплетены, они не сводят глаз друг с друга и улыбаются так старательно, что хочется пообещать им одно: что так оно и останется навсегда, навечно, неизменным.

Суэномацуяма нами мо коэнаму…

Моя голова дернулась. Я явственно его слышала – бормочущий девичий голос, приятный, хоть и хрипловатый, похожий на шорох истершейся ткани, на последние скрежещущие звуки испускающего дух граммофона. Галлюцинация. Наверняка галлюцинация. Пусть это будет галлюцинация.

– Что-то страшное услышала? – спросил Филлип.

Я с усилием натянула на лицо улыбку:

– Ага. Тут прямо передо мной безголовая дама парит в воздухе и говорит, что убила себя, потому что ты так и не позвонил. Нехорошо динамить людей, чувак. Непорядочно это.

Веселье Филлипа как ветром сдуло, теперь уже по его лицу пробежала тень давних воспоминаний.

– Погоди. Слушай, если ты все еще злишься из-за…

– Все уже в прошлом, – покачала я головой. – Преданья старины глубокой.

– И все равно прости.

Я напряглась:

– Ты уже просил прощения.

– Знаю. Но тогда я облажался. Насчет нас с тобой… мне надо было придумать более подходящий способ все закончить, и… – Филлип взмахивал руками в такт своей покаянной речи, его черты искажал стыд, хранимый годами, словно семейная драгоценность.

Мы не в первый раз поднимали эту тему. Даже не в десятый. И не в тридцатый.

По правде говоря, его затянувшееся раскаяние меня бесило. Жестоко так говорить, но извинения не очищают провинившегося – они лишь выжимают милосердие из обиженного. Слова Филлипа, каждый раз одни и те же, через точно выверенные промежутки времени – по его тонкой нервной организации можно было часы сверять, – неизменно резали меня как ножом. Невозможно двигаться вперед, если кто-то вечно тянет тебя назад.

Я поймала кончик языка зубами, прикусила его и выдохнула сквозь боль:

– Все уже в прошлом.

– И все равно прости.

– Похоже, в наказание ты будешь всю оставшуюся жизнь выслушивать паршивые шутки.

– Я готов. – Из глубин легких Филлипа вырвался трубный звук, отдаленно напоминающий смех. Он начал переобуваться – сменил ботинки от Timberlands на шлепанцы, которые купил в сувенирном магазине аэропорта. Стоили они безбожно дорого, но продавщица с ярко накрашенными губами, похожими на узкую рану, дала Филлипу свой телефон, а Филлип никогда не мог устоять перед волчицей в женской шкуре. – Только обещай не распугивать привидений.

В прошлой жизни я была отважной. Когда растешь там, где росли мы, – в тропической Малайзии, где, точно в плавильном котле, смешалось множество культур и мангровые леса разрастаются столь же буйно, как мифы, – ты приучаешься всюду искать призраков. Суеверия служили нам компасом: они вели нас по узким улочкам, замусоренным подношениями и благодарственными дарами из самодельных святилищ. Наша пятерка провела несколько лет в непрерывном паломничестве, разыскивая священных мертвецов в Куала-Лумпуре. Дома с привидениями, заброшенные больницы, трубы ливневой канализации, стискивающие мертвые девичьи тела, точно последнее жертвоприношение… мы изучили их все.

И я всегда шла впереди, сжимая в руке фонарик, готовая указывать остальным путь.

– Все меняется со временем.

До нас донесся аромат гниющих сёдзи: лаванда, плесень, сандаловое дерево и тлен. Некоторые бумажные перегородки были разодраны на полосы, другие еще цеплялись за деревянные рамы, сохранившие следы яркого лака, но устилавшие пол татами…

Татами были повсюду, их было слишком много даже для хэйанского дворянского гнезда, и все они сияли чистотой. Выглядели они так, будто их принесли из лавки буквально вчера, хотя за несколько столетий солома должна была обратиться в труху. От этого зрелища у меня защекотало под кожей, будто кто-то ухитрился пустить по моим венам мелких черных муравьев из тех, что досаждают людям на пикниках, – казалось, насекомые разбежались во все стороны под тонким эпителием, чтобы начали рыть ходы.

Я поежилась. Возможно, кто-то приезжал делать ремонт, возможно, этот кто-то решил, что, раз уж в особняке будут ночевать пятеро иностранных кретинов, надо бы обеспечить им мало-мальские сносные жилищные условия. Но в здании не пахло так, словно кто-то недавно заходил сюда, а пахло, как пахнет в ветхих домах, – зеленью, сыростью, темнотой, голодом, пустотой желудка, забывшего, что такое еда.

– Сюда кто-то приезжает, как на дачу?

Филлип пожал плечами:

– Может быть. Не знаю. Парень, с которым я общался, не хотел особо распространяться на эту тему.

Я покачала головой:

– Что-то тут не так.

– Мы, наверное, не единственные клиенты в индустрии стремных турпоездок, – усмехнулся Филлип. – Не парься.

Фаиз присвистнул, прервав нас:

– Да-а, вот это круть! Филлип, ну ты молоток. Просто космос.

– Да ладно, пустяки. – Филлип поприветствовал счастливую парочку, оскалившись в ослепительной ухмылке. – Всего лишь немного старого доброго везения и семейные сбережения, пущенные на благую цель.

– Ну ты реально никак не можешь перестать трепаться о своем наследстве. – Улыбка Фаиза не двинулась дальше губ, глаза остались холодными. Он приобнял Талию. – Мы в курсе, что ты богатый, Филлип.

– Чувак, ну слушай. Я ничего такого не имел в виду. – Руки раскинуты в стороны, язык тела сигнализирует об открытости уровня «дверь не просто распахнута – ее вообще нет». На Филлипа невозможно было злиться долго, но Фаиз решил попытаться. – К тому же мои деньги – твои деньги. Братья навсегда, помнишь?

Талия была выше, смуглее Фаиза. В ней текла кровь бенгальцев и телугу. Ноги – как античные колонны, улыбка – как рождественское чудо. А когда раздавался ее смех – низкий, точно нота, вырвавшаяся из вытянутого чрева виолончели, – казалось, что именно она научила Вселенную этому звуку. Талия обвила плечо Фаиза своими длинными пальцами и скороспело королевским жестом склонила голову:

– Чтоб не смели мне ругаться. Оба. Не сегодня.

– Да кто тут ругается?

Голос у Фаиза был как у радиоведущего – легкий тенор, лишь чуточку выше того тона, с которым берут вещать в прайм-тайм. Ничего такого, что не способны исправить трудная жизнь, хорошие сигареты и плохой виски. Выглядел Фаиз в целом хорошо, только стал пухлым. Не толстым – хотя в толстяках нет ничего плохого, – но каким-то рыхлым, почти как хорошо размятая глина. Красота в стадии незавершенной лепки, недоформированная, необсохшая. На кончиках топорщившихся на затылке Фаиза волос блестели капельки пота.

Мне немедленно стало стыдно за эти циничные наблюдения. Фаиз был моим лучшим другом, и в свое время он из кожи вон лез, уговаривая Талию не объявлять мне бойкот.

Мы с Талией обменялись взглядами, пока парни в стороне перебрасывались шуточками, – голоса их были колючими, точно короткая жесткая шерсть на затылке добермана, сквозь дружелюбие проглядывала враждебность, – и ее лицо застыло в гримасе неприязни.

Я провела ладонью по предплечью, старательно улыбаясь. Талия напрягла челюстные мышцы и натянула на лицо аналогичное выражение: суровую, каменную улыбку, украшенную брекетами нетерпения.

– Я и не думала, что ты приедешь. После всего, что ты наговорила про нас обоих.

Любезность обращала ее голос в бархат. Отцепившись от Фаиза, Талия пересекла комнату и подошла ко мне на пару дюймов ближе, чем следовало бы. Я чувствовала ее запах: роза и сладкий кардамон.

– Вам было плохо вместе, – сказала я, засунув руки в карманы и чуть отклонившись назад. – Я рада, что вы разобрались со своими разногласиями, но тогда вы были готовы в горло друг другу вцепиться…

Талия была выше меня почти на три дюйма и, воспользовавшись этим, нависла надо мной:

– Твои старания нас разлучить не особо нам помогали.

– Не было никаких стараний… – Мой голос сковало напряжение, такое сильное, что слова превращались в вязкое месиво. – Я просто думала…

– Ты чуть не лишила меня всего. – Ярость Талии звучала четким стаккато.

– Я желала вам обоим только лучшего.

– Точно? – По лицу Талии скользнула тень жалости, и я покосилась на парней. – Или ты надеялась вернуть Фаиза себе?

Мы и вправду встречались, если это можно так назвать. Два месяца, ничего такого не было, даже поцелуя, и, будь мы старше, будь наша самооценка не такой хлипкой и не столь зависимой от того, что нам представлялось нашей репутацией, мы бы сообразили закончить все поскорее. Но по крайней мере кое-что из этого вышло – дружба. Покалеченная чувством вины, зародившаяся в останках мертворожденного романа. Но все равно дружба.

Свет внутри дома загустевал, приобретал синеватый оттенок, проникая в коридоры.

– Точнее некуда. И господи боже, не нужен мне твой мужчина, – сказала я, мобилизовав все свои внутренние запасы хладнокровия. Я не хотела подводить Фаиза. Только не после всего, что было. – Уже сто лет прошло с тех пор, как мы встречались, и я не знаю, чего еще ты от меня хочешь. Я попросила прощения. Я пыталась с тобой помириться.

Один уголок рта у Талии приопустился.

– Ты могла бы остаться дома.

– Ну да, конечно.

Эта фраза так и сгинула, потонув в возбужденном гомоне голосов, когда в наше поле зрения вновь вернулись мальчики, почти мужчины, да и мужественность этих недосформировавшихся личностей была чисто формальной. Филлип со смехом закинул Фаиза себе на плечи – этаким полупожарным захватом, так, что локоть последнего воткнулся ему в ямку над ключицей. На первый взгляд могло показаться, что Фаиз усмехается своему неловкому положению, но по тому, как растянулись его губы, становилось ясно: ему не смешно. Это была гримаса, сдерживаемый тонкой оболочкой приличия оскал.

– Поставь моего жениха на место! – флейтой вскрикнула Талия, кидаясь к своему любимому.

– Я разберусь. – Ответ вышел сварливым и бестолковым.

Филлип мог бы держать Фаиза в воздухе вечно, однако смилостивился, когда Талия повела плечами и подняла руки в умоляющем жесте. Он опустил Фаиза на землю и лениво шагнул назад, засунув большие пальцы за ремень и продолжая ухмыляться самым наибеспечнейшим образом.

– Придурок, – сказал Фаиз, счищая с себя пыль и позор.

– Ладно, расскажи мне про это место, Филлип, – предложила Талия, повысив голос так, что он заполнил собой переднюю, дом и царящий в нем сумрак. – Скажи, что ты не привез нас тайно в замок Мацуэ. Потому что если это Мацуэ, то я убью себя. Я слышала, что внутри его стен захоронена танцовщица и замок начинает ходить ходуном, стоит кому-нибудь рядом лишь подумать о танцах.

Особняк словно вдохнул, впитывая ее обещание. Я могу поклясться, что мы все это заметили одновременно, но вместо того, чтобы броситься из дома прочь, склонили головы, точно при обряде крещения.

– Дом может поймать тебя на слове, – брякнула я, не сдержавшись.

От откровенной бредовости этого заявления, от того, с какой нелепой щенячьей наивностью оно выскочило из моего рта, меня охватил стыд. Долгий год, посвященный изучению своих внутренних демонов, каждый день – новая строка в договоре. От этих дел с тобой что-то начинает происходить. А если точнее, внутри тебя что-то начинает расходиться. Необходимость выторговывать себе храбрость, чтобы выйти из дому, ответить на звонок, прожить десять минут в уверенности, что траектория твоего выздоровления идет вверх, что лекарств хватит, что твоих сил хватит, что однажды всего этого хватит, чтобы ты смогла вернуться в норму. После такого прежним человеком уже не будешь.

Однако никто на меня косо не посмотрел. Разве только какой-то отблеск мелькнул на лицах присутствующих от моих слов, последние лучи уходящего дня обозначили их черты неровными тенями. Талия поймала мой взгляд, ее глаза были, словно два черных холодных озера.

– К счастью, – сказал Филлип и потянулся по-собачьи – от души, лениво и совершенно бессознательно, – потом почесал у себя за ухом и изогнул губы в усмешке, – к счастью, это не замок Мацуэ.

Фаиз похлопал Талию по плечу:

– Не-а, на аренду Мацуэ даже у Филлипа денег не хватит.

Филлип попытался сделать вид, что ужасно застеснялся-засмущался, но ничего не вышло. На данный момент он успел побывать лучшим выпускником, королем школьного бала, капитаном команды в дискуссионном клубе, шахматным вундеркиндом – достиг всех впечатляющих показателей, о каких только может мечтать мальчишка, – стал царем царей во дворце принцев. Такие персонажи не в состоянии изобразить скромность, как бы ни старались.

Но и они бывают славными парнями.

– Уже лучше. – Я подкатила свой чемодан к деревянной колонне и аккуратно прислонила.

Несмотря ни на что, я начала заражаться энтузиазмом друзей, отчасти потому, что куда как легче просто плыть по течению, да и от одиночества это спасает. В СМИ вечно поют хвалу одиноким волкам, но на самом деле все мы лишь овцы.

– Ну так что же это за место? – спросил Фаиз. Он всегда становился жутко дотошным, когда роль несущей конструкции в его размышлениях выполняла любовь. Его пальцы обхватили запястье Талии, а улыбка поблекла от тревоги.

– Ну-у-у… – Филлип все никак не мог выговорить это «ну-у-у», пережевывал его секунд двадцать, а то и больше. – Парень, с которым я общался, не сообщил, как оно называется. Заявил, что не хочет никаких документальных свидетельств на случай…

– Мог бы просто по телефону тебе сказать, – заметил Фаиз.

Филлип приложил палец ко лбу:

– И чтобы на него ссылались, мол, «мне сказали», он тоже не хотел. Этот парень был повернут на правилах.

– Думаю, это у них в культуре, – многозначительно проговорил Фаиз. Его мать была японка – миниатюрная, не знающая улыбки женщина. – Вполне логично.

– Но разрешение-то у нас есть. Верно? – спросила Талия, на мгновение сбившись с пафосного тона девочки-отличницы.

– Ага. Разрешение есть. Насчет этого не волнуйтесь. – Филлип потер ладонью затылок. – Ну, типа того. У нас есть разрешение зайти на участок и разместиться там. А особняк… вроде дополнительного бонуса.

– О’кей. То есть, как это место называется, мы не знаем. – Фаиз принялся загибать пальцы, подсчитывая огрехи Филлипа. – Разрешения здесь находиться у нас, по сути, нет. Но есть бухло, жратва, спальники и юный задор, велящий творить всякую тупую хрень…

– И сильное желание послушать хорошую страшилку о привидениях, – сказала Талия. Заходящее солнце красиво играло на ее коже, покрывая ее позолотой. – Какая у этого особняка история?

– Не знаю, – ответил Филлип знакомым мне мелодично-тягучим голосом койота, который врет о том, куда спрятал солнце. – Но поговаривают, что когда-то здесь должны были справлять роскошную свадьбу. К несчастью, жених не приехал. Он умер в дороге.

– Если ты умрешь, – сказала Талия, ущипнув Фаиза за складку на боку, – я вместо тебя выйду замуж за Филлипа. Просто чтобы ты знал.

Филлип улыбнулся на это заявление так, словно уже слышал его десять раз от десяти тысяч других женщин, и знал, что говорили они чистую правду, и, если бы не узы братства, эти обещания давно претворились бы в жизнь. Фаиз улыбнулся в ответ, и я была единственной, кто заметил, что до глаз его улыбка не добралась.

– Кажется, закон запрещает выходить замуж за своего духовника, – непринужденнейшим тоном заметил Фаиз. – Но если тебе понадобится замена, советую выбрать Кошку.

– Фу, – сказала я. – Она не в моем вкусе.

– Я лучше умру старой девой. Без обид, – сказала Талия.

– Никаких обид.

– В общем, – продолжил Филлип, откашлявшись, – невеста приняла случившееся как должное и велела гостям похоронить ее под домом.

– Живой? – прошептала я.

Я представила, как девушка прижимает ладони ко рту, глотает воздух, а потом пыль, как ее волосы и подол свадебного платья становятся тяжелее с каждой новой падающей сверху пригоршней земли.

– Живой, – ответил Филлип. – Она сказала, что обещала жениху ждать его, и она будет ждать. Благодаря ей дом будет стоять, пока его дух наконец не явится.

Молчание заполнило особняк и наши рты.

– И с тех пор каждый год в стенах этого дома заживо хоронили девушку, – сказал Филлип.

– За каким хреном, – произнес потрясенный этим сообщением Фаиз, – им это понадобилось?

– Потому что под землей становится одиноко, – продолжал Филлип, а я меж тем вжимала язык в нёбо. – Откуда, по-вашему, столько историй о призраках, которые пытаются довести людей до самоубийства? Они там скучают по товарищам, человеческому теплу. Неважно, сколько тел лежит в земле вместе с ними. Это не то. Мертвецы скучают по солнцу. А внизу темно.

– Это… – Талия провела рукой по плечу Фаиза жестом, явственно говорящим: «Все поняли? Это моя собственность!», ее глаза – блестящие, недобрые – встретились с моими.

В эту секунду мне ужасно хотелось в очередной раз довести до ее сведения: прошлое покоится под такой горой ошибок, что вновь сойтись нас с Фаизом не заставит даже запас виски, достаточный для затопления Нового Орлеана. Но суть была не в этом.

– Реально адская жесть, – договорила Талия.

– Все будет хорошо! Свежерукоположенный священнослужитель не даст вас в обиду! – Филлип со смехом стукнул себя кулаком в грудь.

Талия в ответ немедленно поцеловала Фаиза. Тот, в свою очередь, притянул ее пальцы ко рту и обласкал губами каждую костяшку.

Я стояла, уставившись на устилающие пол соломенные матрасы, и невольно внутренне содрогалась. Меня внезапно ошеломил мучительный вопрос: сколько же мертвых и расчлененных женщин сложены внутри этих стен и под этими полами, меж поддерживающих этот потолок стропил и мощных перекладин, едва различимых в темноте?

Обычай требовал, чтобы жертв хоронили живыми, во время совершения обряда они могли дышать и молить о пощаде, их погребальные одеяния оскверняли дерьмо, моча и прочие жидкости, испускаемые охваченным агонией телом. Я никак не могла выкинуть из головы мысль о неимоверно практичном семействе, сообразившем, что там, где сгниет дерево, кость останется целой, и велевшем строителям укладывать девушек, как кирпичи. Руки сюда, ноги туда, гирлянда черепов вплетается в костяк дома – страховка на будущее, когда традиционные архитектурные ухищрения окажутся бессильны. Почему бы и нет? Девушкам еще долго нести свою службу. А когда эти двери распахнутся, внутрь хлынет толпа свадебных гостей и начнется церемония, современной цивилизации придет конец.

Дом будет бесконечно ждать этого дня.

Каждый год – по девушке. Двести шесть костей, помноженные на тысячу лет. Кальция с лихвой хватит, чтобы дом простоял здесь до тех пор, пока звезды не исчерпают силу собственных сияющих костей и не пожрут сами себя без остатка.

И все ради одной девушки, что ждет и ждет.

Одна, в земле, во мраке.

– Кошка?

Я вынырнула из своего безумия. И поняла, что стою, стиснув пальцами запястье.

– Все хорошо.

– Точно? – Филлип обеспокоенно нахохлился, луч сумеречного света играл в его волосах. – Выглядишь ты не очень хорошо. Если это…

– Не трогай ее, – тихо сказал Фаиз.

Веселье покинуло его, уступив место тревоге, судороге охранительной злобы, задравшей его губу в оскале. Я потрясла головой, чтобы лицо разгладилось, улыбнулось. Все в порядке. В полном порядке.

– Кошка знает, что мы рядом, если что.

Похоже, видок у меня был тот еще. Филлип вздрогнул, залился румянцем и шмыгнул прочь из передней, бормоча что-то об ошибках. Я трижды повторила про себя список домашних дел – припомнила все упущенное, срочное и еще тысячу мелочей, – пока в мыслях от этого монотонного занятия не прояснилось. Облегченно вздохнув, я огляделась вокруг и увидела, что Фаиз и Талия склонились, точно молящиеся в церкви, построенной их же телами, соприкасаясь лбами. Намек был более чем прозрачный.

Мне пора пойти погулять… куда-нибудь.

Я двинулась на щелканье затвора нового фотоаппарата Филлипа и нашла его в зале, разукрашенном темными вечерними оттенками золотого и розового. В сыром воздухе водили хоровод пылинки: попадая в лучи остывающего солнца, они бледно взблескивали. Крыша здесь когда-то провалилась, позволив непогоде беспрепятственно проникать внутрь. Пол прогнил, стал сплошь зеленым там, где в трухе укоренились плесень, папоротники и густой курчавый мох.

– Прости.

Я пожала плечами. У ног Филлипа, на расстоянии вздоха, расстилался цветочный ковер.

– Все хорошо.

Брови Филлипа взлетели вверх.

Пронзительно расхохоталась птица. Сквозь рану в крыше я увидела, как вспыхнули амброй и танзанитом перья на горле чирка. Филлип потянулся – Рембрандт в высоком разрешении.

– Кошка…

– Ты просто по-дружески беспокоился. Бывает.

– Ясно, но…

– Я не собираюсь прыгать с крыши, потому что ты пытался быть вежливым. Это не так работает. – Я сглотнула слюну.

– Ладно. Только… ты мне скажи, если чем надо будет помочь, договорились? Я не… я не всегда правильно выражаюсь. В смысле, я кое в чем хорош, но…

Это как быть женщиной, подумала я. Это как быть звездой, как быть всеми обожаемым и желанным. Филлип в совершенстве владел искусством возбуждать любовь, а если точнее – любовь, граничащую с идолопоклонством. Неудивительно, что порой он выказывал такую неспособность к эмпатии. Никакая религия не предполагает взаимности.

Справа от нас полуприкрытая фусума – темная панель высилась до самого потолка и бесшумно скользнула вбок, когда я толкнула ее, – скрывала проход в сад, аккуратный изумрудный квадрат, обрамленный террасами, а посередине – затянутый ряской пруд. В листве тут и там краснели хиганбана – цветы мертвых.

Я провела пальцами по волосам. Меня внезапно охватила непреодолимая усталость от одной мысли, что сейчас придется снова изгонять из Филлипа демона вины, заверять его, что никакой он не мерзавец, становилось тошно. Дабы компенсировать потерю нервных клеток, я решила попробовать подурачиться:

– А ты когда встречался с Талией? После меня или одновременно со мной?

– Кошка, ты чего? – изумленно хохотнул он.

– Я тебя ни в чем не обвиняю. Мне все равно. Просто любопытно. – Я погладила бамбуковый шест – на пальце остались пыль, истлевающие растительные волокна и что-то маслянистое, непонятное.

– Где-то через месяц после тебя. Но у нас как бы не было эксклюзивных прав друг на друга.

– Угу, эксклюзивность – это вообще не по твоей части.

– Да я не о том! – Сколько искренности в этих золотисто-голубых глазах с медовыми ободками вокруг черных зрачков. – Мы просто были еще детьми. Мы и сейчас дети. Нынешние отношения не перейдут с нами во взрослую жизнь. По большей части не перейдут. А у Талии с Фаизом – другое. Короче, неважно. Когда я стану постарше, остепенюсь. Но сейчас я проживаю лучшие годы своей жизни, и я не хочу упустить их, будучи прикованным к человеку, которого в тридцать разлюблю.

В его взгляде появилась мольба.

– Ты же понимаешь, правда? – спросил Филлип. Он жаждал получить утвердительный ответ.

– Мне просто любопытно, знает ли Фаиз, что вы встречались.

Филлип замер:

– Это пусть Талия ему расскажет. Не я.

Я как следует обдумала свою следующую реплику:

– На тот случай, если он не знает, мне кажется, надо постараться притвориться, что у вас этого даже в планах никогда не было.

– Зачем? – простодушно поинтересовался он.

Я вспомнила зубы Фаиза, обнаженные в оскале – широком и злом.

– Фаиз может не обрадоваться, если неожиданно выяснит, что ты спал с его невестой.

– Он взрослый человек. И он мужчина. Он не будет заморачиваться чужой постельной историей.

– Филлип, лучше перестраховаться, чем жалеть потом. – Я сделала паузу. – И кстати, что за херня? Фаиз у нас взрослый и самостоятельный, а ты – мальчик, который еще не нагулялся?

– Слушай, люди взрослеют разными темпами.

– Господи! Ладно. Просто приложи усилия, чтобы не проговориться Фаизу о том, что ты спал с его ненаглядной.

– О’кей. – Филлип протянул руку, его бесцеремонные ногти коснулись складки на моей рубашке. – Ради тебя.

Я дернула плечом:

– Не делай так. – Что-то сжималось у меня внутри, под клеткой ребер, когда я впитывала взглядом его силуэт, лицо, будто запечатленное в технике кьяроскуро, безупречную улыбку. Ничто во всей Вселенной не могло устоять перед этими скулами. – Ты же знаешь, нужно спросить разрешения.

– Прости, я забыл. – Гладкое, как первое слово, сорвавшееся с мокрых от молока детских губ, плечо дернулось вверх и опустилось.

Мой взгляд начал блуждать и в конце концов упал на перегородку. Там была изображена рыночная толчея, меж черногубыми домохозяйками шныряли еноты…

Я пригляделась. Нет, это были не еноты. Тануки^[2] с волочащимися по земле мошонками. Художник даже прорисовал тонкие волоски, старательно обозначил очертания яичек, прячущихся в темных кожаных мешочках. Почему-то непристойность этой картины внушала мне меньшее отвращение, чем зеленая подстилка, на которой стоял Филлип. Папоротники доходили ему до колена, льнули к его икрам, точно растительные кошки.

– Ну, так сколько призраков, думаешь, мы найдем? – спросил настроившийся на светскую болтовню Филлип, сияя улыбкой, как политик на обложке GQ, только лучше, потому что его улыбка была искренней – широкой, как океан, но при этом простецки-мальчишеской от природы.

– Одного уж точно.

Я подумала о телах. Подумала о том, сколько девушек покоятся под полом, голова к голове, туловища обратились в макраме из переплетенных ног и стиснутых рук.

– Ага. Она наверняка какая-нибудь Королева проклятых или вроде того. Интересно, какая она на вид? – Филлип поводил руками в воздухе, ладонями обозначая сладострастные выпуклости и впадины воображаемой фигуры. – Готов поспорить, горячая штучка.

Перед моим мысленным взором возник портрет покойной – обладательницы того голоса, что я слышала: круглое лицо с широкими холмами скул, но в целом изящное, плоть источена голодом и червями, тело напоминает воск. Водопад черных растрепанных волос кое-где до сих пор удерживают острые золотые булавки.

– Не думаю, что можно остаться горячей штучкой, пролежав столько лет мертвой.

– Задействуй хоть чуть-чуть воображение. Телесная оболочка, разумеется, подверглась разложению. Но ее духовная сущность, возможно, нет.

– Пошляк ты, Филлип. – Мой смех вышел жалким, натужным, фальшивым, вымученным.

Но Филлип, ничего не заметив, все так же широко ухмылялся. Я не могла прогнать из головы мысль о том, что скрывается у него под ногами.

– Я просто распаленный самец, – признался он. – И веду себя соответственно.

Это уже была наглость за гранью приличия.

– Прелестно. Пообещай мне, что будешь держать себя в руках.

– Обещаю приложить все возможные усилия. – Филлип вытянулся по струнке, притиснул к сердцу сжатую в кулак руку, словно принося военную присягу. Снова эта ухмылка, этот самоуверенный, оплаченный госбюджетом оскал кандидата в президенты.